Реферат по истории 1905 года кровавое воскресенье. Реферат 9 января 1905 года в Петербурге

• Название: Реферат 9 января 1905 года в Петербурге
• Анкор: Реферат по истории 1905 года кровавое воскресенье
• Дата: 16.02.2023
• Размер: 116.5 Kb.
• Имя файла: Реферат по истории 1905 года кровавое воскресенье.doc
• Тип: Реферат; #941266
• страница: 1 из 3

ВУЗ

Фак-культет

Кафедра «История»

Реферат

«9 января 1905 года в Петербурге».

Выполнил:

ГР 0-0 Студент Студентович Студент

Проверил:
Город 2005 г.

Содержание:

Содержание: 2

От русско-японской войны до Кровавого воскресенья 3

9 января: факты и рассказы очевидцев 8

Итоги 10

Петиция рабочих и жителей Петербурга

для подачи Николаю II 9 января 12

Список использовавшейся литературы: 15

9 января 1905 года в Петербурге

От русско-японской войны до Кровавого воскресенья

27 января 1904 г. японская эскадра врасплох напала на рус­ский тихоокеанский флот в Порт-Артуре и Чемульпо. Этим во­енным действиям предшествовал длительный период напря­женности в отношениях между двумя странами. Под влиянием безответственных советников Николай II уже в течение ряда лет проводил на Дальнем Востоке авантюристическую полити­ку. В 1896 г. он получил от китайского правительства разреше­ние на строительство Транссибирской железной дороги, прохо­дящей через Маньчжурию, и на беспрепятственное использова­ние природных ресурсов, находящихся по обе стороны железнодорожного полотна (речь шла о полосе шириной в 50 км). В 1898 г. Витте добился уступки в аренду Порт-Артура, где была создана военно-морская база. Боксерское восстание дало России повод выступить в качестве «защитницы» Маньчжу­рии. Однако продвижение России к берегам Тихого океана и границам Кореи встревожило Японию, перешедшую в то время к бурной экспансии. Столкновение между двумя империали­стическими государствами уже можно было предугадать; оно становилось неизбежным, тщательно подготовленным с япон­ской стороны, в то время как царское правительство, уверенное в собственных силах, ни в коей мере не избегало его. Тем силь­нее было разочарование, постигшее Россию после разгрома 27 января 1904 г. Находясь на расстоянии 8 тыс. км от своих основных баз, царская армия терпела поражения одно за дру­гим: на море вблизи Порт-Артура (31 марта 1904 г.), в Китай­ском море (14 августа) и, наконец, 20 декабря — сдача Порт-Артура. Вместо того, чтобы вызвать единение народа, война, чуждая национальным интересам, с самого начала воспринима­лась русской общественностью как бессмысленный конфликт, результат некомпетентности власти. Повторилось то же, что и в Крымскую войну, — дух пораженчества овладел умами оппозиционеров. Ввязавшись в этот конфликт, власти совершили гру­бую политическую ошибку: на страну, уже находившуюся в глубоком экономическом кризисе, взвалили новый груз — не­посильный.

15 июля 1904 г. Плеве был убит членами «боевой организа­ции» эсеров. Сделав первую уступку общественному мнению, Николай II назначил на его место генерала князя П. Святополка-Мирского, который выразил готовность «применять законы либерально, однако не затрагивая основ существующего поряд­ка». Такая программа, направленная на восстановление тради­ций «либерализма» Александра II и завершающая эру контрре­форм, могла бы удовлетворить общество 20 годами раньше. Осенью же 1904 г., когда складывалась оппозиция режиму, она была заведомо устаревшей. 6 ноября в Санкт-Петербурге от­крылся I земский съезд. На нем была принята программа, со­стоящая из 11 пунктов. Она повторяла основные требования либерального движения и настаивала на созыве, впервые в Рос­сии, «свободно избранных представителей народа». Иными словами, речь шла о созыве национального собрания — органа, абсолютно несовместимого с самодержавным режимом. Вслед за съездом прошла так называемая «банкетная кампания» — ряд банкетов, организованных «Союзом освобождения» (левые либералы), — собравшая тысячи людей. Кульминацией этой кампании стал банкет, состоявшийся в столице в день годов­щины восстания декабристов 1825 г., около 800 участников ко­торого провозгласили необходимость немедленного созыва Уч­редительного собрания. В ответ на эту волну протестов 12 де­кабря был издан указ, в котором перечислялись предполагаемые реформы, правительство обещало также смяг­чить цензуру, однако основной вопрос о создании выборного органа власти обходило молчанием. Два дня спустя появилось правительственное сообщение, официально предостерегавшее против любых выступлений, способных нарушить обществен­ное спокойствие.

3 января 1905 г. 12 тыс. рабочих Путиловского завода пре­кратили работу в знак протеста против того, что в конце декабря 1904 г. админи­страция уволила четырех рабочих вагонных мастерских из-за конфликта с мастером, известным своими издева­тельствами и придирками. Уволенные были членами организации, возглавлявшейся священником Гапоном. Эта легальная организа­ция — Собрание русских фабрично-заводских рабочих города С.-Петербурга — была создана в 1904 г. с ведома правительства, чтобы отвлечь рабочих от политической борьбы. Она представляла собой российский вариант «полицейского социализма», инициати­ва внедрения которого в рабочее движение принадлежала бывше­му начальнику Московского охранного отделения Зубатову. В 1905 г. в гапоновской организации насчитывалось несколько ты­сяч членов, она имела 11 отделов в разных районах Петербурга. Деятельность организации контролировалась полицией, а сам Гапон являлся агентом охранного отделения.

Гапоновское «собрание», весьма благоденствовавшее при Святополк-Мирском, представлялось руководителям Ми­нистерства внутренних дел и столичному градоначальству «твердым оплотом против проникновения в рабочую среду превратных социали­стических учений». Такое представление не изменилось и после начала январских стачек в столице. Существование в среде руководителей «собрания» оппозиции Гапону, состоявшей из наиболее развитых и сознательных рабочих, не было вовремя распознано полицией, как и то обстоятельство, что сам Гапон без потери своей руководящей роли не мог удержать движение в безобидных для властей рамках. Впрочем, уже 5 января ведавший промышленностью министр финансов В. Н. Коковцов забил тревогу перед царем по поводу того, что требова­ния забастовщиков «представляются невыполнимыми для промышлен­ников», и выразил Мирскому «весьма большие опасения» по поводу дея­тельности «собрания».

«До царя далеко, до бога высоко,— повторял Гапон народную поговорку.— О многом высшие власти не знают, а мы,— уверял он,— обратим внимание на положение рабочего люда не только фабрикантов, но и высших властей». Гапон внушал рабочим, что улучшить свою жизнь они могут мирными средствами, путем по­любовного договора с предпринимателями, с помощью забот и по­печительства о них царя-батюшки. Красноречивые проповеди Гапона, его облачение священнослужителя действовали на толпу, особенно на работниц. Ему верили. Популярности гапоновской организации способствовала политическая от­сталость и забитость значительной части рабочей массы.

Рабочие Путиловского завода потребовали отмены несправед­ливого решения администрации об увольнении их товарищей. Три избранные рабочими депутации — к градоначальнику Фулону, фабричному инспектору и директору завода Смирнову — не смогли добиться возвращения уволенных на завод и вернулись ни с чем. Возмущенные путиловцы 2 января высказались за начало заба­стовки протеста. Под влиянием большевиков к своему первоначальному требованию возвращения уволенных рабочие добави­ли новые: 8-часовой рабочий день, отмена сверхурочных работ, повышение заработной платы и др. Администрация завода отверг­ла эти требования. В ответ 3 января 13 тыс. путиловцев остановили станки.

В течение нескольких дней стачка охватила почти все крупные предприятия столицы. К 8 января бастовало почти девять десятых петербургских рабочих, стачка переросла в общегород­скую стачку пролетарской солидарности.

В этот момент Гапон и предложил обратиться к самому царю, подать ему «рабочую петицию». Возмущение рабочих искало вы­хода, и предложение Гапона было встречено с одобрением широ­кой массой. Содержание петиции обсуждалось на гапоновских соб­раниях. Большевики активно включились в эту кампанию, и их аги­тация дала свои плоды: хотя петиция была пронизана духом наивного монархизма, в нее были включены требования созыва Учредительного собрания, 8-часового рабочего дня, политических свобод.

Рабочие окраины бурлили. Но полиция не разгоняла рабочие собрания, что лишний раз наводило на мысль о провокационном характере гапоновской затеи. Правительство было прекрасно ос­ведомлено о том, что происходило в рабочих районах. Специальный штаб во главе с великим князем Владимиром Александровичем разработал план действий войск против безоружных людей: город был разбит на 8 секторов, в боевую готовность приведено 8 тыс. солдат и 3 тыс. кавалеристов. Кроме того, на помощь столичному гарнизону были вызваны войска из Пскова и Ревеля.

О подготовлявшемся воскресном шествии к Зимнему дворцу властям стало известно в четверг, 6 января. Судя по воспоминаниям Коковцова, и этот день при всеподданнейшем докладе Мирского было решено, что царя в воскресенье в городе не будет, полиция сообщит об этом рабочим и тем предотвратит «скопление» их на площади перед дворцом. Незави­симо от того, удалось ли бы таким путем предотвратить шествие, нельзя не отметить, что попыток в этом направлении сделано не было. Градо­начальство в этот момент в полном соответствии с сущностью зубатов­щины в самом упрощенном, узко полицейском ее понимании (пусть де рабочие добиваются уступок у предпринимателей, только бы не подни­мались на политическую борьбу с правительством) исходило из того, что забастовки направлены лишь против заводской администрации, и шест­вия ко дворцу бояться не следует. «Признак отсутствия в этом движении политических целен» градоначальство усматривало, в частности, в том, что шествие было назначено на воскресенье, «когда студенты и кур­систки еще не были в сборе после рождественских каникул». Депар­тамент полиции также продолжал считать, что связанное с именем Гапона движение «чуждо политических вожделений и влияния подпольных революционных организаций», поскольку, по полицейским сведениям, сам Гапон «в первых числах января» рекомендовал «рабочим не возбуждать политических вопросов, не читать и жечь подпольные листки и гнать разбрасывателей их».

Вечером этого дня, 6-го, крупнейшие столичные заводчики на сове­щании в Министерстве финансов у В. Н. Коковцова подтвердили откло­нение требований бастующих рабочих, объявив, что некоторые из этих требований «могли бы быть рассмотрены и даже частью удовлетворены», но только «не в виде уступок настояниям всей массы стачечников».

Коковцов, впоследствии признавший возможность немедленного удовлетворения большинства требований рабочих, поддержал отказ про­мышленников. Па следующий день он снова предупредил Мирского, что деятельность гапоновского собрания «не может достигнуть тех целей, которые могли иметься и виду Министерством внутренних дел», опа­саясь «уверенности» рабочих в том, что «собрание» действует «от имени и с одобрения правительства». Позже он заявил даже, что Министерство финансов требовало «заранее принять меры», арестовать руководителей «собрания», но Министерство внутренних дел отказало в этом. С другой стороны, опровергая обвинения предпринимателей в том, что и финансо­вое ведомство просмотрело характер движения, Коковцов тут же утвер­ждал, что сами предприниматели 6 января «заявили успокоительные известия», поскольку де это было «до известного адреса, ставшего из­вестным 8 января».

7-го, когда забастовка приняла всеобщий характер, страх и кара­тельный инстинкт, со всей силой овладели и Мирским, и министром юстиции Н. В. Муравьевым и самим царем. Утром начальник штаба войск гвардии и Петербургского военного округа генерал Н. Ф. Мешетич явился к градоначальнику И. Л. Фулону и сообщил, что царь объявил столицу на военном положении и что высшая власть переходит к коман­диру гвардейского корпуса князю Васильчикову. Вечером у Мирского состоялось заседание с участием Коковцова, Муравьева, генерала К. Н. Рыдзевского, товарища министра внутренних дел (при Мирском ему было поручено и командование жандармским корпусом и заведова­ние полицией), Лопухина, Васильчикова и Фулона. Военное положе­ние решили не вводить, но была совершенно ясно названа причина охватившего высшие власти страха: требования рабочих были воспри­няты ими как крах новой зубатовщины под натиском массового проле­тарского движения, хотя согласно отчетной записке градоначальства полное содержание петиции рабочих еще не было им в тот день изве­стно. Муравьев заявил, что утром у него был Гапон, и он убедился,, что тот «ярый революционер».

Вопрос о том, каким образом полицейские власти проглядели про­цесс развития пролетарских требований, тесно связан со сложной исто­рией составления петиции 9 января, существованием нескольких ее ва­риантов.

Как бы то ни было, однако, когда 7-го Гапон пришел к Муравьеву с копией того варианта петиции, который подписывался в это время рабочими в отделах «собрания», министр уже располагал своей копией одного из вариантов. Сверив их, Муравьев воскликнул: «Но, ведь, вы хотите ограничить самодержавие!» На введенные «в программу тре­бований рабочих коррективы политического характера», «последова­тельно общеконституционные положения» ссылался и Лопухин, заявляя, что «мирному движению рабочих» был придан «характер народной ма­нифестации, направленной к ограничению самодержавия». «Осуществле­ние такого намерения ни в коем случае не могло быть допущено», объяснял Лопухин решение о расправе с мирным движением, выражен­ное им в словах о том, что «всякие демонстративные сборища и шествия будут рассеяны военной силой».

Явно возобладавшее намерение разогнать шествие военной силой сразу исключило обсуждение возможных мер к его предотвращению. Все участники совещания у Мирского сошлись па том, чтобы Гапона не аре­стовывать, хотя Фулон предложил было это сделать, не возникал и вопрос о юридическом преследовании авторов петиции (по действовав­шему законодательству обращения такого рода к царю считались уго­ловным преступлением, хотя в течение второй половины 1904 г. право петиций было как бы установлено явочным порядком).

Зато состоявшееся в тот же вечер под председательством Фулона за­седание военного и полицейского начальства с участием Васильчикова и Мешетича приняло план совместных действий войск и полиции на 9 ян­варя с разделением города на 8 районов, вызовом подкреплений из Пе­тергофа, Пскова, Ревеля и т. п.

Утром 8-го в «Вестнике градоначальства» и в «Правительственном вестнике» было напечатано вывешенное также в виде плакатов объявле­ние градоначальника, составленное с известной двусмысленностью. Ни сам Гапон, ни его общество не были названы, не упоминалось и на­значенное обществом шествие. Содержавшиеся же в объявлении слова о недопустимости всяких «сборищ и шествий таковых» были ослаблены угрозой применения военной силы лишь против «массового беспорядка»: ведь многим участникам назначенной на 9 января демонстрации она представлялась вполне дозволенным делом. Впечатление это усилива­лось развешенным одновременно с объявлением градоначальника, но в гораздо большем числе извещением гапоновского «собрания» о сборе в 2 часа у дворца, «где будет подана его величеству государю импера­тору просьба о содействии к удовлетворению рабочих нужд». Написан­ное в официальном верноподданническом духе, это извещение и объявле­ние градоначальника были восприняты вместе, второе как бы дополняло первое: градоначальник запрещал уличные беспорядки со стороны «по­сторонней публики», которыми могло сопровождаться организованное шествие с петицией к царю, никак не подходившее под понятие «много­людных сборищ на улицах». Именно такую трактовку объявления градо­начальника услышали депутаты рабочих, явившиеся в градоначальство,, «чтобы выяснить, в каких случаях будут , действовать войска». «Им объяснили, что предупреждение относится только к нарушителям: порядка, а в мирную толпу стрелять не 'будут», указывалось в докладе комиссии, избранной общим собранием присяжных поверенных Петер­бурга по поводу событий 9—11 января. В том же духе 8 января ответил на частный запрос одного из рабочих, имевшего брата-жандарма, началь­ник жандармского дивизиона, уверявший, «что оружие пускать в ход не приказано, что рабочим не грозит никакой опасности и что просьба их будет выслушана со вниманием». «Попустительство полиции» созы­вавшимся гапоновцамн митингам, сбору подписей под петицией в тече­ние 8 января отмечал и очевидец, сообщениями которого пользовался В. И. Ленин.

Между тем весь этот день был посвящен детальным и тщательным приготовлениям к расправе с манифестацией вплоть до предупреждения больниц о предстоящем поступлении раненых, приведения в готовность «Скорой помощи» и подготовки транспорта для перевозки убитых и ра­неных. С утра 8-го Мирский отправился к военному министру «для установления формальностей по вызову войск на 9-е». А затем к нему приехали Мешетич и Фулон для разработки плана их дислокации. Так исполнялось решение о том, что «всякие демонстративные сборища и шествия будут рассеяны воинской силой». Ознакомление с полученным от Гапона текстом петиции могло лишь укрепить Мирского и других в этом решении. Характеризуя петицию со слов мужа, кн. Е. А. Святополк-Мирская отмечала, что петиция «касается почти исключительна политических вопросов».

Казалось бы, Лопухин и Фулон должны были сообщить о принятом «наверху» решении Петербургскому охранному отделению и местным полицейским властям столицы. В известных нам документах нет, однако, никаких следов распоряжений местным полицейским органам о пред­отвращении шествия, никаких пояснений к объявлению градоначальника или упоминаний о дополнительных мерах к нему.

Но руководство столичной полиции, не получив приказа о предотвра­щении шествия и не дав никаких указаний в этом смысле местным полицейским органам, определенно знало о подготовлявшейся расправе с рабочими. Об этом свидетельствует записка Лопухину, составленная 8 января начальником Петербургского охранного отделения подполковником Л. Н. Кременецким. Оп был озабочен не самим «предполагаемым на завтра, по инициативе отца Гапона, шествие?! на Дворцовую пло­щадь забастовавших рабочих», а тем, что им «намерены воспользоваться и революционные организации столицы для производства противоправи­тельственной демонстрации». Зная, что против рабочих колонн будут начаты карательные действия, начальник охранного отделения видел единственную свою задачу в изъятии революционных знамен.

Пока подготовка к боевым действиям шла полным ходом и в сто­лицу прибывали воинские подкрепления, были поданы «наверх» два известных нам письменных предложения, направленных к предотвраще­нию кровопролития. Прокурор Петербургской судебной палаты Э.Л.Вуич, в юридическую компетенцию которого входили происхо­дившие и назревавшие события, предложил устроить прием рабочих кем-либо из царских приближенных. В своем письме Муравьеву он вы­ражал опасение, что устраиваемая вместо этого правительством крова­вая баня вызовет революционные выступления около 100 тыс. рабо­чих. С призывом к «сердечному отношению» к «челобитной» обратился 8 января к самому царю его частный советчик и корреспондент А, Л. Клопов.

Неизбежность кровавых событии сознавалась многими. Явно прово­дившиеся военные приготовлении к расправе вызвали беспокойство и в среде либерально-демократической интеллигенции. В. Я. Богучарский 8-го утром, страшно взволнованный, повторял: «Что это? .. . Что это? ... Провокация?». Представители либеральных и левых интелли­гентских кругов, собравшись в редакции газеты «Наши дни», тщетно ждали Гапона. Он почему-то сообщил, что в этот именно день после обеда отправится к Муравьеву, пойдет на риск, надеясь на свою роль в рабочем движении, которая спасет его от ареста. Сам Гапон так и не пришел, но о результате, вернее о безрезультатности свидания, на самом деле состоявшегося, как мы знаем, накануне, стало все же в редакции известно, хотя и с опозданием на целые сутки — Муравьев, отказав Гапону в содействии в удовлетворении требований рабочих, заявил ему о своем долге. Собравшиеся увидели в этом зловещий знак. К вечеру появился секретарь гапоновского общества рабочий Д. В. Кузин, при­несший копии поданных им перед тем в Министерство внутренних дел петиции и письма Гапона Мирскому. Вскоре из министерства сообщили по телефону в редакцию, что документы переданы министру. Звонок этот, можно полагать, воодушевил возможностью переговоров депутатов из числа литераторов и ученых, избранных собравшимися в редакции для визита к министру. К тому же только что пришедший из министерства Кузин вошел в состав депутации и обещал, что «в крайнем случае» руководителей гапоновского «собрания» удовлетворит прием царем пред­ставителей рабочих даже в Царском Селе.

Царь, недовольный тем, что его приказание о введении военного положения не было накануне исполнено, послал министра двора Фредерикса к Мир­скому с повторным приказанием об этом. Фредерикc приехал к Мирскому перед обедом, т. е., вероятно, до 7 часов вечера, а около 9-ти у Мирского состоялось совещание с участием Муравьева, Коковцова, Рыдзевского, товарищей министров П. Н. Дурново (внутренних дел) и В. И. Тимиря­зева (в Министерстве финансов он заведовал торговлей и промышлен­ностью), Мешетича, Фулона и Лопухина. Вопреки воспоминаниям Коковцова, утверждавшего, что совещание «носило совершенно спокойный характер», а о применении силы «не было и мысли», именно примене­нию силы оно и было посвящено. Как писал А. И. Спиридович, видя в рабочих «революционеров и бунтовщиков», власти «и средства против них избрали соответствующие».

Принятое 7 января решение не допускать рабочих по дворцу остава­лось в силе. Как и накануне, решено было избежать объявления воен­ного положения. Царское повеление о его введении привело в ужас Коковцова как министра финансов, который опасался пагубного влияния такой меры на курс русских бумаг на европейских биржах. «Он говорит, что и без этого курс пал так, как ни разу за всю войну, и что в Париже все русские бумаги на предложении, и никто не покупает», — так запи­сала слова Коковцова Е. А. Святополк-Мирская. В 10 часов вечера Мирский с текстом петиции поехал в Царское, чтобы просить Николая не вводить военного положения и получить одобрение намеченным на завтра мерам. По словам министра, царь оказался «совершенно беззабо­тен» и легко согласился не объявлять военного положения. Однако после отъезда министра царь сделал необычную для своего дневника деловую запись, в которой отмечен вечерний доклад Мирского «о принятых ме­рах», вызов войск «для усиления гарнизона», хотя и признано, что «рабочие до сих пор вели себя спокойно».

Пока Мирский ездил в Царское, князь Васильчиков в 11 часов вечера вызвал начальников воинских отрядов и отдал им приказания на завтра. Примерно в это же время к министру внутренних дел явилась избранная в редакции «Наших дней» депутация. Рыдзевский, который после перво­начального отказа все же принял депутатов вместо Мирского, с неохотой сказал, что он доведет до сведения министра «заявление о мирных на­мерениях рабочих» и добавил: «Впрочем, ему это известно». Как мы только что видели, известно это было и царю. Прием рабочих царем Рыдзевский объявил невозможным. Поведение самого Рыдзевского должно было показать (по словам входившего в состав делегации А. М. Горького, Рыдзевский, сунув руки в карманы, холодно заявил, что «правительство знает, что нужно ему делать, и не допустит вмешатель­ства частных лиц в его распоряжения»), что советы интеллигентской общественности так же неприемлемы для самодержавного правительства, как требования, исходившие от рабочей манифестации, хотя бы и мирной. Обескураженные неудачей у Рыдзевского депутаты отправились к Витте, хотя еще в 7 часов один из них (И. В. Гессен) был у него и получил резкий отказ на просьбу о вмешательстве. Витте снова заявил теперь, что в его компетенцию дело это не входит, но, отчетливо пред­ставляя себе характер завтрашних событий, не преминул назвать ответ­ственных за них лиц — Коковцова и Мирского, которые «уже приняли свои меры», и самого царя, который «должен быть осведомлен о положе­нии и намерениях рабочих». В ответ на резкое требование Горького «довести до сведения сфер, что если завтра прольется кровь — они дорого заплатят за это», он по телефону просил вернувшегося из Царского Села Мирского принять депутацию. Тот ответил отказом, заявив, что знает от Рыдзевского о сведениях и соображениях депутации, но что «их же­лание неисполнимо». При этом он добавил, что дело от него не зависит, имея, вероятно, в виду передачу власти военному командованию. После 12 часов ночи Мирский начал новое совещание с Васильчиковым, Мешетичем, Фулоном, Рыдзевским и Лопухиным, во время которого снова обсуждалась диспозиция на 9 января. В результате двух этих совещаний (с визитом Мирского к царю между ними) не было принято ни одной из таких мер, которые были бы направлены к предотвращению кровопро­лития. Возможность приема петиции кем-либо по поручению царя даже не рассматривалась. Не было объявлено об отсутствии царя в Петер­бурге, более того — не был опущен дворцовый штандарт Николая над Зимним дворцом, означавший его пребывание там. И, наконец, так и не было отдано распоряжение полиции о принятии каких бы то ни было предупредительных мер на местах, у сборных пунктов участников шест­вия в местных отделениях «Собрания».