Сборники стихотворений Владимир Маяковский Сборники стихотворений
 Скачать 0.77 Mb.
|
|
работать? драться? Сделай одолжение, а ну, давай! Есть перед нами огромная работа каждому человеку нужное стихачество. Давайте работать до седьмого пота над поднятием количества, над улучшением качества, Я меряю по коммуне стихов сорта, в коммуну душа потому влюблена, что коммуна, по-моему, огромная высота, что коммуна, по-моему, глубочайшая глубина. А в поэзии нет ни друзей, ни родных, по протекции не свяжешь рифм лычки. Оставим распределение орденов и наградных, бросим, товарищи, наклеивать ярлычки. Не хочу похвастать мыслью новенькой, но по-моему утверждаю без авторской спеси коммуна это место, где исчезнут чиновники и где будет много стихов и песен. Стоит изумиться рифмочек парой нам мы почитаем поэтика гением. Одного называют красным Байроном, другого самым красным Гейнем. Одного боюсь за вас и сам,чтоб не обмелели наши души, чтоб мы не возвели в коммунистический сан плоскость раешников и ерунду частушек. Мы духом одно, понимаете сами: по линии сердца нет раздела. Если вы не за нас, а мы не с вами, то черта ль нам остается делать? А если я вас когда-нибудь крою и на вас замахивается перо-рука, то я, как говорится, добыл это кровью, я больше вашего рифмы строгал. Товарищи, бросим замашки торгашьи - моя, мол, поэзия мой лабаз!всё, что я сделал, все это ваше рифмы, темы, дикция, бас! Что может быть капризней славы и пепельней? В гроб,что ли, брать, когда умру? Наплевать мне, товарищи, в высшей степени на деньги, на славу и на прочую муру! Чем нам делить поэтическую власть, сгрудим нежность слов и слова-бичи, и давайте без завистей и без фамилий класть в коммунову стройку слова-кирпичи. Давайте, товарищи, шагать в ногу. Нам не надо брюзжащего лысого парика! А ругаться захочется врагов много по другую сторону красных баррикад. 1926 ФАБРИКА БЮРОКРАТОВ Его прислали для проведенья режима. Средних способностей. Средних лет. В мыслях - планы. В сердце - решимость. В кармане - перо и партбилет. Ходит, распоряжается энергичным жестом. Видно занимается новая эра! Сам совался в каждое место, всех переглядел от зава до курьера. Внимательный к самым мельчайшим крохам, вздувает сердечный пыл... Но бьются слова, как об стену горохом, об канцелярские лбы. А что канцелярии? Внимает, мошенница! Горите хоть солнца ярче,она уложит весь пыл в отношеньица, в анкетку и в циркулярчик. Бумажку встречать с отвращением нужно. А лишь увлечешься ею, то через день голова заталмужена в бумажную ахинею. Перепишут все и, канителью исходящей нитясь, на доклады с папками идут: - Подпишитесь тут! Да тут вот подмахнитесь!.. И вот тут, пожалуйста!.. И тут!.. И тут!..Пыл в чернила уплыл без следа. Пред в бумагу всосался, как клещ... Среда это паршивая вещь!! Глядел, лицом белее мела, сквозь канцелярский мрак. Катился пот, перо скрипело, рука свелась и вновь корпела,но без конца громадой белой росла гора бумаг. Что угодно подписью подляпает, и не разберясь: куда, зачем, кого? Собственную тетушку назначит римской папою. Сам себе подпишет смертный приговор. Совести партийной слабенькие писки заглушает с днями исходящий груз. Раскусил чиновник пафос переписки, облизнулся, въелся и - вошел во вкус. Где решимость? планы? и молодчество? Собирает канцелярию, загривок мыля ей. - Разузнать немедля имя - отчество! Как такому посылать конверт с одной фамилией??!И опять несется мелким лайцем: - Это так-то службу мы несем?! Написали просто "прилагается" и забыли написать "при сем"!В течение дня страну наводня потопом ненужной бумажности, в машину живот уложит и вот на дачу стремится в важности. Пользы от него, что молока от черта, что от пшенной каши золотой руды. Лишь растут подвалами отчеты, вознося чернильные пуды. Рой чиновников с недели на день аннулирует октябрьский гром и лом, и у многих даже проступают сзади пуговицы дофевральские с орлом. Поэт всегда и добр и галантен, делиться выводом рад. Во-первых: из каждого при известном таланте может получиться бюрократ. Вывод второй (из фельетонной водицы вытекал не раз и не сто): коммунист не птица, и незачем обзаводиться ему бумажным хвостом. Третий: поднять бы его за загривок от бумажек, разостланных низом, чтоб бумажки, подписанные прямо и криво, не заслоняли ему коммунизм. 1926 ТОВАРИЩУ НЕТТЕ пароходу и человеку Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор. В порт, горящий, как расплавленное лето, разворачивался и входил товарищ "Теодор Нетте". Это - он. Я узнаю его. В блюдечках - очках спасательных кругов. - Здравствуй, Нетте! Как я рад, что ты живой дымной жизнью труб, канатов и крюков. Подойди сюда! Тебе не мелко? От Батума, чай, котлами покипел... Помнишь, Нетте, в бытность человеком ты пивал чаи со мною в дипкупе? Медлил ты. Захрапывали сони. Глаз кося в печати сургуча, напролет болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел, стихи уча. Засыпал к утру. Курок аж палец свел... Суньтеся кому охота! Думал ли, что через год всего встречусь я с тобою с пароходом. За кормой лунища. Ну и здорово! Залегла, просторы надвое порвав. Будто навек за собой из битвы коридоровой тянешь след героя, светел и кровав. В коммунизм из книжки верят средне. "Мало ли, что можно в книжке намолоть!" А такое оживит внезапно "бредни" и покажет коммунизма естество и плоть. Мы живем, зажатые железной клятвой. За нее на крест, и пулею чешите: это чтобы в мире без России, без Латвии, жить единым человечьим общежитьем. В наших жилах кровь, а не водица. Мы идем сквозь револьверный лай, чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела. Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась. Но в конце хочу других желаний нету встретить я хочу мой смертный час так, как встретил смерть товарищ Нетте. 15 июля 1926 г., Ялта УЖАСАЮЩАЯ ФАМИЛЬЯРНОСТЬ Куда бы ты ни направил разбег, и как ни ерзай, и где ногой ни ступи,есть Марксов проспект, и улица Розы, и Луначарского переулок или тупик. Где я? В Ялте или в Туле? Я в Москве или в Казани? Разберешься? - Черта в стуле! Не езда, а - наказанье. Каждый дюйм бытия земного профамилиен и разыменован. В голове от имен такая каша! Как общий котел пехотного полка. Даже пса дворняжку вместо "Полкаша" зовут: "Собака имени Полкан". "Крем Коллонтай. Молодит и холит". "Гребенки Мейерхольд". "Мочала а-ля Качалов". "Гигиенические подтяжки имени Семашки". После этого гуди во все моторы, наизобретай идей мешок, все равно про Мейерхольда будут спрашивать: - "Который? Это тот, который гребешок?" Я к великим не суюсь в почетнейшие лики. Я солдат в шеренге миллиардной. Но и я взываю к вам от всех великих: - Милые, не обращайтесь с ними фамильярно! 1926 КАНЦЕЛЯРСКИЕ ПРИВЫЧКИ Я два месяца шатался по природе, чтоб смотреть цветы и звезд огнишки. Таковых не видел. Вся природа вроде телефонной книжки. Везде у скал, на массивном грузе Кавказа и Крыма скалоликого, на стенах уборных, на небе, на пузе лошади Петра Великого, от пыли дорожной до гор, где грозы гремят, грома потрясав,везде отрывки стихов и прозы, фамилии и адреса. "Здесь были Соня и Ваня Хайлов. Семейство ело и отдыхало". "Коля и Зина соединили души". Стрела и сердце в виде груши. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Комсомолец Петр Парулайтис". "Мусью Гога, парикмахер из Таганрога". На кипарисе, стоящем века, весь алфавит: а б в г д е ж з к. А у этого от лазанья талант иссяк. Превыше орлиных зон просто и мило: "Исак Лебензон". Особенно людей винить не будем. Таким нельзя без фамилий и дат! Всю жизнь канцелярствовали, привыкли люди. Они и на скалу глядят, как на мандат. Такому, глядящему за чаем с балконца как солнце садится в чаще, ни восход, ни закат, а даже солнце входящее и исходящее. Эх! Поставь меня часок на место Рыкова, я б к весне декрет железный выковал: "По фамилиям на стволах и скалах узнать подписавшихся малых. Каждому в лапки дать по тряпке. За спину ведра и марш бодро! Подписавшимся и Колям и Зинам собственные имена стирать бензином. А чтоб энергия не пропадала даром, кстати и Ай-Петри почистить скипидаром. А кто до того к подписям привык, что снова к скале полез,у этого навсегда закрывается лик без". Под декретом подпись и росчерк броский Владимир Маяковский. 1926 Ялта, Симферополь, Гурзуф, Алупка ХУЛИГАН Республика наша в опасности. В дверь лезет немыслимый зверь. Морда матовым рыком гулка, лапы в кулаках. Безмозглый, и две ноги для ляганий, вот - портрет хулиганий. Матроска в полоску, словно леса. Из этих лесов глядят телеса. Чтоб замаскировать рыло мандрилье, шерсть аккуратно сбрил на рыле. Хлопья пудры ("Лебяжьего пуха"!), бабочка-галстук от уха до уха. Души не имеется. (Выдумка бар!) В груди пивной и водочный пар. Обутые лодочкой качает ноги водочкой. Что ни шаг враг. - Вдрызг фонарь, враги - фонари. Мне темно, так никто не гори. Враг - дверь, враг - дом, враг всяк, живущий трудом. Враг - читальня. Враг - клуб. Глупейте все, если я глуп!Ремень в ручище, и на нем повисла гиря кистенем. Взмахнет, и гиря вертится,а ну попробуй встретиться! По переулочкам - луна. Идет одна. Она юна. - Хорошенькая! (За косу.) Обкрутимся без загсу!Никто не услышит, напрасно орет вонючей ладонью зажатый рот. - Не нас контрапупят не наше дело! Бежим, ребята, чтоб нам не влетело!Луна в испуге за тучу пятится от рваной груды мяса и платьица. А в ближней пивной веселье неистовое. Парень пиво глушит и посвистывает. Поймали парня. Парня - в суд. У защиты словесный зуд: - Конечно, от парня уйма вреда, но кто виноват? Среда. В нем силу сдерживать нет моготы. Он - русский. Он богатырь! - Добрыня Никитич! Будьте добры, не трогайте этих Добрынь!Бантиком губки сложил подсудимый. Прислушивается к речи зудимой. Сидит смирней и краше, чем сахарный барашек. И припаяет судья (сердобольно) "4 месяца". Довольно! Разве зверю, который взбесится, дают на поправку 4 месяца? Деревню - на сход! Собери и при ней словами прожги парней! Гуди, и чтоб каждый завод гудел об этой последней беде. А кто словам не умилится, тому агитатор шашка милиции. Решимость и дисциплина, пружинь тело рабочих дружин! Чтоб, если возьмешь за воротник, хулиган раскис и сник. Когда у больного рука гниет не надо жалеть ее. Пора топором закона отсечь гнилые дела и речь! 1926 ХУЛИГАН Ливень докладов. Преете? Прей! А под клубом, гармошкой избранные, в клубах табачных шипит "Левенбрей", в белой пене прибоем трехгорное... Еле в стул вмещается парень. Один кулак четыре кило. Парень взвинчен. Парень распарен. Волос взъерошенный. Нос лилов. Мало парню такому доклада. Парню слово душевное нужно. Парню силу выхлестнуть надо. Парню надо... - новую дюжину! Парень выходит. Как в бурю на катере. Тесен фарватер. Тело намокло. Парнем разосланы к чертовой матери бабы, деревья, фонарные стекла. Смотрит кому бы заехать в ухо? Что башка не придумает дурья?! Бомба из безобразий и ухарств, дурости, пива и бескультурья. Так, сквозь песни о будущем рае, только солнце спрячется, канув, тянутся к центру огней от окраин драка, муть и ругня хулиганов. Надо в упор им рабочьи дружины, надо, чтоб их судом обломало, в спорт перелить мускулья пружины,надо и надо, но этого мало... Суд не скрутит набрать имен и раструбить в молве многогласой, чтоб на лбу горело клеймо: "Выродок рабочего класса". А главное - помнить, что наше тело дышит не только тем, что скушано; надо рабочей культуры дело делать так, чтоб не было скушно. 1926 РАЗГОВОР НА ОДЕССКОМ РЕЙДЕ ДЕСАНТНЫХ СУДОВ: "СОВЕТСКИЙ ДАГЕСТАН" И "КРАСНАЯ АБХАЗИЯ" Перья-облака, закат расканарейте! Опускайся, южной ночи гнет! Пара пароходов говорит на рейде: то один моргнет, а то другой моргнет. Что сигналят? Напрягаю я морщины лба. Красный раз... угаснет, и зеленый... Может быть, любовная мольба. Может быть, ревнует разозленный. Может, просит: "Красная Абхазия"! Говорит "Советский Дагестан". Я устал, один по морю лазая, подойди сюда и рядом стань.Но в ответ коварная она: - Как-нибудь один живи и грейся. Я теперь по мачты влюблена в серый "Коминтерн", трехтрубный крейсер. - Все вы, бабы, трясогузки и канальи... Что ей крейсер, дылда и пачкун?Поскулил и снова засигналил! - Кто-нибудь, пришлите табачку!.. Скучно здесь, нехорошо и мокро. Здесь от скуки отсыреет и броня...Дремлет мир, на Черноморский округ синь-слезищу морем оброня. 1926 ПИСЬМО ПИСАТЕЛЯ ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА МАЯКОВСКОГО ПИСАТЕЛЮ АЛЕКСЕЮ МАКСИМОВИЧУ ГОРЬКОМУ Алексей Максимович, как помню, между нами что-то вышло вроде драки или ссоры. Я ушел, блестя потертыми штанами; взяли Вас международные рессоры. Нынче иначе. Сед височный блеск, и взоры озаренней. Я не лезу ни с моралью, ни в спасатели, без иронии, как писатель говорю с писателем. Очень жалко мне, товарищ Горький, что не видно Вас на стройке наших дней. Думаете с Капри, с горки Вам видней? Вы и Луначарский похвалы повальные, добряки, а пишущий бесстыж тычет целый день свои похвальные листы. Что годится, чем гордиться? Продают "Цемент" со всех лотков. Вы такую книгу, что ли, цените? Нет нигде цемента, а Гладков написал благодарственный молебен о цементе. Затыкаешь ноздри, нос наморщишь и идешь верстой болотца длинненького. Кстати, говорят, что Вы открыли мощи этого... Калинникова. Мало знать чистописаниев ремесла, расписать закат или цветенье редьки. Вот когда |