КККК. Леви-Владимир.-Наемный-бог-royallib.ru. Серьезная, без шуток не обойтись
 Скачать 1.29 Mb.
|
|
— Случались ли в вашей гипнотической практике неожиданные неудачи, курьезы? — О да, особенно поначалу. Но они меня не слишком смущали. Наоборот, смущали неожиданные удачи. Никогда не забуду случай, когда, казалось, безнадежное положение было спасено ролью Не-Самого-Себя, из которой не успел выйти… В одном из московских вузов я должен был выступить перед большой аудиторией в роли Лектора-Психотерапевта. Хотел рассказать кое-что о внушении, о гипнозе, о самогипнозе, об аутотренинге… Но я был еще малоопытен, рвался в воду, не зная броду, плохо знал уголовный кодекс и именно по этим причинам решился сопроводить лекцию демонстрацией гипнотического сеанса, то есть выступить в роли Гипнотизера. Действительно, что за лекция без иллюстрации?.. К тому моменту я имел только опыт гипноза индивидуального, а массовые сеансы видел лишь в исполнении Васи Банщикова да читал о них кое-что в книгах. По одной из техник начинают, прочел я, с решительного предложения всем присутствующим поднять руки вверх и скрестить пальцы. Далее следует уверенно объявить, что скрещенные пальцы, пока идет счет, допустим, до двадцати, будут сжиматься все крепче, одеревенеют, потом сожмутся так сильно, что разжать невозможно… Нужно и самому железно в это поверить, а после счета с ехидным торжеством предложить разжать пальцы и опустить руки… ("Пытайтесь!.. Пытайтесь…") Некоторым удастся, а некоторым — не удастся. Так и останутся с поднятыми руками. Эти-то и есть самые внушаемые, с ними можно поладить… Ну что же, решил я, так и поступим, по этой технике. Дома порепетировал: громко считая, придавал голосу деревянное звучание… Но я совершенно упустил из виду самое главное: к сеансу нужно готовить и аудиторию. Объявить, скажем, заранее победной афишей, что известный гипнотизер, телепат, экстрасенс, факир, йог, феномен, любимец Тагора, Владиндранат Левикананда будет превращать студентов в королей и богов, а преподавателей в лошадей и змей. Дать объявление хотя бы по радиосети… Говоря иначе: подготовить зал к принятию роли Гипнотизируемого, а себя соответственно ввести в поле ролевых ожиданий в качестве Гипнотизера. Гипнотизировать я уже давно умел, а вот в ролевой психологии все еще ни шиша не смыслил. И когда со сцены вдруг объявил, что сейчас буду гипнотизировать, в зале начался шум, недоверчивый смех. "Бороду сперва отрасти!" — громко крикнул кто-то с заднего ряда. Я растерялся и рассердился. "Сейчас вы уснете так крепко, как никогда, — пообещал я. — Если хотите выспаться, прошу тишины". Часть зала насторожилась. Другие продолжали бубнить, ржать, хихикать, двигать стульями. Кто-то издал до крайности неприличный звук, его поддержали. Сердце билось так, что казалось, его слышит тот, с заднего ряда… …И вот кто-то из чего-то, что было когда-то мной, скрипучим голосом приказывает всем присутствующим поднять руки вверх и скрестить пальцы. Все повинуются. Над залом лес поднятых рук. Гробовая тишина. — Пять… Пальцы сжимаются… Девять… Сжимаются все сильнее… Вы не можете их разнять… Четырнадцать… Восемнадцать… Пальцы сжались… Как клещи! Никакая сила теперь не разожмет их!.. Двадцать! А ну-ка… Попробуйте разжать пальцы! Пытайтесь, пытайтесь… …О ужас! Вся аудитория, как один, разжимает пальцы и опускает руки. Все разом!.. Ничего не получилось. Ни одного внушаемого! Полный кошмар… Провал… Секунды две или три (мне они показались вечностью) я стоял на сцене почти без сознания. Как мне потом сказал один недозагипнотизированный из первого ряда, — стоял с побелевшим лицом и выпученными глазами, из которых струилась гипнотическая энергия. На лбу холодный пот. Но в чем дело… Почему никто не смеется?.. По- прежнему гробовая тишина. Господи, что же дальше-то?.. Что я натворил?.. Вдруг замечаю: в первом ряду — двое парней с какими-то остекленевшими глазами…. Чуть подальше — девушка, странно покачивающаяся… И тут меня осенило — болван! Они ничего не поняли! Они же не знают, как должен проходить сеанс! С пальцами не удалось, но они думают, что так надо! Они уже!.. Да, уже многие в трансе… Продолжай же, несчастный!.. Судорожно сглотнув слюну, я исчез, а Владиндранат нудно досчитал до пятидесяти и к моменту окончания счета усыпил больше половины зала. Успех. Триумф. Хороша была одна третьекурсница, Английская Королева, ловившая блох совместно с бородатым Голубым Догом, оставившим в зале свои очки. Проснувшись, симпатяга попросил у маэстро прощения. Оказывается, это он гавкнул с заднего ряда насчет бороды. Он клялся, что такое с ним случилось впервые, что он больше не будет… Я тоже тогда сгоряча поклялся себе, что больше не буду гипнотизировать, брошу к чертовой матери. Но выполнить клятву не довелось, а насчет бороды учел… В психиатрической глуши я разохотил ум и руку, проник в секрет ушной лапши и бзикологию — науку о заблуждениях души - ввел в обиход широкой массы. "Живи не отходя от кассы", советовал приятель мой. Я кассу приволок домой. Не тем я стал, кем был в начале, когда народ кричал "атас": свои магические чары держу как бомбу про запас - жлобьё и так меня боится: взгляну — у них в глазах двоится… Да, Друг мой, я теперь мастак прицельных мозговых атак - я жив, я получил отсрочку… И вновь ко мне приходит тот, кто хочет сбросить оболочку с души, но не умеет… Вот, почти дотронулся до сути, а СМЫСЛ опять не объяснить. Любое слово только жгутик, а не связующая нить - живая Тайна ускользает, и вновь молчание терзает, и я учусь его хранить и ждать, пока не грянут сроки… Друг одинокий одиноких, я добровольно обречен быть участковейшим врачом болящих душ… О, сколько бледных фантазеров меня о власти умоляет. Какая тьма гипнотизеров из телевизоров стреляет по яйцам, маткам и мозгам чувствительных господ и дам, какое бешенство на рынке, где и картинки, и дубинки, и слон, и тигр, и мотылек в виду имеют кошелек. Я здесь дежурю неотлучно, мой Друг, и это очень скучно, но в пику злому естеству с нездешней легкостью живу и в нашем ведомстве хреновом учусь свободным быть и новым. Вхожу спросонья в кабинет, как солнце в общество планет, взирая ласково и строго… — Вы первый заместитель Бога, — заметил Игрек, новый русский, — как переносите нагрузки?.. — Да так… — Наверно, жить вам сложно, нужна большая сила воли, чтобы не екнуться… А можно гипнозиком — от алкоголя?.. — Смотря кого… И суть какая… Как вникнуть… Было бы желанье… — Ага… (Решил, что я вникаю в его карманов содержанье.) — Вам проведу сеанс как брату, на всю катушку, без подвоха, за символическую плату, но при развязе будет плохо, предупреждаю… А?.. Согласны? — Э-э… Я подумаю… Нельзя ли найти подход не столь опасный? Вы сами так же завязали?.. — Я — по-другому. Алкоголик бывает разный — нужно просто найти свой жанр. Мой жребий горек: я жертва личностного роста и свой це два аш пять о аш задвинул на седьмой этаж:… Поверил: не туфта. Проникся. Я вырубил его. Он спал, разинув рот, как бегемот, но не храпел. Сияла фикса. В конце сеанса будто стригся и пел… Сухой — девятый год. Спасен. Алкаш был густопсовый. А я в компании веселой, как прежде, радостно грущу, одну-другую пропущу, и за дела… Треть своего врачебного стажа я там отслужил. Ностальгирую: сумасшедший дом - самое спокойное место на земле после кладбища. Не шучу нисколько. В заведении сем любая неожиданность ожидаема, это и успокаивает, живешь будто в море… А какие здесь интересные люди, бог мой, где еще таких встретишь? Кто-то (может, и я) сказал, что психоз — это сквозняк в коридоре меж адом и раем, дует то туда, то сюда… Глава 3. Полет над гнездом старушки Экскурсия в непрошедшее прошлое К стапятидесятилетию со дня рождения гениального психиатра, исследователя и гуманиста Сергея Сергеевича Корсакова Богиня Афина покарала Аякса за непочтительность, лишив его разума. В ярости кидался герой на стада баранов, воображая, что перед ним враги. Потом, очнувшись, настолько был угнетен происшедшим, что покончил с собой, бросившись на собственный меч… Человечество помнит о психических заболеваниях с тех пор, как помнит себя. Первые воспоминания относятся к царствующим особам. Вот вавилонский Навуходоносор, грозный завоеватель, бич древних израильтян, типичнейший шизофреник. Лишившись разума, вообразил себя жвачным животным: "скитался как вол, опустив голову, по пастбищам; одичал, весь оброс и питался травой". Вот повелитель самих израильтян, громила и красавец Саул. Некий злой дух (возможно, разновидность эпилепсии) повергал его в страшную тоску и припадки беспамятства и безумного гнева. Швырял копье в кого попадя… Помогала лишь музыка — игра на кифаре с пением ("Я говорю тебе: я слёз хочу, певец. Иль разорвется грудь от муки…") — а пел и играл ему в бытность пастухом царь будущий, скинувший его вскоре с трона — псалмопевец Давид, предок Иисуса Христа. Музиатры эти неоднозначный народ… Скажи мне, что ты пьешь, а я скажу тебе, куда у тебя крыша уедет. Царь спартанцев, звероподобный гигант Клеомен, после утомительного путешествия через горные перевалы вдруг помешался, начал вопить, что кругом враги, что боги погибли, что спасет родину только он, если съест печень своего брата… Его посадили в колодки. Спартанцы считали, что заболел он от пьянства. Попытки естественнонаучного объяснения умопомешательства начались с тех же древних времен, когда причины его приписывались влияниям сверхъестественным — разным богам и духам, ангелам и чертям. Отец медицины Гиппократ, не отрицая влияния духов, склонялся к мнению, что главное все же — состав тела и его перемены, происходящие от питания и питья, а также от настроений, создаваемых житейскими событиями и врожденными склонностями. В одной из своих записок Гиппократ определил самый существенный признак психического расстройства: это то состояние, при котором очевидность на человека не действует, никакие здравые доводы не имеют силы. А полумифический дедушка Эскулап утверждал, что для состояния духа, помимо благоволения богов, важно, чем человек дышит и на чем спит. Важно так же, с кем спит, с кем ест и проводит досуг. Осторожнее с Благотворительностью Первая в мире больница с отделением для душевнобольных была открыта арабами в Каире в середине девятого века. Благочестивый эмир каждую субботу ездил туда навещать пациентов, кормил их с руки, как зверюшек. Ни одно доброе дело безнаказанным не остается: некий больной, с виду тихий, попросил эмира подарить ему самое большое яблоко из своего сада. Эмир принес громадное яблоко величиной с человеческую голову. Больной взял яблоко и изо всех сил запустил им в голову своего покровителя. Тяжкое сотрясение мозга. Больше эмир к пациентам не ездил. Психотропные розги. Палочка-выручалочка В Европе первые заведения для поврежденных духом стали появляться с одиннадцатого века. Одним из древнейших был приют для горюющих в итальянском городе Салерно. Сюда собирались из разных мест люди вменяемые, но мучимые невыносимой тоской, — те, кто не мог забыть умерших близких. Помогали им музыкой, песнопениями и молитвами, а также коронным лечебным блюдом — свиным сердцем, нафаршированным целебными травами. Средства иного рода использовались для воздействия на менее управляемых. Века с четырнадцатого по восемнадцатый чем только не лечили психотиков: помещение в темницу с голодными крысами, принудительное стояние по нескольку дней подряд, принудительная бессонница, кожаные маски с шипами, намордники, пропитанные солью, смолой и перцем; круговые качели и специальные вращательные машины по типу вестибулотренажеров для космонавтов — вращение в них люди здоровые выдерживали около двух минут, а психбольные — до десяти и более. Сбрасывали с большой высоты в холодную воду, лили с такой же высоты воду на голову, по пятьдесят ведер сразу, давали огромные дозы рвотных и слабительных, окунали в кипяток, в нечистоты, в собственную мочу… Не было границ полету фантазии и в изобретении разного рода смирительных рубашек, камзолов, жилетов, смирительной обуви, смирительных кроватей, смирительных кальсон, смирительных стульев… Ну и конечно, особо разгуливались садистические благодетели (они всегда и повсюду находят себе социальные ниши и общественно санкционируемых жертв) по части усовершенствования пыточно-ударных орудий. Палка для умалишенного, требовал высокопоставленный попечитель дурдома на юге Франции, должна быть с утолщенным зазубренным наконечником, чтобы каждый удар поддевал кусок кожи — так быстрее наступит долгожданное исцеление. Плетка — не какая-нибудь, а с большим числом острых железных бляшек. Розги — гибкие и свистящие, хорошо вымоченные. "Палка заставляет помешанных снова почувствовать связь с внешним миром, — писал известный немецкий мыслитель и эссеист Георг Курт Лихтенберг, считающийся и по сей день либералом и гуманистом, — или, по крайности, отключает от него так основательно, чтобы и мир, и умалишенный смогли отдохнуть друг от друга…" Палочка-вырубалочка. Роль таковой всего через век-другой будут исполнять электрошоки, инсулин-шоки и химия — нейролептики и транквилизаторы. Ее обугленная тушка наводит на прохожих страха Особо ревностно заботилась о душевнобольных церковь. Католики и протестанты соревновались в гуманности. "Все умалишенные повреждены в рассудке чертом, — заявлял Мартин Лютер. — Если же врачи приписывают такого рода болезни причинам естественным, то это потому, что они не понимают, до какой степени всемогущ и коварен черт. Всех этих помешанных, не разбираясь с ними попусту, необходимо без промедления казнить страшной смертью; я сам бы, собственными руками, охотно сжигал их на кострах…" Это и делалось в массовых масштабах во времена инквизиции. Как и до того, и потом, в других местах, во времена сущностно сходные, в сталинские, например, — психбольные активничали сразу с обеих сторон: и в качестве доносчиков-обвинителей, и в качестве жертв, и невольных, и добровольных. Одна старушка в Германии покаялась в том, что, будучи ведьмой, наслала на своих мирных сограждан 1565 ураганов, 128 раз преднамеренно производила морозы, губившие урожаи, и в немеренном количестве — порчу на детей и скотину. С большим аппетитом сограждане сожгли бабульку живьем; долго она дымилась на медленном огне, не переставая признаваться все в новых злодействах. Очень многие в те времена объявляли, и не только под пытками, что находятся в деловых или половых отношениях с бесами, демонами, чертями или даже с самим дьяволом, сатаной. Казнили за это не всех — некоторых просто сажали в тюрьму или отпускали, взяв подписку о прекращении отношений. Монтень, современник инквизиции, писал о ведьмах и колдунах: "Эти люди представляются мне скорее сумасшедшими, чем виновными в чем- нибудь. Но до чего высоко нужно ставить собственное мнение, чтобы решиться сжечь человека живьем…" Психотропный театр В эпоху позднего Возрождения у лекарей взыграло воображение. В моду вошли врачебные инсценировки, психиатрические спектакли. Силами нанятых за недорогую плату актеров разыгрывались написанные к случаю лечебные пьесы — комедии, трагедии, мелодрамы, где фигурировали ангелы, привидения, черти, судьи, палачи, эшафоты, дикие звери и прочие, обычные в те времена, персонажи и атрибуты бреда больных. Спектакли должны были убеждать пациентов, сидевших перед сценой в кандалах или смирительных рубашках, в ложности их убеждений, в нелепости бреда. Результат получался, как правило, противоположный и более того: театральное действо оказывалось подчас настолько увлекательным, что с ума сходили и многие врачи, актеры и надзиратели. Доктор-освободитель Первый прорыв к далекому будущему, к еще и доныне несуществующей гуманной психиатрии был совершен в восемнадцатом веке во Франции. Пинель, грузный рыжебородый человек с глазами усталой собаки, всю жизнь проработал главным врачом в предместье Парижа Бисетре, в огромной тюрьме, где вперемешку с преступниками, бродягами и проститутками жили в заточении многие душевнобольные. Первое, что Пинелю с превеликим трудом удалось для них сделать, — создать отделение, где люди больные были отъединены от злодеев и шлюх и могли получать пищу и уход без ограблений, избиений и издевательств. Увидев, с какой благодарностью многие из пациентов восприняли это нововведение, как сразу многим из них стало лучше, Пинель решил пойти дальше: снять с них цепи и кандалы, а тем, кто находится во вменяемом состоянии, разрешать выходить из отделения в город или совсем покинуть тюрьму. О своих намерениях Пинель объявил руководителям города. Один из них, организатор революционных трибуналов Кутон, собственною персоной явился в Бисетр. После посещения психиатрического отделения Кутон сказал Пинелю: "Сам ты, видно, помешанный, если собираешься спустить с них цепи. Ты и будешь первой жертвой своего сумасшествия, помяни мое слово". Пинеля это не остановило. Первый больной, освобожденный от кандалов, воскликнул, увидев солнце: "Как хорошо! Как давно я не видел его!.." Это был английский офицер, просидевший на цепи сорок лет и забывший свое имя. Второй — писатель, до такой степени одичавший, что при освобождении отбивался от Пинеля и его помощников, — через несколько недель был отпущен домой здоровым. Третий — силач огромного роста по кличке Кувалда, бывший кузнец, проведший в Бисетре десяток лет, вскоре был сделан служителем в отделении и впоследствии спас Пинелю жизнь, когда на улице возбужденная, злобная толпа дикой черни окружила знаменитого доктора с криками: "На фонарь его!" Никакого преступления ему не вменялось, просто Пинель был белой вороной, был слишком добр, революционный народ этого не прощает. Кутон оказался навыворот прав, и если бы не Кувалда… "И ныне я, холоп твой, в уме исцелился" "Палату номер шесть" весь прошедший век справедливо считали символом русской жизни. Она и сейчас им остается, только неимоверно возрос масштаб. Психиатрия у нас развивалась как всюду, но не совсем… К психбольным в России по народной традиции относились мягче и терпимее, чем на Западе: на кострах не жгли, чтили блаженных юродивых, видели в них одержимых не сатаною, а Богом; буйненьких отправляли в монастыри, где лечили молитвами, постом и трудом. Сохранилось письмо одного больного царю Алексею Михайловичу, тишайшему папе Петра Великого: "Царю-государю… бьет челом холоп твой, кашинец Якутка Федоров. В прошлом, государь, я, холоп твой, в уме порушился, и велено меня отдать в Клобуковский монастырь… И ныне я, холоп твой, сидя под началом, в уме исцелился. Вели меня, государь, испод начала освободить…" Первая русская психушка была запроектирована указом Петра Третьего: "Безумных не в монастыри определять, а построить на то нарочитый дом". Где был построен первый такой нарочитый дом и кто в нем начальствовал, мне пока выяснить не удалось. Начальство у нас — это другой народ, другая его ипостась. В дурдомах наших обстановка была и остается как в лучших домах Европы: тюряжной, да и похлеще. Смирительные рубашки, веревки, цепи и кандалы — все это было совсем недавно, как и надзиратели типа чеховского Никиты, которых и я застал в бытность врачом буйного отделения больницы имени Кащенко. Новыми поколениями и сейчас работают, и не только там. И смирительные подштанники я увидать успел — экспонаты еще свеженькие и пригодные к употреблению. Система безопасности везде в мире работает на основе избыточной перестраховки — отвратительной, унизительной, идиотической, но ничего взамен пока нет. Как из-за вероятности прохода в самолет одного террориста многие миллионы пассажиров подвергают мерзкой процедуре тотального обыска — так и из-за вероятности разрушительного возбуждения у одного пациента понапрасну держат взаперти многие тысячи, с колоссальным вредом для души и для тела. Исключения из гнусного правила редки. Почерк жизни: Сергей Корсаков Вот одно из них, мною изученное в наивозможном приближении. Сергей Сергеевич Корсаков, русский и мировой психиатр номер один по значению — Психиатр от Бога, величайший из величайших. Создатель и воплотитель Системы Нестеснения и Открытых Дверей и Системы Морального Влияния — двух столпов гуманистической психиатрии — психиатрии психологичной. Если вы москвич или будете часом в Москве — найдите эту улочку: Россолимо, дом № 11. зайдите во двор… Там, за воротами, в дальней глубине длинного подъездного двора вас встретит Сергей Сергеевич. И не только о большелобом бородатом бюсте на постаменте с цветочной клумбой — не только… У Корсакова и в самом деле была такая скульптурная, дивная, патриархально-величественная голова, и бюст сам по себе хорош, на нем четырехлапое добавление к имени: УЧЕНЫЙ. МЫСЛИТЕЛЬ. ПСИХИАТР. ГУМАНИСТ — все правильно и далеко, далеко не полно… Как определить того, кто одним молчаливым взглядом мог успокоить самого буйного психотика, одной краткой беседой снять безумную тоску, душевную боль?.. Того единственного, при ком в сумасшедшем доме двери и окна оставались круглые сутки открытыми, и никто не убегал, не буянил, ничего скверного не случалось?.. Того, кто в своем лице сделал психиатрию психологичной, а психологию психотерапевтичной?.. Этого и поныне еще нет нигде в мире как действующей системы — видно, не тиражируемо. Душа этого гения человечности в тонкой физической ощутимости витает в подвижном пульсирующем пространстве, образуемом открыванием двери его клиники — подчеркиваю: его, Корсакова, а не имени. Дверь, важно заметить, входная и выходная, выход там же, где вход, что характерно для положений, кажущихся безвыходными. В саму клинику психиатрии Московской Медицинской академии (в мое студенческое и аспирантское время — 1-го мединститута, а в корсаковское, оно же чеховское и толстовское — Московского университета) я вас, понятно, не приглашаю, хотя, если бы меня лично спросили, куда бы ты предпочел поместиться в случае катаклизменного съезда крыши или просто так, маленько отдохнуть от себя, я бы не раздумывая назвал это место. Не потому, что как-то особенно тут хорошо лечат или лучше относятся к пациентам, чем в прочих подобных заведениях, — если это и так, то ныне, увы, только на малую долю, и все, как и всюду, зависит от того, к какому конкретно доктору и какой смене сестринской попадешь. И не потому, что стены здесь еще той, старинной кирпичной кладки благородно-утемненного цвета; не потому — хотя это очень важно — что смотрят на все стороны крупные красивые окна итальянского типа, а над просторными кроватями пациентов — высокие потолки с угловыми закруглениями и бордюрной лепниной. Не потому даже, что есть у клиники свой прекрасный сад, отъединенный от городского снованья и шума, а на втором этаже — библиотека с остатками старых книг на множестве языков и аудитория с превосходным древним роялем, за коим провел я немало импровизационных часов долгими дежурственными вечерами… А потому, что Он живет здесь и ныне, прямо сейчас. Настоящий хозяин, отец дела. Доказать это, конечно, нельзя. Только догадываться и чувствовать: есть надпространственная и сквозьвременная связь личности и ее обиталища, дома и духа. Тем более если дух обладал мощнейшей нравственно-творческой энергией и вовсю ее развивал, вкладывал себя целиком в каждое прожитое мгновение. Дом хранит и воспроизводит эти плодоносные импульсы даже и в ту пору, когда давно заселен чужеродьем, разворован, загажен… * * * Что такое 150 лет на историческом циферблате? — Какие-нибудь полторы минутки. Люди, жившие хронологически дольше этого срока, есть и на моей памяти. Корсакову на вселенский взлет могучего мозга было отпущено всего 46, на год меньше другого его гениального соотечественника, современника и почти ровесника Владимира Соловьева, ушедшего в том же 1900-м. Племя духовных богатырей населяло в то время культуру российскую ("Богатыри — не вы"…), целые выводки их гнездились нередко буквально на одном пятачке. Соседом корсаковской обители был Лев Толстой, чья графская московская усадьба на улице, носящей сейчас его имя, располагалась вплотную к саду психиатрической клиники, с общим забором из вот этого самого благородного кирпича, он там и ныне… Случалось, на забор этот, не очень высокий, взбирались толстовские детишки, числом немалые, а с другой стороны подходили больные, происходило общение. Сумасшедшие — самые интересные собеседники, это знают и взрослые, а уж дети подавно. Сам граф хаживал в гости в клинику, беседовал с Корсаковым и пациентами, посещал концерты, устраивавшиеся в аудитории для больных и врачей, присутствовал на лечебных сеансах гипноза. После наблюдения одного из сеансов записал в дневнике, что гипнотическое состояние у взрослого — как раз то, в котором обычно, нормально пребывает ребенок: полное, безграничное доверие к жизни и другому человеку, совершенная, абсолютная вера… А доктору Корсакову, заметил Толстой, его пациенты так верят и без гипноза, потому что особо хороший он человек, умеет всецело проникнуться душой своего собеседника и вселить в нее мир и покой, даже если тот пребывает в бреду и болезненно возбужден… Эта же клиника навела Льва Николаевича на определение сущности всякой психолечебницы: "место, где больные общераспространенными видами сумасшествия держат больных с более редкими формами". Малый дурдом в большом — вот так припечатал, — но и себя самого из числа «общераспространенных» не исключил… О Корсакове знают что-то и помнят очень немногие. Это закономерно и несправедливо. Две дополнительные причины, кроме исторически и психологически общепонятной — неблагодарность потомства, — еще вот какие. Первая: психиатрия — один из отрицательных заповедников человечества, тема-табу. Область жизни, огромная по значению, но закрытая. В каждом роду кто-нибудь, а то и несколько человек или даже все, проявленно или скрыто отклоняются от социально-психической нормы. В каждой семье алкаш или шизофреник, невротик или психопат, дебил или гений… Но, наподобие смерти, эта реальность всеми правдами и неправдами вытесняется из общественного сознания, из области хотя бы относительного здравомыслия. Нет, не то чтоб запрет (хотя попробовал бы кто-нибудь в сталинские времена отнести слово «паранойя» к чему-нибудь хоть отдаленно намекающему на политику и идеологию!) — нет, даже наоборот — непрестанный источник «жареного» для искусства, сенсаций и скандалов для желтой журналистики, но… Смотрите выше определение психушки Толстым. Вторая: сам Корсаков, при всей своей наружной живописности и вездесущной деятельности, был человеком феноменально скромным, совершенно не показушным. Целомудренный аскет, бессеребреник. Жизнь простая, прямая, стремительная, как стрела. Все, что делал доброго, а это было огромно, делать старался не называя себя, скрываясь от публичности. И хотя все равно попал в знаменитости, даже и жизнь-на-виду сумел отмагнитить от «я», от самости — стал лишь тихой, безгласной тенью своих звучных дел. В послежизнии люди такого склада живут малозаметно, почти неуследимо, зато вечно. Сравнимая фигура — святой доктор Гааз, чья просьба СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРО написана на скромном надгробии, где всегда есть живые цветы… * * * В недавней еще, кажется, студенческой юности впервые подошел я к корсаковской клинике с группой сокурсников. Болтовня, молодая возня, смешки-шуточки… У подъезда что-то заставило нас притихнуть. С каменного постамента смотрел Человек. Прямо сквозь нас… Случись художник или искусствовед — заметил бы, может быть, что скульптура так себе: о том, что это изображен мыслитель, догадаться слишком легко. Но мы почувствовали другое, чему камень служил лишь точкой опоры… И в голову не могло прийти, что несколько лет спустя мне предстоит коснуться его книг, бумаг, личных вещей, ночевать на диванчике, на котором он спал… После трех лет службы в Кащенке я поступил в аспирантуру кафедры психиатрии 1-го мединститута. Заведовал кафедрой упомянутый Вася Банщиков. Он и допустил меня в святая святых… Да, циничный, жуликоватый, развратный Васюта Банщиков религиозно чтил Корсакова, душу проняло… Когда о Корсакове говорил, что-то в нем вспыхивало… Года полтора я проработал в корсаковском кабинете. Читал написанные рукою Сергея Сергеевича истории болезней, рукописи научных трудов, учебников, писем… Строчки, продолжающие двигаться и дышать, с запинками, как в естественной речи… Сердце живое прогревало все это, теперь называемое бескровным словом "архив", — и тепло сохранилось. Свободный, упругий ритм почерка вызывал физическое удовольствие: свежий, будто только что из-под пальцев… Корсакова называли русским Пинелем — да, сравнить вполне можно. Но был он еще и великим ученым. Потрясающее открытие в области патологии памяти — всему врачебному миру известный корсаковский синдром. Концепция направляющей силы ума, далеко опередившая свое время, и многое-многое другое…. Дальше всех видел — был ближе всех к человеку. Был великим организатором: создал первое в России Психологическое общество, Общество невропатологов и психиатров, журнал невропатологии и психиатрии. Был председателем правления Общества русских врачей — во главе всей тогдашней медицинской общественности. Плюс к тому — деятельность, граничившая с политической, на левом фланге университетской профессуры — против сановного мракобесия. Писал протесты, помогал опальным профессорам. А еще был Сергей Сергеевич студенческим божеством. Был председателем Общества вспомоществования нуждающимся студентам. Помнил в лицо всех, к нему обращавшихся — а обращаться не уставали, зная, что в беде не оставит, выхлопочет, поможет. Там, в архиве, и сейчас лежат груды просьб за того-то и того-то, написанные его рукой. Расчеты, записки, распоряжения о выдаче ссуд… Первый взлет Психиатрии ЛЮБВИ В то время еще не было нейролептиков, не было транквилизаторов и антидепрессантов — никакой химии, кроме старушки валерьянки и ей подобных снадобий. А ведь в клинику поступали самые тяжелые, уличные психбольные, возбужденные и агрессивные, депрессивные, суицидальные, шизофреники, эпилептики — шла потоком непрофильтрованная психиатрия. И вот, во вполне натуральном доме для умалишенных, где каждую секунду может случиться все что угодно, рождается и успешно действует Система Нестеснения и Открытых Дверей. Нам, почти уже не знакомым с откровенной, не замазанной химией психиатрической реальностью (но еще хорошо знакомым с замками), такое кажется сказкой. При Корсакове число побегов, попыток самоубийства и прочих чрезвычайных происшествий в клинике сошло к минимуму, который не достигался ни ранее, ни в последующие времена. Никаких привязываний, никаких замков. Пациенты свободно входили и выходили. Персонала было меньше, чем сейчас. Никакой особой страховки — только внимательность… Вовлечение в деятельность и общение. Одоление страшнейших врагов души — скуки и одиночества. Игры, концерты, всевозможные затеи и праздники в стиле непринужденной домашности… В научных писаниях Корсаков обозначал это сухо: "Система морального влияния". Ни до, ни после него не было психиатра, который бы проводил столько времени со своими больными. Дневал и ночевал в клинике, жил в ней без выходных. Кабинетных приемов почти не вел — беседовал с пациентами где попало, то усаживаясь на койку, то где-нибудь в уголке за шахматами, в домашней одежде. Как о чудесах рассказывали, что стоило ему только подойти и глянуть, чтобы самый возбужденный больной успокоился. Это был не гипноз, нет. Это была любовь, не объявляющая себя. Такая любовь влиятельна. Лики духовности история писала со многих. Можно было бы и с него одного. Я собрал корсаковские портреты. Их мало: всего два рисованных, слабых, да несколько фотографий… Среднего роста, большеголовый и грузный. Припадающая походка, с частыми остановками из-за одышки. (Порок сердца, в последние годы отечность.) Оживленная, но не резкая мимика, преимущественно вокруг глаз; отсутствие смеха и внезапность улыбки. Плавные движения рук. Глуховатый высокий голос. Застенчивый и целомудренный, легко заливался краской, которую не могли скрыть ни поэтическая шевелюра, ни академическая борода. Из тяжело располневшего сорокалетнего мужчины смотрит жаждущий служения инок. Озаренный лоб с несравненной чистотой линий. Прозрачная сталь взгляда, просвечивающего насквозь. Под взглядом этим невозможно скрыть от себя ничего… Психиатрия как знак общественной шизофрении Что сказал бы великий сосед Корсакова, побывав в нынешних наших психушках, каких пруд пруди, где возбужденных больных по старинке привязывают, придушивают и колотят; где психиатры и с самыми тихими и интеллигентными пациентами, за редкими исключениями, не разговаривают, а только «опрашивают», ставят диагнозы, оглушают таблетками, пришибают шоками?.. Как такое возможно в век, когда уже и с компьютерами люди научились разговаривать по-человечески?.. Понимание душевных страданий и необычных переживаний лишь как «отклонения» и ничего сверх того — есть знак тяжкой духовной болезни общества: невменяемой ограниченности, присвоившей себе звание нормы. В отличие от стоматологов и хирургов, осуществляющих свое ремесло в рамках установленной предсказуемости результатов, психиатры узаконенно ловят рыбку в мутной воде. Диагнозы — "шизофрения", "невроз" и прочая — только разные способы обзывания, бирочки, загораживающие от заинтригованной публики, словно мантия фокусника, простое, как мычание, непонимание. Профессиональные обыватели, наделенные экспертными полномочиями, привыкают врать не только пациентам и их родным, но и себе. Если есть среди нас люди добросовестные и искусные, действительно помогающие — то потому лишь, что не оставляет Добро без попечителей своих ни одного уголка на земле, и работают приставники его как в правительстве, так и в тюрьмах, церквах и общественных туалетах. Да, имеется довольно обширный разряд случаев, когда нет пока что иного способа спасти человека от самого себя или спастись от него, кроме как поместить в дурдом и заколоть химией до посинения. Да, бывает иногда, что на химии крыша, съехавшая набекрень, перемещается на другой бекрень, в так называемую ремиссию. Да, случается и так, словами Толстого, что, несмотря на лечение, больной выздоравливает. Настоящей психиатрии еще нет в нашем большом дурдоме; она только посверкивает как обещание то в лице какого-нибудь духовно одаренного человека, то в хорошем театре или кино, то в хорошей музыке и поэзии… Бедный Доктор! Устал притворяться! Я вступаю охотно в игру, помогаю вам — рад стараться — зарабатывать на икру. Вот опять психотворное средство возбуждает химический смех… Вы привыкли насиловать детство. Вас привыкла насиловать смерть. Как вы лжете и ржете довольно, как козлите в присутствии дам… Доктор, Доктор! Мне больно! — мне больно, только я эту боль не отдам. Я ваш верный больной, Шизофреник божьей милостью, ну, а вы - Страж: Здоровья, блюститель Ступенек, надзиратель моей головы и ума моего парикмахер. Я ломаюсь под вашим клише, но могу отослать вас и на х… что и делаю, только в душе. Затеваю то жмурки, то прятки, то свой пенис пасу на лугу, и бредочки мои, как лошадки, спотыкаются на бегу… (Вольный перевод улыбки одного пациента.) Часть тела из четырех букв (рассказ того же пациента) Поместил объявление: ОТДАЮ ЖИЗНЬ БЕСПЛАТНО кому угодно, любым заезжим гостям. Условия: 1) не выводить пятна, 2) брать всю, а не по частям. Телефон, адрес, имя. И что ж?.. Телефон молчит. В дверь никто не звонит, не стучит. Так все тихо кругом, такая стоит благодать, что и имя свое начал я забывать… В мозгу догадка шевелилась — злая, пустая, как кремлевская казна: никто на свете никого не знает, а главное, никто не хочет знать… Дал еще объявление: ПРОДАЕТСЯ ДУША очень дорого, хоть и не хороша, для любого использования на тонком плане при условии исполнения всех желаний душепродавца на плане толстом. Депозит фонда "Благая весть". Лицензия номер 666/90. Просыпаюсь утречком, а мой дом шестизначным обвит хвостом: человеческие сыны и дочери набежали в очередь за душой. Вскочил быстро — не будь лапшой - и привычным своим маневром встал первым. Стоим. Тары-бары… И тут подъехали санитары, запихивают в психовоз. Одному в челюсть, другому в нос - нокаут есть, есть нокдаун, но третьему волкодаву за горло меня ухватить удалось, и сознание прервалось… Еду связанный. Спрашиваю: |