история. В истории каждого государства есть ключевые для народной памяти даты. Для России одной из них является 3 марта 1861 г
 Скачать 100.5 Kb.
|
|
В истории каждого государства есть ключевые для народной памяти даты. Для России одной из них является 3 марта 1861 г. В этот день Александр II, получивший от российского общества почетное именование «Освободитель», подписал Манифест о даровании крепостным прав состояния свободных сельских обывателей. Манифест положил начало широкомасштабной модернизации всей системы общественных отношений в России. Главная цель Манифеста выражена в его заключительной фразе. Царь-освободитель, обращаясь к народу, призывает народ просить Божия благословения – на что? На свободный – именно свободный! – труд как залог домашнего благополучия каждого человека и блага общественного. Заключительная фраза в манифестах, призванных изменять жизнь народную, всегда имеет особое значение. В заключительной фразе обсуждаемого нами здесь судьбоносного Манифеста «свободный труд» сопрягается не только с «благополучием каждого человека», но и с «благом общественным». Это триединство: «свободный труд и свобода вообще» – «личное благополучие» – и «общественное благо» – и поныне является важнейшим ориентиром для нас всех. А в 1861 году указание на подобное триединство было воспринято с подлинным ликованием. Кто-то скажет: «Стоит ли придавать такое значение словам?» Тому, кто так скажет, стоило бы напомнить, что «в начале было Слово». И добавить, что всегда, покуда есть человечество, и человечество алчет блага, а значит, и преобразований, к этому благу ведущих, – в начале будет Слово. Оно и только оно. Но не зря ведь сказано, что «Слово было в начале». То есть, что за словом нечто последовало. Если за словом не следуют дела – слово и впрямь мало что значит. Последовали ли дела за тем великим словом, которое содержалось в Манифесте? Да, безусловно. За Манифестом последовала широкая серия либеральных реформ. Из них судебная была самой кардинальной. Именно благодаря последовавшей за Манифестом судебной реформе в суды пришли равенство сторон, господство закона, а значит, и подлинное стремление к правосудию. Но ведь были и другие реформы, последовавшие за великим словом царя-освободителя. Земская реформа. Реформа городская. Военная реформа. Реформа образовательная. Эти великие реформы 60 – 70-х годов XIX века стали крупнейшим прорывом от несвободы к свободе в ключевых сферах общественной жизни России. Но почему же тогда эпоха великих реформ сменилась эпохой контрреформ? Почему было упущено драгоценное историческое время? Почему в очередной раз захлопнулось «окно возможностей»? Почему в очередной раз не свершился долгожданный переход к свободе? Почему вместо такого перехода началось блуждание по лабиринту смуты и несвободы? Споры о причинах тогдашних неудач продолжаются и поныне. Была ли главной причиной внутренняя противоречивость основной – крестьянской – реформы, пытавшейся сочетать несочетаемое: дарование свободы и сохранение зависимости? Или же причиной была неготовность к преобразованиям основных слоев общества, чье правовое сознание было деформировано веками крепостного рабства? Только ли косностью следует объяснять послереформенную ностальгию крестьянства по дореформенным временам? Или же реформаторы, стремясь, конечно же, к великому благу, чего-то не учли, наступили, образно говоря, на какие-то исторических грабли? Какие? Как обнаружить, в чем суть их тогдашней ошибки? Ибо если они хотели, чтобы страна прорвалась к свободе, а страна к ней не прорвалась, то мы просто не имеем права не обсуждать их ошибки. Отдавая дань и благородству их помыслов, и историческому масштабу совершенных ими деяний. Мы знаем, что крестьяне после реформы нередко сожалели о старом времени, когда, по их словам, обращенным к помещикам, «мы были ваши, а вы – наши». Имеем ли мы право называть подобную ностальгию рабской? Рассуждать об идиотизме крестьянской жизни и всем том, что этот идиотизм порождает? Даже если бы все было именно так (а я уверен, что это не так), все равно ответственность за срыв реформ лежит на реформаторах. Она по определению всегда лежит только на них. Ибо, дерзая изменить народную жизнь, они должны учитывать реальность этой жизни. Недоучет реальности всегда чреват губительными последствиями. Да, косность, застой – морально недопустимы и политически губительны. Но и реформаторский романтизм – ничем не лучше. Тем более, что каждый порыв реформаторского романтизма всегда сменяется судорогой контрреформаторской косности. Но разве сопротивление крестьян великим преобразованиям являлось только синдромом рабства и архаической дикости? Убежден, что такой вердикт был бы крайне несправедлив с моральной и ценностной точки зрения. А будучи несправедливым – оказался бы и политически вредным. Народ не хотел разрушения сложившихся коллективистских форм. Он инстинктивно понимал, что разрушение этих форм окончательно разорвет его связи с собственной элитой. Конечно, народ стремился освободиться от несвободы, связанной с определенными формами коллективизма, воспевать которые я вовсе не собираюсь. Но народ одновременно с этим не хотел освобождаться от коллективизма вообще. Понимая, что такое освобождение может обернуться вскоре качественно новыми формами порабощения. И именно это отчуждение власти от народа, государства от общества – сыграло решающую роль в торможении модернизационных реформ, на которые возлагали такие большие надежды просвещенные слои России во второй половине XIX века. Модернизация, в том числе и правовая модернизация, была отторгнута этим отчуждением широчайших социальных групп и от ее целей, и от ее средств. Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что сегодня, когда страна вновь стоит перед вызовом острейшей необходимости ускоренной модернизации, нам особенно важно понять причины провала освободительных реформ XIX века. Впечатляющие успехи которых очень скоро (по историческим меркам) были смыты волной террора и революций. Ведь незнание (или, что то же самое, непонимание) своей истории чревато повторением прежних ошибок. В любом случае, недопустимо искать в неудачах модернизационных усилий России роковую предопределенность. И утверждать, что на пути модернизации – непреодолимое препятствие в виде порочности, которая сродни первородному греху. И носит то ли фундаментально-исторический, то ли фундаментально-культурный, то ли иной, еще более фундаментальный, характер. Ведь именно этим сейчас, увы, балуются люди, называющие почему-то себя либералами. Хотелось бы напомнить им, сколь долгим и мучительным был западный путь к справедливой и эффективной правовой системе. Как долго там отлаживали правовые системы, приспосабливая их к исторической специфике, традиции и культуре. И сколько неудач и разворотов вспять было на их пути. Первое всенепременнейшее условие – наличие в обществе устойчивого социального ядра из активных людей, обладающих устойчивой системой моральных ценностей, заинтересованных в свободном развитии своего творческого потенциала и способных отстаивать свободу вопреки стремлениям элит, всегда поддающихся искушению выстраивать правовую систему «под себя». Второе, столь же существенное, условие, – наличие сильной (и именно сильной!) демократической государственной власти. Которая только лишь и может обеспечить важнейшие предпосылки справедливого правоприменения. Итак, в системе оснований права – двуединство устойчивого в своих нравственных ценностях и заинтересованного в свободном развитии гражданского общества, с одной стороны, и сильного демократического государства, с другой. Выдающиеся российские политические и религиозные мыслители, анализируя опыт «великих реформ», уверенно шли к пониманию необходимости этого двуединства. Именно в этом русле лежит, в частности, концепция «охранительного либерализма», выдвинутая Борисом Николаевичем Чичериным. Суть этой концепции, предложенной им в качестве идейной основы либеральных преобразований, он выразил формулой: «Либеральные меры и сильная власть». И уточнил: «либеральные меры, предоставляющие обществу самостоятельную деятельность, обеспечивающие права и личность граждан» и «сильная власть, блюстительница государственного единства, связующая и сдерживающая общество, охраняющая порядок, строго надзирающая за исполнением законов... разумная сила, которая сумеет отстоять общественные интересы против напора анархических стихий и против воплей реакционных партий». Опять-таки, историки и социологи спорят, в какой мере это шло от деформаций массовой морали, связанных с долгой историей крепостного рабства, а в какой – от ослабления нравственно-водительской роли Церкви. И какие именно слагаемые российской социальной данности и ошибок власти привели в конечном итоге к катастрофе Империи и победе большевиков. Однако нельзя не заметить, что большевики, после недолгих попыток ниспровержения «феодально-буржуазной морали», построив совсем не либеральное и вполне свирепое государство, очень активно занялись вопросом нравственного воспитания масс. Причем во многом обращаясь как раз к тем массовым моральным нормам, которые были укоренены в религиозном сознании народов СССР. Не случайно во время Великой Отечественной войны некоторые фашистские офицеры с изумлением записывали в своих дневниках, что и невероятное упорство сопротивления советских войск, и поведение большинства населения на оккупированных территориях, – свидетельствуют, вопреки утверждениям геббельсовской пропаганды, о наличии у этих «непонятных русских» высоких и устойчивых моральных принципов. И не случайно обнародованный в 1961 г. «моральный кодекс строителя коммунизма» содержал ряд неявных адресаций к «Десяти Заповедям». Процессы перестройки и последовавших рыночных реформ в новой постсоветской России более всего затронули отношения собственности и политических прав, а также связанные с ними правовые институты. Однако полученные обществом невиданные ранее политические и экономические свободы стали для подавляющей части общества далеко не только «глотком свежего воздуха». «Сбрасывание с корабля современности», вместе со всем наследием советской эпохи, заодно и всего комплекса якобы «советских» моральных норм, – оказалось не менее глубоким, чем это почти столетие назад делали большевики. И самое здесь тревожное – то, что война с этими, якобы советскими, нормами обернулась почти тотальным навязыванием норм эгоистичного индивидуализма, не ограниченного никакими взаимными социальными обязательствами. Отчуждение масс от элит и власти, которое когда-то предопределило провал «великих реформ», в результате дополнилось еще более глубоким и всеохватным отчуждением, разрывающим на куски все ранее устойчивые социальные общности. То, что более двух веков назад удивляло великого философа права Иммануила Канта – «звездное небо над головой и моральный закон внутри нас» – перестало, как показывает бесстрастная социология, быть в постсоветской России сколько-нибудь значимым предметом массового внимания. «Моральный закон внутри нас», хоть как-то ограничивавший индивидуальный эгоизм в советскую эпоху, почти прекратил действовать. А новая система нравственных норм, способная удерживать еще только становящуюся социальность Новой России – увы, пока не сложилась. При этом все мы сознаем, что Россия должна взять барьер полноценной модернизации. Понимаемой, прежде всего, как модернизация социально-нормативная, политическая и правовая – поскольку без них оказывается невозможна и модернизация технологическая и экономическая. А для этого, повторюсь, необходимо обеспечить двуединство действительно либерального – то есть свободного и морального – гражданского общества и сильного демократического государства. С позиций такого подхода я и хотел бы поговорить об основных базовых условиях и направлениях правовой реформы как важнейшей составной части модернизационной стратегии страны на современном этапе ее развития. Суть такой реформы я вижу в поиске оптимальной правовой модели сочетания либеральных мер и сильной власти. Т.е. системы мер, которые направлены на расширение свободы в разных сферах общественной жизни, и на реализацию власти, которая обеспечивает общественный порядок, необходимый для осуществления либеральных преобразований. Еще раз отмечу, что сейчас, когда говорят о модернизации применительно к России, обычно имеют в виду прежде всего модернизацию технико-экономическую, направленную на преодоление нашего отставания от развитых стран и в перспективе позволяющую обеспечить достойный жизненный уровень наших граждан. Для страны, в которой значительная часть населения все еще находится за чертой бедности, такая стратегическая ориентация вполне понятна и обоснованна. Однако я убежден, что без масштабной социально-нормативной трансформации общества, ориентированной на формирование социального ядра, состоящего из свободных индивидов как носителей устойчивых нравственных ценностей, и соответствующих этой трансформации правовых реформ – любые наши модернизационные усилия окажутся тщетными. Более того, именно социально-нормативную трансформацию и правовую реформы следует рассматривать как необходимые стартовые условия эффективного модернизационного процесса. Должен подчеркнуть, что правовая реформа в таком ее контексте и понимании еще никогда не провозглашалась в российской истории. Все, что делалось у нас в разные исторические периоды, сводилось в основном к судебной реформе. Которая, хотя и является сердцевиной правовой реформы, но не охватывает всех ее сторон, связанных с регулированием социальной, политической и экономической жизни. Вообще говоря, строгого и общепринятого научного понятия правовой реформы нет. Для меня правовая реформа, если говорить очень кратко, – это создание системных предпосылок для того, чтобы наша Россия, наконец, «взяла правовой барьер». То есть полностью состоялась как правовое, демократическое, социальное государство. Иными словами, речь должна идти не просто о правовой реформе, а о правовой модернизации общественных отношений. Реформа – это преобразование формы того, что уже существует. Модернизация же предполагает еще и появление качественно новых идей, институтов и практик. В Евангелии сказано «Не вливают вина молодого в мехи ветхие». Те из великих российских реформ XIX в., при проведении которых следовали этой истине (военная и судебная), увенчались успехом в гораздо большей степени, чем те, при проведении которых пытались влить «молодое вино» свободы в «ветхие мехи» разного рода сословных перегородок, «временных повинностей», административной опеки и т.д., как это было при проведении земской и крестьянской реформ. «В 1855-1857 гг. представители разных общественных течений были едины в стремлении к самым общим освободительным преобразованиям, приветствовали каждый шаг правительства. Однако когда выяснилось, что грядущие перемены (прежде всего крестьянская реформа) затронут существенные материальные интересы различных классов, единое доселе общественное мнение раскололось. На левом фланге оформилась радикальная группировка во главе с ведущим публицистом журнала "Современник" Н.Г.Чернышевским. Сторонник социализма и демократии, Чернышевский враждебно относился к помещикам, считал, что отмена крепостного права должна стать как можно менее обременительной для крестьян и что нужно передать им большую часть земли. Неприязнь к компромиссам и ориентацию на народ разделял с Чернышевским его соратник по "Современнику" Н.А.Добролюбов. Более сдержанную позицию занимал политический эмигрант А.И.Герцен, вместе с Н.П.Огаревым издававший в Лондоне альманах "Полярная звезда" (1855-1868) и газету "Колокол" (1857-1867). К лево-радикальному крылу принадлежал и журнал "Русское слово", возглавляемый Д.И.Писаревым. Писарев и его сторонники стремились освободить человеческую личность абсолютно от всяких стеснений, считали, что ничего не должно стоять над ней. Сторонников Писарева часто называли "нигилистами" (от лат. "nihil" — ничего). Чернышевский и его единомышленники рассматриваются как зачинатели нового этапа в освободительном движении — разночинского (1861-1895), пришедшего на смену прежнему этапу — дворянскому (1825-1861). В это время главную роль в революционном движении играла интеллигенция, в которую вошли выходцы из разных сословий — разночинцы, согласно тогдашней терминологии. Субъективно эти разночинцы (в советской историографии они именовались революционерами-демократами) были социалистами, однако объективно их требования (передача всей земли крестьянам, введение республики) были буржуазно-демократическими. Поэтому буржуазно-демократическим именовался и разночинский этап освободительного движения. Значительным фактором общественного движения начала 60-х годов явились студенческие волнения осенью 1861 г. Поводом к ним послужи ли изданные правительством в июле 1861 г. «Временные правила», которые усиливали надзор за студентами и ограничивали доступ в университеты разночинцам. Начавшиеся в сентябре 1861 г. в Петербурге, волнения в октябре перекинулись в Москву и Казань. Массовая уличная демонстрация студентов Петербургского университета была разогнана полицией, сотни студентов препровождены в Петропавловскую крепость. В защиту студентов выступили передовые профессора университета, среди них Н. И. Костомаров и П. В. Павлов, подвергшиеся за это правительственным гонениям. В Москве студенческая демонстрация закончилась избиением ее участников полицией и арестами. Ответом правительства на выступления студентов в Петербурге, Москве и Казани явилось временное закрытие университетов. Герцен на страницах «Колокола» обратился к студенчеству с призывом «идти в народ». Студенческие волнения осенью 1861 г. получили широкую огласку за рубежом. Под их влиянием правительство приступило к разработке университетской реформы. 1861 — 1863 гг. называют также «прокламационным периодом» в освободительном движении. Наиболее значительное количество прокламаций распространилось весной-летом 1862 г.: «К крестьянам», «К солдатам», «К народу», «К офицерам», «К образованным классам», «Земская дума» и др. Среди них большое впечатление произвела «Молодая Россия», распространившаяся в мае 1862 г. в Петербурге. Автором ее был московский студент П. Г. Заичневский — руководитель подпольного студенческого кружка. Заичневский написал ее, находясь в заключении за издание нелегальных брошюр. Прокламация представляет интерес как выражение экстремистского направления в русском освободитель ном движении. «Молодая Россия» выступала за создание «социальной и демократической республики Русской» в виде «республиканско-федеративного союза областей», составленных из земледельческих общин, за всеобщее избирательное право, выборность всех государственных и судебных органов власти, справедливое распределение налогов, предоставление политических прав женщинам, общественное воспитание детей, национализацию земель, предоставление независимости Польше. «Молодая Россия» подвергла суровой критике и герценовский «Колокол» и «Великорусс», считая их недостаточно радикальными. Она ратовала за «близкую революцию, кровавую и неумолимую», которая призвана коренным образом изменить все основы современного общества, призывала быть последовательнее «не только жалких революционеров48 года, но и великих террористов 92 года; пролить, если потребуется, «втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах». Прокламация высказывалась за установление жесткой революционной диктатуры для подавления возможных контрреволюционных выступлений и введения «в наивозможно скорейшем времени новых основ общественного и экономического быта». Хотя грядущая революция мыслилась как народная, но инициативу и руководство ею должно взять на себя «молодое поколение», на которое автор прокламации возлагал свою «главную надежду. В обстановке широкого демократического подъема в России в конце 50-х-начале 60-х годов XIX в. оживилось польское национально освободительное движение, вылившееся в восстание 1863 — 1864 гг. Аграрный вопрос в Польше оставался одним из наиболее острых. Однако особое значение в этом крае имел национальный вопрос. Он выражался в давнем стремлении шляхетства, интеллигенции и духовенства к восстановлению утраченной в конце XVIII в. независимости Польши. На рубеже 50 — 60-х годов Царство Польское находилось в состоянии острого социального и политического кризиса. Заметно усилилось крестьянское движение, особенно под влиянием отмены крепостного права в России. В апреле 1861 г. волнения охватили 160 тысяч польских крестьян, требовавших ликвидации барщины и передачи им в собственность земли без всякого выкупа. В начале 1861 г. в польском национально-освободительном движении выделились две «партии» — «белых» и «красных». Первые выражали интересы помещиков-землевладельцев и крупной буржуазии. Выступая за национальную независимость Польши, они были против открытой борьбы с русским царизмом. Вторые выступали за решение не только национальных, но и социальных проблем, за активную борьбу с самодержавием — вплоть до вооруженного восстания. Партию «красных» представляли, главным образом, беспоместная шляхта, чиновничество, студенчество. Они стали создавать нелегальные кружки, ставившие своей задачей вести пропаганду подготовки вооруженного восстания. С 1860 г. в Польше начались массовые патриотические манифестации, в которых участвовала преимущественно учащаяся молодежь. Активную роль в их организации играло польское католическое духовенство. Наиболее внушительная демонстрация произошла 16 февраля 1861 г. в Варшаве. Власти применили против демонстрантов оружие: 5 человек были убиты и несколько десятков ранены. Затем последовали аресты. Однако, чтобы погасить растущее недовольство в Польше правительство пошло на некоторые уступки: был восстановлен Государственный совет Царства Польского (упраздненный после польского восстания 1830 — 1831 гг.), вновь открыт Варшавский университет, к участию в управлении Польшей был привлечен популярный среди поляков маркиз Александр Велепольский. Заключение Таким образом, отмена крепостного права и другие реформы значительно изменили социальный и экономический уклад России. Реформирование страны, ее модернизация вели к устранению сословных перегородок. Постепенно падало экономическое и культурное значение землевладельческого дворянства, и одновременно увеличивались численность и значение для общества представителей средних классов. Только после ликвидации крепостного права началось медленное, но неуклонное превращение России в страну с современной технологической промышленностью. Реформы Александра II носили непоследовательный характер. Во всех сферах жизни сохранялись крепостнические черты. Самодержавие как 141 основа политического строя изменений не претерпело. Незавершенный характер реформ 60-70-х годов во многом способствовал революционному взрыву в начале ХХ столетия. |