гюгю творчество. алем гюго. Романтическая драма в чувствительности сентиментальной ислезной драмы нетрудно найти черты раннего романтизма, зачатки нового драматургического стиля
 Скачать 16.98 Kb.
|
|
Романтическая драма — в чувствительности «сентиментальной» и «слезной» драмы нетрудно найти черты раннего романтизма, зачатки нового драматургического стиля. Ещё со времён классической трагедии сохранился обычай литературных авторских предисловий к своим пьесам. Такое предисловие юного Гюго к драме «Кромвель» считается манифестом романтической драматургии. В основу новой драматургии Гюго кладёт провозглашаемую бессменно со времен Аристотеля «верность природе». Гюго, защищая «верность природе», жестоко обрушивается на то, в чём классическая трагедия видела эту «верность», — на три единства. Скрестить единство времени с единством места, - говорит Гюго в предисловии к „Кромвелю“, — чтобы устроить из них решётку для клетки и впускать в неё с большим педантизмом все те факты, все те народы, все те фигуры, которые в таких массах переполняют действительность, это значит уродовать людей и предметы, это значит заставить историю корчить гримасы». Оставляя в силе единство действия, Гюго и его природу понимает совсем иначе, чем теория классической драматургии. Там единство действия требовало одноплановости сюжета, одной его магистрали, безо всяких отклонений в сторону, не допуская даже смешения трагического с комическим, — там это был ещё театр положений, театр характера как единой страсти. В то же время её Лессинг и Дидро решительно переоценивают природу комического и вводят его в характер как психологическую светотень. Строгое расчленение единства действия по жанрам «трагедии» и «комедии» Гюго решительно отвергает и возвращается к синкретизму драмы в целом, где «безобразное существует рядом с красивым, уродливое — рядом с грациозным, где смешное есть оборотная сторона величественного, где соединены зло с добром и тень со светом». Это приводит Гюго к защите теории драматического гротеска. Такой гротеск он видит «у рассказчиков, у летописцев, у романистов, прежде чем авторы фарсов или шуток привели его на театральные подмостки; он вдохновляет народные легенды и старинные суеверия средневековья, он кладет свою печать на фронтоны готических соборов; он прокрадывается даже в алтарь, когда служат мессу осла или выбирают папу шутов». Гюго, отрицая систему классической драмы, считал, что все его новые утверждения вытекают из самой природы, из её вечных законов, из её естественного порядка вещей. «Уничтожим, — призывает он, — всякие системы, теории, учения о поэтическом искусстве. Сбросим долой эту ветхую маску, закрывающую лицо искусства. Пусть у нас не будет ни правил, ни образцов, или, вернее, пусть нашими правилами будут только общие законы природы». Немудрено, что романтизм вызвал резкую оппозицию со стороны защитников «святынь» классицизма, называвших презрительно романтиков «подмастерьями». Гюго (1802—1885) написал одиннадцать драм: «Ами Робсар», «Кромвель», «Марион де Лорм», «Эрнани», «Король веселится», «Лукрециа Борджиа», «Мария Тюдор», «Анджелло», «Рюи Блаз», «Бургграфы» и «Торквемада», незаконченную драма «Близнецы» и либретто оперы «Эсмеральда». Для всех этих типично-романтических драма характерен как синкретизм драматических жанров (трагедии, комедии и т. д.), так и поэтических родов (элементы лирические и эпические равноправны с драматическими). Подобное смешение конечно исключало тот творческий синтез, к которому стремился Гюго. Вместить в драме всю сложность жизни и души человеческой ему не удалось. Его характеры, построенные по излюбленному им принципу отвлеченной антитезы, лишены оттенков, упрощены и отвлеченные. Его интрига не искусна. Кромвель За три года до Июльской революции Гюго опубликовал драму “Кромвель”, предисловие к которой было рассмотрено выше. В ней изображены события, связанные с английской буржуазной революцией 1649—1659 годов, когда после казни короля Карла I протектором республики стал Оливер Кромвель. В эпоху Реставрации такого рода сюжет уже сам по себе представлял политическую крамолу, тем более, что он в целом был разрешен с республиканских позиций. Сама драма, как и “Предисловие” к ней, знаменовала дальнейшее “полевение” автора, начавшего критически переосмысливать монархические идеалы. Автор “Кромвеля” понимал, что его драма не будет представлена на сцепе не только потому, что она оказалась слишком громоздкой, но и вследствие того, что она не соответствовала духу мрачного режима Реставрации и по политическим соображениям не могла быть допущена к постановке. “Приходилось выбирать,— писал Гюго в “Предисловии”,—либо фальшивая, натянутая, угодливая трагедия, которая будет поставлена на сцене, либо дерзко-правдивая драма, которая будет отвергнута. Ради первой не стоило трудиться, и автор попробовал написать вторую”. Вступив в полемику с монархическими историками (о монархических историках Гюго писал: “Почти все они ограничивались тем, что воспроизвели в увеличенном виде простой и зловещий силуэт Кромвеля, начертанный Боссю с его монархической и католической точки зрения, с его епископской кафедры, опирающейся на трон Людовика XIV”), преднамеренно искажавшими образ Кромвеля (для них Кромвель являлся лишь закоренелым преступником-цареубийцей), в своем “Предисловии” к драме Гюго указывал, что он ставит себе задачей показать образ Кромвеля во всей его сложности и противоречивости: “Наряду с воином и государственным деятелем нужно было еще обрисовать богослова, педанта, скверного поэта, духовидца, комедианта, отца, мужа, человека-Протея, словом, двойного Кромвеля — homo et vir (человека и мужа)”. Драматург наделяет Кромвеля чертами проницательного политика, отлично улаживающего конфликты Англии с различными государствами ради упрочения своей власти, служившей, в конечном счете, интересам буржуазии и нового дворянства. Сделавшись протектором Англии, Кромвель почти единолично управляет государством, приведя к полному повиновению фанатических пуритан. Он держит нить монархического заговора в своих руках и в любой момент может послать на плаху любого непокорного лорда, ростовщика или поэта. Он уже собирался отправить на эшафот поэта Девенанта и ряд других заговорщиков, но, стремясь заручиться поддержкой народа, великодушно прощает своих политических противников. Сюжет драмы, как и ряд ее главных образов, основан на материале исторических хроник и мемуаров. Впервые в этой драме Гюго поставил проблему узурпации власти диктатором и попытался разрешить эту проблему с республиканских позиций. Вот почему Гюго показывает в своей драме не первый этап деятельности Кромвеля-полководца, когда он возглавил революцию, направленную против монархической власти, и добился казни Карла I. Кромвель предстает в драме Гюго в апогее своего могущества. Он владыка Англии, Шотландии и Ирландии, перед ним заискивают европейские монархи, и вот он сам—величайший честолюбец— пытается осуществить конечную цель своей жизни: стать монархом. Гюго старается показать, как протектор разыгрывал величественный фарс — добиваясь короны, он пытался убедить окружающих, что она не нужна ему: “Он протягивает руку к скипетру и вновь опускает ее; он украдкой подбирается к трону, с которого он смёл правившую династию... Необычайная развязка! В этот самый день, в присутствии народа, своих войск, общин, в большом зале Вестминстера, на тех самых подмостках, с которых он рассчитывал сойти королем, он внезапно словно пробуждается при виде короны, спрашивает себя, не сон ли это—что значит это торжество?—и в речи, длящейся три часа, отказывается от королевского звания”. Этот момент в жизни Кромвеля и послужил Гюго исходной точкой для основного конфликта пьесы. Какие причины побуждают Кромвеля лицемерно отклонять предложенное ему королевское звание? В последнем действии драмы, носящем название “Рабочие”, Гюго показал английский парод, выражающий решительное недовольство поведением Кромвеля. Только страх перед пародом, как это ясно изображено у Гюго, мешает Кромвелю возложить на себя корону, которую ему раболепно преподносит английский парламент. В великолепной сцене подготовки к коронации народ гневно осуждает ренегатство Кромвеля. Когда умолкают негодующие крики толпы, полковник-республиканец многозначительно замечает: “Народ молчит. Гроза в молчанье этом”. |