Философия. Сократ (особый стиль философстования)
 Скачать 52.68 Kb.
|
|
2.Сократ (особый стиль философстования) Сократический метод – кратко Главную задачу своей философии Сократ видел в познании самого себя и других; начертанное в дельфийском храме изречение «познай самого себя» было его девизом. Против софистов Сократ выставлял общеобязательность разума и образуемых им понятий. Понятия (особенно нравственные и общественные) Сократ отвлекал от ряда частных, конкретных житейских случаев, проводя их один за другим (отсюда – επαγογή – в переводе, приведение; латинский перевод – inductio, отсюда «наведение) и вырабатывая на их основании твердые определения. Сократ вел свои исследования в форме разговоров, выработав свой особый метод «сократической» диалектики. Сократ не излагал своей философии систематически (в «акроаматической» форме), а выспрашивал собеседника и заставлял и его самого производить некоторую работу. При этом Сократ часто вначале прикидывался незнающим («ирония» Сократа: «я знаю только то, что я ничего не знаю»), а затем, доведя умелыми вопросами собеседника до нелепых выводов (reductio ad absurdum), убеждал его в том, что тот ничего не понимает, и показывал, как надо философски решить вопрос. Такой метод в необыкновенной степени возбуждал в собеседнике и слушателях интерес и активную работу мысли. Свой метод Сократ сравнивал с ремеслом своей матери и говорил, что он помогает людям рождать мысли (майевтика). Развитие Сократом мыслей в форме диалогов – с положениями и возражениями – было зародышем платоновской «диалектики», а логический метод определения (установления содержания) понятий Платон положил в основу своей гносеолого-метафизической теории идей. Истинные понятия, согласно философии Сократа, общезначимы и общеобязательны в силу общности ума во всех людях; поэтому они выше случайных и противоречивых показаний чувств; на них основана наука, тогда как чувственные данные могут дать начало лишь «мнению». Учение Сократа о добре – кратко Добродетель Сократ сводил в своей философии к знанию и оптимистически верил, что всякий может стать добродетельным, раз он будет знать, в чем состоит добро. Всякое зло возникает лишь из незнания добра, – никто не зол по природе и добровольно. В этих философских воззрениях Сократа совмещались психологический детерминизм (неизбежность перехода знания в действие, обусловленность поступков знанием) с идеей свободного, творческого развития духа через приобретение и выработку знания. Все 4 традиционные добродетели греков: мудрость, храбрость, умеренность и справедливость – Сократ сводил к одной – к мудрости. Этот «оптимизм знания» вообще характерен для многих этических и социальных реформаторов: он является для них порукой в достижимости их идеалов, в которой они могли бы отчаяться, если бы с самого начала видели все трудности, стоящие на пути их осуществления. Сократ часто утверждал, что добро и польза – вещи равносильные, что это даже, в сущности, два разных обозначения одного и того же. Некоторые произошедшие от Сократа философские школы (в первую очередь, киренейские гедоники со своим вождём Аристиппом) толковали этот подход великого основоположника в духе элементарного утилитаризма и эвдемонизма. Однако неправомерно приписывать такую трактовку самому Сократу. Его философия держалась здесь гораздо более глубокого взгляда, не сводя добро к грубой материальной выгоде, а доказывая, что лишь возвышенные этические чувства являются источником истинной пользы для человека Учение Сократа о Боге – кратко Ко времени Сократа философская мысль греков уже разрушила старую веру в человекоподобных олимпийских богов, и Сократ стоит на повороте греческой мысли к единобожию; при этом он первый стал понимать божество не как природную, а как нравственную силу (бог – источник добродетели). Отождествление Бога с идеей блага и добра сближало философию Сократа с монотеизмом, а в некоторых отношениях и с христианством. К изучению природной физики Сократ относился равнодушно, не видя возможности использовать его для нравственной реформы общества; тут влияло, несомненно, частью слабое в ту эпоху развитие техники, частью то, что досократовские философы изучали скорее космос, как целое, чем отдельные циклы закономерностей природы. 3.Платон(припоминания,теория идей,миф о пещере,миф о колеснице) Припоминания Учение о припоминании (теория припоминания; познание как воспоминание[1]) — учение Платона в области эпистемологии (теории познания). Платон считал, что истинное познание — это познание мира идей, которое осуществляется разумной частью души. При этом различается чувственное и интеллектуальное знание (умопостижение, мышление). Платоновское учение о припоминании (др.-греч. ἀνάμνησις) указывает в качестве основной цели познания припоминание того, что созерцала душа в мире идей, прежде чем спустилась на землю и воплотилась в человеческое тело. Предметы чувственного мира служат для возбуждения воспоминаний души. В диалоге «Менон» Платон доказывает верность учения о припоминании на примере разговора Сократа с неким юношей. Мальчик никогда до этого не изучал математику и не имел никакого образования. Сократ же настолько хорошо поставил вопросы, что юноша самостоятельно сформулировал теорему Пифагора. Из чего Платон делает вывод, что его душа раньше, в царстве идей, встретилась с идеальным отношением сторон треугольника, которое и выражено теоремой Пифагора. Научить в этом случае — это не более чем принудить душу к припоминанию. Теория идей Платон впервые обратил внимание, что идеи (понятия) не зависят от объекта. Например, у нас в голове есть идея о кошках. Но что бы с ними не происходило, идея не изменяется. Допустим, есть идея стола. Вдруг мы увидели в реальности предмет, который видим впервые. Но мы сразу определили что это стол. Предмет совпал с нашей идеей о столах. Например, тому же компьютеру сделать тоже самое гораздо сложнее. Платон вводит в мир идей. Всё разумное в человеке — душа. Её отличительный признак — мышление. До того, как попасть в тело, душа находилась в мире идей, где есть только идеи об объектах. При переходе в тело душа всё забывает, а потом начинает вспоминать, по мере встречи объектов на своём пути. Континентальная философия. Тогда наличие самих вещей, их первичность уже сомнительно. Формируется идеализм. Обратное ему течение — материализм. Первичны вещи, состоящие из материи, а идеи возникают после. Континентальная философия — всё базируется на интуиции и понимании, аналогии, терминах. В конце концов получаем постмодернизм. Миф о пещере Миф о пещере — знаменитая аллегория, использованная Платоном в 7 книге диалога «Государство» для пояснения своего учения об идеях. Считается краеугольным камнем платонизма и объективного идеализма в целом. Изложена в форме диалога между Сократом и Платоновым братом Главконом. —…Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещённости и непросвещённости вот какому состоянию… Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю её длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнём и узниками проходит верхняя дорога, ограждённая, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол. — Это я себе представляю, — сказал Главкон. — Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа её так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат. — Странный ты рисуешь образ и странных узников! — Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, своё ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнём на расположенную перед ними стену пещеры? — Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно? — А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними? — То есть? — Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят? — Непременно так[1]. Человек и его тень. По Платону пещера олицетворяет собой чувственный мир, в котором живут люди. Подобно узникам пещеры, они полагают, будто благодаря органам чувств познаю́т истинную реальность. Однако такая жизнь — всего лишь иллюзия. Об истинном мире идей они могут судить только по смутным теням на стене пещеры. Философ может получить более полное представление о мире идей, постоянно ставя вопросы и находя ответы. Однако сделать это знание достоянием всего общества невозможно: толпа не в состоянии оторваться от иллюзий повседневного восприятия. Поэтому Платон продолжает: Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять всё это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да ещё если станут указывать на ту или иную проходящую перед ним вещь и заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь? — Конечно, он так подумает. — А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не отвернётся он поспешно к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают? — Да, это так[1]. В этой притче Платон обращает внимание на то, что познание и понимание сущности вещей не даётся само собой, а требует труда и усилий. Поэтому его идеальным городом могут править только философы — те, кто проникли в сущность идей, и в особенности идеи блага. Сопоставление образа пещеры с другими платоновскими диалогами, в частности с «Федоном», позволяет утверждать, что это не просто «литературное отступление», а сердцевина платонической мифологемы. В «Федоне» Платон устами Сократа определяет чувственный мир как тюрьму души. Единственной подлинной реальностью для него является мир вечных идей, к постижению которого душа может приблизиться посредством философии. В мифе о Пещере Платон раскрывает картину жизни человеческого сознания в материальном мире. Представьте себе, что в некой пещере сидит узник, связанный таким образом, что может видеть лишь ее стену. А перед входом в пещеру пляшут люди с факелами, горят костры. Что видит узник на стене пещеры? Неясные, хаотическим образом движущиеся тени. Он не может знать, что происходит за пределами пещеры, — он видит лишь тени от происходящего. Так и человеку в этом мире кажется, что он видит реальную картину происходящего, а на самом деле — он видит лишь тень реальности, видит лишь отсветы Идей. Миф о колеснице Миф о Колеснице Платон создал для иллюстрации проблемы человеческого познания. Душа человека до его рождения пребывает в некоем Небесном мире и, в числе других душ, на своей колеснице взбирается на вершину горы, с которой она смогла бы лицезреть Занебесье — мир Идей, расположенный даже выше мира богов. Одновременно Платон метафорически рисует свое представление о душе человека: возница — разум; белый конь — благородные чувства; черный конь — низкие страсти. Черный конь не слушает возницу, все время норовит сбиться с пути, мешает колеснице двигаться вперед к вершине горы. Белый конь, напротив, послушен разуму и изо всех сил тянет колесницу по правильному пути. От того, какой из коней возобладает, зависит, увидит ли душа царство Идей и насколько хорошо она сможет рассмотреть это царство. Этим мифом Платон обосновывал основной метод познания — воспоминание. Человек способен познать, то есть вспомнить лишь то, что имеет отношение к тем идеям, которые видела в Занебесье его душа. Все последующие системы интуитивного познания и познания верой будут основываться на этом платоновском принципе воспоминания. 4.Аристотель (логика,диалектика) Логика На умозаключении основывается научное доказательство вообще. Наука, как это указывает уже Платон, заключается в знании причин, из которых объясняется необходимая последовательность, связь явлений; зная причины явления, мы понимаем, почему то или другое событие логически необходимо, почему оно не может быть иным, чем оно есть –Поэтому-то все научные положения и должны выводиться из необходимых посылок, путем цепи посредствующих заключений, причем ни одно звено не должно быть пропущено. Это и есть – доказательство. То, что известно нам из восприятий, должно быть понято из причин, и процесс научного познания должен логически воспроизвести отношение между причиной и ее следствием. Но самое логическое доказательство предполагает некоторые высшие, общие посылки, которые не могут быть доказаны, – иначе доказательство, согласно Аристотелю, простиралось бы до бесконечности и не имело бы твердой точки опоры: это – высшие посылки или начала каждой науки, которые лежат в ее основании и не могут быть доказаны. Такие начала познаются разумом непосредственно. К числу этих непосредственных начал разумной логики относится закон противоречия, аксиомы математики. Затем другие, не подлежащие доказательству начала суть некоторые обобщенные данные опыта, служащие частным основанием отдельных наук например, сумма астрономических наблюдений), служащая основанием для наших астрономических знаний . Таким образом, все посредствуемое знание предполагает знание непосредственное или такое, которое не может быть опосредствовано дедуктивным путем. Как общие начала, из которых исходит доказательство, так и те фактические данные, к которым они прилагаются, должны быть известны нам без доказательства. И как явления познаются нами путем восприятий, так и в нашем разуме Аристотель признает способность непосредственного усмотрения общих начал. Наряду с доказательством выводным стоит индукция .Посредством наведения могут быть добыты общие посылки, из которых может исходить научное, логическое доказательство. Но индукция приводит лишь к вероятности, а не к безусловной достоверности, ибо для безусловно-доказательной индукции требовалось бы знание всех единичных случаев. Так как подобное совершенно всеохватывающее наблюдение всех частных случаев невозможно, то Аристотель иногда, по примеру Сократа, упрощает индуктивный прием: он полагает в основание наведения некоторые предположения – ἔνδοξα, имеющие за себя авторитет знаменитых философов или большинства, и затем сравнивает, сопоставляет их между собою, разбирает, критикует эти мнения, чтобы таким путем добиться положительных результатов. Перед каждым исследованием Аристотель указывает все трудности вопроса, приводит все противоположные различные мнения; он с замечательным искусством владеет этим критическим приемом. Но самое логическое «наведение» Аристотеля еще носит следы своего диалектического происхождения: это еще далеко не то систематическое обобщение опыта и наблюдения, которое мы находим в современной индуктивной науке. Техника индукции выработалась вместе с техникой эксперимента. Античная мысль не настолько освободилась от природы, не настолько приобрела независимости от внешних явлений, чтобы «вопрошать природу» путем систематического эксперимента. Она более наблюдала, чем испытывала ее. Аристотель – превосходный наблюдатель, но его наведение сводится в лучшем случае лишь к диалектической проверке наблюдений. Таким образом, логика Аристотеля является орудием, которым он хотел пользоваться для философского познания. λόγιχὴ, логика, как учение о научном познании, есть собственно не часть философии, а ее «Органон», как впоследствии школа окрестила сочинения Аристотеля на тему логики. В основании этой чисто формальной логики лежит чисто философское представление Аристотеля о природе человеческого познания. Диалектика Аристотелевская диалектика имеет дело прежде всего и главным образом с вероятностным, а не необходимым (в отличие от Платона) типом знания, и это относится как к исходным посылкам, так и к основывающимся на них выводам. Определяя характер тех и других, Аристотель пишет: «Сначала пусть будет определено, что такое диалектическая посылка и что такое диалектическая проблема. Нельзя считать диалектической всякую посылку, которую никто не считает истинной, и не выставить проблему, ясную для всех или для большинства. Одна не представляет трудностей, со второй же никто не согласится. Поэтому диалектическая посылка есть такой вопрос, который представляется вероятным либо всем, либо большинству, либо мудрым, а из последних — либо всем, либо большинству, либо наиболее сведущим, и не идет при этом вразрез с мнением. Ведь в том, что вероятно, согласятся с мудрым, если это не будет противоречить мнениям большинства. К диалектическим посылкам относится и все, что подобно вероятному, что отрицает противоположное вероятному, и все воззрения в соответствии с изобретенными людьми искусствами». Диалектику как логику вероятностного знания (знание этого типа присуще прежде всего творческим, продуктивным наукам, а среди последних — в первую очередь искусствам) Аристотель строго отличает от аналитики — логики безусловно достоверного, необходимого знания, посылки и следствия которой носят безусловно достоверный и в этом смысле необходимый характер, с одной стороны, и от софистики, имеющей дело не с подлинным знанием, а лишь с обманчивой видимостью последнего, — с другой. Как справедливо отмечает в этой связи А. Ф. Лосев, для Аристотеля «на одном полюсе существует мир чистой очевидности и необходимости, погруженный в истинное бытие, а на другом полюсе — мир чистой видимости и пустоты, совершенно лишенный какого бы то ни было содержания и порожденный, мы бы сказали теперь, особенностями языка как знаковой системы. Между этими двумя противоположными областями лежит область содержательной вероятности. К этой области, как мы уже видели раньше, и принадлежит искусство» . Эти три области вслед за Аристотелем можно назвать (истинным, необходимым) знанием, мнением и видимостью. Необходимое знание, подлинная наука и неразрывно связанная с ней аналитика как логика безусловно необходимых выводов из абсолютно достоверных посылок имеют дело с вещами необходимо сущими, которые не могут по своей природе быть иными. В отличие от необходимого знания мнение и связанная с ним диалектика как логика вероятностного знания имеют дело с вещами, которые реально существуют, однако могут быть и иными. «Некоторые [предметы], — пишет Аристотель, — истинны и существуют, но могут быть и иными. Ясно поэтому, что о них нет науки. В противном случае то, что не может быть иначе, было бы [тождественно] с тем, что может быть иначе. Но [с такими вещами] не [имеет дела] ни ум (ибо под умом я понимаю начало науки), ни недоказуемое знание, ибо последнее есть принятие неопосредствованной посылки. Но истинны и ум, и наука, и мнение, и все то, что утверждается на их основании. Вот почему остается [признать], что мнение бывает о том, что истинно или ложно, но может быть и иначе. А это и есть принятие неопосредствованной и не необходимой посылки. И это соответствует действительности, ибо мнение есть нечто непостоянное, и такова его природа; кроме того, ни один [человек] не считает, что он имеет [только] мнение, когда считает, что нечто не может быть иначе, а считает [тогда], что знает. Когда же [он думает], что [вещь именно] такова, но что она может быть также другой, тогда ничто не мешает, чтобы он имел мнение, так что о таких [вещах] будет мнение, а наука — о необходимом» [цит. по: 163, т. 4, с. 252]. Согласно Аристотелю, как в области точного знания, науки, так и в области мнения, вероятностного, а не необходимого знания, мы в одинаковой мере используем силлогизмы (доказательства), поскольку «и тот, кто знает, и тот, кто имеет мнение, следуют через средние [термины], пока оба не достигают неопосредствованных [положений]». Однако при этом имеется важное различие, а именно: в случае аналитических, строго научных (необходимых по своему характеру) рассуждений мы полагаем, что они рассматривают предмет в его сущности; в случае же диалектических, вероятностных рассуждений у нас нет абсолютной уверенности (а лишь вероятность), что наши рассуждения рассматривают предмет в его сущности, следовательно, наше знание не имеет в этом смысле абсолютного, безусловного характера, хотя оно и притязает с определенной мерой вероятности на высказывание истины относительно рассматриваемого предмета. «Если, — пишет Аристотель, — тот, [кто обладает научным знанием], знает, то и тот, кто имеет мнение, также знает, ибо можно иметь мнение как о том, что есть, так и о том, почему [что-нибудь] есть, и это и есть средний [термин]. Если же будут так предполагать, что с тем, что не может быть иначе, дело обстоит так же, как с определениями, посредством которых ведутся доказательства, то будут [уже] иметь не мнение, а знание; если же [предположить], что нечто истинно, но не [предположить], что оно присуще [данному предмету] по сущности и виду, то имеется истинное мнение, но не знание». Диалектику Аристотель отличает и от софистики, логики видимого, обманчивого знания, имеющей дело не с самими вещами, а лишь с их видимостью. Характеризуя сущность софистики, он пишет: «В споре мы не приводим самые вещи, но вместо вещей пользуемся обозначающими их словами. При этом мы полагаем, что то, что получается на словах, получается также и на деле, подобно тому как если бы мы считали [товар] при помощи счетных костей. Но здесь совсем другое. Ведь имена ограничены, и ограничено количество понятий, число же явлений действительности безгранично. Поэтому одно и то же понятие и одно и то же слово должны обозначать множество вещей... По этой причине и по другим, о которых мы скажем ниже, бывают выводы и опровержения, которые лишь кажутся выводами и опровержениями, а на деле таковыми не являются. Поскольку же есть люди, которым важнее казаться мудрыми, чем быть мудрыми и такими не казаться (поскольку софистика, будучи похожа на мудрость, ею не является, и софист получает выгоду от кажущейся мудрости, а не от настоящей), то ясно, что они должны производить видимый эффект мудрости, а не на самом деле практиковать ее, не показывая это вовне». Рассматривая вопрос о сущности диалектики Аристотеля, нельзя обойти вниманием вопрос о ее соотношении с диалектикой Платона. На наш взгляд, это соотношение можно охарактеризовать следующим образом. С одной стороны, аристотелевская концепция диалектики сохраняет существенную преемственность с концепцией Платона, а с другой — в ней выявляются важные отличия от платоновской позиции. Преемственность аристотелевской трактовки диалектики с платоновской точкой зрения заключается по меньшей мере в следующих двух отношениях. Во-первых, подобно Платону Аристотель квалифицирует диалектику как всеобщую и вместе с тем фундаментальную философскую науку, имеющую своей главной задачей обсуждение начал, принципов других, «частных» наук, а также исследование общих условий доказательств и опровержений в области последних. Во-вторых, Аристотель принимает платоновскую трактовку диалектики как метода обсуждения всякого рассматриваемого предмета с двух взаимоисключающих точек зрения, поскольку у Аристотеля диалектик принимает во внимание и анализирует аргументы и посылки двух противоположных спорящих сторон, а задача диалектики заключается не просто в том, чтобы выиграть спор сам по себе, а в том, чтобы установить возможную в пределах данного способа исследования истину, истинное мнение. В этом смысле Аристотель сходным с Платоном образом отличает диалектику от софистики, ведущей спор ради самого спора, ради достижения в нем победы любыми средствами, невзирая на то, как соотносится результат спора (то или иное обосновываемое положение) с содержанием самого предмета рассмотрения. Расхождения же аристотелевской трактовки диалектики с платоновской заключаются в следующем. Во-первых, диалектика у Аристотеля хотя и выступает в качестве общего и фундаментального (исследующего основания других наук) философского метода, однако все же не является всеобщим, как у Платона, методом философского исследования, поскольку наряду с диалектикой Аристотель устанавливает другую общую логическую науку — аналитику, трактующую о принципах и формах доказательств, используемых в точных науках. Во-вторых, если, по Платону, диалектика имеет дело с необходимым знанием, то, согласно Аристотелю, диалектика имеет дело с вероятностным знанием, тогда как необходимое, аподиктическое знание входит в круг проблем аналитики. Можно было бы, далее, задаться вопросом: в силу каких именно причин Аристотель вынужден был трансформировать платоновскую концепцию диалектики, на наш взгляд, более близкую ; к классическому пониманию этого предмета? Однако рассмотрение этого важного и заслуживающего внимания вопроса увело бы нас слишком далеко в сторону от непосредственного предмета нашего исследования. Подводя итоги рассмотрению аристотелевской классификации : наук, необходимо отметить следующее. В целом эта классификация явилась существеннейшим итогом всего предыдущего развития специально-научного и философского познания. Как справедливо отмечал Г. Александров, «Аристотель мог опираться в своих выводах и классификации наук на все области знания, развившиеся в Греции в классическую эпоху». Этому способствовало создание Стагиритом крупнейшего научного учреждения того времени — Ликея, объединившего виднейших ученых Греции того времени, таких, как Теофраст с Лесбоса, автор знаменитых «Мнений физиков», основатель ботаники, Евдем с Родоса, автор первой «Истории математики», Стратон из Лампсака, — крупнейший античный естествоиспытатель, Дикеарх из Мессены, изучавший греческие «политии», и др. |