Введение в американское право. В америиюкое

• Название: В америиюкое
• Анкор: Введение в американское право
• Дата: 20.01.2020
• Размер: 2.68 Mb.
• Имя файла: Fridmen_L_Vvedenie_v_amerikanskoe_pravo.doc
• Тип: Документы; #104932
• страница: 23 из 47

УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС

До сих пор мы в основном говорили о «бумажных» законах. Теперь давайте рассмотрим уголовный процесс и то, что происходит в жизни, на примере типичного уголовного дела в Калифорнии. Начнем мы, конечно, с самого преступления— скажем, кражи со взломом. Некто вламывается в чужой дом в Этертоне (штат Калифорния) и крадет драгоценности, серебро и радиоаппаратуру. Жильцы возвращаются домой и, к своему ужасу, обнаруживают, что в доме кто-то побывал. Они вызывают полицию.

К сожалению, довольно часто история на этом почти и обрывается. Большинство квартирных краж так никогда и не раскрывается, не производится никаких арестов, и вещи не возвращаются владельцам. Вот данные Нью-Йорка на этот счет. В 1971 году жертвы сообщили в полицию о 501 951 случае уголовных преступлений, но в четырех случаях из пяти ничего больше и не произошло. Полиция произвела 100 739 арестов по поводу совершения уголовных преступлений. Некоторые арестованные обвинялись более чем в одном зарегистрированном уголовном преступлении. Однако полиция смогла «прояснить» арестами только 111 824 из более чем полумиллиона этих дел.

Предположим, наши домовладельцы оказались среди этих немногих счастливЧиков. Полиция— принимает заявление к сведению, выезжает и—вот он, попался— надлежащим образом находит подозреваемого и арестовывает его. Полиция теперь «оформляет» подозреваемого, то есть фиксирует обвинения, фотографирует человека и берет у него отпечатки пальцев. Он предстает перед судьей, который сообщает ему о его правах. Судья может также выпустить его на поруки под залог, он может договориться насчет «общественного защитника», который действовал бы в качестве адвоката подозреваемого. В некоторых случаях подозреваемый может нанять своего собственного адвоката, если имеет щая этого достаточно денег.

Следующей инстанцией будет служба районного прокурора. Ее персонал должен будет определить, является ли дело достаточно серьезным для того, чтобы заниматься им дальше. Имеется ли достаточно стбящих улик, чтобы предъявить обвинение. Если нет, то дело закрывается. Предположим, что районный прокурор полагает, что подследственный должен быть обвинен. До Ого, как человек предстанет перед судом, он пройдет еще через определенный этап. Это—«предварительное рассмотрение».

Предварительное рассмотрение представляет собой определенного рода суд до суда. Оно начинается, когда прокурор регистрирует «информацию», то есть формальное обвинение. Эти процедуры происходят также перед «судьей магистрата», как правило, муниципальным судьей или судьей полицейского суда. Никакого жюри присяжных нет. Судья магистрата слушает то, что ему должен сказать прокурор. Он не решает, виновен или невиновен обвиняемый на самом деле. Он имеет три варианта выбора: если он чувствует, что обвинения несерьезны, он может признать обвинение беспочвенным и отпустить обвиняемого на свободу, он может определить деяние обвиняемого как проступок, или он может решить, что государство владеет достаточными формальными основаниями для того, чтобы передать дело на полномасштабное слушание в процессуальный суд,—суд для слушания уголовных преступлений. В Калифорнии он называется высшим судом.

Во многих штатах этот «информационный» метод не используется. Просеивание осуществляется большим жюри. Большое жюри состоит из простых граждан, выбранных произвольно, так же как и члены обычного жюри присяжных. Число членов жюри варьируется. Закон Техаса требует присутствия не менее пятнадцати и не более двадцати человек. Члены большого жюри заседают ограниченное время. Прокурор представляет свои материалы большому жюри и просит согласия на выдвижение «обвинения» и против обвиняемого. Большое жюри решает обвинять или не обвинять. Если оно обвиняет, дело идет дальше в процессуальный уголовный суд. Этот альтернативный метод также зафиксирован в писаных законах Калифорнии, но «информационный» метод гораздо более распространен, и ему в основном отдается предпочтение.

Дела, могущие повлечь за собой заключение в тюрьму, в конце концов решаются в высшем суде. Судья может, конечно, отказаться от дела и на этом этапе — по своему собственному мнению или потому, что прокурор решит не настаивать на обвинении. Обвиняемый может признать себя виновным и таким образом завершить это дело. Его адвокат может дать ход какой-нибудь из записок по некоторому вопросу права. Он может, например, дать ход записке, лишающей силы некоторую улику на том основании, что государство получило ее незаконно. Это предприятие обычно ни к чему не приводит.

Большинство уголовных дел так далеко не заходит. Только меньшинство их в действительности подвергается слушанию. Остальных ожидает иная судьба. Тем не менее слушание является наиболее драматическим и знакомым способом принятия решения о невиновности или виновности. Обвиняемый может отказаться от своего права на жюри присяжных. Тогда судья сам будет рассматривать дело. Это так называемое судейское слушание. Если же обвиняемый выберет иной путь, то суд соберет жюри присяжных.

Жюри обычно состоит из двенадцати мужчин и женщин, выбранных из сообщества. Предполагается, что они абсолютно беспристрастны. Адвокаты обеих сто-

рон будут задавать вопросы предполагаемым членам жюри, и адвокаты могут выразить недоверие, то есть потребовать отстранения кого-либо, кто покажется им неподходящей кандидатурой по той или иной причине. Определенному количеству членов жюри отвод вообще может быть дан безосновательно, безапелляционно, то есть без всякого юридического повода. Адвокат подзащитного может подозревать, что вот тот человек с кислой физиономией и неясными мыслями может быть опасен для его клиента, и он может избавиться от него с помощью безапелляционного отвода. В Миннесоте, например, подзащитный, обвиненный в преступлении, которое может быть наказано пожизненным заключением, имеет право отклонить пятнадцать кандидатур, штат—девять. В остальных случаях подзащитный может отклонить пятерых, штат— троих.

Когда жюри выбрано, начинается процесс. Обе стороны представляют свои дела обыкновенно через посредство своих адвокатов. Те устраивают перекрестный допрос свидетелей обеих сторон. Судья следит, чтобы процесс проходил ровно и корректно. Он руководит им согласно закону и принимает решения по каждому вопросу, возникающему по поводу показаний. Например, полицейский может захотеть прийти свидетельствовать о чем-то, что он случайно услышал. Если обвиняемый возражает, утверждая, что это свидетельство основано «на слухах», судья будет решать, какая из сторон права.

В конце слушания судья «инструктирует» жюри, то есть цитирует правовые нормы, которыми предположительно должны руководствоваться члены жюри при решении вопроса. К сожалению, на самом деле подобные инструкции приносят не слишком много пользы. В ПРОШЛЫе времена—в 19 веке, например, —судьи давали жюри весьма обстоятельные разъяснения относящегося к делу законодательства. Сегодня судьи просто предоставляют жюри беспорядочный набор законсервированных стереотипных формул, написанных сугубо юридическим языком.

С точки зрения юриспруденции эти инструкции довольно корректны, но то, что члены жюри могут действительно вникнуть в них, крайне сомнительно. Достаточно любопытно, что во многих штатах судья просто откажется расшифровать их смысл, даже если жюри присяжных будет просить и умолять.

В любом случае дело перешло к жюри присяжных, и • впервые члены жюри действительно оказались на сиденье водителя. Они удаляются из зала суда и обсуждают вопрос за закрытыми дверями. Вообще говоря, вердикт жюри должен быть единогласным. Но иногда и после обсуждения вопрос остается в подвешенном состоянии, то есть присяжные оказываются не в состоянии прийти к соглашению. Когда такое случается, прокурор должен или начать все сначала с новым составом жюри, или сдаться окончательно. В большом исследовании Кэлвена и Зейселя, посвященном поведению жюри, было выявлено, что вопрос оказывается в подвешенном состоянии всего приблизительно в 5 ⁰/ случаев от общего количества дел. Оправдательных вердиктов бывает примерно треть от общего числа.

Каким образом приходит жюри к решению, как правило, является тайной, Некоторые члены жюри были склонны делиться информацией о том, что происходило в комнате жюри, а обществоведы изучили процесс с помощью различной техники, включая использование экспериментальных жюри, которым они предоставляли возможность решать гипотетические дела. Существуют очевидные недостажи в методе исследования таких выдуманных дел. Но такой подход имеет одно важное преимущество: исследователь может манипулировать разными переменными в соответствии со своими научными целями. Это невозможно сделать с беспорядочным материалом реальной жизни.

С юридической точки зрения властные полномочия жюри ясны. Если оно находит, что обвиняемый невиновен, тот выходит на свободу. Решение жюри присяжных окончательно. Не имеет значения, насколько неправильным или глупым оно кажется, не может быть и речи ни о каких обжалованиях. Если жюри обвиняет, судья проставляет дату вынесения приговора. Обвиненный может также пытаться апеллировать по поводу ошибок в судебном разбирательстве. Вообще говоря, «ошибка» означает юридическую ошибку. Совершенно недостаточно сказать, что жюри было не право или не смогло установить справедливость. Апелляционный суд не будет проводить повторные слушания или пересматривать вопрос, касающийся фактологической стороны дела.

Чем серьезнее дело, тем вероятнее, что обвиняемый будет апеллировать. Практически каждый приговоренный к смерти будет апеллировать; в некоторых штатах апелляции в этом случае происходят автоматически. Но в целом тодько незначительное число потерпевших поражение в суде продолжают бороться в судах высшей инстанции. Остальные сдаются и принимают свое горькое лекарство.

СДЕЛКИ О ПРИзнм-ШИ.

договорныЕ ПРИЗНАНИЯ И ПРИЗНАНИЕ ВИНЫ

Поразительный факт состоит в том, что слушания, как они были описаны выше и как общественность представляет их себе, не являются обычным способом решения судьбы обвиняемого. Большинство попавших за решетку оказывается там не потому, что туда их определило жюри присяжных. Они попали туда потому, что признали вину. В некоторых регионах страны вплоть до 90 ⁰/0 всех осужденных выбирают этот путь.

Как же это происходит? Почему обвиняемые признают себя виновными? Иногда из чувства стыда, безнадежности или раскаяния. Но в подавляющем большинстве случаев признание вины является частью «сделки» — составной частью практики, именуемой «признанием по договоренности». Прокурор соглашается настаивать на более легком наказании, или опустить некоторые обвинения, или дать послабление каким-либо другим способом; все это в обмен на признание вины, в результате чего удается избежать суда жюри присяжных. Договорное признание вины определяет место для слушания с участием жюри в маленьком уголке уголовного процесса. Крупные дела, дела, о которых пишут в газетах, все еще рассматриваются жюри присяжных: дела Патриции Херст или Джона Хинкли, который пытался убить президента Рейгана. Обычные дела, как наше дело о квартирной краже, как правило, не доходят до жюри, И роль жюри с годами постепенно уменьшается.

Договорное признание вины довольно спорное дело. Некоторые люди защищают эту практику. Большинство арестованных, говорят они, в какой-то мере являются виновными. Зачем беспокоиться о слушании? Зачем тратить общественные деньги? Договорное признание вины —это компромисс: обе стороны не много отдают и не много получают. Слушание отнимает время, всегда существует вероятность появления какой-либо ошибки. Гораздо лучше (для обеих сторон) избежать этого.

С другой стороны, все увеличивающаяся масса людей полагает, что договорное признание вины является позором. Люди «правопорядка» полагают, что оно проявляет слишком большую мягкость к обвиняемым. Опасные преступники «договариваются о признании вины» и проскальзывают сквозь сети. Другие утверждают, что этот процесс несправедлив к невиновным. Одно исследование показало, что треть всех лиц, признавших вину, были бы освобождены, если бы они дошли до процессуального суда.

Это пугающие выводы. Но они не означают, что эти люди на самом деле яњлялись невиновными в совершении преступлений, а только что у них были юридические возможности избегнуть наказания или что доказательства были достаточно слабы. В любом случае договорное признание вины превращает (так утверждают) уголовный процесс в балаган. Оно безусловно не соответствует нашему представлению о нащтежащем процессе или нашей картине состязательной системы. Вообще же, как отмечает Герберт Джэкоб, сегодня в системе уголовного правосудия наиболее важные решения принимаются тайно—или в службе прокурора, или в кабинете судьи. Правосудие в основном состоит из сделок, заключаемых адвокатами в задних комнатах или коридорах суда.

Таким образом, нет ничего удивительного в том, что со всех сторон слышатся призывы к проведению судебной реформы. Некоторые прокуроры попытались положить конец договорным признаниям вины. В округе Вейн (ШпТ Мичиган) прокурор приказал своим подчиненным не допускать договорного признания вины по делам, в которых подзащитный использовал огнестрельное оружие. Генеральный прокурор Аляски в 1975 году полностью запретил договорное признание вины. В Калифорнии в 1982 гощ• был принят Билль о правах жертв, который среди прочего ограничивал применение сделок о признании вины. Также было предложено, чтобы подобные сделки вышли из подполья, что они должны происходить открыто с участием судьи. В будущем мы можем ожидать новых реформ, а также новых предложений на этот счет.

Но работают ли реформы на самом деле? Милтон Хьюмен и Колин Лофтин изучали эксперимент округа Вейн. Обуздал ли он договорные сделки в Детройте? Ответ: «В некотором смысле». Сделки по договорному признанию вины в буквальном смысле были урезаны. Но в игру вступили иные механизмы, которые были функционально эквивалентны договорному признанию вины. С помощью смешивания техники система ухитрилась переварить новую политику без реального изменения своей сути.

Почему так случилось? Почему мы вообще имеем договорные признания вины? Для многих людей ответ на этот вопрос прост. Они полагают, что договорное признание вины—это недавнее новшество, что оно явилось ответом на сложившиеся условия перегрузки городских судов. Они связывают договорное признание вины с ухудшением уголовного правосудия за последние двадцать лет. В действительности же практика договорного признания вины не так уж и нова, как думает большинство людей, и ее можно найти не только в перегруженных городских судах.

На самом деле «золотого века» полнокровных, справедливых процессов никогда и не было. В 1800 или 1850 годах большинство подозреваемых, обвиненных в серьезных преступлениях, представало перед жюри присяжных. Но само слушание было непродолжительным, рутинным и формальным. Исторические исследования по этому повощ скудны, но последовательны. Джон Лэнбейн обнаружил подобные поспешные слушания в Англии 18 века, еще одно исследование подтвердило это с помощью дополнительного изучения документов округа Леон (штат Флорида) конца 18 века. В среднем слушание занимало здесь около получаса. Дело за делом проходили перед жюри. Не многие обвиняемые имели адвокатов. Правосудие было невнимательным и быстрым.

Другими словами, поспешные, рутинные процессы своим появлением совершенно не обязаны договорному признанию вины. Признание вины по договоренности изменило стиль и место. Быстрое, грубое правосудие переместилось со скамьи жюри присяжных в коридоры здания суда, в кабинеты судей, в конторы адвокатов.

Договорному признанию вины лет сто или несколько больше. Одно исследование обнаружило, например, его следы в округе Аламеда (штат Калифорния) в 1880 году. Судьи этого округа даже говорили о способах «кредитования» признания вины. Практика договорного признания вины не была столь широко распространена, как теперь, и даже не могла близко сравниться с теперешней, но несомненно одно: она не была редкостью.

Очевидно, договорное признание существует и в Англии, но в рамках другой правовой системы континентальной Европы ничего в точности похожего не наблюдается. Роль договорного признания основана на центральной особенности нашей системы: на признании вины. В некоторых правовых системах нет такого признания. Конечно, подозреваемый- может признаться в совершении преступления, и это признание будет служить весомым свидетельством его вины, но, по крайней мере в теории, государство еще должно доказать это. Наша система иная. Признание вины принимается как абсолютная правда, и, за исключением очень редких дел, оно кладет конец процедуре. Как только обвиняемый признал себя виновным, процесс закончен. Ничего не остается, как вынести приговор.

В 1939 году в штате Нью-Йорк каждое из четырех уголовных дел оканчивалось признанием вины. К середине века признание вины имелось в половине дел. В округе Аламеда в 1900—1910 годах каждый из трех обвиняемых в уголовном преступлении признавал свою вину.

В 1920-х годах число случаев признания вины возросло до 88 ⁰/0 из всех обвинений в городе Нью-Йорке, 85—в Чикаго, 70—в Далласе и 79 ⁰/0 в ДеМойнесе (штат Айова). Они доминировали уже с тех пор. Короче говоря, мы можем проследить постепенное заметное уменьшение роли жюри в судебном процессе начиная с 18 века.

ПРОФЕССИОНАЛИЗАЦИЯ уголовного ПРАВОСУДИЯ

Почему судебные процессы с участием жюри присяжных переживают упадок? Частично из-за профессионализации уголовного правосудия. Если бы мы могли вернуться на два века назад и понаблюдать за работой уголовной юстиции, мы были бы поражены тем, что в ней доминировали любители. В Англии не было никаких официальных обвинителей. Если кто-то грабил магазин, в качестве обвинителя должен был выступать сам хозяин магазина. Не существовало ничего похожего на современного районного прокурора. Если хозяин магазина ничего не предпринимал, то дело не слушалось. Также не было официальных защитников; а жюри присяжных, конечно, представляло собой группу дилетантов.

В Соединенных Штатах в отличие от Англии существовал официальный обвинитель, районный прокурор, —так повелось с колониальных времен. Но это было необязательно; частное обвинение было обычным явлением в 19 веке. Полицейской науки, какой мы ее знаем, не существовало в колониальные времена и во времена ранних республик. Действительно, ведь не существовало и самой полиции. Первые полицейские силы в современном понятии были созданы в Лондоне в 1829 году. Город Нью-Йорк завел полицейские силы к 1845 году. Тем не менее патрульные Нью-Йорка были в основном любителями, чуть больше обычных граждан облеченные юридической властью. Нельзя сказать, что к 20 веку полицейские силы стали профессиональными, то есть специально обучались деля выполнения своей работы.

Сегодня система полна профессионалов: официальные защитники, чиновники, ведающие освобождением под залог, социальные работники, детективы. Уголовное правосудие пользуется «наукой» в самом буквальном смысле слова: здесь есть баллистики, патологоанатомы, работающие в следственных учреждениях, дактилоскописты. Короче говоря, центр тяжести существенно сместился от системы, контролируемой любителями, к системе, контролируемой и состоящей из профессиональных экспертов разного вида. Уменьшение роли жюри присяжных (и большого жюри также) представляет собой один из аспектов этого развития. Таким образом, договорное признание вины является просто современной, профессиональной версией рутинных процессов. Это то же явление по своей сущности, что и скоротечное слушание в округе Леон (штат Флорида) в 19 веке, но находящееся под новым и профессиональным управлением.

НАКАЗАНИЕ И ИСПРАВЛЕНИЕ

Обвинительное заключение, вынесенное судьей или жюри присяжных, конечно, не означает конец истории. Обвиняемый теперь встречается с приговором. Во многом эта фаза еще более важна для подзащитного, чем те, которые были раньше. Большинство подозреваемых в конце концов признают свою вину. Их интересует только единственный вопрос: каково будет наказание?

Вообще говоря, право дает большую власть и свободу действий судье. Он имеет право выбора и владеет многими средствами. Одни обвиняемые должны будут заплатить штраф, а другие —выпущены на поруки, им будет предоставлена условная свобода; это особенно справедливо для впервые осужденных. Только меньшинство на самом деле попадет в тюрьму. Изучение города Нью-Йорка, охватывающее 1971 год, показало, что половина из добровольно признавших свою вину и треть из тех, чья вина была установлена в ходе судебного разбирательства вышли из суда, не были приговоренными к тюремному заключению.

Мы привыкли думать о тюрьме как об основном инструменте наказания за серьезные преступления. Однако до 19 века лишение свободы редко применялось в качестве наказания за уголовные преступления. Тюрьма предназначалась в основном для людей, не могущих оплатить свои долги или ожидающих суда и не выпущенных под залог по той или иной причине. В колониальном Массачусетсе уголовных преступников пороли, штрафовали, помещали в колодки, клеймили каленым железом, а в особо серьезных случаях ссылали или вешали. То же справедливо было и для Англии. Прародина чаще использовала виселицу, а также ссылала приговоренных в колонии, особенно в Австралию.

Современная тюремная, или пенитенциарная, система явилась изобретением 19 века (если слово «изобретение» здесь применимо). Соединенные Штаты были среди ее социальных пионеров. «Исправительный дом» тюрьмы Волнат-Стрит в Филадельфии представлял собой один из ранних примеров: он имел шестнадцать маленьких камер для одиночного заключения. Классическими исправительными домами первой трети 19 века являлись также Черри-Хилл в Филадельфии, Обурн и Синг-Синг в штате Нью-Йорк. Это были огромные устрашающие постройки с толстыми внешними стенами и крепкими камерами с железныр•аи решетками.

В этих мрачных тюрьмах заключенные жили по одному в камере. Они ЖИЛи в мире полной ТИШИНЫ и изоляции, нарушаемой только тяжелой физической работой. В течение всего срока пребывания в тюрьме—а это могли быть годы предполагалось, что заключенным не будет сказано ни одного слова. Жизнь в тихой гробнице была полностью регламентирована; каждый день был в точности похож на предыдущий, каждый узник вставал в одно и то же время, что и все остальные, отходил ко сну в одинаковое со всеми время, носил одинаковую униформу, питался одинаковой пищей. Теоретически все это представляло вид радикальной хирургии, предполагающей полную изоляцию узника от испорченного прогнившего общества. Железная дисциплина тюрьмы должна была по идее давать узнику шанс раскаяться и приобрести новые жизненные привычки.

В своеи классической форме система исправительных домов не долго просуществовала. «Большой дом» остался с архитектурной точки зрения. Мы хорошо знаем его по десяткам голливудских фильмов и из таких действующих музеев, как Сан-Квентин. Ко времени Гражданской войны было совершенно ясно, что система «тишины» должна быть упразднена. Прежде всего она не могла работать, поскольку узник помещался в камере один. Это было очень дорого; а законодательная власть была весьма скупа.

Когда исчезла система тишины, то же произошло и с теорией, утверждавшей, что изоляция и регламентация в сочетании с тяжелым трудом могут излечить уголовных преступников от их привычек. В конце 19 века повернулись к новым схемам реформ: освобождению под честное слово, к условному освобождению, неопределенному приговору. Все это приводило к разделению осужденных на два класса—безнадежно неисправимых и тех, кто мог быть спасен, —и вычленению тех, кто мог быть спасен. Нью-Йорк начал экспериментировать с неопределенным приговором в 1870-х годах. В своей развитой форме эксперимент основывался на простой идее: судья более не фиксировал приговор обвиняемому. Скорее, он предписывал некоторый минимум (как правило, год). В тюрьме за осужденным внимательно наблюдали, ему выставлялись оценки, он переводился из класса в класс, в некотором смысле, как в школе. Если он вел себя хорошо и выявлял правильный характер, он зарабатывал легкий приговор и скорое освобождение. Если же нет, он мог сгнить в тюрьме. Некоторые люди по теории вообще никогда бы не были освобождены. Это было бы столь же бессмысленным, как выпускать на свободу больных проказой.

Неопределенный приговор быстро получил распространение. Вместе с ним распространялась система досрочного освобождения—программа, сущность которой состояла в освобождении перспективных заключенных раньше срока—под надзор. Условное освобождение на поруки представляло собой еще одну реформу. Оно давало осужденным (особенно впервые осужденным) возможность вообще избежать тюрьмы. Освобождение на поруки также являлось (по крайней мере теоретически) видом поднадзорной свободы на конце довольно жесткой нити: малейшее неверное движение—и система уголовного правосудия могла дернуть за нить, и освобожденный на поруки вмиг оказывался в тюрьме. Еще одним нововведением был специальный суд для молодых людей, так называемый суд по делам несовершеннолетних. Первый суд такого вида был создан в округе Кук (штат Иллинойс) в 1899 году. К 1945 году каждый штат имел суд по делам несовершеннолетних.

Эти реформы имели одну общую черту: они были относительно профессионализированы. Они также облекали большой властью советы по досрочному освобождению, или судей по делам несовершеннолетних, или чиновников по освобождению на поруки. Эти реформы основное внимание переносили с правонарушения на правонарушителя. Решения были крайне субъективны, они менялись от случая к случаю, от одного обвиняемого к другому. Ответственные лица, занимающиеся, например, вопросами условного осуждения, не были ограничены узкими юридическими правилами доказательств. Им было позволено исследовать полную биографию и характер подзащитных. Старые отчеты об условном осуждении в Калифорнии дают ряд свидетельств, которые собирали чиновники, занимающиеся этим делом. В одном примере мы читаем, что шестнадцатилетний мальчик в 1907 году выкуривал около десяти сигарет в день, занимался онанизмом, три раза успел побывать в публичном доме и читал журналы, но не был записан в библиотеку. Вся эта информация юридически совершенно несущественна, но она могла разделять свободу и заключение.

Однако освобождение на поруки явилось реформой—шагом к терпимости.

В своем действии оно могло быть несправедливым и произвольным. Но оно оставляло некоторых людей на свободе и спасало их жизни или их щши. Частично из-за своей субъективности оно вызвало в последние годы определенную реакцию. Решения советов по досрочному освобождению также стали критиковаться за свою произвольность, слишком персонализированный подход, что несовместимо с системой правосудия и надлежащим процессом.

Еще более важна была реакция со стороны сторонников правопорядка. Буйный рост преступности пугает и бесит людей, что, впрочем, и должен делать; страх перед преступлением фокусирует внимание на любой части системы, которая может быть обвинена (все же несправедливо) в том, что она «нянчится с преступниками». Неопределенные приговоры основывались на своего рода вере в возможность реабилитации. По крайней мере некоторые заключенные должны были бы извлечь пользу из пребывания в тюрьме: тюремный опыт изменил бы их. Верно это было или нет, но сегодня вряд ли кто-то еще верит в это.

Сегодня люди требуют более жестких мер. Под этим подразумеваются более долгосрочные, категоричные приговоры. Калифорния среди других штатов уже избавилась от неопределенных приговоров. Освобождение на поруки тоже подвергается нападкам: Мэйн упразднил свои советы по условному заключению, то же сделал Иллинойс. Некоторые штаты стали применять систему окончательных приговоров за определенные преступления, настаивая, чтобы все преступники, использовавшие огнестрельное оружие, например, обязательно попадали за решетку. Как и программы по отмене договорных признаний вины, эти изменения в законе никогда не работают так, как это рекламировалось или ожидалось. Еще слишком рано говорить о том, как система определенных приговоров будет работать в таких штатах, как Калифорния. Сомнительно, однако, то, чтобы она повлияла на коэффициент преступности— хотя бы чуть-чуть.

КЛАСС, РАСА, ПОЛ И УГОЛОВНАЯ ЮСТИЦИЯ

Система уголовного правосудия представляет собой ту область, где право наиболее открыто показывает свои зубы. Вот полицейский клуб, железные решетки Сан-Квентина, газовая камера, здесь вот здание тюрьмы, отряд для подавления мятежей. Полиция имеет на вооружении слезоточивый газ и огнестрельное оруэкие. Полицейские являются врагами преступности, но они также могут повернуть свою силу против несогласных или против слабых и беззащитных. История, увы, открывает, что общество может и на самом деле использует власть для злых дел. Полицейское государство весьма реальная вещь во многих частях света.

Что известно о Соединенных Штатах? Справедливо ли обращается с людьми уголовное правосудие? Или оно предвзято относится к бедным и беззащитным? К черным и другим меньшинствам? К женщинам по сравнению с мужчинами? Многочисленные исследователи пытались найти на этот вопрос ответ с научной точки зрения. Как уже было отмечено, результаты являются удивительно неубедительными, особенно по вопросу расы. Возможно, существуют определенные пристрастия в системе, но они весьма тонки и скрыты сегодня. Дни линчующих толп, к счастью, прошли. Однако никто бы не удивился, обнаружив расовые предрассудки в уголовном правосудии. Если они существуют в обществе в целом, почему уголовное правосудие должно оказаться свободным от этого проклятия? На первый взгляд аргументация за существование пристрастий в уголовной системе довольно сильна. В 1979 году черные составляли 10,1 ⁰/0 взрослого мужского населения, но 48 ⁰/0 обитателей тюрем штатов состояло из черных.

Почему же так должно быть? Потому ли, что черные слабее, чем белые, в системе экономической или политической власти? Как отметил Остин Тарк, отсутствие власти объясняет не СЛИШКОМ много. Женщины обладают в обществе

10—1 188 [45

меньшей властью, чем мужчины, хотя их доля в преступности весьма незначительна. Действительно, в 1979 году женщины составляли только 4 ⁰/0 общего числа заключенных в стране. Эти цифры мало о чем говорят, пока мы не знаем, сколько преступлений женщины (и черные) на самом деле совершают.

Однако мы остались с одним беспокоящим нас вопросом. Что объясняет огромную диспропорцию между опытом черных и белых относительно уголовного правосудия? Можем ли мы реально исключить предубежденность? Одна недавно проведенная программа включала в себя более семидесяти исследовательских проектов, направленных на выявление расовых предрассудков только в процессе вынесения приговора. Некоторые из этих исследований пришли к заключению, что расовая предубежденность существует, некоторые пришли к противоположному заключению. Следовательно, в настоящее время мы должны сказать, что этот вопрос неясен— по крайней мере в том, что касается общего действия системы. Имеются, конечно, отдельные судьи, проявляющие расовую предубежденность.

Почему так трудно ответить на этот вопрос? Одна из причин состоит в том, возможно, что предубеждения выступают в разных формах. Предубеждения могут проявляться в самих нормах. Нормы могут давать преимущества (скажем) домовладельцам, а не жильцам, или штату, а не подзащитным. Эта предрасположенность будет влиять на конечный продукт, даже если судьи, полиция и прокуроры будут просто честно применять эти правила. Или нормы могут классифицировать в качестве преступных некоторые образцы поведения, являющиеся более общепринятыми в одних сообществах по сравнению с другими. Или преступления, возможно, более искушают бедных людей, угнетенных, отчаявшихся, оторванных, отрезанных от легитимных возможностей. Если мы смотрим только на способ применения норм, система может, вероятно, показаться довольно справедливой— гораздо более справедливой, чем она есть на самом деле.

Еще одна возможность состоит в том, что предрасположенность является малозаметной и работает ЛИШЬ на ранних стадиях процесса. Предположим, что управляющий небольшого магазина ловит хорошо одетую белую женщину во время попытки украсть шляпку. Он может спокойно положить шляпку на место и вывести женщину вон из магазина с твердыми предостережениями, но довольно вежливо. Позже он обнаруживает ворующего темнокожего подростка. На этот раз он прямиком доставляет его в полицию. Если это происходит постоянно по всему городу, статистика арестов покажет, что большинство магазинных краж совершается черными. Эти умозаключения, конечно, могут быть и неверными. Или сама полиция пользуется двойным стандартом в отношении богатых и бедных, белых и черных, решая, зарегистрировать человека или отпустить его. Это не означает, что люди в любом городе ведут себя таким образом—просто возможно, что предубежденность в системе не слишком заметна и ее нелегко измерить и что она может относиться к факторам более тонким, чем простые переменные расы, пола или класса.

РЕВОЛЮЦИЯ В ОБЛАСТИ ПРАВ

Сегодня мы много слышим о «революции прав», о терпимости к обвиняемым в совершении преступлений, о том, что суды «нянчатся» с преступниками, о надлежащем правовом процессе. Сколько в этом правды и сколько только разговоров? Когда мы спращиваем, являются ли суды в своей основе справедливыми, мы должны помнить, что большинство людей, обвиненных в преступлении, никогда не подадут в суд. Их дела решаются другим способом—путем договорного признания вины. Для тех же, кто дойдет до суда, имеется явное свидетельство того, что закон на самом деле выказывает большую заботу о правах подзащитного, чем это было в жизни прошлых поколений.

Основное право обвиняемого, конечно, довольно старо. Билль о правах —присоединенный к федеральной Конституции около 200 лет назад —является своего рода мини-кодексом уголовной процедуры. Он запрещает жестокое и необычное наказание, необоснованный обыск, арест и чрезмерный залог. Он гарантирует рассмотрение дел судом присяжных и защиту против незаконного заключения в тюрьму. По сравнению с правосудием других стран, особенно диктаторских, американское уголовное правосудие является образцом для подражания.

Ни одна страна не является совершенной и даже близко не приблизилась к идеалу. Есть много того, чего следует стыдиться в нашей национальной истории, точно так же как и в истории любой другой страны. Имеется, в частности, достойный сожаления рекорд полицейской грубости и несправедливых обвинений. Имеется также история закона Линча. Движения бдительности не были столь восхитительны, как думают некоторые. Группы людей и отдельные люди, выражающие непопулярные идеи, часто вынуждены были в прошлом страдать. Вообще система часто срезала углы. По крайней мере иногда процесс срезания углов заканчивался наказанием невиновных.

Но прошлое умерло. Мы должны спросить: каковы современные тенденции? Куда система сворачивает? Формальные права подзащитных расширились значительно, особенно с 1950-х годов с помощью Верховного суда под руководством Эрла Уоррена. В деле Миранды Верховный суд попытался расширить права людей, арестованных полицией. Полиция должна информировать подозреваемого о его конституционных правах, включая право не отвечать на вопросы. Если это предупреждение не сделано, суд может отказать использовать то, что сказал подзащитный в качестве показаний. Для полиции стало стандартным правилом делать «предупреждение по Миранде» каждому задержанному за серьезное преступление.

Некоторые люди высказывают сомнение в том, что это делается как надо, и считают, что полицейские просто мямлят устную формулу. Возможно. Но дело Миранды являлось только одним из целой серии решений суда Уоррена (и настроенных в том же ключе судов штатов); общий эффект всех дел в целом может быть куда более значительным, чем эффект каждого отдельно взятого решения. Полиция и прокуроры сегодня, кажется, более чувствительны к надлежащему процессу, чем ранее. В деле Гидеона Верховный суд сделал еще один смелый шаг. Когда некоторое лицо обвиняется в серьезном преступлении (уголовном преступлении), оно имеет право на адвоката. Если денег, чтобы нанять его, нет, штат сам должен предоставить адвоката и оплатить его услуги. Это дело действительно имело влияние—если не на систему в целом, то по крайней мере на тысячи людских судеб и тысячи дел.

Система уголовного правосудия рождает новости и представляет собой предмет бОЛЬЩИХ споров. Преступность (особенно уличная) является ужасной СОЦИальной проблемой. В то же самое время страна находится в середине «революции прав»—расширения надлежащего процесса. Люди, выступающие в пользу бедных или чернокожих, в пользу других расовых меньшинств, горько жалуются на поведение полиции, на тюрьмы и всю остальную систему. Система, другими словами, находится под постоянной атакой с обеих сторон—правой и левой— со стороны тех, кто думает, что она слишком мягка, и тех, кто думает, что она слишком сурова.

Результатом этого брожения является целый пакет изменений. Одним примером является реформа освобождения под залог. Лицо, арестованное и обвиненное в преступлении, не обязательно будет сидеть в тюрьме, пока не закончится дело, оно часто освобождается «под залог»—то есть после того, как оно выложит определенную сумму денег в качестве гарантии. Залог теряется, если человек не является для слушания дела. Восьмая поправка запрещает «чрезмерный залог», но даже весьма скромное количество денег выглядит довольно чрезмерным для бедных и безработных. Залог порождает огромные различия. Люди, выпущенные под залог, могут лучше подготовить свою защиту, они могут также заниматься

147

своими повседневными делами. Лицо же, находящееся в тюрьме, тем самым уже несет определенное наказание, даже если в конце концов оно будет оправдано. Оно теряет свободу, а также может потерять работу. Вследствие этого был предложен ряд реформ, позволяющих людям быть свободными до суда под честное слово, если казалось, что на них можно положиться. Люди со связями в сообществе вряд ли станут скрываться от суда. Освобождение такого рода ныне довольно распространенное явление.

Предпринимались и другие попытки гуманизировать систему. Изменения в практике неопределенного наказания и в практике условного осуждения являлись, в частности, попытками контролировать произвольные процессы: заключенные негодовали на свою зависимость от безликих советов или невидимых экспертов, Существует также движение за права заключенных, которое привело к установлению процедур рассмотрения жалоб в тюрьмах и позволило обуздать худшие из тюремных эксцессов. Особенно в Калифорнии (и некоторых других штатах) заключенные весьма политизировались и стали требовать изменений в тюремном управлении. Суды симпатизируют некоторым из этих требований и уже расширили область установленных законом процедур внутри тюрем. Имелось также давление в сторону ужесточения системы—в сторону того, чтобы система чаще показывала свои зубы. Оно также принесло некоторые результаты—изменения в практике договорного признания вины и неопределенного приговора.

Но реформы имеют угнетающую тенденцию вырождаться в конце концов в ничто. Малколм Фили сделал обзор свидетельств влияния реформы системы залогов, системы приговоров и «досудебных отклонений», то есть плана разрешать дела в отношении некоторых подзащитных до суда (например, в отношении тех, кто имеет проблемы с психикой, или связанные с алкоголизмом) , отсылая их в более подходящие общественные учреждения. Он обнаружил, что планируемые изменения или реформы проводились крайне плохо. Конечно, важные перемены действительно произошли в системе уголовного правосудия, но они обыкновенно не возвещались, как побочный продукт кажущихся неудачных усилий или в качестве следствия общих социальных изменений.

По правде говоря, с системой уголовной юстиции трудно иметь дело, какой бы аспект мы ни взяли. Это основная идея книги Фили. Он рассматривал и «жесткие» реформы, и «мягкие». Нью-Йорк при губернаторе Нельсоне Рокфеллере принял драконовский закон против потребления наркотиков, по которому нарушитель отправлялся в тюрьму. Этот закон (и другие подобные ему) имел в целом слабый эффект, как если бы он был «мягким» законом. Было зафиксировано лишь весьма слабое влияние на потребление наркотиков; закон оказался астрономически дорогим для администрации и привел к жестким приговорам в отношении случайных правонарушителей. В 1979 закон был отменен. Также закончился неудачей опыт многолетних попыток вставить зубы законам, направленным против вождения автомобиля в пьяном виде. Эксперименты с ужесточением применения закона иногда работают—как эксперименты, — но система очень скоро возвращается в исходное положение.

Мы можем сравнить систему уголовного правосудия с протекающим садовым шлангом, полным дыр. Если вы пытаетесь поднять на одном конце давление, лишняя вода просачивается сквозь отверстия посредине. У системы уголовной юстиции в этом смысле много общего с этим шлангом.

Является ли она вообще системой? Слово «система» предполагает некоторый вид организации, некоторый вид общей координации. Уголовное правосудие в лучшем случае является псевдосистемой. Никто реально не ответствен. Каждый может разрушить работу другого. Законодательный орган может издать закон, но не может провести его в жизнь. Полиция может арестовать человека, но не имеет возможности гарантировать, что ему будет предъявлено обвинение. Прокурор может предъявить обвинение, но не может быть уверен, что суд признает человека виновным. Судья может вынести приговор, но не может держать обвиненного в тюрьме. Жюри присяжных может проигнорировать судью, судья может не согласиться с жюри. И так далее. Система, короче говоря, является децентрализованной, фрагментарной, составленной из кусков и кусочков. Она похожа на сказочного зверя, обладающего первобытной способностью регенерировать, откусывая ногу, руку, какой-нибудь орган здесь и там, — утерянная часть просто вырастает вновь. Его не контролирует никакой мозг, никакая нервная система. Хорошо это или плохо, но, кажется, именно такая картина описывает эти систему в том виде, какова она есть на самом деле.