печч. Уровни человечности
 Скачать 0.71 Mb.
|
|
Сверхличная жизненная цель героев и широкий диапазон их взаимоотношений с миром в корне -ме- няют дело. Для этих людей либо вообще не сущест- вует вышестоящей нравственной инстанции (таково положение Базарова), либо такая инстанция нахо- дится вне жизни, вне фактической реальности и яв- ляется источником беспредельно высокой требова- тельности к человеку (таковы евангельские заповеди • для Лизы и те метафизические критерии, с которыми сверяет свою жизнь Рудин). Поэтому героям просто нечем оправдать свое несовершенство: нет нормы, которая обладала бы необходимым для этого авторитетом и вместе с тем достаточной ограни- ченностью. С .другой стороны, героям, не прожить без абсолютного самоуважения: сами их притязания. на высший смысл и всеобщее значение их жизней определяет его необходимость. При 'таком масштабе запросов и претензий человек не может отнестись к своему несовершенству спокойно или снисходительно. Ему необходимо быть совершенным, ибо у него просто нет другого выхода. И каким 'бы возвышенным смыслом ни наполнялись обыкновенные человеческие потребности, им не дано достигнуть согласия с идеальными стремлениями героя-максималиста. Этот закон у Тургенева очевиден. Он проявляется в постоянном противоречии между социально-нравственной целью героя и его же потребностью любви и счастья. Противоречие опять- таки намечается уже в «Рудине». Через всю систему образов романа проходит отчетливое противопоставление двух различных жизненных пер- спектив. Способность любить и быть счастливым оказывается здесь достоянием людей, готовых при- мириться с обыкновенным уделом или вовсе не ис- 118 кать иного. Напротив, неистребимость героического энтузиазма явно связывается с неспособностью к любви и счастью, с неустранимой человеческой ущербностью в этом плане. В последующих романах Тургенева ситуация усложняется, появляются герои- максималисты, наделенные не только идеальной об- щезначимой целью, но и богатством чувств, задат- ками личного счастья. Однако противоречие, наме- ченное в «Рудине», лишь преображается, принимая форму трагической коллизии, вошедшей внутри че- ловеческой личности. И, конечно, устойчивость, с ко- торой повторяется это противоречие, не случайна. По мысли Тургенева, сама природа счастья исклю- чает возможность его 'соединения с идеальной целью героя. Толстой тоже подчеркивает неполноценность са- мых возвышенных и гармонических вариантов лич- ного счастья. Он указывал на их принципиальное отличие от высшей. гармонии, которая вносится в жизнь человека только его духовным единством с народным и всечеловеческим целым. Но у Толстого эта высшая гармония не исключает личного счастья, а напротив, включает его в себя как одну из необходимых предпосылок. У Тургенева иначе. Для счастливого человека, кем бы он ни был, становятся неощутимыми противоречия жизни: тургеневские счастливцы воспринимают в мире только то, что созвучно их состоянию. Та же поглощенность собой — и в самой потребности счастья. Эта потребность рвется к своей цели вопреки всем диссонансам, внутренним и внешним, минуя их как препятствие. Противоречия при этом никогда не снимаются, они продолжают существовать вне восприятия человека. Иногда человек может даже чувствовать их. Так, Лизе тяжела необходимость огорчить сразу нескольких небезразличных ей людей, Елена признает свою вину перед одинокой матерью и покинутой родиной. Однако эти чувства не могут противостоять желанию пли ощущению счастья. Напротив, они усиливают его и в конечном счете заглушаются им. И тогда уже явно отступают на второй план общественные 119 дения между ними. «Он хищный, а мы с вами руч- ные» (8, 365), —это говорит о Базарове Катя, и та- ким объяснением сразу же снимается необходимость соотнесения ее и Аркадия жизни с критериями ба- заровского максимализма. Каждому свое. Люди «золотой середины» у Тургенева комичны, если претендуют на важную общественную роль, на причастность к «большой» истории. Но почти каж- дый из них естествен и даже симпатичен, когда смеет быть самим собой, т. е. человеком «из числа обыкновенных». Когда эти люди любят, женятся, пе- реживают маленькие семейные радости, воспитыва- ют детей, заботятся друг о друге, тогда становится очевидным, что есть в их негероическом существо- вании своя правда. Ведь честно оставаясь в рамках такого существования, они не притворяются, не лгут, не поступают вопреки своей природе. Просто предел ее возможностей ограничен, и нет основания судить их за это. В конечном счете максималисты признают их право жить по-своему. Даже Базаров, меньше всех других склонный к терпимости, говорит, расставаясь с Аркадием: «...Ты поступил умно; для нашей горь- кой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан» (8,380). Каждому свое — к такому итогу герои-максималисты приходят неизбежно. Итог звучит гордо, поскольку обнаруживает неизмеримое превосходство героев над окружающими. Но этот итог трагичен-, потому что выясняется неустранимость различий между героем и «другими», ненужность его идеальной цели всем остальным людям. Трагизм ситуации в том, что самому герою эти люди, напротив, нужны. Жить настоящей жизнью он может лишь среди людей и вместе с ними. Сама его идеальная цель (при всей ее абстрактности) имеет в виду благо этих людей — неразумных, несовершен- ных и все-таки почему-то ему близких. А им чужды такая жизнь и такие цели, их мир может сущест- вовать и дальше, не нуждаясь ни в каких принципи- альных изменениях. И страшнее всего то, что ни те, ни другие не виноваты в этом разрыве. Различие 122 категорий оказывается естественным. Причина в разнице масштабов человеческих личностей, суще- ствующей изначально и не зависящей от чьей-либ( воли. Судьбы героев-максималистов неизменно вызывают сложное чувство. В меру их причастности к обы- кновенной человеческой жизни их можно даже по- жалеть. Но другой «частью» своего существа они выше жалости. Их страдания, житейская обездолен- ность и гибель представлены необходимой платой за их исключительность, и каждый из них не только вы- нужден, но и сам готов за нее расплачиваться. Природа этой расплаты оказывается двойственной. С одной стороны, в ней есть момент возмездия за гордыню, за дерзкую попытку возвыситься над ес- тественным законом жизни, не допускающим абсо- лютного совершенства человеческой личности. Но, с другой стороны, герои возвышены своим несчастьем. Собственно оно-то и делает их героями: поначалу их исключительность не более чем потенциал, и только их страдания, обездоленность, одиночество превра- щают ее в осязаемую реальность состоявшейся че- ловеческой судьбы. Именно неудачи, страдания, не- прикаянность придают смысл и цену непреклонности героев, со всем этим связано их достоинство и вели- чие. В конечном счете герои приходят к тому, что утверждают свое достоинство ценой собственной жизни (или ценой ухода из общей жизни людей, в сущности, равносильного смерти). И в этой ситуа- ции фактическое поражение оборачивается их духов- ной победой, потому что в момент гибели или «ухо- да» герои впервые равны своему идеалу. Поэтому эпизод гибели Рудина на баррикаде, оставленной ее защитниками, может вызвать в читателе чувство удовлетворения. В этот момент энтузиазм и само- отверженность героя впервые не осложняются ни малейшей примесью мелких чувств и впервые на его действиях не лежит обычная тень неудачливости. Рудин ищет именно героической смерти и единствен- ный раз за всю жизнь добивается того, к чему стре- мился. Такое же безоговорочное величие — в роко- 123 вых решениях Лизы и Елены: жизнь лишила их возможности счастья, но уход из «мира» обеспечивает им несокрушимое достоинство. Отныне их не в чем упрекнуть, и это ставит их выше всего, что сломало их жизни. А разве не таким же величием исполнен момент смерти Базарова? «Умереть так, как умер Базаров, — констатировал Писарев, — все равно что сделать великий подвиг» 4 . Писарев был точен — Базаров превращает собственную смерть в подвиг бескомпромиссного самоутверждения. Перед лицом слепой силы, способной уничтожить все, он сохраняет свободу и достоинство, ни за что не цепляясь, ни в чем не ища опоры. Поэтому он впервые может себе все позволить — может говорить красиво, чего никогда не делал; может попросить Одинцову о поцелуе, чего тоже в иных условиях не сделал бы никогда. Теперь он впервые свободен до конца, ибо достиг предельной высоты и ничто уже не может его принизить. Тургенев понимает трагическое противоречие как столкновение двух равновеликих и равнозначных правд. 5 Именно такое противоречие развертывается перед нами в его романах. В стремлении к идеальной цели, несовместимой с наличной реальностью общественных форм, человеческих отношений, естест- венного хода жизни и т. п., заключена 'для Тургенева неотменимая правда социального и нрав- ственного творчества, осуществляемого через инди- видуальный поиск, автономный, никем и ничем не поддержанный, но имеющий сверхличный общест- венный смысл. В потребности любви и счастья писатель qбнapyживaeт иную, но тоже неотменимую правдуj- правду необходимой связи человека с другими людьми, с живой жизнью, а в конце концов с реально существующим вопреки всем противоречиям и переворотам гигантским и вечным целым национально- исторического бытия. Противоречие не размыкается даже в условиях как будто вполне благоприятных. В романе «Нака- нуне» появление болгарина Инсарова, казалось бы, снимает неустранимую коллизию «Дворянского гнез- да». В жизни Елены Стаховой соединяются все ком- поненты гармонии, необходимой тургеневскому ге- рою, — возможность полного разрыва с наличной реальностью русской жизни, объективная сверхлич- ная цель, подвиг, любовь, счастье. Но болезнь и смерть того же Инсарова обнаруживает хрупкость и случайность основания, на котором держится эта гармония. От счастья не остается и следа, а «дело Дмитрия» превращается в нечто подобное героиче- скому самоубийству. Оказывается, что подлинное разрешение трагического противоречия, разрываю- щего жизнь тургеневских героев, не может быть найдено вне родной почвы. Под таким углом зрения сама современная историческая ситуация представляется Тургеневу проти- воречивой. С одной стороны, именно она открывает возможность проявления «прометеевского» начала личности — ее устремленности к высшим целям и абсолютным ценностям, ее,страстной жажды са- моутверждения, свободы, гармонии, беспредельного развития. С другой стороны, эта возможность ока- зывается для личности роковой, потому что стремления, Определяющие смысл ее существования, приводят ее в круг трагических противоречий. В современной исторической ситуации высший взлет личности и безысходно трагические коллизии связаны неразрывно. Так получается у Тургенева. |