Волкова Дарья Посланник ангела
 Скачать 486.5 Kb.
|
|
Глава 10. Очень грустная глава В шесть вечера в ноябре уже совсем темно. Поэтому, когда Даша села в машину, Дмитрий не сразу заметил, что с ней творится что-то неладное. — Привет! Как ты относишься к узбекской кухне? Я тут ресторанчик один нарыл, «Белое солнце пустыни» называется. Там очень приличный плов готовят, — молчание. — Даш? Димка не узнал ее голос. Сдавленный, глухой, слова давались ей с трудом. — Отвези меня домой. — Даш, что случилось? — Димка старался говорить спокойно, но в душе поднималась паника. — Отвези меня домой, — повторила Даша все тем же каркающим, чужим голосом. — Да что случилось!? — Дима не удержался и включил в салоне свет. — Выключи! — Дашин крик заставил его немедленно обратно щелкнуть выключателем, но он успел увидеть и залитые слезами щеки, и прикушенную нижнюю губу. Ему стало страшно. Что такого могло случиться, что его непробиваемая, скорая на язык и на расправу Даша плачет? — Даш, — он осторожно положил руку ей на колено, — пожалуйста, расскажи, в чем дело. Дарья начала судорожно всхлипывать, потом немного успокоилась. — Она восемь часов мучилась. Эпидуральную анестезию ей делать нельзя. Схватки сильнейшие, боль такая, что она под конец даже кричать уже не могла. А открытия нет. Я ей… — далее последовала какая-то медицинская ахинея, из которой Дмитрий не фига не понял. — Короче, ясно стало, что надо срочно операцию делать. Пока заведующую нашли, пока ее уломала — она по плану в этой операционной кого-то собиралась кесарить. Мы с ней полчаса препирались. Даша опять начала всхлипывать. — Поздно мы сделали операцию. Ребенка уже мертвого достали. Представляешь, она от наркоза отойдет, а ей скажут, что ее ребенок уме-е-е-е-ер! Дашка начала рыдать безудержно, во весь голос. Нет, Тихомиров этого категорически не понимал. Да жалко, конечно, эту несчастную женщину. Слов нет, как жалко. Но, насколько он понимал, такое периодически случается, и к этому надо относиться как неизбежному. Глядя на вздрагивающие Дашины плечи, он понимал, что она к этому относится совершенно по-другому. Так нельзя. — Даш, — Дмитрий неловко перегнулся через коробку передач, обнял Дарью за плечи, — ну нельзя все так близко к сердцу принимать. — Ты не понимаешь, — прохлюпала сквозь ладони она. — Я все понимаю, это все очень печально. Но если ты так к этому относишься, то, может быть, тебе стоит найти работу поспокойнее? По этой же специальности, но не в роддоме, а где-нибудь в хорошей частной клинике? — Дмитрий старался рассуждать рационально, он уже прикидывал, как это лучше организовать. — Ты же себе сердце на куски рвешь. Ты не должна… — Ты не понимаешь, — она кричала во весь голос. — Я должна! Должна! Должна! Даша уткнулась головой в колени и издала сдавленный полувой-полустон. Димка похолодел. Он явно чего-то не понимал, но здесь было не самое подходящее место, чтобы выяснять, что именно. Сев на свое сиденье, он воткнул передачу и резко тронул машину. Разбираться будем дома. Дежурный охранник Толян повидал в этом доме всякое. И девиц симпатяга Димон с седьмого этажа приводил самых разных. Но вот таких, зареванных, хлюпающих носом — ни разу. У Толяна даже рот от удивления открылся. Впрочем, тут же и захлопнулся. Димка так зыркнул на него, что Толик поспешно уткнулся в кроссворд и не поднимал головы, пока не закрылись двери лифта. В квартире Дима помог Даше разуться, снять куртку. Впрочем, даже не помог — сам все сделал, Дарья проявляла активности не больше чем кукла. Провел за руку в гостиную, посадил на диван, затем метнулся к бару, накапал грамм сто коньяку. Поставил перед Дашей стул, сел, протянул бокал. — Пей! Дарья замотала головой. — Давай, пару глотков. Сегодня я — доктор, слушайся меня, ладно? Так надо, — он мягко подтолкнул бокал к ее губам. Даша сделала пару глотков. Потом еще. И, наконец, осушила до дна. Двадцатилетний миллезимный Leroy способен творить чудеса даже с самыми непьющими девушками. Димка забрал бокал и поставил на пол. Осторожно, за подбородок, приподнял Дашину голову, чтобы видеть глаза. Сжал ее руки в своих. — Рассказывай. Даша глубоко прерывисто вздохнула. И без всякой преамбулы выдала: — Когда мне было семнадцать лет, меня изнасиловали, — Даша усмехнулась, и от ее слов и от этой усмешки у Димы побежали мурашки по коже. — Ты меня не видел тогда. У меня к семнадцати годам отросло все, что нужно молодой самовлюбленной самке. Ноги от шеи, задница литая, титьки лифчик рвут. Морда смазливая как у Барби. Я сводила с ума всех мужиков, попадавших в мое поле зрения. Одноклассников, друзей одноклассников, парней с нашего дома, парней со всех соседних домов. Я была королевой, и мир вертелся вокруг меня. Вернее, не так, — поправилась Даша, — я вертела мир вокруг своего пальчика, как связку ключей. По крайней мере, мне так казалось. Димка молчал. Он не знал, что тут можно сказать. Но Даша, похоже, и не ждала от него никаких слов, и продолжила: — Это случилось, когда я с дискотеки возвращалась. Конечно, меня должны были провожать. Только мои провожающие передрались из-за того, кто же все-таки пойдет со мной. Я разозлилась, наорала на них, что они все сопляки безмозглые, а не настоящие мужики. Сказала, чтоб не вздумали за мной идти. И ушла одна, гордая собой. Морда размалеванная, майка-облипушка, юбка едва задницу прикрывает, каблуки цоц-цок. Ну и встретился мне по дороге, — Даша судорожно вздохнула и горько добавила: — «настоящий мужик». — Козел он, а не мужик. Урод, — процедил сквозь зубы Дима. Протянул руку, погладим по щеке. — Прости, я не знал. Мне так жаль, малыш. Дарья дернула головой, убирая Димину ладонь. — Да ты что, Тихомиров, думаешь, я из этого рыдаю спустя двенадцать лет?! Самое интересное впереди. Вот теперь Дмитрий испугался по-настоящему. Даша, ничего не замечая вокруг, сухо рассказывала дальше: — Я тебе как врач скажу. Да ты и сам, наверное, из своего житейского опыта это знаешь. Вероятность забеременеть от одного полового акта невелика. Особенно, если учесть, что у партнерши этот самый акт — первый. Но мне «повезло». Родителям я ничего не сказала. Посидела, поплакала, — по голосу чувствовалось, что и у сегодняшней Даши слезы опять где-то близко. — Я не могла им сказать. Я же была королевой всего сущего. Со мной просто не могло случиться ничего такого. Короче, когда они заметили, было уже поздно. Нельзя было делать аборт даже по социальным показаниям как жертве изнасилования. Даша снова начала плакать. Димка почувствовал, как по спине бежит струйка пота. Он интуитивно понимал, что самого страшного он еще не слышал. — Господи, как же я его ненавидела! — простонала она в ладони. — Он выродок, его не ненавидеть, его убить надо! — Ты не понимаешь! — в который раз за это вечер крикнула Даша. Она опять рыдала. И сквозь рыдания проговорила: — Я ненавидела своего ребенка! Он сломал мне жизнь! Я не ходила в школу, ни с кем не общалась! Я не знала что делать. Чуть успокоившись и утерев слезы, она заговорила снова: — Чего я только не делала, чтобы избавиться от него. Про всякие сильнодействующие препараты я тогда не знала, да и побоялась бы, наверное. Но вот разными дедовскими методами я пользовалась. И ванной горячей часами сидела. И физическими нагрузками себя доводила до изнеможения. Ничего не помогало. Мой ребенок крепко держался за свою жизнь. Ее голос упал практически до шепота. — Рожала я пятнадцать часов. Это были пятнадцать часов ада. Мной никто не занимался, кому нужна молодая безмозглая дуреха, которая по глупости залетела. К тому же, врачи считали, что в моем возрасте я должна родить «как кошка». А мне казалось, что я умираю. Я кричала, выла, плакала, материлась. Это были самые длинные пятнадцать часов в моей жизни. А когда мой ребенок все же родился, — Даша судорожно вздохнула, — когда он покинул мое тело… Я не знаю, как так получилось. Я вдруг поняла, что люблю его больше всего на свете. Что мне плевать на того урода и все, что он со мной сделал. Но этот ребенок — мой, он часть меня. Он — вся моя жизнь, и дороже его у меня нет никого. А он… он… он умер! Голос ее сорвался на крик. — Я убила своего ребенка! Убила сама, своими собственными руками, свей ненавистью, своим нежеланием дать ему жизнь. Я убила своего сына. Своего любимого мальчика. Она рыдала. Громко. Горько. Безутешно. Дима сидел как парализованный. Ему казалось, он даже не дышит. В груди стоял ком. Он не мог говорить. Сделав над собой усилие, встал, пересел рядом с Дашей на диван. Дрожащей рукой погладил ее по волосам. Во всем его теле двигались и жили, казалось только рука, которая скользила по Дашиной голове. И еще глаза, из которых слезы катились помимо его воли. Даша понемногу начла успокаиваться. Оттерев в очередной раз со щек слезы, она глухим голосом продолжила: — Что было потом в больнице, я не помню. Вообще. Наверное, в голове какие-то предохранители сгорели. Когда пытаюсь вспоминать, сразу тошнота накатывает. И ничего. Так, обрывки какие-то. Возможно, меня какими-то транквилизаторами пичкали. Первое, что отчетливо помню после родов — это похороны. Как я прыгаю в могилу. Прямо на Сашин гробик. Голос ее звучал теперь неестественно спокойно. А Тихомиров впервые в жизни на своей шкуре почувствовал, что значит выражение «волосы встали дыбом». Мера горя, которая выпала на Дашину долю, находилась за гранью всего, что он знал о жизни. — Со стороны это, наверное, дико смотрелось. Как меня вытаскивали из могилы, я брыкалась и орала. В общем, закапывали уже без меня. А меня, — тут Даша снова всхлипнула, но справилась с собой, — меня заперли в машине. Она немного помолчала. Видимо, собиралась с мыслями. И затем снова стала рассказывать: — Я убегала на кладбище каждый день. Приезжала и ложилась на могилу. Был июнь, тепло, я прижималась щекой к земле и только тогда меня немного отпускала страшная боль. Мне казалось, если я буду тут лежать, то каким-то образом соединюсь с Сашенькой. Логики в моих тогдашних мыслях не было никакой. Мне кажется, я вообще тогда не думала. Существовала на чистом инстинкте. Знают же раненые и больные животные, какую траву им надо есть. Вот и я, как смертельно раненый зверь, приползала в то единственное место, где мне становилось хоть немного, но легче. Димке самому хотелось выть, как смертельно раненому зверю. Вот только голос ему по-прежнему не повиновался. — А вечером родители приезжали с работы и забирали меня домой. Так продолжалось месяц. Может меньше, может больше. А один раз, приехав домой, отец зашел ко мне в комнату и сказал, что если я еще раз удеру, он сдаст меня в психушку. Меня посадят под замок, или даже свяжут. И я больше никогда не смогу съездить к Саше на могилку. Он не понимала, как это было мне нужно…. — Дарья зябко поежилась, обняла себя руками. — Знаешь, вообще родители тогда… мне кажется, они где-то в глубине души считали, что я сама виновата. По сути, правы были, наверное, учитывая, какая я в те годы была оторва. Но ведь мне было всего семнадцать! А мне казалось, что я осталась одна на всем свете со своим горем. Никто не жалел, не понимал. А мне хотелось, понимаешь! Чтобы хоть кто-то… — она глубоко вздохнула. — Ладно, эти детские обиды — дело прошлое. Самое главное — угроза отца подействовала. После этого я убегать перестала. Сидела дома. Родители говорили, мне надо школу закончить. Я целыми днями сидела и смотрела в учебники. И ничего не видела. А по ночам смотрела в окно. С подоконника. Вниз. С высоты девятого этажа. Дмитрий не думал, что что-то в Дашином скорбном рассказе ужаснет его больше, чем сцена похорон ее сына. Оказалось, что есть такое. Мысль о том, что Даша собиралась покончить с собой, жгла душу каленым железом. Из глаз опять сами собой потекли слезы. — Нельзя сказать, что я не боялась. Боялась. Высоты вообще боюсь до сих пор, — Даша невесело усмехнулась: — просто жить я тоже больше не могла. И однажды, уже в августе, число не помню, я сидела на подоконнике. Ногами наружу. И собиралась сделать последнее движение. Мне было страшно. Даша сглотнула, поднесла руку ко рту. И Дима увидел, как дрожат ее пальцы. Взял ее руки в свои. Пальцы были холодные, как неживые. — Я смотрела по сторонам. На дома, в которых лишь кое-где горел свет в квартирах. На затянутое тучами небо. Наверное, я прощалась. И вот тогда я услышала… — голос ее пресекся. Даша прокашлялась, — я увидела… Под окнами, по двору проехала машина скорой помощи. С включенной мигалкой. И глядя на этот голубой мигающий свет, я вдруг поняла, что мне нужно делать, чтобы остаться живой. Я должна стать врачом. Акушером-гинекологом. И посвятить свою жизнь спасению маленьких жизней. И если я буду достаточно усердно трудиться и смогу многим помочь, мой сын простит меня. Она опять заплакала. На этот раз тихо. Почти беззвучно. Какой-то частью сознания, не парализованной скорбью и ужасом, Дмитрий понимал, что горя страшнее того, что пережила Даша, представить трудно. Но сейчас на первый план вышли его собственные чувства. ЕМУ было плохо! ОН задыхался от боли и горя. Не понимал, как дышать и жить дальше, когда самый дорогой для него человек стоял на краю бездны отчаяния. Как, каким, черт подери, образом, ему исправить то зло, которое ей причинили?! — Я никому об этом никогда не рассказывала, — прозвучал тихий Дашин голос. — Только тебе. И Саше. Так что ты в одной компании с мертвым мальчиком. По этим ее словам Дима понял, что молчать больше нельзя. Обнял, притянул к себе напряженную, натянутую как струну, Дашу и сказал сипло, с трудом выталкивая из себя слова: — Бедная ты моя… И повторил еще раз: «Бедная ты… моя». И вдруг, произнося в последний раз «моя», он понял, ЧТО должен сделать, чтобы примириться с этим кошмаром. Это было так очевидно. И сразу же как будто невидимый узел распустился у него в груди. Он, наконец, смог вздохнуть. И заговорить. — Даш, ты самый сильный и мужественный человек, которого я знаю. А знаю я немало смелых парней, поверь. Но никто из тех, кого я знаю, не смог бы так достойно пережить то, что выпало тебе. И сохранить при этом рассудок, не сломаться, стать таким великолепным человеком, — Димка говорил негромко, почти шепотом. Он нисколько не стеснялся ни прерывающегося голоса, ни катящихся слез. Он испытывал непреодолимую потребность рассказать этой великолепной женщине, как он ею восхищается. Постараться пока хотя бы словами исцелить то горе, которое она столько лет носила в себе. И он говорил, говорил, говорил. Произносил слова, которые при других обстоятельствах показались бы ему высокопарным слюнявым бредом, а сейчас невесть откуда взялись в душе и рвались наружу. Он говорил долго. А потом они еще какое-то время сидели молча, прижавшись друг к другу мокрыми от слез щеками. — Знаешь, Иваныч, — Дашин голос звучал более хрипло, чем обычно. И смущенно, — у тебя сердце как у слона. — Это почему? — Огромное и доброе. — Это у тебя, — в тон ей ответил Димка, — огромное и доброе сердце. — Значит, — заключила Даша, — мы два слона. Они еще какое-то время помолчали. Потом Дарья отстранилась и посмотрела Диме в глаза. Положила руку ему на плечо. — Знаешь, Дим, мне в феврале двадцать девять исполнится. И за всю мою жизнь у меня не было такого друга как ты. Ты замечательный, чистой души человек. Ты мой самый лучший друг. Спасибо тебе за то, что ты есть. Даша прижалась лбом к его плечу. Дима одной рукой придерживал ее за поясницу. Другой гладил волосы. В голове после треволнений сегодняшнего вечера все путалось, и он никак не мог сообразить: «Ты мой самый лучший друг» — это хорошо или не очень? Глава 11. Страдания Тихомирова Дружить с Дашей оказалось не так уж и плохо. Были определенные плюсы. Во-первых, совершенно исчезла вероятность быть посланным на фиг или куда подальше. Более того, первые несколько дней после их судьбоносного разговора Дмитрий со смесью веселья и умиления наблюдал за Дашиными попытками быть хорошей девочкой, не хамить и не подкалывать. Потом, поняв, что на Тихомирова ее подколы не действуют, стала опять самой собой — колючей ехидиной. Впрочем, Дмитрий понимал, что за этим стоит не желание его обидеть, а всего лишь многолетняя привычка и великолепное, хотя и весьма своеобразное, чувство юмора. Более того, в свою очередь, осознав, что их отношения вступили в иную фазу, не стеснялся подкалывать ее в ответ. Даша на его подначки и не думала обижаться, и обычно смеялась вместе с ним. Во-вторых, они стали определенно чаще встречаться, и, вообще, сблизились, хотя и совершенно не в том смысле, на который рассчитывал Дмитрий. На следующий день после того разговора, Даша, сев в машину, с места заявила, что ни в каких ресторанах она более травиться не намерена, и, собственно, пора, наконец, начать нормально питаться. Выяснив, что холодильник в квартире Тихомирова является местом ритуального самоубийства всех окрестных грызунов, они поехали за продуктами. В супермаркете Даша носилась от полки к полке с энтузиазмом борзой в начале охоты. Набор продуктов, который постепенно образовывался в тележке, Тихомирову, который и яичницу-то не мог пожарить, не говорил ни о чем. Вместо этого он просто наслаждался происходящим. Ему хотелось раскинуть руки и закричать на весь магазин: «Эй! Люди! Смотрите, мы с моей девушкой покупаем продукты! У нас все по-настоящему!». Иногда можно и перед собой притвориться… Дарья не переставляла его удивлять. Особенно, когда на сковородке зашкворчали котлеты, его самого засадили резать салат, а по кухне поплыл восхитительных запах блинов. — Неужели в меде так готовить учат? — Димка бросил порученный ему салат и выхватил из под Дашиной руки первый блин. Дуя на пальцы, начал запихивать себе в рот. — Гояхе! — невнятно пробормотал он. Проглотил и добавил: — Но вкусно! С надеждой глянул на сковородку. — Следующий скоро? — Хочешь, я расскажу тебе, как лечат ожог гортани? — вместо ответа поинтересовалась Дарья, ловко переворачивая блин. Димка усмехнулся. Нечего делать, пришлось вернуться к салату. — А ты-то откуда знаешь? Это ж не твой профиль. — Я много чего знаю, — самодовольно ответила Даша. Шлепнула по руке. — В следующий раз получишь половником в лоб. Иди салат режь. Ну, никакого терпения! — Хорошо, возвращаюсь к своему вопросу. Кто тебя готовить учил? — Никто. Сама, — и поймав удивленный взгляд Тихомирова, добавила: — Нет ничего невозможного для человека с интеллектом. — Но зачем? То есть, — Дмитрий смутился, — я имел в виду, ты же так занята была… — Да ладно, Тихомиров, не парься, чего уж теперь, — Даша отвернулась, чтобы заняться очередным блином. Тихомиров, значит. И в глаза не смотрит. Димка с удивлением понял, что научился мгновенно распознавать, когда Дарья собиралась играть «в молчанку». — Давай, выкладывай! После всего, что мы уже друг о друге знаем… — тут он опять смутился и замолчал. Шутить на эту тему все же не стоило. Сменил тон. — Ну, расскажи, пожалуйста, а? Ну, что ты с ним будешь делать! Даша поняла, что после того, что было вчера, скрывать что-либо от Димы стало совершенно невозможно. Казалось, он читал ее как открытую книгу. Это, с одной стороны, пугало, с другой — избавляло от необходимости притворяться. Оставалось надеяться, что кое-что важное относительно себя самого проницательный Тихомиров прочитать не сумеет. Ох, как хочется закурить! Но одновременно курить и блины печь — занятие безнадежное. Даша отвернулась к плите и решилась: — Меня пару лет назад отпускать начало. Какие-то интересы стали появляться помимо работы, захотелось развлечений. Мужики перестали вызывать только отвращение, — голос у Даши был смущенный. — Я себя презирала страшно, но против природы не попрешь. И тогда мне в голову пришла парадоксальная идея. Ты, наверное, уже понял, парадоксальные идеи — мое сильное место. Даша наконец-то рискнула повернуться и посмотреть на Дмитрия. От того, как он смотрел на нее, говорить сразу стало легче. — Я придумала себе такую сказку. Не буду в себе ничего менять, какая была мегера, такая и останусь. Не буду предпринимать никаких усилий, чтобы кому-то понравиться, даже наоборот. И если все-таки встретится мне на жизненном пути человек, который… — Даша все же смутилась. Прокашлялась, — примет меня такой, как есть. Со всеми моими тараканами. Который меня…полюбит, — последнее слово далось Даше с трудом, — такую, какая я есть. Значит, Сашенька меня простил. И отправил мне своего посланника. Знак подал, — Даша окончательно смутилась, отвернулась к плите. — Ай, черт, пригорел, — кинулась спасать злополучный блин. — Да, нестандартные ходы — это тебе действительно удается, — Димкин голос у нее за спиной звучал задумчиво. — Впрочем, без надежды человеку никак нельзя. Ты молодец. И решив разрядить обстановку, спросил: — Только я туплю, и так и не понял, какая связь с твоими кулинарными талантами? Даша временно переключилась на котлеты. Трудно смущаться, когда приходиться следить, чтобы в тебя не брызнуло горячим масло. — Я решила, что если такой волшебный мужчина все-таки, вопреки всему, появится в моей жизни, то я должна быть к этому готова. Как минимум, научиться для него хорошо и вкусно готовить. Димка откинулся назад, упершись затылком в стену. «Волшебный мужчина». Господи, где ж он так нагрешил-то? Были, впрочем, в дружбе с Дашей и минусы. Вернее, один. Но такой временами огромный «минус», что это доставляло прямо физическое неудобство. Тихомиров уже забыть успел, что такое неконтролируемая эрекция. Регулярная половая жизнь кого хочешь до цугундера доведет. Зато теперь… Димка с ужасом осознал, что у него никого не было уже… да больше двух месяцев! Примерно с той самой первой встречи в троллейбусе, а это было в начале сентября. А сейчас уже подходил к концу ноябрь. Не то, чтобы специально, как-то само собой получилось, то одно, то другое, то командировка эта дурацкая. Теперь-то, понятно, даже мысли не возникало о возможности секса с кем-то, кроме Дашеньки. А что касается секса с Дашей, то мыслей был вагон, а толку-то?! Как он так вляпался, Дмитрий не понимал. Вернее, понимал, но выхода тогда другого просто не было. Не мог же он после выворачивающих душу Дашкиных признаний (по прошествии некоторого количества времени и после предпринятых определенных действий Дима уже мог думать об этом без резкой саднящей боли в груди) сказать ей что-то вроде: «Дорогая, это все так грустно, что мне захотелось потрахаться». Нет, если уж Димка и был в чем уверен, так это в том, что он все тогда сделал правильно. Правда, попал за это в категорию «лучший друг». Но что делать, если хороший настоящий друг, с которым можно поделиться своими самими сокровенными переживаниями, сейчас Дашке был гораздо нужнее, чем какой угодно великолепный любовник. «Просто, — думал Дмитрий в приступе ничем необоснованного оптимизма, — надо подождать». Но, Боже мой, как это трудно!!! Особенно тяжко пришлось Тихомирову в тот единственный раз, когда он предложил Даше переночевать у него. Они засиделись за кино. Вскоре после того, как они начали плотно общаться, Димка с изумлением обнаружил, что Дарья абсолютно невежественна в плане кино. Когда он ржал над ней по поводу того, что она не видела ни одного фильма Тарантино, Даша пригрозила, что принесет и заставит его смотреть учебный фильм про роды, который показывают в «Школе матерей». В общем, в тот вечер они смотрели «Криминальное чтиво». Димка вовсю старался откровенно не прижиматься, но не мог удержаться от легких, как бы случайных прикосновений. Впрочем, Даша была так увлечена фильмом, что ничего не замечала. Отпускала по ходу такие комментарии, что Димка не мог не смеяться, хотя по большому счету, ему было не до смеха. Потому что, да, опять! Как и всегда, когда она сидит так близко, только руку протяни. Блин, он перестал уже носить джинсы в Дашином присутствии, потому как некомфортно, почти больно. И очень, не дай Бог, заметно. Короче, засиделись они с фильмом. А потом еще Даша позволила себе пару возмутительных критических замечаний. Злой как черт, Димка бросился на защиту любимого фильма, и у них состоялась яростная полемика длиной в полчаса. В конце Даша не выдержала и рассмеялась. Призналась, что фильм ей понравился, а провоцировала она Диму специально, чтобы тот сам для себя четко сформулировал, за что ему так нравится этот фильм. А дело-то было уже за полночь. Везти Дашу домой, возвращаться — это еще полтора часа. И он предложил ее переночевать у себя. Судя по тому, что Даша, не раздумывая, согласилась, она, во-первых, тоже просчитала временные потери, а, во-вторых, ничего плохого от Тихомирова не ожидала. Что не могло не огорчать. Заснуть Димка так и не смог. Поворочавшись без малого час, решил под видом пойти попить проскользнуть в гостиную, где спала Даша. Постоял рядом с диваном, потом присел на пол. Даша спала крепко, даже не пошевелилась, что было странно для человека, который, по ее собственному утверждению, на дежурстве просыпался от малейшего шороха. Но, видимо, только на дежурстве. Дима сидел рядом и смотрел в красивое безмятежное лицо. Одеялом Даша укуталась до самого подбородка, так что любоваться можно было только лицом. Но ему и этого хватило. Все чаще и чаще взгляд останавливался на нежных манящих губах. Что будет, если он нагнется и поцелует ее? Вздохнет сонно, приоткрыв ротик, и он сможет скользнуть языком внутрь? Вскинет руки, обнимая его за шею, перебирая волосы? Дима сцепил зубы. Или он услышит злобно шипение: «Тихомиров, ты что, сдурел?» А может и в табло получить… Разозлившись на себя, Димка резко встал на ноги. Что он, юнец шестнадцатилетний со спермотоксикозом!? Взрослый мужик, справится. Позже, лежа в своей кровати, подумал, что он, конечно, взрослый мужик, и с собой справится. Но Дашу больше приглашать остаться на ночь не будет. Потому что он взрослый. Но не железный. |