амогус. Первая
 Скачать 2.49 Mb.
|
|
II А что, если ужи был обыск Что, если их как разу себя и застану?» Но вот его комната. Ничего и никого никто не заглядывал. Даже Настасья не притрогивалась. Но, господи! Как мог он оставить давеча все эти вещи в этой дыре? Он бросился в угол, запустил руку под обои и стал вытаскивать вещи и нагружать ими карманы. Всего оказалось восемь штук две маленькие коробки, с серьгами или с чем-то в этом роде, – он хорошенько не посмотрел потом четыре небольшие сафьянные футляра. Одна цепочка была просто завернута в газетную бумагу. Еще что-то в газетной бумаге, кажется орден… Он поклал все в разные карманы, в пальто ив оставшийся правый карман панталон, стараясь, чтоб было неприметнее. Кошелек тоже взял заодно с вещами. Затем вышел из комнаты, на этот раз даже оставив ее совсем настежь. Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломанно сознание было при нем. Боялся он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним стало быть, во чтобы ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение Куда же идти? Это было уже давно решено Бросить все в канаву, и концы вводу, и дело с концом. Так порешил он еще ночью, в бреду, в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти «Поскорей, поскорей, и все выбросить. Но выбросить оказалось очень трудно. Он бродил по набережной Екатерининского канала уже с полчаса, а может, и более, и несколько раз посматривал на сходы в канаву, где их встречал. Но и подумать нельзя было исполнить намерение или плоты стояли у самых сходов, и на них прачки мыли белье, или лодки были причалены, и везде люди таки кишат, да и отовсюду с набережных, со всех сторон, можно видеть, заметить подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то вводу бросает. А ну как футляры не утонут, а поплывут Да и конечно так. Всякий увидит. И без того уже все таки смотрят, встречаясь, оглядывают, как будто ими дело только до него. «Отчего бы так, или мне, может быть, кажется, – думал он. Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда нибудь на Неву Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное – от здешних мест дальше. И удивился он вдруг как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, ив опасных местах, а этого не мог раньше выдумать И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить! Он пошел к Неве по В—му проспекту но дорогою ему пришла вдруг еще мысль Зачем на Неву Зачем вводу Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, – зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить И хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною. Но и на острова ему не суждено было попасть, а случилось другое: выходя с В—го проспекта на площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими стенами. Справа, тотчас же по входе в ворота, далеко во двор тянулась глухая небеленая стена соседнего четырехэтажного дома. Слева, параллельно глухой стене и тоже сейчас отворот, шел деревянный забор, шагов на двадцать вглубь двора, и потом уже делал перелом влево. Это было глухое отгороженное место, где лежали какие-то материалы. Далее, в углублении двора, выглядывал из-за забора угол низкого, закопченного каменного сарая, очевидно часть какой-нибудь мастерской. Тут, верно, было какое-то заведение, каретное или слесарное, или что-нибудь в этом роде везде, почти от самых ворот, чернелось многоугольной пыли. Вот бы куда подбросить и уйти – вздумалось ему вдруг. Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас же близ ворот, прилаженный у забора желоб (как и часто устраивается в таких домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч, а над желобом, тут жена заборе, надписана была мелом всегдашняя в таких случаях острота «Сдесь становитца воз прещено». Стало быть, ужи тем хорошо, что никакого подозрения, что зашел и остановился. Тут все так разом и сбросить где-нибудь в кучку и уйти!» Оглядевшись еще раз, он уже засунули руку в карман, как вдруг у самой наружной стены, между воротами и желобом, где все расстояние было шириною в аршин, заметил он большой неотесанный камень, примерно, может быть, пуда в полтора весу, прилегавший прямо к каменной уличной стене. За этою стеной была улица, тротуар, слышно было, как шныряли прохожие, которых здесь всегда немало но заворотами его никто не мог увидать, разве зашел бы кто с улицы, что, впрочем, очень могло случиться, а потому надо было спешить. Он нагнулся к камню, схватился за верхушку его крепко, обеими руками, собрал все свои силы и перевернул камень. Под камнем образовалось небольшое углубление тотчас же стал он бросать в него все из кармана. Кошелек пришелся на самый верхи все-таки в углублении оставалось еще место. Затем он снова схватился за камень, одним оборотом перевернул его на прежнюю сторону, ион как раз пришелся в свое прежнее место, разве немного чуть-чуть казался повыше. Но он подгреб земли и придавил по краям ногою. Ничего не было заметно. Тогда он вышел и направился к площади. Опять сильная, едва выносимая радость, как давеча в конторе, овладела им на мгновение. «Схоронены концы И кому, кому в голову может прийти искать под этим камнем Он тут, может быть, с построения дома лежит и еще столько же пролежит. А хоть бы и нашли кто на меня подумает Все кончено Нет улики он засмеялся. Да, он помнил потом, что он засмеялся нервным, мелким, неслышным, долгим смехом, и все смеялся, все время как проходил через площадь. Но когда он ступил на К—й бульвар, где третьего дня повстречался стою девочкой, смех его вдруг прошел. Другие мысли полезли ему в голову. Показалось ему вдруг тоже, что ужасно ему теперь отвратительно проходить мимо той скамейки, на которой он тогда, по уходе девочки, сидели раздумывали ужасно тоже будет тяжело встретить опять того усача, которому он тогда дал двугривенный Черт его возьми!» Он шел, смотря кругом рассеянно и злобно. Все мысли его кружились теперь около одного какого-то главного пункта, – ион сам чувствовал, что это действительно такой главный пункт и есть и что теперь, именно теперь, он остался один на один с этим главным пунктом, – и что это даже в первый раз после этих двух месяцев. «А черт возьми это все – подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. – Ну началось, таки началось, черт с ней и с новою жизнию! Как это, господи, глупо. А сколько я налгал и наподличал сегодня Как мерзко лебезили заигрывал давеча с сквернейшим Ильей Петровичем А впрочем, вздор и это Наплевать мне на них на всех, да и на то, что я лебезили заигрывал Совсем не то Совсем не то!..» Вдруг он остановился новый, совершенно неожиданный и чрезвычайно простой вопрос разом сбил его столку и горько его изумил: «Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по- дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки приняли на такое подлое, гадкое низкое дело сознательно шел Да ведь ты вводу его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал Это как же?» Да, это так это все так. Он, впрочем, это и прежде знали совсем это не новый вопрос для него и когда ночью решено было вводу кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, атак, как будто так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно Да, он это все знали все помнил да чуть ли это уже вчера не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидели футляры из него таскал А ведь так!.. «Это оттого, что я очень болен, – угрюмо решил он наконец, – я сам измучили истерзал себя, и сам не знаю, что делаю И вчера, и третьего дня, и все это время терзал себя Выздоровлю и не буду терзать себя… А ну как совсем и не выздоровлю? Господи Как это мне все надоело Он шел не останавливаясь. Ему ужасно хотелось как-нибудь рассеяться, но он не знал, что сделать и что предпринять. Одно новое, непреодолимое ощущение овладевало им все более и более почти с каждой минутой это было какое-то бесконечное, почти физическое, отвращение ко всему встречавшемуся и окружающему, упорное, злобное, ненавистное. Ему гадки были все встречные, – гадки были их лица, походка, движения. Просто наплевал бы на кого-нибудь, укусил бы, кажется, если бы кто- нибудь с ним заговорил… Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. Вот тут он живет, в этом доме, подумал он. – Что это, да никак як Разумихину сам пришел Опять та же история, как тогда А очень, однако же, любопытно сам я пришел или просто шел, да сюда зашел Все равно сказал я третьего дня что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду Будто уж я и не могу теперь зайти…» Он поднялся к Разумихину в пятый этаж. Тот был дома, в своей каморке, ив эту минуту занимался, писали сам ему отпер. Месяца четыре, как они не видались. Разумихин сидел у себя в истрепанном до лохмотьев халате, в туфлях на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление Что ты – закричал он, осматривая с ног до головы вошедшего товарища затем помолчали присвистнул Неужели уж так плохо Даты, брат, нашего брата перещеголял, прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. – Да садись же, устал небось – и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен Даты серьезно болен, знаешь ты это – Он стал щупать его пульс; Раскольников вырвал руку Не надо, – сказал он, – я пришел вот что у меня уроков никаких… я хотел было впрочем, мне совсем не надо уроков А знаешь что Ведь ты бредишь – заметил наблюдавший его пристально Разумихин. – Нет, не брежу – Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумало том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, водно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы тони было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина. – Прощай – сказал он вдруг и пошел к двери Даты постой, постой, чудак Не надо. – повторил тот, опять вырывая руку Так на кой черт ты пришел после этого Очумел ты, что ли Ведь это почти обидно. Я так не пущу Ну, слушай як тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы помог начать потому что ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего ничьих услуги участий… Я сам один Ну и довольно! Оставьте меня в покое Да постой на минутку, трубочист Совсем сумасшедший По мне ведь как хочешь. Видишь ли уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок. Я его теперь на пять купеческих уроков не променяю. Он этакие изданьица делает и естественнонаучные книжонки выпускает, – да как расходятся-то! Одни заглавия чего стоят Вот ты всегда утверждал, что я глуп, ей-богу, брат, есть глупее меня Теперь в направление тоже полез сам ни бельмеса не чувствует, ну а я, разумеется, поощряю. Вот тут два слишком листа немецкого текста, – по-моему, глупейшего шарлатанства одним словом, рассматривается, человек ли женщина или не человек Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек. Херувимов это по части женского вопроса готовит я перевожу растянет он эти два с половиной листа листов на шесть, присочиним пышнейшее заглавие в полстраницы и пустим по полтиннику. Сойдет За перевод мне по шести целковых с листа, значит, за все рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я вперед. Кончим это, начнем об китах переводить, потом из второй части «Confessions» [25] какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили, переводить будем; Херувимову кто-то сказал, что будто бы Руссо в своем роде Радищев. Я, разумеется, не противоречу, черт с ним Ну хочешь второй лист Человек ли женщина переводить Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги – все это казенное – и бери три рубля так как я завесь перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся. А кончишь лист – еще три целковых получишь. Да вот что еще, пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны. Напротив, только что ты вошел, я ужи рассчитал, чем ты мне будешь полезен. Во-первых, я в орфографии плох, во-вторых, в немецком иногда просто швах, так что все больше от себя сочиняю и только теми утешаюсь, что от этого еще лучше выходит. Ну, а кто его знает, может быть, оно и не лучше, а хуже выходит Берешь или нет? Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и, положив на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни слова не говоря, пошел вон Да у тебя белая горячка, что ль – заревел взбесившийся, наконец, Разумихин. – Чего ты комедии-то разыгрываешь Даже меня сбил столку Зачем же ты приходил после этого, черт Не надо переводов – пробормотал Раскольников, уже спускаясь с лестницы Так какого же тебе черта надо – закричал сверху Разумихин. Тот молча продолжал спускаться Эй, ты Где ты живешь? Ответа не последовало Ну так чер-р-рт с тобой!.. Но Раскольников уже выходил на улицу. На Николаевском мосту ему пришлось еще раз вполне очнуться вследствие одного весьма неприятного для него случая. Его плотно хлестнул кнутом по спине кучер одной коляски зато, что он чуть-чуть не попал под лошадей, несмотря на то, что кучер раза три или четыре ему кричал. Удар кнута так разозлил его, что он отскочил к перилам (неизвестно почему он шел по самой середине моста, где ездят, а не ходят, злобно заскрежетали защелкал зубами. Кругом, разумеется, раздавался смех И задело Выжига [26] какая-нибудь. – Известно, пьяным представится да нарочно и лезет под колеса а ты за него отвечай Тем промышляют, почтенный, тем промышляют… Но в ту минуту, как он стоял у перил и все еще бессмысленно и злобно смотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что кто-то сует ему в руки деньги. Он посмотрел пожилая купчиха, в головке и козловых башмаках, и с нею девушка, в шляпке и с зеленым зонтиком, вероятно дочь. Прими, батюшка, ради Христа. Он взяли они прошли мимо. Денег двугривенный. По платью и по виду они очень могли принять егоза нищего, за настоящего собирателя грошей по улице, а подаче целого двугривенного, он, наверно, обязан был удару кнута, который их разжалобил. Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом к Неве, по направлению дворца. Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, таки сияли сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение. Боль от кнута утихла, и Раскольников забыл про удар одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно. Он стояли смотрел вдаль долго и пристально это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то обыкновенно, – чаще всего, возвращаясь домой, – случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы духом немыми глухим полна была для него эта пышная картина Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадку его, не доверяя себе, в будущее. Теперь вдруг резко вспомнил он про эти прежние свои вопросы и недоумения, и показалось ему, что не нечаянно он вспомнил теперь про них. Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он на том же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительно вообразил, что может о том же самом мыслить теперь, как и прежде, и такими же прежними темами и картинами интересоваться, какими интересовался еще так недавно. Даже чуть не смешно ему стало, ив тоже время сдавило грудь до боли. В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь все это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, ион сами всё, всё… Казалось, он улетал куда-то вверх, и все исчезало в глазах его Сделав одно невольное движение рукой, он вдруг ощутил в кулаке своем зажатый двугривенный. Он разжал руку, пристально поглядел на монетку, размахнулся и бросил ее вводу затем повернулся и пошел домой. Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту. Он пришел к себе уже к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть. Где и как шел обратно, ничего он этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же забылся… Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику. Боже, что это за крик Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств он никогда еще не слыхивали не видывал. Они вообразить не мог себе такого зверства, такого исступления. В ужасе приподнялся они сел на своей постели, каждое мгновение замирая и мучаясь. Но драки, вопли и ругательства становились все сильнее и сильнее. И вот, к величайшему изумлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова, так что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, – конечно, о том, чтоб ее перестали бить, потому что ее беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки и бивший тоже что-то такое говорили тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь. Вдруг Раскольников затрепетал, как лист он узнал этот голос это был голос Ильи Петровича. Илья Петрович здесь и бьет хозяйку Он бьет ее ногами, колотит ее головою о ступени, – это ясно, это слышно по звукам, по воплям, по ударам Что это, свет перевернулся, что ли Слышно было, как во всех этажах, по всей лестнице собиралась толпа, слышались голоса, восклицания, всходили, стучали, хлопали дверями, сбегались. Но за что же, за что же и как это можно – повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался. Но нет, он слишком ясно слышит. Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, потому что верно, все это из того же из-за вчерашнего… Господи!» Он хотел было запереться на крючок, но рука не поднялась да и бесполезно Страх как лед обложил его душу, замучил его, окоченил его Но вот, наконец, весь этот гам, продолжавшийся верных десять минут, стал постепенно утихать. Хозяйка стонала и охала, Илья Петрович все еще грозили ругался Но вот, наконец, кажется, ион затих вот ужине слышно его неужели ушел Господи Да, вот уходит и хозяйка, все еще со стоном и плачем вот и дверь у ней захлопнулась Вот толпа расходится с лестниц по квартирам, – ахают, спорят, перекликаются, то возвышая речь до крику, то понижая до шепоту. Должно быть, их много было чуть лине весь дом сбежался. Но боже, разве все это возможно И зачем, зачем он приходил сюда!» Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное хлеб, соль, тарелку, ложку. – Небось со вчерашнего не ел. Целый-то день прошлялся, а самого лихоманка бьет Настасья за что били хозяйку? Она пристально на него посмотрела Кто бил хозяйку Сейчас полчаса назад, Илья Петрович, надзирателя помощник, на лестнице За что он так ее избили зачем приходил?.. Настасья молча и нахмурившись его рассматривала и долго так смотрела. Ему очень неприятно стало от этого рассматривания, даже страшно Настасья, что ж ты молчишь – робко проговорил он, наконец, слабым голосом Это кровь, – отвечала она, наконец, тихо и как будто про себя говоря Кровь. Какая кровь. – бормотал он, бледнея и отодвигаясь к стене. Настасья продолжала молча смотреть на него Никто хозяйку не бил, – проговорила она опять строгими решительным голосом. Он смотрел на нее, едва дыша Я сам слышал я не спал я сидел, – еще робче проговорил он. – Я долго слушал Приходил надзирателя помощник На лестницу все сбежались, из всех квартир Никто не приходил. А это кровь в тебе кричит. Это когда ей выходу нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться Есть-то станешь, что ли? Он не отвечал. Настасья все стояла над ним, пристально глядела на него и не уходила Пить дай Настасьюшка. Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной кружке но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды и пролил из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство |