Цно. Предисловие. Печененко Николай Фомич (19301987)
 Скачать 153.8 Kb.
|
|
ГЛАВА ПЯТАЯ 1 С приходом весны выступили тревожные дни и ночи: оккупанты бесчинствовали, расправлялись со всеми подозрительными и непослушными, молодежь забирали и увозили в Германию. Алене пришлось прятаться, почти не ночевать дома, за ней не раз приходили завадовские полицаи. Неутешительные вести приносил я из Яблуновки. Ходил туда еженедельно, напрямик через овраги и перелески, изучил все тропинки, приметы и мог попасть к Василю, прямо к его хате, в любое время суток и, как говорится, с завязанными глазами. Мы забирались на чердак в определённые часы, проникали к наушникам и каждый раз опускали головы: бои велись все дальше и дальше на юго-восток, фронт отодвигался к Дону, Волге, Северному Кавказу. Приходил с работы Васин отец, с ним иногда наведывался Иван Петрович, поднимали нам настроение: вот увидите, утверждали они, зимой наши опять перейдут в контрнаступление и погонят врага. Так оно и вышло. Сообщение об окружении, разгроме и пленении армии Паулюса в Сталинграде мы распространили с быстротой ветра. Трудно передать затаенную, рвущуюся наружу радость от того, что наконец-то наша взяла, наши надежды и терпение не напрасны, наступил перелом в ходе войны. Мы рвались к действию, и первой, пусть и незначительной, операцией была совместно проведенная диверсия под Яблуновкой. Двигалась колонна немецких машин. Самая последняя отстала, забуксовала в грязи, заглохла. Водитель и сопровождающие груз продрогшие солдаты побежали в село погреться, а мы тем временем подкрались к машине, распотрошили все ее внутренности, сняли аккумулятор - Василь сказал, что он ему очень нужен, унес и спрятал его подальше. Боже, что после этого было! Немцы кричали, бесновались, угрожали расстрелом, но виновников не нашли, вынуждены были оставить машину и догонять колонну попутным транспортом. Позже к испорченной машине подъехал тягач, зацепил и утащил ее, а мы с Василем праздновали маленькую победу. Самым значительным событием наступившей весны была встреча с наумовцами. То, что они наумовцы, мы узнали потом, после войны, из книги самого генерала Наумова о степном рейде. Тогда известие о красной коннице, въехавшей в Холодноярский лес, принес Евмену Ивановичу случайный прохожий, идущий из Мельников на Завадовку. Сначала лесник не поверил - откуда она взялась, эта конница? Подумал - разыгрывает или провоцирует его незнакомец. Все же собрался, пошел на свой участок и встретился в балке с конным разъездом. Всадники остановили его, спросили, кто он, вежливо предложили следовать за ними и привели в хутор Буду. В тот самый, куда, помню, ходили отрядом из пионерского лагеря и где мы восторгались Железняковым дубом-великаном. На хуторе в каждом дворе, под каждым деревом - лошади, в каждой хате - кавалеристы, рассказывал Евмен Иванович. Заводят его в хату, там за столом сидят командиры, самый главный из них поднимается, пожимает ему руку, приглашает садиться, шутит: «Сами в гостях, но гостю рады - хоть одного с усами увидели». Спрашивает: почему в таком известном лесу нет партизан? Что ему ответить? Не мог он сказать, что советские патриоты пока что в подполье, дай клич - и все соберутся. Кто они такие, эти конники, - не проверял, вести с ними переговоры никто его не уполномочивал, привести к ним Андрея Степановича, секретаря подпольного райкома партии, дело рискованное. Он промолчал, кое-как отшутился. То, что они, кавалеристы, укрылись в лесу от преследования жандармерия и полиции, не произвело никакого впечатления на лесника, он уже слышал о том же от других, и разговор не получился. Зато все хуторские жители нисколько не усомнились в подлинной принадлежности кавалеристов к родной Красной Армии, встречали и угощали из как самых дорогих и близких людей. Мы с Аленой не удержались от соблазна увидеть конников, ходили на хутор вместе с лубенскими, завадовскими, мельничанскими, грушковскими подростками. Увидев бравых, по-военному подтянутых, веселых мужчин и парней, мы все потянулись к ним, сразу душой почувствовали, что это свои, забыли о предупреждениях Евмена Ивановича быть осторожными и сдержанными. Дети, самый бесцеремонный народ, без опасения шли на руки, лезли на плечи и на колени к дядям, а мы, подростки, завистливо посматривали на висящие портупеи, кобуры, автоматы, на расседланных лошадей, на всю эту походную кавалерийскую часть, непонятным образом пробившуюся сквозь оборонительные вражеские заслоны и очутившуюся здесь. Пришедшие из ближних сел перемешались и растеклись по хутору, меня затолкали в чью-то хату такие же, как сам, любопытные и вездесущие пацаны, и я уже не мог отличить, кто из них здешний, кто чужой. Все пользовались одинаковым правом и чувствовали себя счастливыми от присутствия здесь, от прикосновения к сильным рукам красных конников, к их вещам и оружию. Мы с Аленой возвратились с хутора домой уже поздно ночью. 2 Здесь я должен остановиться, перевести дыхание, собраться с душевными силами, чтобы еще раз пережить жуткое, ни с чем не сравнимое по своей бесчеловечности трагическое событие. Воспоминание о нем обжигает сердце, и когда слышу о Лидице, Хатыни, Кортелисах, явственно вижу, как было в Буде. Нет, я не был непосредственным свидетелем буденской трагедии. Я только слышал выстрелы, душераздирающие крики, рыдания - они доносились до меня, онемевшего и затаившегося в кустах, потом я вместе с другими сельчанами ходил по опустошенному хутору и слушал рассказ случайно спасшегося от расправы и почти обезумевшего человека. Ранним утро хутор оцепили со всех сторон отряды карателей - воинские подразделения, жандармерия, собранная из нескольких районов полиция. Никто не мог выскользнуть из плотного оцепления, даже собак и кошек пристреливали. Заходили в каждый двор и в каждую хату, всех поднимали с постели и выталкивали на улицу, гнали под гору на выгон, а там сортировали: молодых - в одну сторону, пожилых, стариков, детей - в другую. Молодых хуторян каратели загоняли в кузова крытых машин и увозили в сторону Каменки, а всех оставшихся, окруженных конвоем, погнали к тысячелетнему дубу на околице. С пригорка люди увидели свежевырытую яму и ужаснулись: возле нее полукольцом стояли автоматчики. Это я уже сам слышал - автоматные очереди, душераздирающие крики, рыдания, стоны. Среди них выделялись женские и детские голоса, пронзительные, умоляющие и проклинающие. Я слышал их и всем своим существом клялся самому себе ненавидеть фашистов и из прислужников, уничтожать их, потому что нельзя было жить с ними одним воздухом. Я это глубоко понял там, возле хутора Буды, в тот незабываемый трагический день восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорок третьего года. Пришла почтальон, словоохотливая женщина. Из всех подписчиков и адресатов она одному мне делает исключение - газеты и письма не бросает в ящик, а заносит в дом, зная, как я их жду и с какой жадностью набрасываюсь на свежее печатное слово, на весточку от бывших партизан и фронтовиков. Она усаживается возле меня и сначала сообщает поселковые новости, затем просматривает газеты и выделяет, что я должен прочесть, изогнув каждую страницу и положив ее так, чтобы я смог дотянуться до нее глазами. Конверты разрывает при мне, вынимает и кладет передо мной письма. Совет ветеранов бывших холодноярских партизан приглашает меня с женой на очередную встречу. Сбор возле памятника партизанам Холодного яра. Конечно же, надо поехать, но это полностью зависит от Жени - она мой водитель. Теперь я буду думать о предстоящей поездке. Но прежде всего я должен все вспомнить. 3 Ночью Евмен Иванович несколько раз выходил из хаты - должно быть, улавливал гул самолетов, и я, как и он, прислушивался к звукам, доносящимся с неба. Мы уже отличали гул своих моторов от немецких, и каждый раз после ночного знакомого гула я находил в лесу или в поле листовки - "Вести с Советской Родины" Они приносили огромную радость, их читали и перечитывали от строчки до строчки, передавали из рук в руки. Предчувствуя приятное волнение от желанной находки, я бегал полдня по лесным оврагам, полянам, выбежал на опушку и поразился увиденным: невдалеке от меня с дерева свисало большое белое полотнище, а со стороны села пылили грузовики, приближаясь к лесу. Несколько минут я стоял, наблюдая за движением грузовиков, и когда с них сыпанули солдаты, побежал к дому. Евмена Ивановича не застал, Алена выслушала меня с тревогой. Не успели мы что-либо сообразить, как услышали стрельбу с разных сторон. Одиночные выстрелы и краткие автоматные очереди, все глубже и глубже проникая в лес, будили эхо вокруг. Но вот в каком-то месте произошла жестокая схватка, лес наполнился сплошной непрерывной пальбой, пулеметной, минометной, не утихавшей до самого вечера. С наступлением темноты бой смолк, но на рассвете разгорелся с новой силой, громыхали орудийные выстрелы и взрывы снарядов, рвались ручные гранаты, строчили пулеметы и автоматы. Утром грузовики вывозили из лесу убитых и раненых. Откуда-то появился Евмен Иванович и, выплескав на себя ведро колодезной воды, молча ушел на сеновал спать. Ни тогда, ни позже мы ничего от него не услышали, хотя об августовском бое в лесу говорили разное: десантники, соединившись с местными подпольными группами и подкрепив их сброшенным оружием, приняли бой, незаметно вышли из окружения, а гитлеровцы, сужая кольцо и наступая на партизанский лагерь, долго вели перестрелку между собой, пока наконец не сообразили, что они попали впросак. На занятой высоте никого не было. Вывести из окружения десантников и партизан мог местный житель, хорошо знающий лес. Как бы там ни было, но всем стало известно: в лесу действует партизанский отряд, и он нанес первое крупное поражение гитлеровским карателям. В лесу есть партизаны, но где они, как их найти? Я пробовал заговорить об этом с Евменом Ивановичем, с Аленой, но ничего от них не добился. Тогда решил действовать самостоятельно. Можно было пойти на поиски отряда, исходить лес вдоль и поперек, но я не стал этого делать. Кто меня принял бы там с пустыми руками? Надо сначала достать оружие. Вскоре подвернулся удобный случай, и я не преминул воспользоваться им. В душный полдень побежал к Тясмину. Ивняковые заросли и вербы растянулись вдоль берега речки. Разделся, нырнул, подальше заплывая, вынырнул на середине, где меня сразу же обожгли холодные родниковые струи, заставили повернуть к берегу. Здесь я блаженствовал: в тепловатой воде лежал на спине, ходил на руках по дну, гонялся за стаей мальков. Но вспомнив о своих пастушьих обязанностях, вышел на берег, стал поспешно одеваться. Вдруг до слуха донеслась немецкая речь - я оглянулся и замер: к берегу спускались два гитлеровца, о чем-то рассказывая на ходу, расстегивая ремни. Вороненый автомат висел у каждого на шее. Я юркнул в кусты, отполз. Затаившись, наблюдал за немцами. Те, сняв кители, аккуратно уложили их на траве, сверху сложили брюки, рубашки, сапоги поставили носками к воде. Один начал делать зарядку: со свистом вдыхал и выдыхал воздух, приседал, разводя длинные веснушчатые руки в стороны. Другой с бруском мыла вошел в воду, подпрыгивая и взвизгивая, намылился, окунулся с головой, вынырнув, поплыл на середину, широко выбрасывая руки. Потом намылился и окунулся тот, что делал зарядку. Автоматы, лежавшие поверх одежды, заворожили меня. Я не сводил с них глаз. Куда у меня и страх делся. Забыв о всякой предосторожности, пополз по-пластунски к одежде немцев. А те, ничего не подозревая, полоскались в реке, резвились. До вербняка, возле которого они разделись, оставалось метров двадцать. «Ох, засекут меня, - подумал, - надо ведь по открытой полянке ползти, сразу же засекут». Однако отказаться от своего намерения уже не мог - азарт поглотил меня целиком. Напрягшись и выждав, когда немцы нырнут, я перебежкой преодолел полянку. «Брать надо оба автомата, если оставлю один –– меня застрелят сразу, как только побегу». Нацепив на шею ремни автоматов, пошарил по карманам –– ничего существенного: в одном была плитка шоколада, в другом –– пачка сигарет. Шоколад сунул в свой карман, сигареты забросил в кусты –– пусть ищут. На френче увидел черный с белым крест, блестевший эмалью. «Ах ты, гад, фашист заслуженный, видать, немало наших людей убил, коль орденом наградили». Я рванул изо всех сил крест, отодрал вместе с куском сукна и, размахнувшись, хотел закинуть в речку, но передумал и сунул его тоже в карман. Так занялся делом, что на какой-то миг забыл об опасности. Услышал, как один из немцев заорал: –– Партизанен! Хальт! Я, как ошпаренный, схватился, чтобы бежать, но тут же остановился –– мысль работала молниеносно: «Надо забрать и сапоги, босыми по лесу не побегут, они тогда вообще меня не догонят». Немцы изо всех сил плыли к берегу, шлепали руками. Поправляя поудобней автомат, дулами нацелился на немцев, они приняли это движение как подготовку к стрельбе и нырнули в воду. Несколько секунд выиграл, чтобы схватить и зашвырнуть сапоги в речку, бросился бежать. Вдогонку гитлеровцы что-то злобно кричали. Поле перебежал, не оглядываясь, и только в лесу отдышался –– преследователей не было слышно. Пошел поспокойнее, обдумывая, как же теперь быть? Возвращаться к леснику нельзя –– немцы подымут тревогу, сейчас же начнут бродить по дворам, искать оружие у мальчишек и в первую очередь придут к хате Евмена Ивановича. Нет, накликать опасность на семью лесника не буду. Лучше сам поищу отряд, дам о себе знать несколькими выстрелами. Один автомат спрятал под дубом, со вторым забрался на дерево, замаскировался в густой листве. Поудобнее усевшись, положил автомат на ветку, прицелился в макушку соседнего дерева и с некоторой опаской, зажмурив глаза, нажал на спусковой крючок. Выстрелов не последовало. «В чем дело? Неужели неисправный?» ––встревожился. Я вообще впервые в жизни держал в руках оружие, не умел с ним обращаться. Придирчиво осмотрел автомат, ещё раз нацелился в соседнюю макушку, сделал языком «тр-р-р» и машинально нажал на спусковой крючок. Меня сильно толкнуло в плечо, короткая очередь срезала ветки соседнего дуба, словно бритвой. От неожиданности выпустил автомат и чуть было сам не свалился с дерева. Я все еще не мог понять, кто толкнул меня в плечо и вырвал автомат из рук. Он завис на сучке почти над самой землей. Осторожно спустился, отцепил автомат и поднялся на прежнее место. «А здорово бьет», –– подумал обрадованно. Снова нацелился в макушку соседнего дуба. И снова по лесу прогрохотал эхо нескольких коротких автоматных очередей. Когда лес умолк, снизу неожиданно услышал громкий голос: –– Ну что, снайпер, много настрелял ворон? По моей спине пробежала дрожь. Посмотрел вниз, но никого под дубом не обнаружил. Говоривший со мной человек маскировался. –– Ну, чего головой крутишь? Слезай живо! –– приказал тот же голос. –– А вы кто будете? Скажите, тогда слезу, –– крикнул я. –– Ишь, какой шустрый, ещё и условия ставит. Слезай, на землю познакомимся. Да поначалу кинь нам свою пукалку. –– Теперь я заметил, как из-за соседнего граба выступил человек в кожаной куртке, в кубанке с зеленым верхом и красной лентой наискосок. –– Вы партизаны? –– обрадовался я. –– Слезай, тебе говорят! Вопросы будем задавать мы. Но я уже не боялся этого голоса. Кинув автомат, начал опускаться. Повиснул на руках на нижней ветке, не успел раскачаться и прыгнуть, как дюжий парень подхватил меня и поставил на землю. Я с радостью смотрел на людей, вышедших из-за кустов, с алыми лентами на головных уборах. –– Вы и вправду партизаны? –– Допустим. А ты чей и откуда такой шустряк? –– Если вы партизаны, то ведите к своему командиру, там я отвечу… –– Ишь какой! Командира ему давай. С нами, рядовыми, он, видите ли, и разговаривать не желает. –– А эту штуку нашел, что ли? Автоматы на дорогах ведь не валяются –– Нет… Добыл… –– Так уж и добыл, –– улыбнулся человек в кожанке. –– Не верите? А вот, смотрите, –– и для доказательства вынул из кормана железный крест, плитку шоколада, потом из-под листьев достал второй автомат и запасной рожок. Человек в кожаной куртке и вышедшие из-за кустов хохотали, слушая мой рассказ о том, как мне достались эти трофеи. А меня так и подмывало доказать, что я не какой-то слабак, а вполне могу быть партизаном. –– Так берете меня с собой? Меня прошибло холодным потом от волнения в ожидании ответа. А вдруг скажет: «Нет, не можем, у нас не пионерский лагерь». Но человек в кожанке улыбнулся: –– Как тебе сказать? Вон какой смельчак, один против двух пошёл… Сам маленький, а оружие отобрал у таких больших. Верно, хлопцы? Взрыв смеха и одобрительные возгласы подхватило эхо и покатило по дубовым кронам. –– Ладно, –– сказал человек в кожанке. –– Пошли, товарищи! Я облегченно вздохнул. Шли долго. Миновав посты, попали в расположение отряда –– совсем недалеко от Кривенковой балки. У коновязи лошади хрустели овсом, насыпанным в торбы, у землянок суетились вооруженные люди. Кто чистил винтовку, кто латал одежду или просто наслаждался цигаркой. Прибывшая группа построилась, меня поставили на левый фланг, и старший группы – тот, что был в кожанке, скрылся в одной из землянок. Затем вышел с плотным чернобровым человеком в военной форме без знаков отличия. - Смирно! – крикнул старший и, обернувшись к чернобровому, отрапортовал: - Товарищ командир, разведгруппа прибыла с задания. Потерь нет. - У вас, вижу, ещё и пополнение имеется, - скосил на меня глаза командир. - Где это вы добыли такого птенца? - Этот птенец высоко летает, товарищ командир. Услышали выстрелы, пошли узнать, в чём дело. Обнаружили его на дереве, палил в белый свет из автомата. По его словам, пробирается к нам. Разговаривать пожелал только с командиром отряда. Оружие реквизировал у купающихся немцев. Командир улыбнулся. - Всем отдыхать, а тебе, лихой казак, придется зайти ко мне. Разойдись! Строй рассыпался, и мы с командиром пошли. Вдруг у штабной землянки меня кто-то окликнул: - Колька, браток, ты это? Оглянулся, смотрю – подходит знакомый. - Иван Петрович! – обрадовался и бросился к нему. - Здравствуй! – обнял меня бывший раненый политрук. - Что, родственник объявился? – спросил командир. - Так точно, кровный. Военного образца. Ему обязан своим спасением. - Поздравляю, - сказал командир. – А как думаешь: можно брать его в отряд? Не раскиснет? Не расплачется, ежели что?.. У нас ведь тут не пионерский лагерь, может, наша житуха ему не понравится, закомандует к мамке… Меня как огнём обожгло. Отстранился от Ивана Петровича. - Это я к мамке закомандую? Я испугаюсь? Кого? - Нет у него мамки, командир, - грустно ответил Тарасенко. – Этот хлопец видел такое, что не каждый взрослый за свою жизнь может увидеть. Не подведешь, думаю, нас. Верно? – посмотрел на меня. - Да я только и мечтал в отряд попасть. - А почему от лесника ушел? И снова мне пришлось рассказать о случившемся. - Ну вот что, - сказал командир. – Запомни: в отряде у нас дисциплина, самостоятельно действовать никому не положено. Без приказа никто ничего не делает. Понял? - Так точно, товарищ командир, - отчеканил я. - Веди, политрук, хлопца в пятую роту – пусть Воловенко ставит его на довольствие. |