Публичная сфера система, с которой связана вся сложная сеть социальных отношений в современном обществе, проявляющаяся на разных уровнях
 Скачать 21.84 Kb.
|
|
1.1. Публичная сфера в современном мире В философских исследованиях современного общества актуальный интерес вызывают феномены, рассматриваемые в корреляции с понятием «публичность»: публичная власть, публичный капитал, публичная политика, а также различные дефиниции публичности – «политическая публичность», «гражданская публичность», «сетевая публичность» и др. Понятие «публичность» имеет давнюю философскую традицию, однако истоки современной тематизации публичности во многом лежат в философской рефлексии проблематики публичной сферы, сложившейся в европейском социогуманитарном знании во второй половине ХХ века (Х. Арендт, Ю. Хабермас, И. Гофман, Н. Элиас и др). Оформились подходы к изучению публичной сферы в разных аспектах: как места формирования общественного мнения; формы, гарантирующей существование в обществе демократии и свободы; территории встреч и взаимодействий. Вместе с тем, анализ состояния публичной сферы современного мира позволяет говорить о значимых противоречиях в ее развитии. Публичная сфера – система, с которой связана вся сложная сеть социальных отношений в современном обществе, проявляющаяся на разных уровнях. Начнем с тех изменений, которые происходят на микросоциальном уровне, поскольку общей посылкой проблематизации публичности и публичной сферы является признаваемое в философской литературе разграничение частного и публичного при всей разности философских интуиций в понимании поля «политического», тесно связанного с этой проблемой (можно вспомнить дискуссию Ю. Хабермаса и Д. Ролза по вопросам политического либерализма, которая коснулась, в том числе, и вопросов частной и публичной автономии). В современном информатизированном мире происходит интенсивное формирование новых моделей и норм коммуникативного поведения граждан, на основе новой техносферы формируется феномен «электронной демократии» и «электронного гражданина». Наряду с этим меняет свою традиционную структуру инфосфера, она становится более многослойной, характеризуется большей плотностью информационных потоков, возрастающей скоростью информационно-коммуникационных процессов. Под влиянием техногенного фактора происходят изменения в конфигурации коммуникативных форм в гражданских коммуникациях, что «обеспечивается не только преобладанием во всех сферах деятельности новых технических коммуникативных медиа, но и принципом конвергентности всех телекоммуникаций, лежащим в основе новой модели медиавзаимодействия» [10, с. 220]. Объединенная система связи объявляется энергией жизни нового информационного общества; пространство, основанное на электронике, становится концептуальным [11, с. 40]. Эти процессы затронули все области гражданской активности, определили новую норму поведения – гражданский активизм. Вместе с тем, не замедлили проявиться парадоксы нового технологизма: возросшие коммуникативные возможности, сулившие преодоление прежних границ в процессах социального взаимодействия на разных уровнях, привели к фрагментированности «многоканального» (Э. Тоффлер) общества, в связи с чем раздробился уровень микросоциальных взаимодействий публичной сферы. Когда социальные проблемы, обусловленные глобализационными процессами, еще только предстояло осознать во всей их полноте, а прогнозы дальнейшего развития общества были исполнены скорее воодушевления и надежды, американский социолог Д. Белл выдвинул проблему отсутствия сколь-либо убедительной теории о том, каковы силы внутреннего сцепления социального механизма [3]. Сила сцепления, которую исследователи публичной сферы в середине ХХ века видели в проявлении прямой демократии греческой агоры, не могла создать образцовую модель в демократических контурах сложных обществ. Глобальный мир предстал аморфным, фрагментированным, дезинтегрированным. Вместе с тем, предметом публичных споров становится и собственно область приватного, которую философская мысль признавала автономией гражданина. Приватность человека всегда считалась чем-то естественным, его «жизненный мир» (Lebenswelt Э. Гуссерля), основанный на «естественной установке», был способом осмысления повседневности. В современную эпоху разделение двух измерений человеческой жизни – публичного и приватного – претерпевает изменение: происходят «набеги на территорию частной жизни» [7, с. 46], утверждается право на доступность частного общему взгляду, остается в прошлом немедиатизированная приватность. Под воздействием фактора коммуникационного изобилия утрачивает свою силу убеждение античной философии в том, что демократическая публичная жизнь требует дополитических оснований. В то же время возникает встречная критика, настаивающая на необходимости деприватизации частной жизни. В результате микросоциальный уровень публичной сферы испытывает возрастающее бессилие: с одной стороны, разрушается интерес к общественным проблемам и общим позициям, с другой – исчезает способность и желание переводить частные страдания в плоскость общественных проблем, что облегчает «работу тех глобальных сил, которые способствуют этому бессилию и кормятся его результатами» [1, с. 257–258]. Кин резюмирует эти противоречия дискурса о публичной сфере: коммуникационное изобилие выявляет неустойчивость и глубочайшую амбивалентность разделения публичного и приватного, которая защищалась как священная первооснова философами либерализма XIX в. [7, с. 54]. С разрушением этой бинарной оппозиции концепция «новой публичности» меняет не только казавшиеся нерушимыми барьеры, но и ценностные основы коммуникации в публичной сфере. Внутренняя противоречивость процесса массовизации индустриального общества привела к двойственному результату: с одной стороны, наблюдалась все большая вовлеченность в «коллективное тело», в традиционные социальные структуры, с другой – ослабление веками складывавшихся социальных связей и возрастающий приоритет индивидуального интереса над институциональным. Социальная тенденция к росту индивидуализации позволила исследователям сформулировать тезис о фрагментации общества и новом качестве публичной сферы: теперь это место встречи одиночек, утверждающихся в своем одиночестве [1, с. 257–258]. В современных социально-философских исследованиях agora стала трактоваться как амбивалентный социально-политический феномен: юридически как общественное пространство, где находят выражение формы демократических институтов, символически – пространство, где встречаются «публичное» и «частное», где они на трудном пути проб и ошибок учатся искусству мирного (и полезного) сосуществования [1, с. 252]. Происходит коррозия и распад гражданства, что позволяет многим исследователям с разных позиций констатировать угасание публичной сферы. Изменения, которые происходят в публичной сфере, можно оценить на мезоуровне, который обеспечивает различного рода институциональные взаимодействия, где действуют интересы, представленные в демократических государствах, прежде всего, политическими партиями. Современный итальянский философ Д. Дзоло рисует трехзвенную морфологию процесса, слагающуюся из самореферентной партийной системы, инфляции власти и нейтрализации консенсуса [4, с. 210], и дает критический анализ неоклассического понимания публичной сферы как элемента политического рынка. В этой концепции, идущей от Й. Шумпетера, публичная сфера понимается как коллективное пространство, где происходит взаимодействие между теми, кто производит предложения, и теми, кто создает спрос на эти предложения, что создает некую базовую конвенцию о существовании гражданского консенсуса. В отличие от классических теорий демократии, где это последнее условие реализовалось институтами прямой демократии или взаимодействием общественного мнения и парламентов, неоклассическая доктрина видит демократическую легитимацию власти в консенсусе, который поддерживается конкуренцией политических партий. Критика Дзоло [4, с. 244] выявляет несоответствие практики партийных переговоров формальным принципам представительного делегирования, в результате чего государство оказывается недоступным для общественного мнения. И в этом случае ни парламент, ни другой институт, по мнению итальянского исследователя, не образуют публичной сферы, где гражданам могут быть представлены политические предложения. Более того, в этих условиях возникает тенденция к частному урегулированию стратегических вопросов, так что идея представительства становится «тотемной маской». От публичной сферы делиберативной демократии остается фикция, а концепция гражданского консенсуса отодвигается на периферию. Дзоло обращает внимание на позицию Ю. Хабермаса, который отстаивает мысль, что рациональный консенсус может восстановить распадающуюся легитимность государственной власти, но не может быть достигнут посредством процедурных форм без угрозы для человеческого достоинства. По мнению итальянского философа, процессы, происходящие в публичной сфере, являются одним из важнейших эволюционных рисков демократии. Поставленный в этих условиях итальянским философом диагноз – радикальная дисперсия публичной сферы в той степени, которая устраняет сам горизонт «полиса» как сферы гражданства [4, с. 210]. В то же время это рассеивание публичной сферы происходит не за счет коммуникативных дисфункций самой сферы, как у Хабермаса, а из-за перерождения характера демократического представительства. В характере функциональных изменений партийной деятельности в публичной сфере можно выявить фактор не только внутреннего, но и внешнего типа, вектор воздействия внешней среды. Политические партии классического типа, предлагавшие гражданам те или иные социальные идеи, выраженные в программах, демонстрируют в современном мире корпоративный вектор развития, становятся частью системы крупных корпораций, при этом политическая программа или политические заявления лидеров переходят в разряд коммерческого продукта. Эти изменения фиксируются и последними российскими социологическими исследованиями, которые показывают готовность граждан, демонстрирующих приверженность принципам демократии, отказаться от идеи многопартийности, которая, по сути, определяет демократические основы общественной жизни [12]. Здесь альтернативой выступают такие общественные группы, как этнические организации, гражданские ассоциации, проблемные группы, которые создают образцы политического поведения для своих членов и пытаются закрепить особые социальные и политические ориентации, становясь источником опыта публичной коммуникации, возможности выражения групповых интересов. Нам уже приходилось анализировать развитие сетевого принципа, становящегося характерным для многих сфер социального взаимодействия, которые все в большей мере включают неформальные связи, возникающие под влиянием интеграционных процессов, а также правила поведения, принципиально отличающиеся от устоявшихся традиционных норм [13]. Подобные формы порождают стремление к сотрудничеству, на основании чего формируется символический капитал доверия. В связи с этим происходит существенное усложнение сферы внегосударственной публичности за счет развития гражданских инициатив, демонстрирующих новый тип политического поведения: гражданские инициативы берут на себя непосредственное решение тех или иных социальных задач, предлагают конкретные пути решений и выступают в роли инициативных первопроходцев [5, с. 210]. Оценивая эффекты этой новой ситуации в общественном развитии, английский социолог К. Крауч показывает, что набор гражданских атрибутов почти повсеместно подвергается серьезным атакам. Проблема «гражданство и рынки», которую формулирует Крауч, исходит из того принципа, что «рынок не может быть абсолютным принципом, категорическим императивом, поскольку представляет собой не самоцель, а лишь средство достижения цели» [9, с. 109]. Именно эти изменения лежат в основе концепции постдемократии, рассматривающей диалектику изменения европейской демократической борьбы. Если во второй половине ХХ века ключевым параметром социального гражданства определялось качество общественных услуг, а модель гражданского государства существовала параллельно с сильным рыночным сектором, то в «постдемократическом» мире гражданство оказывается «втянутым» в пределы рынка и системы накопления. Исторические изменения от индустриального капитализма к современному этапу его развития показывают стремление постиндустриального капитализма «снести барьеры на пути коммерциализации и коммодификации, предусматриваемые существующими концепциями гражданства [9, с. 107]. Искажения, возникающие на этом пути, вызваны преобладанием интересов деловых лобби, растущим влиянием корпоративных кругов, что приводит к угрозам демократических прав граждан, к рискам самой демократии. Вопрос о месте бизнеса в системе гражданского общества продолжает оставаться предметом дискуссий, поскольку ряд исследователей включает организации, занятые производством и распределением (фирмы, кооперативы, партнерства), в экономическое общество [8]. В то же время публичная сфера становится тем пространством, где латентное влияние бизнеса, в частности крупных корпораций, проявляется все более ощутимо. Государственные и межгосударственные институты, в том числе парламенты, разделение властей, всеобщие выборы представляют макроуровень публичной сферы. Понятие «публичность» в ее политическом измерении, в проекции на деятельность власти, предполагает открытую политику, развитые процедуры контроля над принятием решений, гласность дискуссий. В эпоху глобализации макроуровень публичной сферы подвержен изменениям под влиянием двух факторов: социальной активности транснациональных корпораций и медиатизации политики. С одной стороны, растущее политическое влияние корпораций приводит к коррупционным скандалам, разрушающим открытость и демократичность власти, с другой – происходит снижение уровня политических и гражданских дискуссий, упрощение публичного дискурса. Инновационные информационные технологии, дигитализация коммуникации привели не только к радикальным технологическим изменениям мирового информационного пространства, но и видоизменили принципы коммуникации в публичной сфере. Радикальное обновление медиаландшафта вызывало новый феномен «вездесущих телекоммуникационных сетей», что привело к большей коммуникативной мобильности граждан. Вместе с тем диверсификация источников информации привела к унификации массового сознания, к апатичности граждан. Глобальное измерение нового мира модифицировало структуру медиапространства, горизонтальные уровни которой образуют секторы телекоммуникаций, информационных технологий и услуг, а вертикальный уровень создан на основе вертикальной интеграции сетевых медиакомпаний. Высокая степень концентрации медиарынка, доминирование мегакорпораций парадоксальным образом привело к безальтернативности коммуникации и стало еще одним фактором деградации политического языка и коммуникации, снижающим компетентность граждан и качество демократии. Воздействие принципов медийно-интегрированной публичности способствует маргинализации публичной сферы, превращая ее в спорную территорию, «куда вбрасываются необходимые власти образы, и где происходит или не происходит борьба за их оспаривание, которая ввергает общество в водоворот бесконечного культурного воспроизводства» [6, с. 335]. Вместе с тем, это утверждение М. Кастельса задает целый ряд вопросов, от решения которых зависит характер будущей публичной сферы. Можно ли сегодня более или менее определенно сказать, кто вступает в спор и какова предметная область этого спора? Происходит ли действительное усложнение публичности при бесконечном культурном воспроизводстве или мы снова ввергаемся в водоворот фрагментирования публичности? Существует ли в этом случае возможность для человека культурного выбора или это лишь иллюзия, порожденная угасающей концепцией мультикультурализма? Не переходит ли эта множественность в «текучесть» социальной, в том числе публичной сферы, которую провозгласил З. Бауман в тревоге о «бесконечно расширяющейся бреши без каких-либо мостов»? [2, с. 11]. Тогда споры вокруг территории публичной сферы теряют свою напряженность и призыву Ю. Хабермаса к развитию делиберативной коммуникации может быть противопоставлен глубокий пессимизм в отношении самих основ договоренности. Подводя итог размышлениям о противоречиях в развитии современной публичной сферы, можно предложить следующие выводы. Публичная сфера как сеть социальных отношений претерпевает в современном мире значимые изменения. Констатация ее упадка в работах современных философов становится заметной тенденцией в осмыслении новой социальности: публичная сфера все менее проявляет свою функцию социальной системы, гарантирующей существование в обществе демократии и свободы. Фрагментированность, коммодификация, медиатизация публичной сферы проявляются на всех уровнях и представляют собой единую, внутренне взаимосвязанную линию: на уровне граждан, институтов, групп неформальной солидарности, публичной власти. В результате модификации элементов и структурно-функциональных изменений в системе публичной сферы возникает новое качественное состояние. Гражданственность как системное качество публичной сферы сменяется таким ее новым проявлением, как коммодификация, которая «поглощает» все иные характеристики или становится их частью. Анализ противоречий, которые проявляются в современной публичной сфере, позволяют говорить о степени развития диалектического противоречия на уровне трансформации. Вместе с тем, можно отметить определенный структурный дисбаланс: с одной стороны, новая инфосфера повышает уровень сложности публичной сферы, наполняя ее инновационными формами связи, с другой – происходит утрата открытости политической сцены, гласности дискуссий и обсуждений, происходит упрощение, маргинализация публичного дискурса. Функции, которые традиционно исполняла публичная сфера, «провисают», процессы организации и самоорганизации общественных групп и ассоциаций, управления и самоуправления становятся менее интенсивными. «Новая публичность» сужает функции исторически сложившихся демократических институтов, в качестве которых прежде всего выступали политические партии. Происходит сдвиг от приверженности политическим партиям, которые длительное время определяли демократические идеалы для граждан, в сторону этнических групп, социальных движений, ассоциаций. |