Томас Манн Марио и волшебник. В Марио и волшебник воспроизведение тревожной атмосферы, пропитанной идеями фашизма Произведение как политическая аллегория
 Скачать 18.59 Kb.
|
|
В «Марио и волшебник»: воспроизведение тревожной атмосферы, пропитанной идеями фашизма Произведение как политическая аллегория. Суть аллегории составляет внутреннее сравнения определенного явления с другим, где конкретный образ является формой раскрытия абстрактного представления, суждения, понятия. Таким конкретным образом в новелле является Чиполла, поступки которого позволяют представить политику фашистов, политику тоталитарного режима. Место действия. Итальянский курорт Toppe ди Венере в переводе означает Башня Венеры. Венера — богиня любви. Это название ассоциируется с вершиной любви, с городом, который предохраняет сама богиня Венера. Toppe ди Венере — город, который считали идиллическим уголком для немногих, хранилищем для тех, кто любит покой. Город привлекал бывшей тишиной, «которой здесь давно уже нет». Композиция «Марио и волшебник» I ч. — Знакомство с курортом Toppe ди Венере. II ч. — Изображение событий, которые произошли с семьей рассказчика. III ч. — Сеанс Чиполлы, кульминацией которого является неприличный танец загипнотизированных зрителей, а развязкой — смерть Чиполлы. Первая часть органично впитывает в себя две другие: читатель узнает, что во время отдыха рассказчика произошли драматические события. Все эти части объединяет рассказ рассказчика. Два плана сюжета. Внешний — рассказ о сеансе Чиполлы, и внутренний, символический — это исследован в феномене «фокусника» тип «сильной личности». Два мира. Мир детей и мир взрослых: рассказчик пытается защитить детей от драматических событий в мире взрослых. День — ночь: во второй части рассказывается о том, что происходит днем, а в третий — в темноте августовской ночи. Основная мысль. Влияние антигуманной сущности тоталитарной системы на общечеловеческие нормы поведения, вера в победу здоровых начал. морально-этические проблемы: изменение поведения людей, общечеловеческих нравственных ценностей, отношения между людьми; проблема человеческих судеб; проблема добра и зла антигуманной сущности идеологии тоталитаризма, нацизма и фашизма, манипулирования толпой, обезличивание людей; внутренней свободы личности; права человека на выбор в экстремальной ситуации; соотношение толпы и тирана; как общество могло допустить такую уверенную поступь фашизма по странами Европы, способно ли оно остановить этот безумие Конфликт: добра и зла, порыва к свободе и порабощения, умных здоровых начал и демонизма, гармонии и хаоса, света и тьмы. Мистику зла, ее почти атмосферное сгущение в казалось бы райской атмосфере морского курорта пророческим образом почувствовал и отразил в своей новелле «Марио и волшебник» Томас Манн, находясь летом 1929 года по приглашению кёнигсбергского Общества имени Гете на отдыхе в Раушене (сегодня г. Светлогорск). Спустя некоторое время в автобиографическом «Очерке жизни. О себе самом» (1930) автор признается, что этот рассказ, основанный на впечатлении от какого-то происшествия во время более давней каникулярной поездки к морю в Италии, родился в Раушене словно «из воздуха». Это примечательное сгущение зла в воздухе европейского мира накануне второй Мировой войны – один из важнейших мотивов в произведениях Томаса Манна, герои которых нередко поражены не только и не столько пневматологическими недугами, сколько морально-нравственными. В этой патологии автор, однако, все чаще и чаще обнаруживает то, что имеет отношение к метафизическим причинам болезни мира, чему он сам начинает удивляться, поскольку не ожидал, что «из происшествия у меня невзначай создалась фабула, из рыхлой словоохотливости – имеющая духовную значимость новелла, из сугубо личного – этически-символическое». В «Марио и волшебнике» Манн по сути говорит о том, что в мире, «где высокомерие интеллекта сочетается с душевной косностью и несвободой», всегда «появляется черт» (10, 308). В новелле он в образе фокусника Чиполлы еще только проверяет иммунные системы души и ума «публики» в Торре ди Венера, заманивая ее в демоническую оргию «обезличения и утраты воли» (8, 211), в 1945 году он – черт, побудив ее, «публику», совершить «преступления, которые не может оправдать никакая психология» (10, 318), «буквально уносит ее душу» (10, 308). Откуда такая трансфизическая интуиция в Раушене 1929 года? Ведь Гитлер еще не канцлер, но уже близок, и мистическое дыхание «демонического врага» (8, 211) - уже в атмосфере Восточной Пруссии, и именно его пророчески, буквально «из воздуха», осязает гениальная душа художника. Две души пересеклись в «жути и нервной взвинченности» (8, 206) Кёнигсберга 1929 года – душа лауреата Нобелевской премии по литературе и душа лауреата на звание Антихриста ХХ века. Оба – и Томас Манн и Гитлер – выступили в 1929 году в знаменитом Штадтхалле г. Кёнигсберга: Гитлер 25 мая, а Манн в августе по окончании отпуска в Раушене. Количественную асимметрию мистической демонизации «публики» и гуманистического усилия по отстаиванию «чести рода человеческого» (8, 212) подчеркивает то, что на выступлении Гитлера людей, готовых примкнуть к «заводным куклам» Чиполло, было намного больше, чем на выступлении Томаса Манна. Такое впечатление, что в этом самом большом зале Кёнигсберга, «как в фокусе, сосредоточились томление, жуть и нервная взвинченность» (8, 206), подобно залу в Торре. И такое впечатление, что оба – Гитлер и Манн – уже были в контакте с теми неведомыми большинству мирами, которые свидетельствуют о том, что во внешней истории действуют силовые линии потаенной метаистории в извечной борьбе за душу человека, что Чиполло и Гитлер – «феномены этого естественно-таинственного мира» (8, 207), посвященного «специальным опытам обезличения человека и подчинения его чужой воли». Именно тайна любви является последним пределом доведения «публики» в новелле, а Германии в истории, до «какого-то странного извращения, полного смятения умов, пьяного распада воли» (8, 211), поскольку в искусстве любовь уже давно открыта как та сила, «что движет солнце и светила» (Данте «Божественная комедия»). Последняя битва за «свободу движений» (8, 208) разыгрывается именно в тайне любви, и самые страшные извращения начинаются тогда, когда демоническим фокусникам удается довести «публику» до той границы колдовства и бесчувствия, за которой сила любви к жизни уступает мистическому гипнозу любви к уродливой подмене. Обращаясь к Марио, Чиполло говорит: «Ты скажешь, что может знать о любви этот Чиполло...? Ты жестоко заблуждаешься, он поистине немало знает о ней, он владеет всеобъемлющим и проникновенным знанием ее тайн...» В новелле все заслоны разума пробиты дьявольским искусством Чиполло, установившим «абсолютное господство» над Торре ди Венере, начиная от пляжа, который «кишел юными патриотами» (8, 176), до «Sala», где самые разные представители «публики» безуспешно пытались отстоять «честь рода человеческого» (8, 212), которого поразил «паралич воли» (8, 209). Черный гений фокусника достигает своей цели, превращая зал с «публикой» в пространство жуткого танца Шивы. Танцуют не только «некая представительница англосаксонской расы..., хотя маэстро и не помышлял о ней» (8, 214), и «еще двое юношей», и другие: в «плясовую оргию» ввергнут и гордый «господин из Рима... даже против его воли»... (8, 212). Границы этой жуткой танцевальной площадки раздвигаются до мистических пределов пространства человеческой истории, до средневековой символики «пляски мертвецов», до невольной интуиции, что мы сегодня тоже включены в эту плясовую мистерию какой-то магической манипуляции. Происходящее на сеансе фокусника в Торре ди Венере – это репетиция чудовищного трансфизического растления «публики» за счет отчуждения ее от двух основных воль, спасающих «честь рода человеческого»: это – нравственная воля и воля любви к жизни, персонифицированная в новелле в любви Марио к Сильвестре. Чиполло сделал все, «чтобы овладеть жизнью» (8, 189): ему оставался только последний шаг – украсть эту любовь к Сильвестре. Уже выбор имени девушки, которая только упоминается в новелле и ни разу не появляется, демонстрирует всю символическую нагрузку этого образа, проникнутого мотивом «вечной женственности», взятым Манном у столь любимого им Гете. «Silvester» означает в переводе «последний день года», что придает образу возлюбленной Марио значение «последней надежды» на истинную и чистую любовь, спасающую мир от уродливого фокусника. Сильвестра в новелле – луч «вечной женственности», на которую покусился горбун, и Марио приводит в исполнение смертный приговор Чиполло как величайшей мерзости, пытающейся украсть у мира эту спасительную любовь «последнего дня». Этот приговор вынес не Марио, он – исполнитель: его индивидуальное «Я» не идентифицировано. Волшебник казнен по приговору чистой Души мира, Марии-Девы, которой служит Марио. В мистической сгущенности Торре ди Венере – «Башни Венеры» - с ее новой «венерической болезнью» зарождающегося фашизма эта Душа мира казнит мерзкого кариобанта Венеры в Башне. В новелле читатель психологически подготавливается автором к тому, что случится на сеансе Чиполло. Подготавливается авторским повествованием о болезненных симптомах сердечной и умственной недостаточности «публики» в Торре ди Венере. «Вероломное упрямство» княгини и «раболепство» метрдотеля в Гранд-отеле, победа «юных патриотов» во главе с подленьким Фуджеро над невинной наготой детского тельца на пляже и т.д – все эти признаки того, что мир оказался «в плену у чопорного ханжества» и пошлости, суть знаки утраты «публикой» душевного и интеллектуального иммунитета против духовного самоубийства, инициированного Чиполло на сеансе. Будущая «коричневая чума» национал-социализма уже дает о себе знать в «чумных палочках» бытовой психологи и противоестественного поведения: «чума» уже в душах! Фокусник способен овладеть волей сердец только при условии того, что эти сердца в тайне свободных тяготений открыты для фокусов, открыты для бессознательного «искушения смерти» (10, 323). «Если сердце хочет гибели, / Тайно просится на дно»? (А.А. Блок). Фокусник потому всемогущ, что сердце «публики» «тайно просится на дно». Откуда действуют эти чудовищные гравитации «хотения гибели», читатель должен решить сам, но Чиполло знает, что он, а точнее, те силы, которые им пользуются, способны превратить людей в «заводные куклы» (8, 213) только при условии, что они, отказавшись от свободы нравственного сопротивления против «кукловодов», допустят возможность публичного завода со стороны демонической трансфизики. Но и сам Чиполло будто знает, что он, в конечном счете, не тот, кто заводит кукол, а всего лишь инструмент темной силы, без причащения которой он слабеет. Во время сеанса он все время подкрепляется коньяком, будто причастием силам «темной игры» (8, 201). А фимиамом в этой «черной мессе» ему служат сигареты. Чиполло – не антихрист, а его умелая марионетка, искусный кукловод, превращающий публику в безвольных кукол. Но он, в конечном счете, и сам оказывается уродливой куклой, в общем, тем, во что превратил его смертный приговор Марио – «бесформенная груда одежды и искривленных костей» (что-нибудь про мораль и победу света над тьмой) |