амогус. Первая
 Скачать 2.49 Mb.
|
|
VII Дверь, как и тогда, отворилась на крошечную щелочку, и опять два вострые и недоверчивые взгляда уставились на него из темноты. Тут Раскольников потерялся и сделал было важную ошибку. Опасаясь, что старуха испугается того, что они одни, и не надеясь, что вид его ее разуверит, он взялся за дверь и потянул ее к себе, чтобы старуха как-нибудь не вздумала опять запереться. Увидя это, она не рванула дверь к себе обратно, ноне выпустила и ручку замка, так что он чуть не вытащил ее, вместе с дверью, на лестницу. Видя же, что она стоит в дверях поперек и не дает ему пройти, он пошел прямо на нее. Та отскочила в испуге, хотела было что-то сказать, но как будто не смогла и смотрела на него вовсе глаза Здравствуйте, Алена Ивановна, – начал он как можно развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, – я вам вещь принес… да вот лучше пойдемте сюда к свету – И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним язык ее развязался Господи Да чего вам. Кто такой Что вам угодно Помилуйте, Алена Ивановна знакомый ваш Раскольников вот, заклад принес, что обещался намедни – Ион протягивал ей заклад. Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее Да что вы так смотрите, точно не узнали – проговорил он вдруг тоже со злобой. – Хотите берите, а нет – як другим пойду, мне некогда. Он не думал это сказать, атак, само вдруг выговорилось. Старуха опомнилась, и решительный тон гостя ее, видимо, ободрил Да чего же ты, батюшка, так вдруг что такое – спросила она, смотря на заклад Серебряная папиросочница: ведь я говорил прошлый раз. Она протянула руку Да чтой-то вы какой бледный Вот и руки дрожат Искупался, что ль, батюшка? – Лихорадка, – отвечал он отрывисто. – Поневоле станешь бледный… коли есть нечего, – прибавил он, едва выговаривая слова. Силы опять покидали его. Но ответ показался правдоподобным старуха взяла заклад Что такое – спросила она, еще раз пристально оглядев Раскольникова и взвешивая заклад на руке Вещь папиросочница… серебряная посмотрите Да чтой-то, как будто и не серебряная Ишь навертел. Стараясь развязать снурок и оборотясь кокну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту, она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор вдруг голова его как бы закружилась Да что он тут навертел – с досадой вскричала старуха и пошевелилась в его сторону. Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил наголову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила. Старуха, как и всегда, была простоволосая. Светлые с проседью, жиденькие волосы ее, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее затылке. Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. Водной руке еще продолжала держать заклад. Тут он изо всей силы ударил рази другой, все обухом, и все по темени. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он отступил, дал упасть и тотчас же нагнулся к ее лицу она была уже мертвая. Глаза были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и все лицо были сморщены и искажены судорогой. Он положил топор на пол, подле мертвой, и тотчас же полез ей в карман, стараясь не замараться текущею кровию, – в тот самый правый карман, из которого она в прошлый раз вынимала ключи. Он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было, но руки все еще дрожали. Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался все не запачкаться Ключи он тотчас же вынул все, как и тогда, были водной связке, на одном стальном обручке. Тотчас же он побежал сними в спальню. Это была очень небольшая комната, с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей стены был комод. Странное дело только что он начал прилаживать ключик комоду, только что услышал их звякание, как будто судорога прошла по нем. Ему вдруг опять захотелось бросить все и уйти. Но это было только мгновение; уходить было поздно. Он даже усмехнулся на себя, как вдруг другая тревожная мысль ударила ему в голову. Ему вдруг почудилось, что старуха, пожалуй, еще жива и еще может очнуться. Бросив ключи и комод, он побежал назад, к телу, схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но не опустил. Сомнения не было, что она мертвая. Нагнувшись и рассматривая ее опять ближе, он увидел ясно, что череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть на сторону. Он было хотел пощупать пальцем, но отдернул руку да и без того было видно. Крови между тем натекла уже целая лужа. Вдруг он заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не срывался к тому же намок в крови. Он попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но что-то мешало, застряло. В нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы рубнуть по снурку тут же, по телу, сверху, ноне посмели с трудом, испачкав руки и топор, после двухминутной возни, разрезал снурок, не касаясь топором тела, и снял он не ошибся – кошелек. На снурке были два креста, кипарисный и медный, и, кроме того, финифтяный образок и тут же вместе сними висел небольшой замшевый засаленный кошелек с стальным ободком и колечком. Кошелек был очень туго набит Раскольников сунул его в карман не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот рази топор, бросился обратно в спальню. Он спешил ужасно, схватился заключи и опять начал возиться с ними. Но как-то все неудачно не вкладывались они в замки. Не то чтобы руки его так дрожали, но он все ошибался и видит, например, что ключ не тот, не подходит, а все сует. Вдруг он припомнили сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (как ив прошлый раз ему на ум пришло, а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано. Он бросил комод и тотчас же полез под кровать, зная, что укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями. Так и есть стояла значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая красным сафьяном, с утыканными по нем стальными гвоздиками. Зубчатый ключ как раз пришелся и отпер. Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка, крытая красным гарнитуром под нею было шелковое платье, затем шаль, и туда, вглубь, казалось, все лежало одно тряпье. Прежде всего он принялся было вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки. Красное, ну а на красном кровь неприметнее», – рассудилось было ему, и вдруг он опомнился Господи Сума, что ли, я схожу – подумал он в испуге. Но только что он пошевелил это тряпье, как вдруг из-под шубки выскользнули золотые часы. Он бросился все перевертывать. Действительно, между тряпьем были перемешаны золотые вещи вероятно, всё заклады, выкупленные и невыкупленные, – браслеты, цепочки, серьги, булавки и проч. Иные были в футлярах, другие просто обернуты в газетную бумагу, но аккуратно и бережно, в двойные листы, и кругом обвязаны тесемками. Нимало немедля, он стал набивать ими карманы панталон и пальто, не разбирая и не раскрывая свертков и футляров но он не успел много набрать… Вдруг послышалось, что в комнате, где была старуха, ходят. Он остановился и притих, как мертвый. Но все было тихо, стало быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или как будто кто-то тихо и отрывисто простонали замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни. Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть. Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть. Он бросился на нее стопором губы ее перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она таки рухнулась. Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую. Страх охватывал его все больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда. И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал. Отвращение особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою. Низа что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты. Но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, стала понемногу овладевать им минутами он как будто забывался или, лучше сказать, забывало главном и прилеплялся к мелочам. Впрочем, заглянув на кухню и увидав на лавке ведро, наполовину полное воды, он догадался вымыть себе руки и топор. Руки его были в крови и липли. Топор он опустил лезвием прямо вводу, схватил лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал, прямо в ведре, отмывать себе руки. Отмыв их, он вытащили топор, вымыл железо, и долго, минуты с три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя кровь даже мылом. Затем все оттер бельем, которое тут же сушилось на веревке, протянутой через кухню, и потом долго, со вниманием, осматривал топору окна. Следов не осталось, только древко еще было сырое. Тщательно вложил он топор в петлю под пальто. Затем, сколько позволял свет в тусклой кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги. Снаружи с первого взгляда как будто ничего не было; только на сапогах были пятна. Он помочил тряпку и оттер сапоги. Он знал, впрочем, что нехорошо разглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он не замечает. В раздумье стал он среди комнаты. Мучительная, темная мысль поднималась в нем – мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает… «Боже мой Надо бежать, бежать – пробормотал они бросился в переднюю. Но здесь ожидал его такой ужас, какого, конечно, он еще ни разу не испытывал. Он стоял, смотрели не верил глазам своим дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонили вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная ни замка, ни запора, все время, вовсе это время Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же. Он кинулся к дверями наложил запор Нонет, опять не то Надо идти, идти… Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу. Долго он выслушивал. Где-то далеко, внизу, вероятно, под воротами, громко и визгливо кричали чьи-то два голоса, спорили и бранились. Что они Он ждал терпеливо. Наконец разом все утихло, как отрезало; разошлись. Он хотел выйти, но вдруг этажом ниже с шумом растворилась дверь на лестницу, и кто-то стал сходить вниз, напевая какой-то мотив. «Как это они так все шумят – мелькнуло в его голове. Он опять притворил за собою дверь и переждал. Наконец все умолкло, ни души. Он уже ступил было шаг на лестницу, как вдруг опять послышались чьи-то новые шаги. Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогда же стал подозревать почему-то, что это непременно сюда в четвертый этаж, к старухе. Почему Звуки, что ли, были такие особенные, знаменательные? Шаги были тяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся еще все слышней и слышней Послышалась тяжелая одышка входившего. Вот ужи третий начался Сюда И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно во сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, асам точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя. И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запори тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался. Гость несколько раз тяжело отдыхнулся. Толстый и большой, должно быть, – подумал Раскольников, сжимая топор в руке. В самом деле, точно все это снилось. Гость схватился за колокольчики крепко позвонил. Как только звякнул жестяной звук колокольчика, ему вдруг как будто почудилось, что в комнате пошевелились. Несколько секунд он даже серьезно прислушивался. Незнакомец звякнул еще раз, еще подождали вдруг, в нетерпении, изо всей силы стал дергать ручку у дверей. В ужасе смотрел Раскольников на прыгавший в петле крюк запора и с тупым страхом ждал, что вот-вот и запор сейчас выскочит. Действительно, это казалось возможным так сильно дергали. Он было вздумал придержать запор рукой, но тот мог догадаться. Голова его как будто опять начинала кружиться. Вот упаду – промелькнуло в нем, но незнакомец заговорили он тотчас же опомнился Да что они там, дрыхнут или передушил их кто Тррреклятые! заревел он как из бочки. – Эй, Алена Ивановна, старая ведьма Лизавета Ивановна, красота неописанная Отворяйте У, треклятые, спят они, что ли? И, снова остервенясь, он раз десять сразу, из всей мочи, дернул в колокольчик. Уж конечно, это был человек властный и короткий в доме. В самую эту минуту вдруг мелкие, поспешные шаги послышались недалеко на лестнице. Подходил еще кто-то. Раскольников и не расслышал сначала Неужели нет никого – звонко и весело закричал подошедший, прямо обращаясь к первому посетителю, все еще продолжавшему дергать звонок. – Здравствуйте, Кох! «Судя по голосу, должно быть, очень молодой, – подумал вдруг Раскольников. – Да черт их знает, замок чуть не разломал, – отвечал Кох. – А вы как меня изволите знать Ну вот А третьего-то дня, в «Гамбринусе», три партии сряду взял у вас на биллиарде. – А-а-а… – Так нет их-то? Странно. Глупо, впрочем, ужасно. Куда бы старухе уйти У меня дело Да и у меня, батюшка, дело Ну, что же делать Значит, назад. Э-эх! А я было думал денег достать – вскричал молодой человек Конечно, назад, да зачем назначать Сама мне, ведьма, час назначила. Мне ведь крюк. Да и куда, к черту, ей шляться, не понимаю Круглый год сидит, ведьма, киснет, ноги болят, а тут вдруг и на гулянье У дворника не спросить ли Чего Куда ушла и когда придет Гм черт спросить Да ведь она ж никуда не ходит – ион еще раз дернул за ручку замка. – Черт, нечего делать, идти Стойте – закричал вдруг молодой человек, – смотрите видите, как дверь отстает, если дергать – Ну Значит, она не на замке, а на запоре, на крючке то есть Слышите, как запор брякает Ну Да как же вы не понимаете Значит, кто-нибудь из них дома. Если бы все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут, слышите, как запор брякает А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть дома, понимаете Стало быть, дома сидят, да не отпирают Ба! Да ив самом деле – закричал удивившийся Кох. – Так что ж они там – Ион неистово начал дергать дверь Стойте – закричал опять молодой человек, – не дергайте Тут что- нибудь да не так вы ведь звонили, дергали – не отпирают значит, или они обе в обмороке, или Что А вот что пойдемте-ка за дворником пусть он их сам разбудит Дело – Оба двинулись вниз Стойте Останьтесь-ка вы здесь, а я сбегаю вниз за дворником Зачем оставаться А мало ли что Пожалуй Я ведь в судебные следователи готовлюсь Тут очевидно, оч-че-в- видно что-то не так – горячо вскричал молодой человек и бегом пустился вниз по лестнице. Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину нов ней изнутри торчал ключи, стало быть, ничего не могло быть видно. Раскольников стояли сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться сними, когда они войдут. Когда они стучались и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить все разом и крикнуть им из-за дверей. Порой хотелось ему начать ругаться сними, дразнить их, покамест не отперли. Поскорей бы уж – мелькнуло в его голове Однако он, черт… Время проходило, минута, другая – никто не шел. Кох стал шевелиться Однако черт. – закричал он вдруг ив нетерпении, бросив свой караул, отправился тоже вниз, торопясь и стуча по лестнице сапогами Шаги стихли Господи, что же делать? Раскольников снял запор, приотворил дверь, ничего неслышно, и вдруг, совершенно уже не думая, вышел, притворил как мог плотнее дверь за собой и пустился вниз. Он уже сошел три лестницы, как вдруг послышался сильный шум ниже, – куда деваться Никуда-то нельзя было спрятаться. Он побежал было назад, опять в квартиру Эй, леший, черт Держи! С криком вырвался кто-то внизу из какой-то квартиры и не то что побежала точно упал вниз, по лестнице, крича вовсю глотку Митька! Митька! Митька! Митька! Митька! Шут те дери-и-и! Крик закончился взвизгом последние звуки послышались уже на дворе все затихло. Нов тоже самое мгновение несколько человек, громко и часто говоривших, стали шумно подниматься на лестницу. Их было трое или четверо. Он расслышал звонкий голос молодого. «Они!» В полном отчаянии пошел он им прямо навстречу, будь что будет! Остановят, все пропало, пропустят, тоже все пропало запомнят. Они уже сходились между ними оставалась всего одна только лестница, – и вдруг спасение В нескольких ступеньках от него, направо, пустая и настежь отпертая квартира, та самая квартира второго этажа, в которой красили рабочие, а теперь, как нарочно, ушли. Они-то, верно, и выбежали сейчас с таким криком. Полы только что окрашены, среди комнаты стоят кадочка и черепок с краской и с мазилкой. Водно мгновение прошмыгнул он в отворенную дверь и притаился за стеной, и было время они уже стояли на самой площадке. Затем повернули вверх и прошли мимов четвертый этаж, громко разговаривая. Он выждал, вышел на цыпочках и побежал вниз. Никого на лестнице Под воротами тоже. Быстро прошел он подворотню и повернул налево по улице. Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили. А между темни под каким видом несмел он очень прибавить шагу, хотя до первого поворота шагов сто оставалось. «Не скользнуть ли разве в подворотню какую-нибудь и переждать где- нибудь на незнакомой лестнице Нет, беда Ане забросить ли куда топор Не взять ли извозчика Беда беда!» Наконец, вот и переулок он поворотил в него полумертвый тут он был уже наполовину спасен и понимал это меньше подозрений, к тому же тут сильно народ сновали он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена Ишь нарезался – крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву. Он плохо теперь помнил себя чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны. Не в полной памяти прошел они в ворота своего дома по крайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнило топоре. А между тем предстояла очень важная задача положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор. Но все обошлось благополучно. Дверь в дворницкую была притворена, но не на замке, стало быть вероятнее всего было, что дворник дома. Но до того уже он потерял способность сообразить что-нибудь, что прямо подошел к дворницкой и растворил ее. Если бы дворник спросил его что надо – он, может быть, так прямо и подал бы ему топор. Но дворника опять не было, ион успел уложить топор на прежнее место под скамью; даже поленом прикрыл по-прежнему. Никого, ни единой души, не встретил он потом до самой своей комнаты хозяйкина дверь была заперта. Войдя к себе, он бросился на диван, так, как был. Он не спал, но был в забытьи. Если бы кто вошел тогда в его комнату, он бы тотчас же вскочили закричал. Клочки и отрывки каких-то мыслей таки кишели в его голове но он ни одной не мог схватить, ни на одной не мог остановиться, несмотря даже на усилия Часть вторая |