Пакт молотово. Реферат Пакт МолотоваРиббентропа и его инициаторы ученик 9б класса Котов Степан
 Скачать 95.11 Kb.
|
1.7. Политика стран Восточной ЕвропыПравительства восточноевропейских стран относились к СССР с глубоким недоверием. В марте 1939 года, после захвата Германией Клайпедской области Литвы, СССР предпринял дипломатические шаги по сближению с Латвией и Эстонией, но они были встречены холодно. В мае, несмотря на обострение отношений с Германией, польское министерство иностранных дел заявило, что Польша не хочет связывать себя какими-либо соглашениями с СССР. Предвоенную политику Польши американский историк Уильям Ширер характеризует как «самоубийственную». Ширер отмечает, что Польша с 1934 г. неуклонно поддерживала Германию в ущерб Версальской системе. При этом между Польшей и Германией существовал острый территориальный спор по поводу Данцигского коридора, разделявшего германскую территорию на две части. Отношения между Польшей и СССР были прохладными, начиная советско-польской войны, в ходе которой Польша переместила свою границу к востоку от линии Керзона (в результате этого около 6 миллионов этнических белорусов и украинцев оказались в Польше). После кончины Пилсудского политику Польши определяли ветераны советско-польской войны, такие как Бек и Рыдз-Смиглы, настроенные на конфронтацию с СССР. Таким образом, по Ширеру, Польша имела границу, «неприемлемую» ни для Германии, ни для СССР, при этом не будучи достаточно сильной, чтобы иметь возможность ссориться с обоими соседями одновременно1. Прибалтийские страны, как отмечает эстонский историк д-р Магнус Илмьярв, не доверяли СССР как по причинам исторического свойства, так и из-за разницы режимов; начавшиеся летом 1939 года советско-англо-французские переговоры вызывали их опасения, что, войдя в эти страны, Красная Армия установит там большевистский режим и в конце концов откажется уйти. К тому же, прибалтийские страны, после опыта Мюнхена, не верили, что Великобритания и Франция реально выполнят свои обязательства по их защите в случае германской агрессии. В результате, правительства Эстонии, Латвии и Финляндии заявили, что всякую гарантию, данную без их просьбы, будут рассматривать как акт агрессии, после чего поспешили заключить пакты о ненападении с Германией (7 июня). При этом, Германия не только обещала не нападать на прибалтийские страны, но и гарантировала помощь в случае агрессии СССР. Это вызвало у прибалтийских правительств ощущение безопасности, как оказалось вскоре, ложное. Высокопоставленные немецкие военные (Франц Гальдер и Вильгельм Канарис) посетили балтийские страны и вели там переговоры о военном сотрудничестве. По сообщению германского посланника в Таллине, начальник штаба эстонской армии Рэк заявлял ему, что над Балтийским морем, в том числе в минировании Финского залива против советских военных кораблей. Подписание пакта. Версии об инициативах подписания пакта. Подписание пакта Молотова-Риббентропа. 21 августа в 11 часов последнее заседание англо-франко-советских военных переговоров, в ходе которого стало ясно, что переговоры зашли в тупик. В 15 часов Шуленбург передал Молотову телеграмму от Гитлера «господину И. В. Сталину», в которой фюрер сообщал о своем согласии с советским проектом пакта о ненападении и о готовности выработать «дополнительные секретный протокол» в ходе визита в Москву «ответственного государственного деятеля Германии». Сославшись на угрозу германо-польского кризиса. Гитлер предлагал «принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа. Министр иностранных дел имеет всеобъемлющее и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать пакт о ненападении, так и протокол». В 17 часов Молотов передал Шуленбургу ответ Сталина «рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру» с сообщением о согласии советского правительства «на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа». Тем не менее, формально переговоры с Англией и Францией прерваны не были. 22 августа советская пресса сообщила о предстоящем визите Риббентропа в Москву для заключения пакта о ненападении, одновременно СССР информировал Англию и Францию, что «переговоры о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры». В тот же день Франция попыталась вновь добиться от Польши согласия на проход Красной армии, чтобы иметь возможность ограничить значение будущего советско-германского пакта или сорвать его подписание. Одновременно глава французской военной миссии получил полномочия на подписание военной конвенции и пытался 22 августа настоять на продолжении военных переговоров с СССР. Однако глава советской военной миссии, сославшись на то, что «позиция Польши, Румынии, Англии неизвестна», предложил не торопиться с продолжением переговоров. 23 августа в Москву прибыл Риббентроп, и в ходе переговоров со Сталиным и Молотовым в ночь на 24 августа были подписаны совестко-германский пакт о ненападении и секретный дополнительный протокол, определивший сферы интересов сторон в Восточной Европе. К сфере интересов СССР были отнесены Финляндия, Эстония, Латвия, территория Польши к востоку от реки Нарев, Висла и Сан, а также Бессарабия. В завершение беседы сторон, кратко обсудивших ряд международных вопросов, Сталин заявил Риббентропу, что «советское правительство относится к новому пакту очень серьёзно. Он может дать своё честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера». Затем состоялся прием в Екатерининском зале Кремля. Риббентроп, войдя в зал, приветствовал присутствующих обычным фашистским жестом – выбросив вперед правую руку с восклицанием «Хайль Гитлер!» Все замерли. Но Сталин улыбнулся и неожиданно ответил… книксеном. Взявшись пальцами за края своего френча, он картинно присел перед гостем. В зале раздался смех, и неловкость ситуации была сглажена. Когда прием закончился, Риббентроп покинул помещение и остались только свои, Сталин сказал: «Кажется, нам удалось провести их». Подписав пакт о ненападении, СССР 25 августа заявил англо-французским военным миссиям, что в изменившейся ситуации военные переговоры «теряют всякий смысл». Правда, в тот же день Франции было сообщено, что договор 1935 г. Все еще остается в силе, а политические переговоры с Англией и Францией могли бы быть продолжены. Советское руководство было готово рассмотреть любые предложения Англии и Франции, если они согласятся на советские условия, но Лондон и Париж решили не идти на уступки СССР, который втайне от них осмелился предпочесть какие-то собственные интересы «общему делу» защиты западных демократий, и в ночь на 26 августа их военные миссии покинули Москву. I тезис: Инициатива исходила от Сталина Большинство немецких авторов как прежде, так и теперь при описании обстоятельств возникновения пакта высказывают мнение, что Сталин, с относительным постоянством искавший договоренности с национал-социалистами, с осени 1938 года, оправившись от потрясения, вызванного Мюнхенским соглашением, настолько интенсифицировал свои попытки к сближению с Германией, что Гитлеру, готовившему летом 1939 года вторжение в Польшу, оставалось лишь откликнуться на неоднократные предложения, чтоб заключить столь желанный для советской стороны договор. Эта точка зрения является продолжением прежних утверждений национал-социалистов. Манера ее изложения нередко создает впечатление, будто кому-то хотелось бы приуменьшить тяжесть вины Германии за развязывание и войны и переложить эту вину на жертву германского военного планирования. Прямые письменные свидетельства, подтверждающие данный тезис, вряд ли имеются, поскольку Сталин, как известно, не позволял делать записи или составлять протоколы, да и другие его поручения выполнялись в устной форме. В ходе Переговоров Советское правительство пыталось заставить Гитлера раскрыть его подлинные намерения в Восточной Европе. При этом СССР интересовали, прежде всего, два вопроса: планы Германии в отношении Прибалтики и Украины (как видно, тогда Советское правительство еще не поняло, что Гитлер метил на все Советское государство). Из безальтернативного категорического отклонения германским правительством предложения о предоставлении гарантий Прибалтийским странам - последней попытки СССР достичь двусторонней стабилизации внешнеполитических отношений – Советское правительство сделало необходимые выводы. Совместная с Францией попытка вовлечь Германию в многостороннюю систему Восточного пакта и тем самым, по мнению Советского правительства, сделать войну невозможной и решить проблему безопасности России в Прибалтике, также не имела успеха. В конце лета 1934 года Советское правительство, действуя в условиях царивших в Москве гнетущих предвоенных настроений, приняло первые ощутимые меры по обеспечению внутренней безопасности: оно ввело регистрацию и «паспортизацию» всех проживающих в СССР немцев и постановило с 1 января 1935 года выселить советских немцев из западных приграничных областей. Эти и другие внешнеполитические мероприятия, явившиеся началом «большой чистки», сопровождались коренной внешнеполитической переориентацией. Теперь Сталин использовал сами по себе хотя и слабые, однако при известных условиях перспективные для создания системы «коллективной безопасности» возможности Лиги Наций, вступив в нее 18 сентября 1934 года, и вошел – не в последнюю очередь под впечатлением введенной в Германии 16 марта 1935 года всеобщей воинской повинности – в более трудный и менее удовлетворяющий в политическом плане союз с Францией (2 мая 1935 года) и Чехословакией (16 мая 1935 года). Сообщение о заключении советско-французского договора о взаимной помощи произвело в министерстве иностранных дел Германии эффект разорвавшейся бомбы. Царило «очень подавленное настроение. Изоляция Германии казалась полной. В ответ на внешнеполитические методы Гитлера образовалась антигерманская коалиция всех великих держав, включая Советский Союз»1. По мнению министерства иностранных дел Германии и особенно ее дипломатии в России, именно тогда «закончилась политика свободы выбора, политика неприсоединения, которая до тех пор представлялась Советскому Союзу желаемой целью»2. Тот факт, что Советское правительство, несмотря на злобные выпады германского правительства против большевизма и на открытую пропаганду ревизионистских восточных планов, так долго занимало выжидательную позицию, объясняется отчасти подспудной активностью министерства иностранных дел и германской дипломатии в России под руководством графа фон Шуленбурга. На следующем этапе германо-советских отношений, который продолжался до подписания 25 ноября 1936 года антикоминтерновского пакта, никаких советских «предложений», касавшихся специального урегулирования отношений с Германией, больше не было. Напротив, советская внешняя политика уже полностью причислила Германию к государствам с противоположным социальным строем. Вполне возможно, что Сталин в глубине души надеялся на перемены в государственном устройстве, на изменения в расстановке сил в Германии, а также на то, что Гитлер «одумается» и что поэтому до реализации радикальных восточных планов национал-социалистов дело не дойдет. Но в своей практической внутренней и внешней политике Сталин совершенно недвусмысленно приспосабливался к новым реальностям, ставя во главу угла форсированный процесс индустриализации, а затем и вынужденного вооружения. Если оставить без внимания зачастую слишком явную идеологическую подоплеку и психологическую потребность переложить ответственность на другую сторону, то тезис о возникновении пакта Гитлера - Сталина, согласно которому инициатива исходила от Сталина, имеет прежде всего три недостатка: смешивание общих принципов советской политики «мирного сосуществования» с целенаправленными «предложениями» в адрес Германии; некритическое использование немецких документов в качестве основы; недостаточное различие между законной заинтересованностью советской стороны в достижении (оборонительного) соглашения о ненападении, с одной стороны, и фактическим вступлением в (наступательный по своим последствиям) союз с целью раздела (военными средствами) сфер политического влияния - с другой. 2.3. II тезис: инициатива исходила от Гитлера Поборники этого прямо противоположного тезиса могут привести более веские доказательства. Подобная точка зрения основывается на большом количестве не вызывающих сомнения сообщений очевидцев, и ее сторонники предпочитают держаться подальше от мнимой очевидности недостаточно исследованных источников и документов. Здесь реже, чем в первой группе проявляется идеологическое начало. Свидетельские показания, в которых ответственность за заключение пакта возлагается на Гитлера, частично родилась в непосредственном временном контексте германских контактов, а частично вскоре после них. Так, 18 июня 1939 года статс-секретарь министерства иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер отметил в своем дневнике, что, помимо Японии, германская «игра» прежде всего касалась России. Он писал: «Мы делаем авансы…Русские, однако, все еще очень недоверчивы»1. Руководитель бюро Риббентропа д-р Эрих Кордт позднее сообщил: «Как известно, Гитлер…распорядился провести предварительный зондаж», который, однако, долгое время не давал «никаких конкретных результатов»2. Доктор Карл Юриус Шнурре, заведующий восточноевропейской референтурой отдела экономической политики министерства иностранных дел, имея в виду порученный ему зондаж советской стороны. Уверенно заявляет, что именно Гитлер в конце июля 1939 года «решил проявить инициативу в отношении Советского Союза»3. После подписания пакта «об удачном ходе», о победе Гитлера, домогавшегося расположения Сталина с начала лета 1939 года, помимо посла Фридриха Гаусса, с позиции германского посольства в Москве говорил и военный атташе генерал Кестринг. Исследуя обстоятельства возникновения пакта, немецкий историк Георг фон Раух констатировал: «Побуждающей стороной на германо-советских переговорах, был, бесспорно, Гитлер. Нетерпение…относительно дальнейших насильственных приобретений здесь очевидно».4 Вплоть до недавнего времени такого же взгляда полностью придерживалась и советская историография. В период сталинизма ее объективность страдала от превалирующей заинтересованности в национальном самоутверждении. Во время первой либерализации официальных установок для исторических сочинений при Н.С.Хрущеве о «германских авансах», «германской дипломатической оффензиве» и о речах нацистской сирены»5 заговорил главный свидетель того времени, бывший посол СССР в Лондоне И.М. майский. Ему вторили и другие советские историки: И.К. Кобляков, И.В. Андросов, В.Я. Сиполс. С постепенным признанием существования дополнительных секретных протоколов к договору о ненападении в СССР устранено препятствие, сильно стеснявшее советскую историческую науку и мешавшее публикации документов, хотя некоторые советские историки, не замеченные западной общественностью и критикой, уже давно обошли это табу и косвенным образом указали на существование тайных территориальных сделок. Так в первой послевоенной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 годов» говорилось, что в условиях лета 1939 года Советское правительство видело в договоре единственную возможность спасти от германского вторжения Западную Украину и Западную Белоруссию, а также Прибалтику. Поэтому правительство СССР добилось от Германии «обязательства не переступать линии рек Писа, Нарев, Буг, Висла, Сан»6 . В начавшихся советскими историками в период гласности поисках, касавшихся формы и существа достигнутых в тот период договоренностей, камнем преткновения сразу же стал вопрос о подлинности пока единственного известного текста секретного дополнительного протокола, заснятого Карлом фон Лешем на пленку в 1944 году вместе с другими важными документами, подлежавшими уничтожению. Снимки немецкого альтерната этого протокола (на русском и немецком языках) хранятся в политическом архиве министерства иностранных дел Германии. Сложности с признанием подлинности сфотографированного документа усугублялись и тем, что подписавший его Молотов – на фоне отказа советской стороны обсуждать этот протокол на Нюрнбергском процессе – наложил на советскую дипломатию того времени обет молчания. По этой причине советским дипломатам труднее, чем историкам, давалось постепенное признание подлинности протокола. Первым из советских историков за безусловное признание подлинности этих документов высказался в конце сентября 1988 года в газете «Советская Эстония» Юрий Афанасьев. К этой точке зрения присоединились М.Семиряга, В. Кулиш, Х.Арумяе. В первые месяцы 1989 года, знаменующего 50-ю годовщину трагической даты 23 августа 1939 года, ряд советских дипломатов и ученых-историков, занимающихся этими вопросами, сошлись во мнении, что в отсутствии подлинников документов можно по крайней мере констатировать, что предыстория, дальнейшие события и более поздние советские публикации свидетельствуют об обоюдном точном соблюдении той линии раздела, которая указана в единственной известной копии (предполагаемого) протокола. Эта точка зрения была обоснована начальником Историко-дипломатического управления МИД СССР Ф.Н. Ковалевым1 в откровенной дискуссии на заседании Комиссии ЦК КПСС по вопросам международной политики 28 марта 1989 года. Советско-польская комиссия историков в своих предварительных выводах в мае 1989 года также указала на то, что «последующее развитие событий и дипломатическая переписка дают основание заключить, что договоренность, касающаяся сфер интересов двух стран (примерно вдоль линии рек Писа, Нарев, Висла, Сан), в определенной форме была достигнута в августе 1939 года»2. После многочисленных публикаций в журналах Прибалтики впервые русский текст немецкого альтерната попал в центральную печать (в связи с положительным ответом на вопрос о подлинности) благодаря стараниям московского историка и публициста Льва Безыменского3. Таким образом, лед был окончательно сломлен. Срочно созданная по предложению депутата из Эстонии Э. Липмаа, Комиссия Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении 1939 года4 принялась за сложную работу по установлению общего характера этого пакта. В декабре 1989года комиссия под председательством А.Н. Яковлева представила второму Съезду народных депутатов СССР свой заключительный отчет. К отчету прилагался документ из личного архива Молотова, датированный апрелем 1946 года, который подтверждает, что советский оригинал секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года в момент его подписания имелся. Текст приложенной к документу копии русского оригинала идентичен тексту, хранящемуся в политическом архиве министерства иностранных дел в Бонне. На этом основании 24 декабря 1989 года Съезд народных депутатов принял постановление, которое на основе графологической, фототехнической и лексической экспертизы подтверждает факт существования протокола. Утвержденное Председателем Президиума верховного Совета СССР М.С. Горбачевым, оно констатировало, что этот и последующие секретные протоколы явились отходом от ленинских принципов советской внешней политики, и признавало их юридически несостоятельными и недействительными с момента подписания. Таким образом, Советское правительство освободилось от рокового наследия. Во всех этих публикациях, за исключением работ Вячеслава Дашичева, разделяющего традиционные взгляды немецких историков. Инициатива Гитлера под сомнение не берется. Вместе с тем предметом все более критической оценки становится вопрос о соучастии Сталина, выразившемся в принятии германских предложений. Так, Дашичев вновь подчеркивает, что хотя Гитлер и «обвел Сталина вокруг пальца», в то же время пакт несет на себе и «особую печать личности Сталина», по-своему способствовавшего в определенные моменты процессу сближения. Рассуждая подобным образом, представители реформистского направления в дебатах советских историков близко подходят к третьей концепции обстоятельств возникновения договора. |