ЛИЧНОСТЬ И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ В СРЕДНИЕ ВЕКА-лекция. План Личность и условия ее формирования
 Скачать 83.5 Kb.
|
|
ЛИЧНОСТЬ И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ В СРЕДНИЕ ВЕКА План: Личность и условия ее формирования. Корпорация. Ее роль в становлении личности. Церковь и ее вклад в формирование личности. Понятие «личность», близкое к современному, появляется только в эпоху средневековья. В период античности употреблявшееся слово «персона» значило: «личина», то есть маска, надеваемая на лицо во время представления в театре или во время религиозного ритуала (слово «персона» в данном случае звучит тождественно современному слову «персонаж» и имеет мало общего с понятием «личность»). В римской юриспруденции термином «персона» обозначали юридическое лицо, обладающее определенными правами. Естественно, это слово не могло употребляться в отношении раба. В средние века значение слова «персона» относилось уже к самой сущности человека, но и здесь долго была атрибутом божества, а не человека. Но в XII-XIII вв. богословы пришли к мысли о том, что словом «персона» может и должен обозначаться человек – венец Божьего творения, наделенный разумом. В своем учение они акцентировали внимание на человеческой душе, главном, по их мнению, компоненте в высшей степени противоречивого единства души и тела. Конечно, ренессансной личности с ее неповторимостью и индивидуализмом в средневековье обнаружить не удастся. Но личность как таковая в это время, безусловно, была, хотя она весьма сильно отличалась от личности современной. Что такое личность в понимании современной психологии? Как она формируется? Неотъемлемым компонентом личности является высокая степень ее самосознания. Это самосознание формируется на основе оценки, которую себе и своим поступкам дает сам человек и его социальное окружение. Какая оценка важнее для современного человека? Та, которую дает он себе сам, или та, что исходит от его окружения? Для настоящей личности оценка окружения, оценка общества, безусловно, важна, но она не является главным и тем более единственным ориентиром, ибо в противном случае индивидуальность может быть безвозвратно утеряна. Совсем иначе обстояло дело в средние века. Средневековый человек был, в первую очередь, озабочен той оценкой, которую ему давали окружающего его люди. Если обратиться к раннему средневековью, то в сохранившихся памятниках можно обнаружить подтверждение этого положения. Так, в исландской «Старшей Эдде» в «Речах Высокого», где собраны афоризмы житейской мудрости, еще не утвердившейся в христианской системе ценностей, содержатся многочисленные советы и предписания относительно того, как должен вести себя человек в окружении себе подобных: Гибнут стада, родня умирает, И смертен ты сам; Но смерти не ведает Громкая слава Деяний достойных. Гибнут стада, Родня умирает, И смертен ты сам; Но знаю одно, Что вечно бессмертно: Умершего слава. В этом отрывке совершенно отчетливо проступает главный мотив – вести себя надо так, чтобы современники и потомки судили о тебе как о человеке достойном. При этом решение о том, является ли герой человеком достойным или нет, выносят люди. Другой персонаж, герой «Саги о Боси» прямо заявляет, что желает, чтобы в саге, которая о нем будет сложена, о нем говорили только хорошее, в связи с чем в своем поведении он будет ориентироваться на эту будущую сагу. Таким образом, для человека этого времени важно не то, какой он есть на самом деле, а важно то, как о нем будут судить соплеменники. Эпоха зрелого средневековья с ее уже утвердившимися христианскими ценностями в рамках сложившегося феодального общества не внесла больших корректив в эту систему ориентиров, в рамках которой проходило формирование и становление средневековой личности. В условиях феодального строя в странах Западной Европы возникло общество, в котором отдельный человек не существовал сам по себе, а был включен в сложную систему межличностных связей, пронизывавших это общество по вертикали и по горизонтали. У каждого человека обязательно был сеньор, которого он выбирал себе добровольно или принудительно и чьим вассалом он становился. Из этой системы взаимного соподчинения не был исключен никто: ни крестьянин, ни даже сам король, сеньором для которого был Господь Бог. Однако в этом обществе, столь жестко выстроенном по вертикали, обществе иерархичном, разделенном на сословия, (причем переход из одного сословия в другое был крайне затруднен, а порой (если речь шла о рыцарстве) и почти невозможен), была и иная система связей – по горизонтали. Средневековое общество было разделено не только на сословия, которые окончательно сложились все-таки достаточно поздно, уже на излете зрелого средневековья, но и на корпорации – сообщества, объединявшие людей одного положения, одного социального статуса: союзы вассалов, рыцарские объединения и ордена, монастырские ордена и братии, католический клир, городские коммуны, купеческие гильдии и ремесленные цехи, религиозные братства, сельские крестьянские общины, кровнородственные союзы, патриархальные и индивидуальные семейные группы. Каждый человек в обязательном порядке был членом той или иной группы, сообщества, корпорации. Корпорация давала защиту каждому своему члену от произвола вышестоящих, ибо в возникавшем конфликте интересов всегда можно было опереться на ее помощь. Кроме того, она давала ему занятие, гарантировала соблюдение определенного образа жизни, а в ряде случаев даже и обеспечивала его материальное существование. Однако, с другой стороны, корпорация, безусловно, ограничивала свободу самовыражения, проявление индивидуальности, навязывая человеку определенное поведение и даже строй мысли и взглядов. Корпорация отвергает нетрадиционное поведение своих членов, отклонение от принятого в данном сообществе стандарта. Нарушители регламентов и кодексов осуждаются морально, наказываются, изгоняются из группы. При этом совсем не обязательно, что это будут отклонения в худшую сторону. Так, например, ремесленник, который работает быстрее, делает вещи качественнее, чем его собратья по цеху, подвергается такому же наказанию, как и нерадивый мастер именно потому, что позволил себе отклониться от установленного стандарта. Таким образом, группа стремится подчинить интересы каждого интересам группы, а сознание каждого отдельного своего члена сознанию группы. Коллективистское сознание, безусловно, становится отличительной чертой эпохи. В этом обществе поощряются не непохожесть, а, напротив, одинаковость. Быть таким как все в твоей группе – вот высшая ценность и добродетель этого времени. Человеку довольно редко приходилось действовать в одиночку и самостоятельно. Свои поступки он привык соотносить с тем, что в его группе было принято считать хорошим или плохим. Поступать иначе – значило вести себя предосудительно, проявлять гордыню, что с точки зрения христианина было смертным грехом. Любопытно, что например, при голосовании внутри корпорации порой вообще требовалось единодушие, да и противопоставить себя группе в такой ситуации также значило проявить непростительный грех гордыни. Однако это вовсе не означало полного обезличивания человека внутри его группы. В рамках установленных правил и регламента оставалось некоторое пространство, в пределах которого каждый имел возможность для самовыражения, хотя разные сословия, корпорации и сословные группы далеко не одинаково определяли индивидуальность своих членов. Меньше всего возможностей для проявления своей индивидуальности имел крестьянин, чей кругозор был ограничен непосредственной сельской округой. Вся жизнь его в силу особенностей его производственных занятий зависела от природных ритмов. В общественной же жизни он был тесно привязан к сельской общине, членом которой являлся. Неразвитость, темнота и необразованность приводили к тому, что самого себя крестьянин воспринимал как составную и неотъемлемую часть сельского мира. Коллективизм, ориентация на то, чтобы быть как все, доминировали в его сознании и поведении. Нестандартное поведение в деревне вряд ли было мыслимо. Если в этой среде и появлялись, хотя бы изредка, ярко выраженные индивидуальности, то возможность самореализации они могли найти, только покинув сельскую среду. В городе ситуация была несколько иной. Зависимость бюргера от природы и ее ритмов была много слабее, чем у крестьянина. Сам труд ремесленника также никак не связан с природой. С помощью достаточно сложных орудий труда он создает вещи и предметы, которые в готовом виде в природе не существуют. Все это, безусловно, находит отражение в его самосознании. Так, например, ремесленник, изготавливая то или иное изделие, особенно так называемый «шедевр», мог продемонстрировать все свое мастерство и умение. Не случайно качественные изделия являлись предметом заслуженной гордости каждого ремесленника. Свободный труд мастера при цеховом строе – средство утверждение его человеческой личности, повышение его общественного самосознания. В рыцарской среде перед ее представителями также открывались определенные возможности для проявления своей индивидуальности. Казалось бы, сам образ жизни рыцаря требует от него индивидуальных действий и поступков. Так, в бою рыцарь должен был в значительной степени полагаться на свои собственные силы, опыт и мужество. Жизнь в одиноко стоящем замке, пиры, переговоры, заключение брачного союза, поединки – все это действия индивидуального порядка. Кажется, что рыцарь свободен в выборе модели своего поведения. Однако на самом деле все его поведение подчинено строжайшему регламенту, может быть, даже более строгому, чем в корпорациях других сословий. Рыцарское сообщество вырабатывает так называемый «рыцарский кодекс чести», где четко определяется, какие черты должен рыцарь демонстрировать на публике, чтобы окружающие признали его храбрым, честным, мужественным, благородным, защитником вдов и сирот. При этом совершенно не обязательно, чтобы вышеперечисленные качества были внутренними качествами рыцаря. Главное для рыцаря не быть, а казаться. Он публично исполняет свою роль, ни на минуту не забывая о зрителях, перед которыми выступает, и о впечатлении, которое должен на них производить. Ритуал и символ – вот формы, в которые отливалась общественная практика феодалов. Социальный конформизм и коллективистское сознание – отличительная черта представителей господствующего класса. В то же время, как известно, на юге Франции в Провансе в XII-XIII вв. сформировалась куртуазная культура с ее культом прекрасной дамы, воспетой в поэзии трубадуров. Каждый рыцарь был обязан избрать себе даму сердца, которой он должен был преданно служить, воспевать в стихах ее красоту и неприступность. Это, безусловно, становится неким обязательным ритуалом для всех рыцарей. Рыцарь без прекрасной дамы в каком-то смысле не совсем полноценный рыцарь, да и дамы, судя по их описаниям в стихах трубадуров, - на одно лицо. У нее нет имени, только любовное прозвище, ее внутренние качества также не индивидуализированы. Прекрасная дама должна обладать тактом, любезностью, умением со вкусом одеваться, кокетливостью в меру, благородством, разумом, способностью вести светскую беседу – набором тех признаков, которые в совокупности назывались куртуазностью. Вместе с тем, здесь обнаруживается и нечто новое. Женщина в куртуазной любви занимает совершенно иное место, нежели в официальном браке, который являлся ничем иным, как союзом двух домов. Куртуазная любовь невозможна между мужем и женой. В одной рыцарской песне эта идея выражена с предельной ясностью: «Муж сделает нечто противное чести, если будет любить свою жену, как рыцарь любит свою даму, потому что этим нисколько не увеличивается достоинство ни того, ни другой и из этого не выйдет ничего больше того, что уже есть по праву». Рыцарская поэзия дает новую основу достоинства человека. Впервые в европейской литературе анализ интимных переживаний выдвигается в центр поэтического творчества. Именно тогда, когда рыцарь переходит к описанию собственных любовных переживаний и томлений, когда он начинает всматриваться и вслушиваться в себя, одинаковость исчезает, а на первый план выходит индивидуальность и непохожесть одного влюбленного на другого. Любовь меняет людей и меняет их всех по-разному. И это с удивлением открывает для себя трубадур Аймерик де Пегильян: Не сосчитать всех даяний Любви! Речь дурака стала смысла полна, А в подлеце снова честь рождена, Злой подобрел – хоть святым объяви, Скаредный – щедр, и мерзавцы не гадки, Скромен гордец, робкий – смел без оглядки. В то же время неравноправные между собой корпорации феодального общества основывались на принципе равенства своих членов, поскольку объединяли людей одинакового социального статуса. Именно поэтому внутри группы не было отношений господства и подчинения. Находясь в окружении равных себе людей, человек естественно, с одной стороны, учился уважать их, а, с другой, - уважать себя, как одного из них. Не страх и почтение перед вышестоящим господином, а товарищеское чувство и взаимное уважение связывали людей в группе. Таким образом, корпорация была школой воспитания чувства собственного достоинства для тех, кто в неё входил. Подобные процессы происходили на всех этажах средневекового феодального западноевропейского общества. На самом верху отношения между королем и его пэрами регулировал так называемый феодальный договор, основанный на принципах вассальной верности и групповой солидарности пэров, которые предполагали взаимную помощь и обмен услугами. Все это налагало и определенные ограничения на стороны. Так, король не обладал безграничным правом карать своих подданных и лишать их имущества. Подобные действия могли вызвать конфликт короля и общества, как это случилось в Англии в 1215 г., когда в ходе гражданской войны на свет появилась «Великая хартия вольностей», положившая начало английской конституции. Сам король, с точки зрения рыцарства, был лишь одним из них – согласно латинской поговорке «первым среди равных». Подчеркнем, среди равных. Весьма показателен эпизод, приведенный в сочинении византийской принцессы Анны, описавшей прием, устроенный императором Алексеем Комнином для участников первого крестового похода. Один из лотарингских рыцарей был возмущен тем, что «один человек может сидеть, тогда как столь славные воины обязаны стоять», и демонстративно уселся на трон, как только император спустился в зал к гостям. С одной стороны, перед нами, безусловно, свидетельство неискушенности западноевропейских «дикарей» в тонкостях константинопольского церемониала. Но, с другой – это проявление сознания собственного достоинства, которого рыцарь не лишается и в присутствии монарха, который, повторим это еще раз, всего лишь первый среди равных, а не господин перед своими рабами или холопами. Несмотря на то, что на Западе на протяжении всего средневековья хватало и произвола и беззакония, тем не менее, в Европе никогда не забывали о том, что государь, так же как и любой его подданный, обязан подчиняться закону, стоящему над ним. Королевская власть не была в состоянии управлять, игнорируя интересы сословий, созывала их, искала у них поддержки в сложных политических ситуациях. Да и сам сословный характер государства, когда король правит не один, а вместе с сословно-представительными органами (парламентом, генеральными штатами, кортесами и ландтагами) объясняется, прежде всего, существованием влиятельных корпоративных групп, членов которых объединяли общность статуса, равенство прав. В этой связи, для того, чтобы еще раз подчеркнуть эту особенность западноевропейского общества, а также роль, значение и место корпораций, обратимся к опыту Византийской империи, которая не имела такого корпоративного строя и отличалась известным индивидуализмом общественных и идеологических отношений. Здесь господствующий класс не был объединен в группы вассалов и сеньоров. Человек из других социальных слоев мог проделать головокружительный путь из низов наверх, что было абсолютно невозможно на Западе. Горизонтальные связи практически не играли никакой роли при доминировании связей вертикальных. Однако при этом человек оставался один на один без корпоративной поддержки себе подобных перед вышестоящими. Что помогало ему не только выживать, но и продвигаться наверх? Умение приспособиться к обстоятельствам, угождать, льстить и лицемерить перед тем, от кого зависит будущее этого человека. Таким образом, вместо взаимной помощи и обмена услугами, как на Западе, от индивидуума в Византии требуется лишь односторонняя холопская зависимость низшего от вышестоящего. Даже самые могущественные, знатные и богатые люди, достигшие высших должностей в государстве, оставались совершенно бесправными и незащищенными законом по отношению к императору, который мог произвольно лишить их имущества, чина и самой жизни, точно так же как превратить простолюдина в первого сановника империи. Здесь естественно невозможно было встретить такой образчик поведения, какой продемонстрировал упомянутый выше лотарингский рыцарь. Даже византийская знать для сохранения своего имущества, карьеры и положения должна была жертвовать чувством собственного достоинства, унижаться и раболепствовать перед императором. Но и император, чье слово казалось бы являлось законом для его подданных, а сам стоявший над законом, также не был защищен. Священной считалась не личность императора, а его должность. Подданные, перед ним простиравшиеся ниц, могли в любой момент ему изменить. И отношение к праву было здесь иным, чем на Западе. Византия прославилась «Кодексом Юстиниана», считающимся вершиной европейской юридической мысли, и одновременно полным отсутствием правосознания, уважения к закону, как к гаранту прав человеческой личности, подарив нам термин «византинизм», под которым мы понимаем такой малоприятный набор как: холопство, произвол, деспотизм и лицемерие. Любопытно, что средневековье фактически не оставило нам образцов сочинений такого жанра как автобиография. Исповеди, письма, содержащие сведения об их авторе и попытки самохарактеристики – это лишь попытки, порой довольно беспомощные и фрагментарные. Пишущий о себе средневековый человек предпочитает говорить о себе не как о Жане или Джоне, а как о монахе Жане или бюргере Джоне. Причем главная составляющая в этом сочетании – указание на профессию или сословную принадлежность рассказчика. Почему? Потому что здесь мы опять невольно возвращаемся к пониманию того, какую роль в формировании личности человека играла корпорация, требовавшая от каждого своего члена публичной демонстрации определенного набора качеств и свойств, которые были в большей степени не его личностными, индивидуальными, а скорее корпоративными, коллективными характеристиками. Говоря о себе, человек мыслил себя именно в таких сословно-профессиональных категориях: я – монах, бюргер, рыцарь, купец, ремесленник, студент и т.д. Определив место человека в обществе, обозначив его корпоративно-групповую принадлежность, говорящий тем самым уже сообщил слушателю всю необходимую информацию о его качествах, свойствах и чертах характера, которыми тот должен был обладать и которые обязан проявлять на публике. Однако иной раз и в средневековье встречались весьма яркие, неординарные люди, чья индивидуальность была достаточно явственной. Такие люди ставили в тупик своих современников, которые отказывались их характеризовать. Так, например, друзья знаменитого философа, магистра университета и одновременно монаха Пьера Абеляра написали на его надгробном камне: «Он один мог знать, чем он был». Это означало, что для определения личности Абеляра было недостаточно просто сказать: «монах», или «магистр», или «философ», ибо ни одна из этих социально-профессиональных характеристик для него не являлась исчерпывающей. В отношении же остальных людей для определения их личностных особенностей этого было бы более чем достаточно. Это обстоятельство делает понятным и то, почему портрет, появившийся только в самом конце развитого средневековья (в конце XV в.), был весьма специфическим. Не пытаясь отобразить внутреннюю сущность изображаемого человека (что связано со специфическим восприятием человека во времени), художник наряду с передачей внешнего сходства уделял внимание детальному изображению внешних атрибутов, в частности одежде, которые позволяли безошибочно определить социальный статус и корпоративную принадлежность портретируемого. Зритель, определив по этим внешним признакам, что на портрете, например, изображен рыцарь или знатная дама, мог без труда перечислить тот набор личностных характеристик, которыми должен был обладать (или, по крайней мере, демонстрировать на публике) член данной сословной группы. Роль корпорации в жизни средневекового человека была куда выше, чем роль семьи. Известно, что современная личность в основном формируется в детстве под влиянием семьи. Ее роль в средневековье была минимальной. Во-первых, потому, что сама семья в это время была довольно широким коллективом с весьма размытыми границами: она представляла собой совокупность родственников, которые могли и не проживать вместе и не вести единого хозяйства, и в то же время включала и лиц, которые родственниками не являлись, например, слуг. Только появление городской семьи несколько разрушило традиционную вышеописанную семью, что случилось не ранее XIV-XV вв. Причем увеличение роли семьи сопровождалось распадом этих объединений. Во-вторых, твердая уверенность средневековых людей в том, что человек остается неизменным во времени (конечно, не имеется в виду его внешность), приводило к тому, что на ребенка смотрели, как на маленького взрослого, и не возникало никакой проблемы развития и становления личности. Дети в средние века нередко приравнивались к умалишенным, к неполноценным, маргинальным элементам общества, то есть в некотором смысле больным, чья болезнь со временем проходит. Только с переходом к раннему новому времени семью начинают рассматривать как ячейку, на которую возложены социально важные функции по воспитанию детей. Определенный свет на особенности формирования и существования личности в эпоху средневековья проливает и бытовая культура. Особенно активно изменения в бытовых привычках, начинающиеся в верхних, а затем спускающиеся в нижние слои общества, происходят на рубеже XV-XVI вв. Этот процесс, получивший общее название «цивилизационного», нашел отражение в ряде специальных трактатов, адресованных прежде всего юношам «хорошего происхождения». Ряд таких трактатов принадлежал даже перу известного гуманиста Эразма Роттердамского. В этих сочинениях особое внимание обращено на приличные застольные манеры, а также хорошие манеры, которые молодой человек в целом должен был демонстрировать в обществе. При этом совершенно отчетливо «цивилизованность» противопоставляется «крестьянской грубости», что в высшей степени показательно. Тем самым авторы фактически сообщают нам, что чуть ранее такие манеры, отныне свойственные лишь грубым, неотесанным мужикам, были присущи и благородному сословию. Итак, чего же не следует делать? Не следует есть руками, вытирая их о полы одежды, надо пользоваться вилкой и салфеткой. Нельзя есть из общей тарелки, класть на нее кусок, от которого уже откусили, надо пользоваться своей тарелкой. Нельзя пить суп из общей миски и вино из одной чаши или кубка, не утирая рта, плевать на стол, рыгать и сморкаться, не отворачиваясь от соседа. Изменялись и другие бытовые нормы, хотя и очень медленно. В течение всего средневековья спали по два или по нескольку человек в одной постели, не говоря уже об одной комнате. В одно постели с родителями могли спать и дети. Все это приводило к тому, что сексуальная жизнь родителей не была радикально устранена от взоров ребенка. Сохранились многочисленные изображения средневековых бань, где рыцарей моют женщины. Естественные надобности спокойно справлялись на глазах у всех. В поучении о добрых нравах XVI-XVIII вв. благородным юношам внушается мысль о том, что эти потребности нужно удовлетворять не на глазах других людей. Но в среде простолюдинов подобные ограничения не были в ходу. Все это указывает на то, что «барьер стыдливости» в средние века пролегал не там, где он проходит сегодня. А это значит, что средневековый человек внутренне не обособлял себя от своего социального окружения и поэтому не ощущал потребности укрыть определенные аспекты своего поведения и жизни от глаз посторонних. Следовательно «атомизация» личности была еще очень далека от завершения. То же обстоятельство, что «цивилизационный» процесс начался сверху и только потом медленно спускался вниз, указывает на неравномерность данного процесса, на то, что «атомизация» вначале охватила лишь верхние слои общества. Рост самосознания человеческой личности, выражающейся в частности в ее стремлении обособиться, в среде крестьян ощущался в тот период в наименьшей степени, где коллективистское сознание, традиционная групповая принадлежность, равно как и тяжелое, угнетенное положение, сковывали развитие личности крестьянина, делая возможным ее развитие только после ухода из деревни. Еще одним крайне важным обстоятельством в формировании личности, является воспитание в человеке чувства ответственности за свои поступки. Следует отметить, что в этом процессе решающую роль сыграла католическая церковь. Особо необходимо выделить труды Фомы Аквинского, который еще в ХШ в. обосновал тезис о свободе воле. Он утверждал, что Бог, создав человека, наделил его разумом для того, чтобы он мог не только самостоятельно разобраться в том, что есть добро и зло, но и сделать разумный выбор между ними. Именно в этом и состоит свобода воли, поскольку Бог не руководит человеком, и, следовательно, не Он определяет этот выбор. Однако свобода воли, согласно учению Фомы Аквинского, предполагает и индивидуальную ответственность за свой выбор. На Страшном Суде перед Богом человек даст ответ за все свои действия и поступки. В развитие этого учения в 1215 г. 1У Латеранский собор принял решение об обязательной ежегодной исповеди каждого верующего. Человек должен был отделить свои добрые поступки и помыслы от греховных, дать греховным делам оценку и понести за них покаяние. Однако «Покаянные книги» свидетельствуют о том, с каким трудом внедрялась эта практика в религиозную жизнь народа. Далеко не сразу и не полностью прихожане научились отличать добро от зла в их христианской интерпретации. Многие простолюдины воспринимали исповедь как некий ритуал, смысл которого ускользал от их понимания. Да и сами священники не сразу смогли справиться с той новой задачей, которую поставила перед ними церковь. Вначале мы видим попытку заменить исповедь индивидуальную исповедью публичной и групповой, а когда наконец она все-таки становится действительно индивидуальной, многие невежественные священники по-прежнему механически отпускают грехи и налагают одну и ту же епитимью за самые разные прегрешения. Однако эта новая практика с трудом входила в сознание средневекового человека. Коллективистская психология и коренные установки сознания эволюционируют крайне медленно. Средневековый индивидуум с большим трудом усваивает все новое для себя. И даже когда индивидуальная исповедь уже становится привычной, оказывается, что верующий не готов брать на себя персональную ответственность, ибо ему гораздо более привычна ответственность коллективная. Он с готовностью перекладывает свою ответственность на плечи другого. Наиболее распространенное объяснение тому факту, что человек совершил грех, содержит весьма распространенная фраза, которой он готов оправдать себя: «Бес попутал», ибо человек мыслил себя в виде крепости, осаждаемой пороками, которой норовит овладеть дьявол. Человек все же более комфортно ощущал себя в коллективе себе подобных, частью которого он мысли себя. Таким образом, позитивную оценку в личности средневекового человека получает преимущественно лишь типическое, повторяющееся, такие ее качества, которые делают ее пригодной к общению и к коллективному действию с себе подобными, вместе с другими членами социальной группы, корпорации. Средневековая личность была сравнительно слабо индивидуализирована. Сознание, ориентированное на общее, на коллектив, чуралось индивидуализации и с трудом осваивалось с ней. Средневековая личность – всегда социально определенная личность. Можно говорить о личности рыцаря, о личности монаха, о личности бюргера, купца, ремесленника, о личности крестьянина, и каждому из них, из этих типов личности присущи свои особенности в форме поведения, свои способы самосознания. |