Сборники стихотворений Владимир Маяковский Сборники стихотворений
 Скачать 0.77 Mb.
|
|
А бумажке? Лафа! Живет бумажка во дворцах учреждений, разлеглась на столах, кейфует в шкафах. Вырастает хвост на сукно в магазине, без галош нога, без перчаток лапа. А бумагам? Корзина лежит на корзине, и для тела "дел" миллионы папок. У вас на езду червонцы есть ли? Вы были в Мадриде? Не были там! А этим бумажкам, чтоб плыли и ездили, еще возносят новый почтамт! Стали ножки-клипсы у бывших сильных, заменили инструкции силу ума. Люди медленно сходят на должность посыльных, в услужении у хозяев - бумаг. Бумажищи в портфель умещаются еле, белозубую обнажают кайму. Скоро люди на жительство влезут в портфели, а бумаги наши квартиры займут. Вижу в будущем не вымыслы мои: рупоры бумаг орут об этом громко нам будет за столом бумага пить чаи, человечек под столом валяться скомканным. Бунтом встать бы, развить огневые флаги, рвать зубами бумагу б, ядрами б выть... Пролетарий, и дюйм ненужной бумаги, как врага своего, вконец ненавидь. 1927 НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ На сотни эстрад бросает меня, на тысячу глаз молодежи. Как разны земли моей племена, и разен язык и одежи! Насилу, пот стирая с виска, сквозь горло тоннеля узкого пролез. И, глуша прощаньем свистка, рванулся курьерский с Курского! Заводы. Березы от леса до хат бегут, листками вороча, и чист, как будто слушаешь МХАТ, московский говорочек. Из-за горизонтов, лесами сломанных, толпа надвигается мазанок. Цветисты бочка из-под крыш соломенных, окрашенные разно. Стихов навезите целый мешок, с таланта можете лопаться в ответ снисходительно цедят смешок уста украинца-хлопца. Пространства бегут, с хвоста нарастав, их жарит солнце-кухарка. И поезд уже бежит на Ростов, далеко за дымный Харьков. Поля на мильоны хлебных тонн как будто их гладят рубанки, а в хлебной охре серебряный Дон блестит позументом кубанки. Ревем паровозом до хрипоты, и вот началось кавказское то головы сахара высят хребты, тo в солнце пожарной каскою. Лечу ущельями, свист приглушив. Снегов и папах седины. Сжимая кинжалы, стоят ингуши, следят из седла осетины. Верх гор лед, низ жар пьет, и солнце льет йод. Тифлисцев узнаешь и метров за сто: гуляют часами жаркими, в моднейших шляпах, в ботинках носастых, этакими парижаками. По-своему всякий зубрит азы, аж цифры по-своему снятся им. У каждого третьего свой язык и собственная нация. Однажды, забросив в гостиницу хлам, забыл, где я ночую. Я адрес по-русски спросил у хохла, хохол отвечал: - Нэ чую. Когда ж переходят к научной теме, им рамки русского узки; с Тифлисской Казанская академия переписывается по-французски. И я Париж люблю сверх мер (красивы бульвары ночью!). Ну, мало ли что Бодлер, Маларме и эдакое прочее! Но нам ли, шагавшим в огне и воде годами борьбой прожженными, растить на смену себе бульвардье французистыми пижонами! Используй, кто был безъязык и гол, свободу Советской власти. Ищите свой корень и свой глагол, во тьму филологии влазьте. Смотрите на жизнь без очков и шор, глазами жадными цапайте все то, что у вашей земли хорошо и что хорошо на Западе. Но нету места злобы мазку, не мажьте красные души! Товарищи юноши, взгляд - на Москву, на русский вострите уши! Да будь я и негром преклонных годов и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин. Когда Октябрь орудийных бурь по улицам кровью лился, я знаю, в Москве решали судьбу и Киевов и Тифлисов. Москва для нас не державный аркан, ведущий земли за нами, Москва не как русскому мне дорога, а как огневое знамя! Три разных истока во мне речевых. Я не из кацапов-разинь. Я дедом казак, другим сечевик, а по рожденью грузин. Три разных капли в себе совмещав, беру я право вот это покрыть всесоюзных совмещан. И ваших и русопетов. 1927 ПО ГОРОДАМ СОЮЗА Россия - все: и коммуна, и волки, и давка столиц, и пустырьная ширь, стоводная удаль безудержной Волги, обдорская темь и сиянье Кашир. Лед за пристанью за ближней, оковала Волга рот, это красный, это Нижний, это зимний Новгород. По первой реке в российском сторечье скользим... цепенеем... зацапаны ветром... А за волжским доисторичьем кресты да тресты, да разные "центро". Сумятица торга кипит и клокочет, клочки разговоров и дымные клочья, а к ночи не бросится говор, не скрипнут полозья, столетняя зелень зигзагов Кремля, да под луной, разметавшей волосья, замерзающая земля. Огромная площадь; прорезав вкривь ее, неслышную поступь дикарских лап сквозь северную Скифию я направляю в местный ВАПП. За версты, за сотни, за тыщи, за массу за это время заедешь, мчась, а мы ползли и ползли к Арзамасу со скоростью верст четырнадцать в час. Напротив сели два мужичины: красные бороды, серые рожи. Презрительно буркнул торговый мужчина: - Сережи! Один из Сережей полез в карман, достал пироги, запахнул одежду и всю дорогу жевал корма, ленивые фразы цедя промежду. - Конешно... и к Петрову... и в Покров... за то и за это пожалте процент... а толку нет... не дорога, а кровь... с телегой тони, как ведро в колодце... На што мой конь - крепыш, аж и он сломал по яме ногу... Раз ты правительство, ты и должон чинить на всех дорогах мосты. Тогда на него второй из Сереж прищурил глаз, в морщины оправленный. - Налог-то ругашь, а пирог-то жрешь... И первый Сережа ответил: - Правильно! Получше двадцатого, что толковать, не голодаем, едим пироги. Мука, дай бог... хороша такова... Но што насчет лошажьей ноги... взыскали процент, а мост не пролежать... Баючит езда дребезжаньем звонким. Сквозь дрему все время про мост и про лошадь до станции с названьем "Зименки". На каждом доме советский вензель зовет, сияет, режет глаза. А под вензелями в старенькой Пензе старушьим шепотом дышит базар. Перед нэпачкой баба седа отторговывает копеек тридцать. - Купите платочек! У нас завсегда заказывала сама царица... Морозным днем отмелькала Самара, за ней начались азиаты. Верблюдина сено провозит, замаран, в упряжку лошажью взятый. Университет горделивость Казани, и стены его и доныне хранят любовнейшее воспоминание о великом своем гражданине. Далеко за годы мысль катя, за лекции университета, он думал про битвы и красный Октябрь, идя по лестнице этой. Смотрю в затихший и замерший зал: здесь каждые десять на сто его повадкой щурят глаза и так же, как он, скуласты. И смерти коснуться его не посметь, стоит у грядущего в смете! Внимают юноши строфам про смерть, а сердцем слышат: бессмертье. Вчерашний день убог и низмен, старья премного осталось, но сердце класса горит в коммунизме, и класса грудь не разбить о старость. 1927 МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ Я тру ежедневно взморщенный лоб в раздумье о нашей касте, и я не знаю: поэт поп, поп или мастер. Вокруг меня толпа малышей,едва вкусившие славы, а волос уже отрастили до шей и голос имеют гнусавый. И, образ подняв, выходят когда на толстожурнальный амвон, я, каюсь, во храме рвусь на скандал, и крикнуть хочется: - Вон!А вызовут в суд, убежденно гудя, скажу: - Товарищ судья! Как знамя, башку держу высоко, ни дух не дрожит, ни коленки, хоть я и слыхал про суровый закон от самого от Крыленки. Законы не знают переодевания, а без преувеличенности, хулиганство это озорные деяния, связанные с неуважением к личности. Я знаю любого закона лютей, что личность уважить надо, ведь масса это много людей, но масса баранов стадо. Не зря эту личность рожает класс, лелеет до нужного часа, и двинет, и в сердце вложит наказ: "Иди, твори, отличайся!" Идет и горит докрасна, добела... Да что городить околичность! Я, если бы личность у них была, влюбился б в ихнюю личность. Но где ж их лицо? Осмотрите в момент без плюсов, без минусов. Дыра! Принудительный ассортимент из глаз, ушей и носов! Я зубы на этом деле сжевал, я знаю, кому они копия. В их песнях поповская служба жива, они зарифмованный опиум. Для вас вопрос поэзии нов, но эти, видите, молятся. Задача их выделка дьяконов из лучших комсомольцев. Скрывает ученейший их богослов в туман вдохновения радугу слов, как чаши скрывают церковные. А я раскрываю мое ремесло, как радость, мастером кованную. И я, вскипя с позора с того, ругнулся и плюнул, уйдя. Но ругань моя не озорство, а долг, товарищ судья.Я сел, разбивши доводы глиняные. И вот объявляется приговор, так сказать, от самого Калинина, от самого товарища Рыкова. Судьей, расцветшим розой в саду, объявлено тоном парадным: - Маяковского по суду считать безусловно оправданным! 1927 ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ? Слух идет бессмысленен и гадок, трется в уши и сердце ежит. Говорят, что воли упадок у нашей у молодежи. Говорят, что иной братишка, заработавший орден, ныне про вкусноты забывший ротишко под витриной кривит в унынье. Что голодным вам на зависть окна лавок в бутылочном тыне, и едят нэпачи и завы в декабре арбузы и дыни. Слух идет о грозном сраме, что лишь радость развоскресенена, комсомольцы лейб-гусарами пьют да ноют под стих Есенина. И доносится до нас сквозь губы искривленную прорезь: "Революция не удалась... За что боролись?.." И свои 18 лет под наган подставят и нет, или горло впетлят в коски. И горюю я, как поэт, и ругаюсь, как Маяковский. Я тебе не стихи ору, рифмы в этих делах ни при чем; дай как другу пару рук положить на твое плечо. Знал и я, что значит "не есть", по бульварам валялся когда,понял я, что великая честь за слова свои голодать. Из-под локона, кепкой завитого, вскинь глаза, не грусти и не злись. Разве есть чему завидовать, если видишь вот эту слизь? Будто рыбы на берегу с прежним плаваньем трудно расстаться им. То царев горшок берегут, то обломанный шкаф с инкрустациями. Вы - владыки их душ и тела, с вашей воли встречают восход. Это очень плевое дело, если б революция захотела со счетов особых отделов эту мелочь списать в расход. Но, рядясь в любезность наносную, мы взамен забытой Чеки кормим дыней и ананасною, ихних жен одеваем в чулки. И они за все за это, что чулки, что плачено дорого, строят нам дома и клозеты и бойцов обучают торгу. Что ж, без этого и нельзя! Сменим их, гранит догрызя. Или наша воля обломалась о сегодняшнюю деловую малость? Нас дело должно пронизать насквозь, скуленье на мелочность высмей. Сейчас коммуне ценен гвоздь, как тезисы о коммунизме. Над пивом нашим юношам ли склонять свои мысли ракитовые? Нам пить в грядущем все соки земли, как чашу мир запрокидывая. 1927 ДАЕШЬ ИЗЯЧНУЮ ЖИЗНЬ Даже мерин сивый желает жизни изящной и красивой. Вертит игриво хвостом и гривой. Вертит всегда, но особо пылко если навстречу особа-кобылка. Еще грациозней, еще капризней стремится человечество к изящной жизни. У каждого класса свое понятье, особые обычаи, особое платье. Рабочей рукою старое выжми посыплются фраки, польются фижмы. Царь безмятежно в могилке спит... Сбит Милюков, Керенский сбит... Но в быту походкой рачьей пятятся многие к жизни фрачьей. Отверзаю поэтические уста, чтоб описать такого хлюста. Запонки и пуговицы и спереди и сзади. Теряются и отрываются раз десять на день. В моде в каждой так положено, что нельзя без пуговицы, а без головы можно. Чтоб было оправдание для стольких запонок, в крахмалы туловище сплошь заляпано. На голове прилизанные волоса, посредине пробрита лысая полоса. Ноги давит узкий хром. В день обмозолишься и станешь хром. На всех мизинцах аршинные ногти. Обломаются работу не трогайте! Для сморкания пальчики, для виду платочек. Торчит из карманчика кружевной уголочек. Толку не добьешься, что ни спроси одни "пардоны", одни "мерси". Чтоб не было ям на хилых грудях, ходит, в петлицу хризантемы вкрутя, Изящные улыбки настолько тонки, чтоб только виднелись золотые коронки. Косится на косицы стрельнуть за кем? и пошлость про ландыш на слюнявом языке. А в очереди венерической клиники читает усердно "Мощи" Калинникова. Таким образом день оттрудись, разденет фигуру, не мытую отродясь, Зевнет и спит, излюблен, испит. От хлама в комнате теснен, чем в каюте. И это называется; - Живем-с в уюте! Лозунг: - В ногах у старья не ползай! Готов ежедневно твердить раз сто: изящество это стопроцентная польза, удобство одежд и жилья простор. 1927 ВМЕСТО ОДЫ Мне б хотелось вас воспеть во вдохновенной оде, только ода что-то не выходит. Скольким идеалам смерть на кухне и под одеялом! Моя знакомая женщина как женщина, оглохшая от примусов пыхтения и ухания, баба советская, в загсе венчанная, самая передовая на общей кухне. Хранит она в складах лучших дат замужество с парнем среднего ростца; еще не партиец, но уже кандидат, самый красивый из местных письмоносцев. Баба сердитая, видно сразу, потому что сожитель ейный огромный синяк в дополнение к глазу приставил, придя из питейной. И шипит она, выгнав мужа вон: - Я ему покажу советский закон! Вымою только последнюю из посуд и прямо в милицию, прямо в суд...Домыла. Перед взятием последнего рубежа звонок по кухне рассыпался, дребезжа. Открыла. Расцвели миллионы почек, высохла по-весеннему слезная лужа... - Его почерк! Письмо от мужа.Письмо раскаленное не пишет, а пышет. "Вы моя душка, и ангел вы. Простите великодушно! Я буду тише воды и ниже травы". Рассиялся глаз, оплывший набок. Слово ласковое мастер дивных див. И опять за примусами баба, все поняв и все простив. А уже циркуля письмоносца за новой юбкой по улицам носятся; раскручивая язык витиеватой лентой, шепчет какой-то охаживаемой Вере: - Я за положительность и против инцидентов, которые вредят служебной карьере. Неделя покоя, но больше никак не прожить без мата и синяка. Неделя и снова счастья нету, задрались, едва в пивнушке побыли... Вот оно семейное "перпетуум мобиле". И вновь разговоры, и суд, и "треть" на много часов и недель, и нет решимости пересмотреть семейственную канитель. Я напыщенным словам всегдашний враг, и, не растекаясь одами к Восьмому марта, я хочу, чтоб кончилась такая помесь драк, пьянства, лжи, романтики и мата. 1927 ЛУЧШИЙ СТИХ Аудитория сыплет вопросы колючие, старается озадачить в записочном рвении. - Товарищ Маяковский, прочтите лучшее ваше стихотворение. Какому стиху отдать честь? Думаю, упершись в стол. Может быть, это им прочесть, а может, прочесть то? Пока перетряхиваю стихотворную старь и нем ждет зал, газеты "Северный рабочий" секретарь тихо мне сказал... И гаркнул я, сбившись с поэтического тона, громче иерихонских хайл: - Товарищи! Рабочими и войсками Кантона взят Шанхай! Как будто жесть в ладонях мнут, оваций сила росла и росла. Пять, десять, пятнадцать минут рукоплескал Ярославль. Казалось, буря версты крыла, в ответ на все чемберленьи ноты катилась в Китай, и стальные рыла отворачивали от Шанхая дредноуты. Не приравняю всю поэтическую слякоть, любую из лучших поэтических слав, не приравняю к простому газетному факту, если так ему рукоплещет Ярославль. О, есть ли привязанность большей силищи, чем солидарность, прессующая рабочий улей?! Рукоплещи, ярославец, маслобой и текстильщик, незнаемым и родным китайским кули! 1927 "ЛЕНИН С НАМИ!" Бывают события: случатся раз, из сердца высекут фразу. И годы не выдумать лучших фраз, чем сказанная сразу. Таков и в Питер ленинский въезд на башне броневика. С тех пор слова и восторг мой не ест ни день, ни год, ни века. Все так же вскипают от этой даты души фабрик и хат. И я привожу вам просто цитаты из сердца и из стиха. Февральское пламя померкло быстро, в речах утопили радость февральскую, Десять министров-капиталистов уже на буржуев смотрят с ласкою. Купался Керенский в своей победе, задав революции адвокатский тон. Но вот пошло по заводу: - Едет! Едет! |