Побег в другую жизнь
 Скачать 0.84 Mb.
|
|
Глава 6. Так незаметно прошел месяц, к исходу которого стало ясно – ошибки нет, состояние Ости медленно, но верно улучшается, и Лучис, как ни искал, других причин этому, кроме физического контакта с кошками, не нашел. Окончательно подтвердить это можно было, только попробовав с другим больным, но с этим мы решили подождать до стойкой ремиссии у Ости. Об окончательном выздоровлении все суеверно молчали, но о возможности ремиссии Лучис говорил уже с уверенностью. С Лучисом мы очень подружились. Мы были одного возраста, занимались одним делом, и оба были жадными до новых знаний. Мы целые вечера проводили в разговорах, рассказывая каждый о своем мире, обсуждая произведенные наблюдения, даже начиная уже осторожно строить планы на дальнейшую «научную работу»… С его помощью я очень продвинулся в чтении, он с готовностью объяснял мне все, что я не понимал, порой далеко углубляясь в историю предмета обсуждения. Еще он очень хорошо умел слушать, задавал правильные вопросы, очень эмоционально и искренне реагировал на услышанное. И посмотреть на него было приятно: он был довольно высокий, стройный, смуглый, как все дерейцы, с прямыми русыми волосами до плеч, с теплыми светло-карими глазами. Мне с ним было очень интересно и комфортно общаться. Но ни о чем другом я и не думал, пока, как оно между нами повелось, Халег не решил наставить меня на путь истинный. - Как тебе наш лекарь? – спросил он меня как-то, зайдя поболтать вечером. - Хороший парень, очень толковый, умный, увлеченный, - без всяких задних мыслей ответил я. – А что? - Увлеченный, это точно, - хохотнул приятель. – А ты дурак, Дима, хоть и умный, уж прости меня. - Почему это? – я все еще не понимал. - Да нравишься ты ему! – Халег хлопнул меня по заднице. – Он от этого места глаз оторвать не может, как ты спиной повернешься. А глазки-то горят… Я все ждал, когда ты заметишь, а ты все не телишься. Или он тебе не нравится? - Да нет, нравится… Только я и не думал как-то… - А чего тут думать? Дело молодое, вперед и с песней. Лучис у нас ходок еще тот, и по девкам, и по парням, - честно предупредил меня Халег. – Но на тебя он серьезно глаз положил. Уже несколько дней как пялится, я всегда такое замечаю. А для него это много. Так что давай, действуй, самое время парня обработать, у него уже, небось, яйца лопаются. Видимо, эта информация должна была мне польстить. Собственно, она мне и польстила. Лучис мне по-человечески нравился, был весьма привлекательным внешне, опытным в сексуальном отношении, чего еще желать? Любви неземной? Вот бы еще знать, как его «обработать»… На следующее утро меня вызвал Келтен. С тех пор, как стало понятно, что дела у Ости идут на поправку, он повеселел и опять стал прежним. Дел он никогда не забрасывал, но теперь просто бурлил энергией, досадуя, что усложняющаяся политическая обстановка не позволяет начать давно им лелеемые проекты по внешней торговле. - Дима, - сказал он, очень серьезно глядя на меня. – Может, об этом и рановато говорить, но дело-то у нас такое, долгосрочное и готовиться тоже лучше начать пораньше… Я весь превратился в слух. О чем это он? - Лучис говорит, что если такими темпами и дальше пойдет, месяца через три у Ости наступит ремиссия. Это он еще страхуется, я думаю. В общем, надо планировать, что дальше. - Мы хотели хотя бы на еще одном больном попробовать, а еще лучше на нескольких. - Это все понятно, это нужное дело, пробуйте, конечно. Я о другом. Лично я совершенно уверен, что все у вас получится, что коти лечат кармох. Ты думал, что делать потом, когда все подтвердится? - Н-нет… Он посмотрел на меня с доброй насмешкой: - Я почему-то так и думал. В общем, так, Дима. Я предлагаю тебе создать на паях лечебницу. Паи пополам, твой вклад – коти, мой – все остальное. У меня челюсть отвисла. - Это дело, конечно, не сегодняшнего и даже не завтрашнего дня. Но Лучис уже начал искать потихоньку следующего больного по своим связям. А я уверен, что все подтвердится, и хочу быть первым, кто предложит тебе совместное дело. Он сжал руки и наклонился в мою сторону: - Ты не думай, я не из-за того, чтобы денег побольше заработать на людской беде, наоборот. Я боюсь, что кто-то другой захочет это сделать, и еще я за тебя боюсь, Дима. Ты в нашем мире человек новый, молодой, неопытный, обманут тебя, подставят, а то и вообще… Я наконец обрел дар речи: - Да не уговаривайте меня, я все понимаю, и я согласен, конечно, согласен. Просто растерялся от неожиданности. А так, конечно, если создавать такое дело, то я только вам могу довериться. Он удовлетворенно вздохнул: - Ну вот и договорились. Ты там думай потихоньку, как это все примерно будет выглядеть. Как только у следующего больного первые улучшения проглянут, начнем по-серьезному. Я пробормотал: - Вот кем-кем, а деловым человеком себя никогда не считал. Как бы вы не прогадали с таким партнером. - Ты себя недооцениваешь. Я в людях хорошо разбираюсь. Тебе просто уверенности не хватает. А так все для дела есть: ты умный, ответственный, спокойный, не трусливый, но осторожный. Он неожиданно лукаво улыбнулся: - Даже слишком ты осторожный. Девки в поместье все глаза об тебя сломали, а тебе и дела нет. Ты же молодой парень, а девки у нас хорошие, может, что путное бы вышло. Я смутился: - Да я как-то … не по девкам. - Тогда на Лучиса посмотри. Чем тебе не пара? Кобель он, конечно, да думаю, ты его к рукам прибрать сумеешь. А то ходишь один, неприкаянный. Не дело это. Я покраснел, скомканно попрощался и вышел. Что же, сговорились они с Халегом, что ли? А вполне возможно. Халег просто по доброте душевной, а Келтен мог одновременно и другие, дальше идущие цели преследовать. Если проект с лечебницей заработает, то привязать меня близкими отношениями к своему окружению будет совсем не лишним. А уж если два ключевых, на сегодняшний день, работника, будут вместе, так это вообще отлично. Но все это, конечно, не означает, что он мне добра не желает. В том то и дело, что желает. За обедом я исподтишка разглядывал Лучиса, пытаясь увидеть «глазки горящие». Ничего такого особенного так и не заметил. Но я помнил, как Халег сумел расколоть меня с одного откровенного взгляда, и доверял его мнению больше, чем своему. Если только он не придумал все это, конечно, в желании разнообразить мою жизнь. Но если я ничего не заметил, то, оказалось, Лучис заметил все и все понял правильно. Что значит опыт! Наши вечерние беседы обычно проходили либо в его рабочем кабинете, либо в библиотеке. На этот раз он напросился ко мне в комнату. Ну и… Нет, он не набросился на меня с порога, хотя я бы и не возражал. Мы разговаривали, все было как обычно, за исключением диспозиции – я сидел в кресле у камина, а Лучис, проигнорировав второе кресло, сел прямо на ковер у моих ног. Это было так интимно, что сбиваться с мыслей я начал примерно на пятой минуте разговора. Какое-то время потрепыхавшись, я вдруг понял, что, замолчав на середине фразы, как завороженный, смотрю на его запрокинутое ко мне лицо. Он мягко улыбнулся и, взяв меня за обе руки, потянул к себе на ковер. Я послушно сполз, думать уже особо не хотелось, но все-таки собрался и сказал: - Не думай, я не против, ты мне нравишься, но… Я, наверно, должен тебя предупредить… - Ты сбежал от старого ревнивого мужа? – промурлыкал Лучис. Я улыбнулся: - Нет. В том-то и дело, что у меня, э-э-э, даже и такого не было. В смысле, вообще никого еще не было. Он даже отпустил меня от удивления: - Почему? - Понимаешь, в моем мире такие отношения между мужчинами не приняты, - он все еще смотрел непонимающе. Я попытался подобрать слова: - У нас это как бы религиозный запрет. Раньше за это вообще преследовали, и власти, и наши… жрецы. Сейчас спокойнее относятся, но там, где жил я, это очень осуждается. Он покачал головой: - Дикость какая-то. Потом посмотрел на меня с хитрецой: - Зато я у тебя буду первым… Иди сюда… Потом шептал мне в ухо: - Не бойся… Не думай… Стараться буду я, а ты просто расслабься… И я не думал. Это было легко. Не бояться и расслабиться получалось хуже, но тут уж постарался Лучис. Когда я уже плыл в горячем мареве, чувствуя, как все окружающее отступило, оставив только ощущение горячих губ и сильных рук, гладкости и твердости чужого тела, прижимающегося ко мне, жара своего и чужого возбуждения, он остановился и сказал: - Не обязательно все делать сегодня. Я очень хочу, но если ты не готов… Я не дал ему договорить. - Сделай это сейчас. Я ни одного дня больше не хочу оставаться девственником. И сам потянул его на себя. Нельзя сказать, что я получил бездну удовольствия от первого акта, как такового. Было больно, неудобно, слишком ново и непривычно. Но это было то, чего я всегда хотел и что, наконец, получил. И, главное, то, что было до и после этого, того стоило. - А ты горячий парень, - сказал Лучис потом, поглаживая меня по спине. – Я даже не ожидал. С виду такой спокойный, холодный даже. Тем более что у тебя первый раз… Обычно в первый раз стесняются, зажимаются… Я засмеялся ему в ключицу: - Ты ожидал, что я буду стесняться? Лепетать: «Не надо» и прятать личико? Мне двадцать четыре года, Лучис, не сравнивай меня со своими ребятишками. Он крепче прижал меня к себе: - Я рад, что ты доверился именно мне. Мне давно не было так хорошо. Я поднял голову с его груди, посмотрел в лицо. Он был совершенно серьезен. - Ты мне льстишь. Я же ничего не делал. - А тебе и не надо ничего делать, - он необидно засмеялся. – Ты такой искренний, открытый, это почище любых изощрений заводит. Я нехотя сполз с него, лег рядом. - Все равно хотелось бы уметь хоть что-то. Ты меня научишь? - Конечно. Давай прямо сейчас начнем? Я улыбнулся: - Давай… Лучис был прекрасным учителем, а я учиться всегда любил и умел. Кажется, и не без способностей оказался. По крайней мере, ему нравилось. И я ему на самом деле нравился. А я, дорвавшись наконец до секса, да еще с глубоко симпатичным мне человеком, вообще съехал с катушек. Мы напоминали моих котов в период Масиной течки, тискаясь при каждом удобном случае, просыпая завтраки и пропуская ужины. Потом ходили на кухню и таскали куски под добродушное ворчание и подтрунивание Руты. Наш роман всем вокруг очень нравился. Нас считали очень подходящей парой, и каждый считал своим долгом так или иначе высказаться на эту тему. Халег вообще совсем меня замучил, выпытывая подробности и давая советы, как лучше привязать к себе ветреного по натуре лекаря. К несчастью, находясь в легком помрачении ума после первого раза, я проболтался ему о своей вопиющей неопытности. И теперь чувствовал себя его младшей сестренкой, имевшей глупость дать парню до свадьбы и обязанной теперь его на себе женить. О чем и сказал ему как-то. Он только плечами пожал: - А что, и жени. Я так только рад буду и за тебя, и за него. Хорошая из вас парочка вышла. И на свадьбе погуляем. Келтен подарок богатый сделает. Он Лучиса очень уважает, а в тебе вовсе души не чает, так что расстарается на славу. Я оторопел: - Ты что, серьезно? - А почему нет? – он начал было опять расписывать преимущества такого брака, но я перебил: - Я в том смысле, что разве мужчины могут между собой жениться? Он очень сильно удивился: - Конечно, могут! Чего же не жениться-то, если хочется? - У нас не могут, - ответил я. – По крайней мере, в нашей стране не могут, закон не разрешает. - Дурацкий закон, - он покачал головой, потом добавил, подумав. – Но, конечно, мужики редко между собой женятся. Так подумать, зачем, если детей нет, правда? Разве если по расчету, хозяйства там объединить, или в семью повыше рангом войти, как у дворян. Или если уж любовь такая. Я подколол его: - А нам с Лучисом по какой причине жениться? Хозяйства объединять? Он совершенно серьезно ответил: - И хозяйства. Мне Келтен говорил про лечебницу, что планируете. А если станете вместе жить, притретесь друг к другу, и любовь будет, почему нет. Думаешь, зря вас все поместье сватает? Подходите вы друг дружке очень. Смотреть на вас приятно. За устройством своей личной жизни я совсем упустил из виду Маську и внезапно обнаружил, что ее живот сильно округлился за последние несколько дней. Стало несомненным, что через месяц с небольшим надо ждать котят. Беременная Мася стала главным достоянием дома. Мне приходилось уговаривать женщин не закармливать ее, не носить на руках и вообще оставить в покое. Предстоящие роды, конечно, и меня немного беспокоили, но Маська была здоровой взрослой кошкой, достаточно крупной, породистостью не страдала. С тех пор, как я ее крошечным комочком подобрал на помойке, ни разу никаких проблем с ней не было. И сейчас все шло хорошо, по крайней мере, под кровать от чужих она удирала с прежней прытью. В хозяйстве начался массовый отел, и Лучис стал целые дни проводить там, помогая ветеринару, иногда, в тяжелых случаях, оставаясь дежурить на ночь. Я часто присоединялся к нему, дел-то особых не было, а работа была мне знакомой. Однажды мы даже попробовали заняться любовью прямо в пустующем стойле, уж очень возбудили воображение все эти перекладины и цепи для привязи коров. Но не смогли, было слишком смешно и неудобно делать это на виду у множества меланхолично уставившихся на нас, пережевывающих жвачку коров. Они были очень похожи на терпеливых зрителей, ожидающих, когда же наконец закончится этот бездарный спектакль. Я заржал еще на этапе расстегивания штанов, а когда Лучис сказал, что они будут сейчас сравнивать наш размер с бычьим и еще больше презирать нас, вообще поскользнулся и упал на грязный пол. Эксперимент не удался. Зато посмеялись на славу. Мы вообще много смеялись с ним, еще ни с кем мне не было так легко и радостно в любом общении, не только в постели. Насчет сильных чувств ни с его, ни со своей стороны я не обольщался, но нам обоим было хорошо вместе, мы были очень похожи, с полуслова понимали друг друга, и этого было достаточно. Домашние начали поговаривать о нашем будущем браке, как о деле решенном. Мы оба молчали, но про себя я решил, что если предложит, неважно что, брак или просто жить вместе — не откажу. От добра добра не ищут, и я слишком долго был один. Дни шли, становясь светлее и теплее, Маська круглела, Ости поправлялась. Лучис начал активнее прощупывать свои связи в поисках больного, который согласится быть подопытным и, главное, будет держать рот на замке и выполнять все наши условия. Я с другими молодыми парнями занимался всякой сезонной работой: сбрасывали с крыш снег, чинили на них прохудившиеся места, привозили с затапливаемых весенним половодьем участков лугов и леса сено и древесину, словом, готовились к весне. Келтен все чаще и настойчивее заговаривал о будущей лечебнице, мы уже даже начали обсуждать, где ее лучше разместить. Казалось, жизнь задалась целью побаловать меня чем только можно. Я еще никогда не чувствовал себя таким счастливым. Я был ... дома. А над этим домом сгущались тучи. Сандор все настойчивее требовал снижения транзитных пошлин, снятия ограничений на ввоз импортных продуктов, и, самое главное, прекращения поставок новых видов оружия в некоторые страны. Дерей, сам воевать не любивший, тем не менее, был лучшей оружейной мастерской этого мира. Именно мастерской, потому что большого объема производства здесь не было и быть не могло, но новые виды разрабатывались постоянно и малыми партиями продавались в другие страны вместе с технологией изготовления за большие деньги. Спустя месяц с небольшим после праздника Середины года произошел дипломатический скандал с послом Хизмы в Дерее. Подробности до прессы не дошли, только смутные слухи об обвинениях в промышленном шпионаже, впоследствии снятых, но отношения между союзниками были испорчены. Еще через месяц, как раз в тот день, когда мы с Лучисом пришли из коровника, все еще хихикая, был объявлен пропавшим без вести младший принц сандорского императорского дома, Карен Пеллский. А еще через несколько дней хладный труп несчастного был обнаружен близ границы, на территории королевства Дерей, с явными следами насильственной смерти. Посол Сандора покинул Дерей в тот же день, обещав вернуться со следственным комитетом. Следствия не было. На третий день после отбытия посла император Сандора Картен X объявил войну королю Лестису и всему королевству Дерей. С формулировкой: «За предательское убийство Нашего брата». Очевидные параллели с сараевским инцидентом меня нисколько не радовали. Я и так знал, что политики одинаковы везде и что войны тоже везде одинаковы. Всеобщую мобилизацию в Дерее не объявляли, воевала профессиональная армия, дворянские отряды и наемники. Но молодых бездетных специалистов некоторых профессий с началом войны призвали сразу, в том числе лекарей и ветеринаров. Лучис шел на войну с охотой, что меня не удивляло, я бы на его месте тоже не стал сидеть в теплом поместье. Мы прощались всю ночь, нежно и страстно, оба зная про себя, что это, скорее всего, в последний раз. Как бы ни сложилось дальше, вряд ли мы еще будем вместе. Если бы у нас было больше времени... Но его-то нам как раз и не дали. - Я не буду тебя ни чем просить, - сказал он мне утром, - и тебе обещать тоже ничего не буду. Только, знаешь, если бы я хотел прожить с кем-нибудь всю свою жизнь, я выбрал бы тебя. - Я тоже, - шепнул я, громко говорить не получалось. – Я тоже… И смотрел ему вслед, пока он не исчез из виду. Коротким же оказалось мое счастье. Но оно было. Глава 7. Местный барон призвал в свой отряд многих молодых парней, работавших в хозяйстве Келтена. Рабочих рук не хватало, и мы с Миканом, как и почти все домашние слуги, теперь не вылезали из коровников. Я специально загонял себя работой, чтобы не травить себя воспоминаниями о своем мимолетном счастье и не думать о том, что меня ждет впереди. А неизвестность была не только передо мной одним, а перед всем королевством. Дерейская армия сражалась отчаянно, но полноценного сопротивления сандорским войскам оказать, конечно, не могла. Здесь все еще воевали числом и умением, а не мощностью боеголовок. Война катилась все дальше вглубь территории королевства. Со дня на день ждали вступления в войну Хизмы по союзному договору, который, несмотря ни на что, никто не расторгал. Время тянулось, союзник молчал. То, что Хизма не намерена начинать военные действия, хотя и требует у Сандора их прекратить, стало известно на десятый день с начала войны. Гиганты договорились – Дерей отдали Сандору. Как-то незаметно наступила весна, а у нас родились котята. Это событие внесло хоть немного радости в жизнь всех обитателей поместья. Три мальчика и одна девочка, как, сияя, объявила мне Ости. Родились они гораздо позже, чем я ожидал. То ли в этом мире сроки беременности изменились, то ли они их уже в поместье «сделали» втихаря… Озверевшая от новоприобретенного материнства Маська подпускала к себе только меня и Ости. Остальных встречал сплошной шипящий комок когтей, клыков и злости. Куда только девалась ее робость. Барсик родительских прав был лишен сразу и без права на апелляцию. А он и не настаивал, даже в комнату ко мне не заходил, спал с Ости. Я очень скучал по Лучису, тревожился за него. Почти каждую ночь видел его во сне раненым, умирающим. Просыпался в холодном поту и долго сидел у корзинки с кошачьим семейством, успокаиваясь. Писем из действующей армии ждать не приходилось, а неизвестность выматывала душу. Но беда пришла неожиданно и с другой стороны. Келтен с охранником и двумя помощниками поехал в Дерей улаживать срочные дела. Капитуляция была неминуемой, и он хотел законсервировать все текущие сделки, по возможности обезопасить активы и имущество, находящееся в столице, чтобы тихо пересидеть смутное время в поместье. По дороге они попали под неожиданный прорыв сандорских войск. Келтен и Халег были убиты сразу, один из помощников, Нилим, тяжело ранен и умер в обратной дороге. Только один, самый старший, дядя Корит, как все его называли, остался жив и невредим. Он-то и привез свой страшный груз в поместье, и сидел у телеги с накрытыми телами, качая головой и глухо бормоча: - Что же их-то, не меня? Я старый, мне и так мало осталось. А вот сижу, хоть бы что. Зачем меня-то оставили, кому я нужен теперь… На Тирину страшно было смотреть. Я никогда не задумывался толком, какие отношения связывают их с мужем. Теперь видел – любила. Любит. Она была как каменная, что-то делала, распоряжалась насчет похорон, но глаза у нее были мертвые. Лучше бы она билась в истерике и рвала волосы на себе, было бы легче и ей и всем нам. А вот Ости плакала так, что я начал бояться рецидива. И не напрасно – тремор усилился. Видимо, болезнь действительно имела нервное происхождение. Я велел Микану как минимум три раза в день ловить Барсика и хоть силком всучать его Ости. На Маську, ничем, кроме котят не интересующуюся, надежды не было. Впрочем, Барсик не подводил, сидел смирно с Ости, срывая всю злость на бедняге Микане. Сказать, что в поместье воцарился траур – это ничего не сказать. Келтена мало сказать – уважали. Он был Хозяином в лучшем смысле этого слова. Все его работники при нем чувствовали себя защищенными и уверенными в завтрашнем дне. Он был единовластный и справедливый царь и бог своего маленького мира, и теперь все его обитатели осиротели. А меня подкосила смерть Халега. Если бы не необходимость заботиться об Ости и Маське с котятами, я бы, наверно, впал в депрессию. Но днем приходилось быть собранным и спокойным, а по ночам… по ночам я плакал, впервые с шестнадцати лет. Я оплакивал не только своего друга, но и свою несостоявшуюся любовь, свое потерянное будущее. Но больше всего, я, конечно, плакал о Халеге. Я и не понимал до сих пор, сколько места занимал в моей жизни этот человек, кем он для меня стал. Мы были с ним знакомы всего полгода, но ближе друга у меня до сих пор не было. С Лучисом все же были другие отношения. А Халег… Халег стал мне старшим братом. Вернее, это он сделал меня своим младшим братом. Не знаю, что он нашел во мне, но с самого первого дня знакомства он взял меня «под крыло». При этом никто бы не назвал его человеком добрым или мягким, но со мной он щедро делился своим жизнелюбием, душевным теплом, энергией, незатейливой, но такой правильной житейской мудростью. Он опекал меня, заботился, старался всегда помочь, по-своему, грубовато, но искренне. И если теоретически такой друг и любовник, как Лучис, у меня еще мог появиться, то второго Халега в моей жизни уже не будет, это я понимал. Хорошо, что я успел выплакаться до похорон. Собираясь на них, я с грустью думал, что это первая религиозная церемония в этом мире, которую я увижу. Не свадьба, не наречение имени, а похороны… Их уже так много было в моей жизни. И эти, хоть и отличались внешне от других, также разрывали мою душу. Здесь покойников хоронили не в гробах и не одевали в лучшие одежды. Обмытые нагие тела плотно заворачивали в белую ткань, прихватывая и голову вокруг лица, как младенца в пеленки. Таким образом тела возвращали Матери-Земле. Перед этим жрец бога Семеха отделял от тела душу, а если покойный состоял в браке, еще и разъединял души супругов. Для этого обряда использовали высокий металлический треножник, на котором сжигали какие-то растения, дававшие необычайно душистый дым. Тирину, накрыв плотным покрывалом, провели вокруг этого треножника три раза по ходу солнца, а тело Келтена пронесли тоже три раза, но в противоход солнцу. Потом так же, как и Келтена, пронесли тела Халега и Нилима, погибшего младшего помощника. Когда растения на треножнике прогорели, их золу, впитавшую души умерших, развеяли по ветру, отпуская их к богу Семеху. На могилах здесь не было холмиков и крестов. Землю как можно плотнее утрамбовывали, формируя прямоугольный фундамент под плоский могильный камень. На камнях надписей не высекали, и могилы ничем не ограждали. Со временем земля оседала, камни постепенно уходили вглубь, покрываясь почвой и зарастая травой. Кладбище — всегда печальное место, но это пустое поле, усеянное безликими плитами, навевало на меня жуть. Здесь не было традиции приходить на могилки, ухаживать за ними. Это было место смерти, место, где лежали мертвые бездушные тела, и все. Потом пошли на траурную церемонию в храм Семеха. Этому богу не приносили жертв, считалось, что он и так в конце жизни получает каждого человека и жертвы ему не нужны и бессмысленны. Жрецы его жили на добровольные подношения от прихожан, но жили более, чем хорошо, и их было за что так щедро одаривать. Я не знаю, как это назвать, были ли это наведенные галлюцинации или какая-то психическая проекция… Не знаю, но я это видел. Когда мы вошли, в храме была полная темнота, рассеиваемая только одной переносной масляной лампой. Жрецы выстроили нас в круг и велели взяться за руки. Потом один из них встал в центре круга, а лампу потушили. Жрец запел, тихо-тихо, почти на грани слышимости, какое-то время ничего больше не происходило, потом из темноты начали проступать мерцающие, полупрозрачные, как будто сотканные из светящегося тумана, фигуры только что похороненных нами людей. Они смотрели на нас со светлой печалью и улыбались. Они прощались с нами. Только выйдя из храма, я понял, что у меня, как и у всех, мокрое от слез лицо. Но на душе стало легче, как будто Халег отпустил меня, сказал: «Живи!» После я узнал, что тот, кто хочет, может в любое время прийти в храм, и для него проведут такой обряд. Тогда я понял, почему люди здесь не ходят на могилы. А жизнь продолжалась. Тирина слегка оправилась от страшного удара и с головой погрузилась в дела хозяйства и поместья. Заменить мужа она, конечно, не могла и не хотела. Ферму и поместье она решила продать, пусть по сниженной цене, но за них можно было взять хорошие деньги, переехать в Дерей и спокойно растить дочку. Она колебалась только, продавать сейчас или дождаться окончания войны? Конечно, после войны цена бы выросла, но Тирина боялась, что не справится с управлением, или случится что-нибудь и продавать станет уже нечего. Как в воду глядела… Боевые действия обошли нас стороной и о том, что поместье оказалось на оккупированной территории, мы узнали от беженцев. Немолодая пара с невесткой и тремя внуками пришли поздно вечером, таща на себе узлы и мешки с нехитрым добром. Пока их кормили, они рассказали, что бежали из деревни, расположенной совсем недалеко от нас. - Умные-то раньше ушли, - жаловалась женщина, - а мы прособирались, не думали, что так быстро до нас докатится. Еле сбежали. Лошадку-то нашу осколком убило. Сами чудом живые остались… Напряжение звенело, кажется, в самом воздухе, которым мы дышали. Было невыносимо ничего не знать, ежеминутно ожидать чего-то, воображая все самое худшее. Поэтому я даже почувствовал облегчение, когда неизбежное случилось. Сначала прибежал мальчишка с фермы, задыхающимся голосом прокричав еще с дороги: «Там солдаты скотину угоняют!» И едва успев остановиться, расплакался: «Коров угоняют, телят, кто побольше, режут. Огонька убили, из ружья застрелили, много раз стреляли. Беляш раненый, ревет, загон на щепки разносит. Страх какой творят, почему так?» Мы прибежали, когда уже все было кончено. Угнанное стадо виднелось уже далеко на дороге. Преследовать и пытаться что-то выяснять у опьяненных победой и вседозволенностью вражеских солдат мы не решились. Мы потерянно бродили по еще утром наполненным теплой безмятежной коровьей жизнью помещениям, сейчас пустым, затоптанным, загаженным. В телятник страшно было заходить, уцелевшие малыши жалобно мыча, метались между лужами крови и еще теплыми кучами внутренностей своих несчастных собратьев. Мертвый Огонек, гордость хозяйства, бык-производитель, купленный Келтеном в свое время за бешеные деньги, окровавленной бело-рыжей горой лежал в своем загоне. К Беляшу, второму быку, никто вообще не знал, как подступиться. Он все еще ревел и кидался на стены загона, как только замечал малейшее движение. Кровь из раны на боку уже перестала течь, так что решили его не трогать, пока не успокоится. Оставшихся телят перегнали в поместье. Намучились с ними, перепуганные до полусмерти, они не слушались и норовили разбежаться во все стороны. Потом надо было спешно сооружать для них временный загон, напоить, накормить… За всеми этими хлопотами думать о случившемся было некогда. Но вот все более или менее устроилось и пришло осознание масштабов бедствия. Я восхищался самообладанием Тирины. Несколько дней назад она потеряла мужа, а сегодня – самую основу своего благополучия. Другая женщина на ее месте билась бы в истерике, и никто бы ее не осудил. Но она работала наравне со всеми, спокойно отдавала распоряжения, только в глазах нарастала тяжелая, беспросветная усталость, предвестник отчаянья. Но этого было мало. Судьба решила добить нас сегодня. Поздним вечером, когда мы, измученные прошедшим днем, разбрелись по своим углам, в уже запертую дверь заколотили чем-то тяжелым. Я как раз проходил мимо и остановился в нерешительности. Открывать было страшно, не открывать тоже. Кто мог так нагло ломиться в дом в этот час, я примерно догадывался. За дверью выругались и завопили пьяным голосом: - Открывайте, если не хотите, чтобы мы не подожгли ваш дерьмовый домишко! Я решился. Все равно ведь не уйдут. За дверью обнаружился целый отряд – человек десять разной степени опьянения в имперской форме. Они ввалились в дом, небрежно оттолкнув меня с дороги, прошли прямо в гостиную. На шум выбежали все домашние, даже Ости и Микан с Барсиком на руках. Бледная Тирина решительно выступила вперед: - Чем обязаны, господа? Солдаты загоготали. Самый на вид трезвый и цивилизованный, совсем еще молодой парень, шутовски поклонился, заговорил елейным тоном: - Да вот, проходя мимо, решили засвидетельствовать свое почтение уважаемым хозяевам этого дома. Вы ведь не откажете в гостеприимстве усталым солдатам Его Величества Картена? Он очень хорошо говорил на дери. Впрочем, дери и дортон, основной сандорский язык, были родственными и очень близкими, примерно, как русский и белорусский. Тирина устало прикрыла глаза: - Чего вы хотите? Простите, у нас был тяжелый день. Возьмите, что вам надо и оставьте нас в покое. Имперец сощурился: - Значит, так, да? Берите, что хотите и проваливайте, собаки имперские? Гордые дери не сдаются? Это хочешь сказать? Тирина каменно молчала, не поднимая глаз. Да и что ей было говорить? Любое ее слово было бы сразу использовано против нее. Я решил как-то сгладить ситуацию, надеясь, что мой явно не дерейский вид будет меньше их провоцировать: - Господа, - начал я примирительным тоном, - давайте договоримся спокойно. У нас на самом деле был очень тяжелый день, хозяйка дома недавно овдовела и … - А ты кто такой? – перебил меня имперец. Явно рисуясь, подошел ко мне, презрительно сплюнул на пол. – Развели всяких ублюдков, суки дерейские, твоя мамаша хоть помнит, под кого легла, когда тебя делала? Или ее скопом пользовали? Кровь бросилась мне в голову, я молчал, из последних сил держа себя в руках, дрожа и сжимая кулаки. Тирина внезапно вскинулась, подошла ко мне: - Хозяйка этого дома я, разговаривайте со мной. Я прошу вас… Солдат толкнул ее со словами: - А я сам решаю с кем мне говорить, а с кем трахаться. Твоя очередь еще не пришла. Женщина не удержалась на ногах, упала, тяжело, с каким-то неестественно громким стуком. Этого я выдержать не мог и с наслаждением врезал по ненавистной наглой роже, вложив в удар весь гнев, накопившийся за этот день, или даже с самого начала войны. Имперец упал, но сразу вскочил и, рыча, бросился на меня с выхваченным ножом. От первого броска мне удалось увернуться, но я понимал, что мне уже не жить. Но тут случилось то, чего никто не ожидал. Барсик, мой Барсик, серой молнией метнулся в ноги солдату, ударил обеими растопыренными лапами по голеням, отскочил, прыгнул выше, ударил еще, потом пошел боком, вздыбившись, оскалившись, прижав уши к голове до отказа. Скорость, неожиданность, да и явная болезненность нападения сбили солдата с толку, какие-то мгновения он стоял ошарашенный. Потом, разглядев нового противника, захохотал, вытащил из-за пояса пистолет и прицелился в наступающего на него кота. Но выстрелить не успел. До тех пор стоявшая истуканом, застывшая от потрясения Ости резко бросилась вперед, упала, прикрывая Барсика собой, крича и плача: - Не надо, не надо, не убивайте Барси, не стреляйте! У имперца все же хватило совести не стрелять в ребенка, он раздраженно рыкнул, взмахнув пистолетом: - Уйди, малявка, уж эту-то тварь я пришибу! Вцепившаяся мертвой хваткой во все еще каменного от напряжения кота, Ости подняла заплаканное личико и четко, ясно проговорила: - Ты дурак. Его нельзя убивать. Барси лечит меня. Коти Барси лечит меня от КАРМОХА! Солдат заморгал растерянно. Его товарищи, до сих пор гогоча и отпуская шуточки, следившие за происходящим, недоуменно запереглядывались. - Что за чушь ты там несешь? Ости поднялась, крепко удерживая тяжеленного кота на руках: - Это не чушь. Я уже полгода болею кармохом. И выздоравливаю. Это коти Барси и Мася лечат меня. Тут вмешался другой имперец, седенький неприметный мужичок, до сей поры молчавший. Говорил он на дортоне, но смысл был всем понятен: - Ты, Сит, погоди. Не с пьяных глаз тут разговаривать. Если что, генерал тебя по головке не погладит, сам понимаешь. И повернулся к Тирине: - Ты, хозяйка, уж извини нас. Погорячились малость, так не со зла, а с устатку. Мы люди военные, подневольные. Сит, скажи там, чего мы попросить хотели, и пойдем. Видимо, непростой был мужичок, потому что остальные послушались его беспрекословно. Получив желаемое, в основном, спиртное и кое-какие лекарства, они ушли. Я без сил опустился на пол там же, где и стоял. Рута и две другие женщины тихонько всхлипывали, Микан растерянно разглядывал глубокие царапины, оставленные бросившимся мне на выручку Барсиком. Сам храбрый защитник тщательно вылизывался на диване – снимал стресс. Кирк и Корит, на беду или на счастье, оставшиеся в тот день ночевать в большом доме, подавленно молчали. Враз постаревшая Тирина тяжело подошла, обняла дочку: - Ты молодец, моя хорошая. Правильно сделала, не дала убить Барси. Ты храбрая и добрая девочка. Но Ости заплакала, умная девочка все поняла: - Они теперь захотят отобрать Барси, да? Они придут за ним? Я постарался успокоить не то ее, не то себя: - Да они не поверили, наверно. Кто бы поверил, да и пьяные они были. Не плачь, Ости, все будет хорошо. Но Ости все плакала. Тирина вздохнула, гладя ее по голове: - Не надо, маленькая. Что случилось, то случилось. Будем надеяться, что они не придут. Дима прав, в такое трудно поверить. Когда я пришел к себе, котята давно крепко спали. Чуткая Мася, даже сейчас понимавшая и реагировавшая на все оттенки моего настроения, вспрыгнула на кровать, улеглась уютным клубочком на моей груди, положила легкую теплую голову мне на подбородок, замурлыкала утешающе. Слезы опять навернулись мне на глаза. Я гладил ее и шептал в темноту, чувствуя себя маленьким испуганным ребенком: - Господи, сделай так, чтобы они не поверили. Сделай так, чтобы они не пришли за ними. |