печч. Уровни человечности
 Скачать 0.71 Mb.
|
|
«ще много лет? Разве нельзя допустить, что при этих условиях жизнь Николая Петровича была бы иной? Во всяком случае, обстоятельства неизменно обере- гали его от испытания «на прочность». А разве нельзя сказать то же еЭмое о Лежневе? В эпилоге он признает, что судьба его могла сло- житься совсем иначе, не будь он, в частности, бо- гат. Но какой бы могла она быть, эта иная судьба? Превращение Лежнева в энтузиаста, героя, бесприют- ного скитальца, подобного Рудину, едва ли возмож- но. Лежнев сам чувствует, что к такой жизни просто неспособен: «Я первый на твоем месте давно бы примирился бы со всем» (6, 366). Выходит, что «сча- стливые обстоятельства» уберегли Лежнева от пер- спективы заурядного приспособленчества. В общем, ограниченность этих людей очевидна. Очевидна умеренность любого из присущих им до- стоинств. Ив то же время в романах Тургенева именно этим людям, и только этим людям, дано ис- пытать радости взаимной любви и счастья. Эта осо- бенность резко отличает их от людей, отнесенных к низшему разряду. И так же резко — от тех, кого Тургенев ставит выше всех прочих. Любовь у Тургенева не просто многолика: иерар- хии людей соответствует иерархия родов чувства. •Люди, отнесенные Тургеневым к низшему уровню, могут-испытывать увлечение, подобное страсти, спо- собное захватить человека целиком. Автор не отка- зывает им в этом, но всегда отмечает тот особый обо- рот, который придает увлечению эгоистическая при- рода их душевной жизни. На низшем уровне увле- чение, достигшее силы привязанности или страсти, не возвышает человека над его обычным состоянием. Происходит, скорее, обратное: люди становятся сла- бее, мельче, прозаичнее. К такому выводу приводят истории отношений Паншина и Варвары Павловны, •отца и матери Лизы Калитиной, Николая Артемье- вича и Анны Васильевны Стаховых. Чувства людей, подобных Лежневу, Берсеневу, Кирсановым, — иной ,природы. Их любовь несет в себе высокие духовные стремления. И стремления эти осуществимы, если не для всех, то по крайней мере для многих. Условием их осуществления оказывается взаимность любви. «Он едва стоял на ногах и только твердил: „Ка- тя, Катя...", а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и сты- да, может быть счастлив на земле человек» (8, 378). Открытое вторжение лирической патетики в подоб- ных ситуациях совсем не обязательно у Тургенева. Однако оно не случайно, как не случаен и грандиозно- универсальный масштаб, который получает при этом житейская ситуация. По мысли Тургенева, взаимная любовь скрывает в себе разрешение глубочайших противоречий человеческого существования. Взаимная любовь возвышает людей до того гармонического состояния, в котором жизнь для другого становится наслаждением, а это значит, что исчезает грань, разделяющая жизнь для другого и жизнь для себя. Только взаимная любовь может снять извечное противоречие между чувственностью и духовностью: чувственность здесь одухотворяется и как бы перерастает самое себя, переставая быть чем-то противоположным разуму и нравственной воле чело- века. В любви как будто бы ничто не зависит от са- мого человека —ни радость, ни горе, ни сила, ни вы- бор, ни еремя, ни последствия. А сам он всецело за- висит от ее прихотей, так же как от прихотей чужого чувства. Стихии чувств властвуют над ним как не- преложная необходимость, но вместе с тем очевиден .избирательный характер любви: человек в пей ищет то неповторимое и единственное, что необходимо именно ему. И если находит, неуловимо исчезает еще одно извечное противоречие, разделившее в человеческой жизни необходимость и свободу. Разрешением этих противоречий создается счастье, особое и не для каждого возможное состояние душевной гармонии. 4 зэ 89 Таковы законы, открытые в тургеневском романе опытом персонажей, занимающих здесь «срединное» положение. У Тургенева это подлинно «золотая» се- редина в том смысле, что на долю этих людей до- стаются радости, недоступные никому другому. Вза- имная любовь и счастье в чем-то компенсируют ту духовную узость, с которой неизбежно связана огра- ниченность их нравственной и гражданской по.зиции. Любовь и счастье увеличивают внутреннюю- свободу этих людей (история Аркадия — наглядный тому пример), к ним приходит широта взгляда, способ- ность принять то, что прежде было неприемлемо (счастливый Лежнев способен воздать должное Ру- дину), приходит любовная симпатия к природе, чув- ство слияния с ней, повышенная чувствительность к красоте и повышенная способность ею наслаждать- ся. Можно сказать, что человек «срединной» катего- рии приближается к гармонии не только с самим со- бой, но и с миром. Впрочем, и это гармоничное состояние отмече- но печатью ограниченности. Такие понятия, как «трудное счастье» или «тревожное счастье», к людям «срединной» категории неприменимы. Их счастье — это состояние по сути своей идиллическое, несовмести- мое с какими-либо конфликтными ситуациями или внутренними диссонансами. Тем более знаменателен у Тургенева тот факт, что людям «золотой середи- ны» счастье достается, как правило, легко. На фоне глубоких противоречий жизни, открывающихся чита- телю повсюду, такая легкость выглядит подозритель- ной. И подозрения подобного рода всегда оправдыва- ются общим контекстом тургеневского романа. Обычно счастье этих людей (так же как. их до- стоинство) обеспечено удачным сочетанием не зави- сящих от них условий. Николаю Петровичу Кирса- нову, потерявшему любимую жену, случай посылает Фенечку, а вместе с ней возможность нового счастья. Его сыну Аркадию, безнадежно влюбленному в Анну .Сергеевну Одинцову, сразу же открывается возмож- ность утешения в дружбе с Катей, а вслед за тем воз- можность взаимной любви. Неудача Рудина обеспе- 90 чивает будущий успех Волынцева — судьба, беспо- щадная к одному, тем же поворотом благодетельст- вует другого. А самл эти люди, со своей стороны, и в поисках счастья достаточно умеренны. Они и здесь всегда готовы чем-то поступиться или огра- ничиться (Павел Петрович — единственное исключе- ние из общего правила). Волынцев «давно любил Наталью и все собирался сделать ей предложение... Она к нему благоволила — но сердце ее оставалось спокойным: он это ясно видел. Он и не надеялся вну- шить ей чувство более нежное и ждал только мгно- вения, когда она совершенно привыкнет к нему, сбли- зится с ним» (6, 284). Ни один из главных героев Тургенева не смог бы смириться ни с такой ролью, ни с такими отношениями. А Волынцев смог — и воз- награжден за это. Рядом с базаровской страстью — огромной и мучительной —почти комична способ- ность Аркадия примириться с безнадежностью свое- го чувства к той же женщине. Но именно эта почти комическая способность как раз и открывает перед ним возможность прочного счастья. Выходит, и он вознагражден за то, что не рвется к недосягаемому. Вознагражден и Николай Петрович за то, что «ищу- щая, неопределенная, печальная тревога» может остаться у него кратковременным состоянием и не мешает ему жить простыми и тихим.и семейными ра- достями. Разумеется, можно выделить и варианты менее благополучные. Однако ограниченность свя- зей человека с миром, ограниченность его требова- ний к жизни и к людям сказываются на судьбах всех персонажей Тургенева, занимающих в его рома- нах «срединное» положение. 4 Персонажи, отнесенные Тургеневым к высшей категории, выделены в его романах уже своей сюжет- ной ролью. Это главные герои или главные героини, чьи характеры и судьбы выдвинуты на первый план. И опять решающим признаком, объединяющим пер- 91 сонажи одного уровня, оказывается определенный тип отношения личности к среде, к обществу, к миру. Этот признак неожиданно сближает таких во мно- гом противоположных героев, как Базаров и Рудин, а их обоих, в свою очередь,— с Еленой Стаховой или даже с Лизой Калитиной.' Как ни различны эти люди, основы их жизнен- ных позиций сходны в самом существенном. Жизнен- ная цель этих людей никак не связана с нормами и ценностями господствующего общественного укла- да, и в то же время абсолютно несовместима с ни- ми. То, ради чего живут эти люди, отъединяет их от всего, что происходит в окружающем их социальном мире, от всего, что возможно в его рамках. Даже когда герой или героиня сами пытаются как-то со- гласовать или хотя бы соразмерить свою цель с на- личными формами общественной жизни, у них ни- чего не получается. И, как .показывает Тургенев, ни- чего не может получиться. «Я смиряюсь, хочу примениться к обстоятельствам, хочу малого, хочу достигнуть цели близкой... Нет! не удается! Что это значит? Что мешает мне жить и действовать, как другие? Я только об этом теперь и мечтаю. Но едва успею я войти в определенное положение, остановиться на известной точке, ,-судьба так и сопрет меня с нее долой...» (6, 364). Это говорит Рудин, многократно убедившийся в фатальной невозможности компромисса. Цель Лизы Калитиной как 'будто бы не нуждается в компромиссах с наличным и признанным. Ее идеал вытекает из норм христианской морали, норм, которые официально исповедуются всеми. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что христианский идеал безнадежно чужд едва ли не каждому, чужд на- столько, что попытка осуществить его всерьез роко- вым образом разъединяет героиню с ее средой и — шире — со леем общественным порядком, основанным на несправедливости. В то же время герой такого уровня никогда не • у Тургенева с какой-либо оппозиционной гос- подствующему укладу устойчивой социальной ере- 92 дои. В существующих условиях русской обществен- ной жизни для него просто не находится прочного и жизнеспособного родственного окружения. Это от- носится не только к Елене Стаховой, безвозвратно покинувшей родину, потому что в целой России нет для нее ни места, ни дела, ни какой-либо возможно- сти достойного и осмысленного существования., И не только к Лизе Калитиной, которая вообще уходит из мирской жизни, пытаясь отречься от всего земного, а в монастыре видит не содружество людей, соеди- нившихся для общей цели, но место полного уеди- нения и одинокого религиозного подвига. Общий закон распространяется даже на таких ярко выраженных общественных деятелей, каковы Рудин или -Базаров. Перед нами пророки идей, явно имеющих социальное значение, люди, стремящиеся стать зачинателями и вождями новых общественных движений. Тем существеннее то, что рядом с ними нам не дано увидеть подлинных единомышленников и последователей. На первый взгляд это, казалось бы, не совсем так. Герои, окружены слушателями, восторженными поклонниками, учениками. Но в конечном счете всегда обнаруживается тот факт, что между героем и этими людьми нет и в сущности никогда не было единства. Лежнев, например, может понять Рудина и от- нестись с -уважением к его целям. Но это уважение и это понимание не могут пойти дальше пассивного сочувствия. Лежнев трезво сознает, что сам он всегда жил и будет жить по другим законам. И таково правило, отчетливо обозначенное в романе Тургене- ва. Единство кружка, которое как будто бы связы- вало Рудина с какой-то сложившейся общностью лю- дей, оказалось временным и хрупким. Для всех, кро- ме Рудина и Покорского (чья ранняя смерть ставит его в особое положение), кружок — это эпизод их прошлого, важный, но все-таки эпизод. Конечно, этих людей могут на мгновение сблизить какие-то эмо : ции, воспоминания, какая-то степень взаимопонима- ния. «Кажется, совсем зверем стал человек, а стоит 93 только произнести при нем имя Покорского — и все остатки благородства в нем зашевелятся, точно ты в грязной и темной комнате раскупорил забытую склянку с духами...?> (6, 300). Эти слова Лежнева, безусловно, справедливы, но все-таки каждый из прежних товарищей живет на свете не ради того, во что они веровали в пору своей романтической юнос- ти. Здесь и проходит грань, бесповоротно отделя- ющая их от Рудина. Временные попутчики (вроде мимоходом охарактеризованного Курбеева) могут появиться рядом с Рудиным и позже. Они приходят и уходят, но в конечном счете герой всегда остается один. Эпизод его гибели на покинутой всеми барри- каде выявляет эту закономерность в наглядном и одновременно символическом воплощении. Базаров нередко говорит от лица многих: «Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным...»; «В теперешнее время •' полезнее всего отрицание — мы отрицаем...»; «Мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках...»; «Нас не так мало, как вы по- лагаете»; «Вы, например, не деретесь — и уже вооб- ражаете себя молодцами, а мы драться хотим» и т.д. (8, 243, 245, 346, 380). Но посмотрим, что реально соответствует этому многократно повторенному «мы». Аркадий Кирса- нов внутренне далек от Базарова с самого начала, в конце романа приятели расходятся открыто и на- всегда. Между Базаровым и его «учеником» Сит- никовым нет ничего общего. Людям типа «гениаль- ного» Елисевича Базаров подчеркнуто противопо- ставлен. А подлинных единомышленников Базарова нам так и не дано увидеть. Мы не видим их даже тогда, когда автор позволяет нам выйти за пределы мира Одинцовых и Кирсановых, когда ом приводит нас в Петербург или в Гейдельберг, всем известные центры сосредоточения радикальной русской интеллигенции. Не менее показательно отсут- ствие каких-либо сведений о студенческой жизни самого Базарова, отсутствие даже незначительных и отдаленных намеков на его связь с кружками ре- волюционного студенчества, 94 Все это. бросается в глаза и не может не отра- зиться на читательском восприятии героя, его поло- жения и судьбы. Обычные ссылки на цензурные за- труднения вряд ли можно признать основательными. Цензурные ограничения 50-х — начала 60-х годов оставляли писателю достаточное пространство для намеков, и Тургенев умел их делать достаточно ис- кусно. Очевидно, отсутствие зримых единомышленников Базарова — неслучайная и вполне ответственная особенность построения романа. Единственным указа- нием на существование единомышленников героя, - как видно, должно остаться только базаровское «мы». К тому же звучит оно достаточно своеобразно — без малейшего намека на живую межчеловеческую связь. Базаров никогда не думает о своих незримых единомышленниках и ничего из-за них не переживает. Нет возможности ощутить, JCTO эти' люди Базарову близки, что в общении с ними он нуждается. Похоже на то, что он просто учитывает их существование, не больше. Читатель вправе предполагать, что таких, как Базаров, и впрямь немало. Но каждого из них можно представить себе только по аналогии с самим Базаровым — социальным «бобылем», самостоятельно избравшим жизненную программу, воспринимающим задачу переделки мира как свою собственную цель и просто учитывающим .существование других себе подобных. Такие люди не образуют, не могут образовать что-либо подобное коллективу— устойчивое, жизнеспособное единство, связ а н н о е и з н у т р и н е п р о с т о о д и н а к о в о с т ь ю , н о и общностью тех, кто его составляет. В этом принци- пиальное отличие Базарова от героев «Что делать?». Правда, есть как будто бы иная возможность со- отнести позицию тургеневских героев высшего уровня с каким-то объективным внешним источником. Если нет для такого героя родственной, социальной среды, то ведь существует близкий ему тип духовной куль- туры, с которым герой,- несомненно, связан. В упоми- навтлихся выше статьях о Тургеневе Л. В. Пумпянский рассматривал центрального героя тургеневского рома- на как создание и выражение определенного типа 95 культуры, в системе рассуждений исследователя свойства героя выводятся из свойств культуры, а не наоборот. Личность героя, его позиция, его цель предстают величинами производными. Именно в этом пункте с Л. Б. Пумпянским труд- но согласиться. Тургеневский герой-идеолог — не воспитанник соответствующей нравственно-философ- ской культуры, а ее творец. Это .выясняется уже в первом романе Тургенева, в рассказе Лежнева о-философском кружке его юности. Лежнев говорит, что «мысли его (Рудина — В. М.) рождались не в его голове: он брал их у других» (6, 279). Очевид- но, так оно и было. Но очевидно и другое: мировоз- зрением и типом культуры ( т. е. нормой сознания определенного круга людей) эти заимствованные идеи становятся только благодаря Рудину и его личным свойствам. Без Рудина такое превращение просто не могло бы состояться. Здесь необходим именно рудинский склад ума, с его специфической способ- ностью «хвататься за самый корень дела» и из не- многих отправных идей выстраивать одну ясную и последовательную мировоззренческую систему. Необходим именно рудинский тип красноречия, воз- действующий не только на ум, но и на чувства, вы- зывающий почти религиозный экстаз. Необходим восторженный рудинский энтузиазм, обладающий за- жигательной силой. Необходима, наконец, чисто ру- динская постоянная потребность подчинять себе людей «во имя общих начал». Не будь всего этого, не было бы метаморфозы, превратившей, пусть на время, сходки недоученных мальчишек в уникальное явление культуры — русский философский кружок эпохи ро- мантизма. К тому же идеи, которыми пользуется Рудин, ему не внушены: он сам их «берет», по словам Лежнева, развивая и систематизируя, открывая с их помощью «духовные перспективы» (а ведь эти последние как раз наиболее важны). Его роль в отношении пропо- ведуемых им идей — активная и в значительной мере творческая. Если Покорений обрисован как творец духовно-нравственной атмосферы философского 96 кружка, то Рудин представлен создателем его ин- теллектуальной, идеологической базы. Именно со- здателем — никак не меньше. Еще в большей степени это можно сказать о Ба- зарове. «Мы догадались», «мы увидели», «мы реши- лись»—эти базаровские формулы говорят о том, что перед нами не объект воздействия уже найденных идеологических решений, а их суверенный и полностью ответственный за них субъект. Очевидно сходство не- которых формул Базарова с идеями антропологиче- ского материализма, но внутреннее отношение героя к этой системе идей не так уж просто. В ответ на уп- реки Павла Петровича в проповеди материализма Базаров причисляет это понятие к разряду тех «ино- странных слов», которые, по его только что высказан- ному утверждению, «русскому человеку даром не нужны». Иными словами, .Базаров протестует против попытки отождествлять его взгляды с понятием «ма- териализм». |