Волкова Дарья в золотых чертогах Валгаллы
 Скачать 395 Kb.
|
|
Глава 10. О чем знают норны Норны — вгермано-скандинавской мифологиитри женщины, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов. Норны живут возле источника Урд, в Мидгарде. Они поливают корень мирового дерева Иггдрасиль водами этого источника и тем продляют его существование. Он даже не поверил своим глазам, когда увидел въезжающий во двор Юлин мерс. Оттер с лица воду. Проводил взглядом машину, свернувшую на подземную парковку. На совершенно ватных от отпустившего напряжения ногах двинулся следом. Внутри оказался одновременно с вышедшей из припаркованного мерса Юлей. Оглядел ее внимательно. Вроде бы все в порядке, не считая заплаканного лица. Она же скользнула по нему пустым невидящим взглядом и повернулась к дверям лифта. Упрямо сжав зубы, встал за ее спиной. Просто так он не уйдет. Юля вела себя так, как будто его и нет вовсе рядом. Войдя в квартиру вслед за ней, быстро скинул на пол мокрую насквозь куртку. Впрочем, рубашка под ней была точно такая же мокрая, но не снимать же и ее… Попытался помочь Юле снять плащ, но она резко шагнула в сторону от его рук на своих плечах. Черт! Они прошли в комнату и… Нет, ну сколько можно делать вид, как будто его здесь нет! — Я никуда не уйду! Пока ты меня не выслушаешь. «И пока ты не простишь меня» — хотел он добавить, но не решился сказать, боясь услышать категорическое «Нет». Вместо этого сказал: — Буду здесь. Все время. Как пес цепной. Возле двери. Он вздохнул, пытаясь унять дрожь в руках и голосе. — Юля…. Не было ничего… Я… просто… дурак… И… прости меня… Он не верил сам себе. Своему жалкому неуверенному голосу. И просто не знал, что еще сказать. Резким движением Юля сбрасывает с плеч жакет. И по-прежнему молчит. Глеб вздыхает. Нервно запускает руку в волосы. Черт! Надо признаваться во всем и сразу. Хуже уже все равно не будет. — Юля, — разговаривать приходится с ее спиной. Что ж. Он это заслужил. — Я знаю, что вел себя как последний дурак. Но… у меня были причины. Позволь, я… Просто выслушай меня. В ответ — лишь молчание. Но это лучше, чем откровенный отказ. — Я до последнего не мог принять…. — Глеб продолжает, хотя все внутри него протестует против произнесения этих слов. — Я долго не мог смириться… С тем, что ты… успешнее меня. Что у тебя есть высокооплачиваемая престижная работа. Шикарная квартира. Дорогая машина. Я не знал, что могу тебя предложить. А она все молчит. Стоит, повернувшись к нему спиной. Засунув руки в карманы брюк. Смотрит в окно. Но он точно знает, что она его слушает. Очень внимательно. — А теперь я понял… Это все не важно. Не главное. Я готов быть твоим… — он нервно сглатывает, но упрямо продолжает: — мальчиком на содержании. Комнатной собачкой. Мне плевать, что моя… девушка зарабатывает больше меня. Лишь бы быть с тобой. На самом деле, ему было не плевать. Он врал. В первую очередь себе. Но главное знал точно. Все неважно по сравнению с возможностью быть с ней. Без нее все теряло смысл. Юля поворачивается. И наконец-то смотрит ему в глаза. — У тебя больше нет состоятельной девушки. Которая зарабатывает больше тебя. Глебу кажется, что пол уходит у него из-под ног. Те самые слова, которые он так боялся услышать. Что она больше не его. Он потерял ее. Его начинает быть липкая мелкая дрожь. Юля на какое-то время отводит взгляд. Смотрит в окно. — Думаешь, я не понимаю этого? Того, что стояло между нами все это время. Разница в социальном положении… Деньги… Эта моя высокооплачиваемая работа! Будь она проклята! Все, у меня ее больше нет. Снова поворачивает голову и смотрит ему в глаза. — Я уволилась. К черту все! Нет у меня больше этой долбанной работы! Что это меняет? Если бы она не была так разбита и подавлена, она бы расхохоталась. Над выражением крайнего неподдельного изумления, отразившемся на его лице. Даже рот приоткрылся. — Ты… уволилась? — Да! Все до единой мысли разом вылетели у него из головы. — Юленька… Это из-за… из-за меня, да? — Да! Чем он заслужил такую женщину? Которая готова рискнуть и отдать все, лишь бы быть с ним. А он… он… Он обязательно исправит все, что успел испортить. Ради нее. — Юля… — шагнул к ней, мечтая прижать к себе и вышептать ей в висок все, что накопилось в душе. — Нет! — метнулась от него в сторону, к окну. — Не подходи ко мне! Да что ж такое?! — Юля, я не понимаю… — Не подходи ко мне! Не надо… Он весь растерзан, порван в клочья событиями последних недель, он не соображает ни черта, он явно упускает из виду что-то важное. Что происходит? Вообще и с Юлей в частности? Она же ведь… — Юль, ты же из-за меня уволилась? — Да, — тихо в ответ. Вдохнул поглубже, чтобы решиться и спросить. Ну, сколько можно ходить вокруг да около?! — Ты… ты же любишь меня, да? Молчание. И потом еще более тихое: — Да… Внутри как будто открываются какие-то шлюзы. Его затапливает облегчение. И руки сами собой тянутся к ней. Обнять, прижать к себе и сказать ответное… — Не подходи ко мне, Глеб! Твою мать!!! Кто ему объяснит, что происходит?! Любит — и при этом подходить к ней не моги! — Юлька! — он уже практически орет. — Я люблю тебя! Что за дурацкие игры! Я люблю тебя, слышишь?! Не могу без тебя! На все готов ради того, чтобы быть с тобой! Перестань… Прости меня. Я был осел, но я все исправлю, обещаю… — Ничего не исправишь, Глеб… Его уже достали эти чертовы ребусы! Скрестил руки на груди, упрямо выдвинул подбородок. — Объясни мне, если не сложно. Я твою логику не улавливаю, совершенно. Ты меня любишь, вон из-за меня даже с работы уволилась. Я тебя люблю, и готов плюнуть на все, включая то, что ты раз в несколько меня состоятельнее. И, знаешь что? Я совершенно не настаиваю на том, чтобы ты уволилась. Можно было этого не делать, для меня это уже не важно. Ты — единственное, что мне нужно. В чем проблема? Она молчит. В окно смотри и молчит. И потом — спокойно, ненормально спокойно и негромко: — Это не изменит того, кто мы… — И не должно! Она поворачивает голову к нему, и Глеб видит — ее глаза полны слез. Но голос — по-прежнему негромок и размерен. Это ему не нравится, ох, как не нравится. Она качает головой. И первая слезинка срывается, и он завороженно смотрит, как она катится по бледной щеке. — Нет, Глеб… — Какого черта «нет»?! — Ты… ты не сможешь… — Давай я сам решу, что я смогу, а что нет! — Вот… — Юля грустно, сквозь слезы, улыбается. — Что — «вот»?! — Вот в этом ты весь. Ты привык все решать сам. Ты сильный, гордый. Ты не сможешь… с этим жить. Ты не сможешь… жить со мной. Ты меня возненавидишь… рано или поздно. — Что за бред!!! — взрывается Глеб. — Это полнейшая чушь! Понимая, что убедить словами у него не получается, стремительно шагает к ней, руки на плечи, и выдыхает ей в волосы: — Юленька… Ну, Юленька… Все совсем не так. Я люблю тебя. И ее ответное: — Уходи, — всхлип. — Пожалуйста, — рукой прикрывает рот, давя рыдание. — Пожалуйста, Глеб, уходи. Сейчас же! — Юль, да что происходит?.. — Уходи! Очень похоже на истерику. Разговаривать в таких ситуациях бесполезно, но он делает последнюю попытку. — Юль, давай я тебе налью чего-нибудь? Где у тебя?.. — Уходи!!!! — надрывным криком, со слезами. Ушел, бросив на прощание: — Я завтра позвоню. Его шаги, грохот захлопнувшейся двери — все это звучит в ее ушах похоронным маршем. Она ничего не понимает, ровным счетом ничего. И нет уверенности, что поступает правильно. Но она не видит ничего хорошего впереди. Нет, то, что случилось во время этой грустной истории со смертью отца Глеб — оно бы только дальше развивалось, ширилось, и, в конце концов, задушило бы их отношения. Лучше уж так… пока он ее любит… а не ненавидит, не видит в ней живое напоминание о том, что его любимая работа, которой он отдает всего себя, всю свою энергию, свой талант — эта работа не приносит ему достойного дохода. Пусть помнит о ней, когда любил ее. А не ненавидел. Пусть он будет счастлив с кем-то — пусть даже с той же Оксаной, вон она как к нему льнет. Пусть. Пусть. Пусть он будет счастлив с кем-то. И помнит, как он любил ее, а не ненавидел. Глава 11. Все дороги ведут в Нифльхейм Ни́фльхе́йм, иногда Ни́фльха́йм (др. — нор. Niflheimr — обитель туманов) — в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, земля льдов и туманов, местообитание ледяных великанов, один из первомиров. — Ну, что, вся дурь из тебя вышла? — Почти. — Даю тебе еще один день, и чтобы послезавтра на работе была. — Два дня. — Хорошо, — соглашается Тихонов. — Два так два. Но ни днем больше! Едва успевает нажать отбой, как снова, разрывающей душу трелью — входящий. Не считано какой за сегодня. Она знает, кто это. И она, конечно же, не возьмет трубку. И дверь не откроет. И когда-нибудь ему надоест. Он же гордый. Он не будет унижаться. Он же сильный. Он справится. Сильный, гордый, умный, талантливый, любимый, единственный. Где взять силы, чтобы забыть тебя? Простить оказалось легко, а вот забывать будет невыносимо. * * * На звонки не отвечает. Дверь не открывает. Детский сад какой-то, честное слово. Ничего, он упрямый. Она же дома — вон, свет горит. Машина на месте. Не сможет же она неделями дома сидеть? Познакомился с охранником. Тот поначалу пытался права качать: «Да кто ты такой, мужик? Что вообще тут делаешь?». Глеб емко и доходчиво объяснил тому, какие именно кости, связки и сухожилия повредит ему, если он не оставит его, Глеба, то есть, в покое. А потом дополнительно рассказал, как сам же окажет первую медицинскую помощь пострадавшему. Виктор Алексеевич, уже не молодой отставной прапорщик, всю жизнь просидевший в военной части за колючей проволокой, оглядел здоровенного мрачного мужика, которой, судя по употребляемым непонятным и специфичным словам явно медицинского происхождения, был действительно врачом-травматологом, и решил: «Ну его… Себе дороже с таким связываться». И вместо этого сказал: — Да ладно… не кипятись так… Чего случилось-то? Выпили по чуть-чуть у Виктора в каморке. Глеб в пару предложений уложил всю свою беду: «Баба сердится на меня. Заперлась. Жду». Виктор понял — чего уж тут непонятного? Разве что — стоит ли столько времени тратить ради бабы? Впрочем, у этой вон какой Мерседес, так что, может, и стоит. Глеб увидел ее только на третий день своего «дежурства». Вошла на подземный паркинг в столь ненавидимом им «костюме трупа» — черные брюки, серый с черной отделкой пиджак, эти острые как скальпели шпильки, помада на губах. Вся в броне, его девочка… Метнулся к ней. — Юля… Проходит мимо. Ясно, опять играем в игру «Глеб — человек-невидимка». Он на игры не настроен, совершенно! Он издерган, измучен весь, и поэтому без лишних церемоний хватает ее за руку. — Нам надо поговорить! Она поворачивает голову в его сторону. Лицо холодное, безжизненное, как маска. Губы с бордовой помадой выплевывают: — Не надо… — А я говорю — надо! — Глеб… Я. Тебе. Уже все сказала. В прошлый. Раз, — она говорит медленно, четко выговаривая слова. И, резко вырывая руку: — Отпусти меня! Он так ошарашен, что отпускает ее руку. Из ступора его выводит писк сигнализации на машине. — Нет, подожди! — Прощай. Садится в машину, хлопает дверью. А он так и остается стоять снаружи. Огорошенный и ничего не понимающий. Они смотрят друг на друга через лобовое стекло Мерседеса. Она за рулем, он снаружи, перед капотом. Их дуэли взглядов аккомпанирует басовитое урчание шестицилиндрового немецкого мотора. А потом машина трогается с места, медленно подкатывается, практически упираясь передним бампером ему в колено. И он отходит в сторону — что ему еще остается? Машина проезжает мимо, в сторону открывающихся рольставен. А Глеб стоит и смотрит, как черный блестящий джип забирается по пандусу и исчезает в лучах бьющего в проем солнца. * * * Ощущение, что она в склепе. Все холодно, все постыло. О чем-то жужжит, раскладывая бумаги на столе, Маша. Отмахивается от нее. — Оставь, я посмотрю. — Что-нибудь нужно еще? — Кофе мне сделай. Покрепче. Маша уходит, а она невидяще смотрит на бумаги на столе. Чего они хотят от нее? Не видит ничего… Только его лицо через лобовое стекло мерса. Ох, как же больно рвать по живому! Но лучше сейчас, чем ждать, когда он ее… предаст сам. Лучше уж уйти… первой. Пока силы есть вынести этот удар. — Какие люди в Голливуде… Наконец-то. Приветствую. Юля, ты запрос из Центробанка видела? Она вздрагивает. Даже не заметила, как в кабинет зашел шеф. — Здравствуйте, Виктор Георгиевич. Нет, еще не видела. — Та-а-а-а-к… Что такое? — Ничего. Сейчас. — Сейчас?.. — смотрит на нее изучающе. — Не похоже. — Я сейчас… — произносит с нажимом, — посмотрю. Обязательно. Он молчит какое-то время. А потом: — Сначала в себя приходи! А потом — ко мне в кабинет. За Тихоновым закрывается дверь. Юля опускает голову на руки. Как-то же надо жить дальше… * * * Все она ему врала! Про любовь. И про ненависть — кто в этот бред поверит? Как он может ее ненавидеть, когда так любит, что больно?! Может быть, и стоит ее возненавидеть за всю ту боль, которую она ему причинила. За это холодное лицо и безразличный голос. За пустое «Прощай» и надвигающийся на него капот мерседеса. Может, и стоило бы, да он не мог. Не мог ненавидеть ее. Как можно ненавидеть того, кого так любишь? А правда была в другом, очевидная правда. Она не смогла простить ему того, что увидела. Его измены. Почти… измены. Впрочем, будь он на ее месте… Если бы ОН увидел ее, целующей другого… Убил бы сначала, а потом бы вопросы стал задавать. Вот и она… убила его, как смогла. И уволилась назло ему. Смотри, дескать, Глеб Николаевич, что ты наделал. Изменил мне, предал, и с работы я из-за тебя ушла. Логики в этом нет никакой, кроме одного — сделать ему больно. Еще больнее. Так же, как он сделал ей. Черт! Он все-таки все непоправимо испортил. И после этого… Ему ведь как-то же надо жить дальше… Хоть и не хочется. Но — есть обязательства. У матери никого нет, кроме него. * * * Время течет густой смолой. Дни тонут в нем как доисторические комары. И остаются янтарными сувенирами. День без тебя. Еще день. Еще один. И еще. Вперед, шаг за шагом. Туда, вперед. В пустоту. * * * — Юленька, как ни прискорбно, но совещание с коллективом придется проводить тебе. Ты же понимаешь — вызывают в Центробанк. — Да, конечно. — Юлия Юрьевна! Отставь этот похоронный тон! Я не собирался тебя подставлять! О кадровых сокращениях и урезании премий я должен сообщать. И весь негатив от этого — мой. Но, ты же понимаешь… — Я понимаю. Я с вами поделюсь потом… негативом. — Юля! Не нервируй меня! — Не буду. — Уволю!!! — Увольняйте. Тихонов вздыхает. — Юля, ну так нельзя…. — Виктор Георгиевич, я все сделаю. Езжайте, не беспокойтесь. — Точно? — Точно. Мне не трудно. Это нетрудно. Что ей чужие ненавидящие взгляды? Что ей очередной шепоток за спиной: «Вот ведь стерва»? Извините, уважаемые, ничего личного. It’s a fucking business. Каков финансовый результат, таковы и меры. Они и так с Тихоновым бились с советом директоров до последнего. Убедили, что трудности банка носят временный характер, а вот собранный кадровый костяк профессионалов разбазарить нельзя ни в коем случае. Так что сокращения касаются в основном младших банковских служащих. А этих всегда новых набрать можно без потерь для дела. Только вот каждому его личные нужды гораздо важнее, чем абстрактные интересы какого-то бизнеса. Ну что ж, каждому и не объяснишь. Она и не собирается. Пусть ненавидят — ей все равно. Давно уже все равно. Глава 12. Охота Одина Один одноглазый — оди́н свой глаз он отдал Мимиру, чтобы испить из источника мудрости. Подобное самопожертвование во имя мудрости — не редкость для Одина. В частности, чтобы постичь силу рун, он, принеся самого себя в жертву, 9 суток провисел на стволе ясеня Иггдрасиля, прибитый к нему своим же копьём Гунгнир. Вероятно, Один не нуждался в пище — ряд источников (в частности, «Сага об Олафе Святом») намекает на то, что он никогда не ест, а живёт лишь тем, что пьёт мёд или брагу. Во время зимних бурь Один в сопровождении погибших в боях проносится в небе. Эти выезды носят название «дикой охоты». — Юленька, королева моего сердца, здравствуй! — Здравствуй, Булат, — и про себя: «Ну, какого черта тебе надо?!» — Что-то ты не очень радостно меня приветствуешь… — Занята немного, Булат. — Понял. Я быстро спрошу, хорошо? — Спрашивай. — У тебя… приятель был. Доктор травматолог, здоровенный такой. Внутри все цепенеет. Какого?!.. — Глеб, кажется, его зовут, — продолжает, как ни в чем не бывало, Булат. — И что? — спрашивает осторожно, как сапер на минном поле. — Беда у меня, Юлечка… — картинно вздыхает Сабанаев. Восточный мужчина, что с него взять — все через край. Да и не о нем сейчас речь! — Конкретней! — Колено порвал. Про то, как болит, и как я хромаю — не буду тебе рассказывать, ты ж, бессердечная, меня не пожалеешь… — пауза — Булат, видимо, все-таки надеется на какие-то комментарии с ее стороны. Не дождавшись, продолжает: — И есть у меня нехорошее чувство, Юль, что меня наши доктора Айболиты на бабки разводят. — То есть? — Ну, увидели, что клиент состоятельный и давай — вот такие надо анализы сдать, вот такое обследование пройти. То одно, то другое. И все это так не кисло стоит. — Булат, тебе деньги нужны? — Юля! — возмущается Сабанаев. — Ну как ты можешь?! Я не бедствую. И в состоянии о своем здоровье позаботиться. Но и непонятно на что не хочу деньги тратить. Я вот хотел с твоим… Глеб же он? — Да, — умудряется ответить Юля. «Твой Глеб». Не ее. Да и не был никогда, наверное. — Вот. Хочу проконсультироваться с ним. Он же лишнего мне не присоветует? Юля молчит. Что сказать Сабаневу? Что она уже четыре месяца не видела его? Не слышала его голос. Всего четыре месяца без него. А сколько еще впереди… — Юля!? — Извини. — Дай его телефон. А почему и нет? Булат — владелец брокерской конторы, клиент состоятельный. Почему бы не помочь Глебу. Хотя бы так. — Сейчас пришлю. — Спасибо, Юлечка. Напомни мне, как его зовут полностью? Каждое слово, как тяжелая капля. Медленно, увесисто. И все равно — с наслаждением. — Самойлов. Глеб. Николаевич. * * * — Глеб Николаевич? — Да, слушаю, — отрывисто. — Меня зовут Булат Сабанаев. Мне порекомендовала к вам обратиться Юлия Джириева. У него из рук выпадают ножницы, которыми он разрезал повязку. Кивает процедурной сестре, отведя трубку в сторону: — «Заканчивай сама». И выходит из кабинета. — Да, я вас слушаю! — Мне консультация нужна. По поводу травмы колена. — Травмы?.. — растерянно. Он не ожидал такого. — Ну да, конечно… — Когда можно подъехать? — Ну, сегодня, например. Я дежурю, вечером в приемное подъезжайте. Третья городская. Найдете? — Найду. — Приедете — позвоните. Отбой. Смотрит недоуменно на телефон. Что это? Зачем она это сделала? И, внезапно, озарением: «Тебе показали на твое место, Глеб Николаевич». Во рту горько. * * * — Ну, что у меня, доктор? — Трудно сказать… МРТ[1] нужно делать. — А снимок рентгеновский?.. — Да что нам рентген? — хмыкает Глеб. — Перелома нет, это и так понятно. А что там с менисками и связками — это только на томографе видно. Похоже на разрыв мениска. Но без МРТ точно это утверждать нельзя. — Ну, если надо… — Надо, Булат. Есть у нас замечательный специалист. На МРТ уже лет пятнадцать работает. Специализируется именно на менисках — собаку на них съел, простите за сравнение. Если хотите… — Хочу. — Но только платно. К нему бесплатно очередь на год вперед расписана. Да и платно тоже на месяц-два забито. — А раньше никак? — Попробуем. Позвоню завтра, попробую договориться. — Спасибо. * * * — Глеб Николаевич, можно? — Сабанаев заглядывает в кабинет. — А, Булат… Добрый день, проходите, конечно. Ну что, удачно съездили? — Ну, как сказать… — Не попали к Коробейникову? — Почему, попал. Вот, — Булат протягивает упакованные в мультифору результаты обследования, — только время неудобное, три часа, посреди дня. Еле вырвался… — Булат, вы занятой человек? — Разумеется! — Вот и доктор Коробейников — очень занятой человек. Нам повезло, что вообще сумели попасть так рано, — тон у Глеба резкий. — Ради собственного здоровья стоит один раз пренебречь интересами бизнеса! — Да, конечно, — Булат слегка огорошен таким тоном собеседника. — Извините, вы правы. Глеб хмурится, читая результат и разглядывая снимок с томографа. Булат не выдерживает: — Доктор, что там? — Вам Сергей Павлович разве не сказал? Булат вздыхает. — Разрыв, говорит. — Разрыв, все верно. Да нехороший такой, — ощупывает ногу. — Как колено? Болит? Динамика есть — больше, меньше? — Болит, доктор. И стало хуже. — Сейчас явно жидкость в суставной чаше. Кровь же была? Откачивали? — Да. — Много? — Эээээ, — морщится, вспоминая, Булат, — два шприца вроде. — Я сейчас уберу жидкость — посмотрим, что там… Но, судя по характеру разрыва и вашему самочувствию — думаю, надо оперировать. — Как скажете, доктор. Я вам целиком и полностью доверяю. Кстати, сколько я вам должен? — Нисколько. Операция платная будет, но это через кассу, — между делом, Глеб готовит инструменты. — Глеб Николаевич, ну так нельзя! Вы на меня время тратите! Давайте я вас как-то… — Нет! — резко. — Так, Булат, лежите спокойно. Сейчас будем жидкость убирать. * * * — И все-таки, доктор, примите вознаграждение. А то мне неловко… — Я сказал — не нужно! Вы же от… — сбивается ненадолго. И потом, вполголоса: — Как… она? — Кто «она»? — Сабанаев осторожно опускает ноги с кушетки. — Юля… — А… да мы с ней уже несколько месяцев не виделись. Вроде бы все в порядке у нее… И я ее не видел несколько месяцев. У нее все в порядке? Я рад. Нет, я не рад! Я хочу, чтобы она страдала — так же, как и я! Чтобы не спать по ночам, и чтобы так же вокруг все параллельно, а тебе говорят — «Не валяй дурака», а ты можешь только в ответ пару слов без падежей. Как ей? Так же? Как оно живется — когда вокруг только ты?.. Булат задумчиво смотрит на стоящего у окна доктора Самойлова. Мрачный, небритый, глаза красные, воспаленные — видимо, от бессонницы. Да, умеет Юлька мужиков до цугундера доводить. — Глеб Николаевич! Вы волшебник! — Угу. Гудвин великий и ужасный. Ну-ка, еще пройдитесь… Так, ну что ж… Неплохо. По-моему, уже можно и без трости ходить. — Можно, — улыбается Булат, — но жалко такой красоте пропадать. Опять же, не поверите, но — девушки внимание обращают. Глеб скупо улыбается. — Ну, что, доктор, я имею намерение с вами рассчитаться! — Стреляться будем? — Глеб усмехается, параллельно что-то размашисто записывая в историю болезни. — Ну, Глеб Николаевич?! Вы меня в неловкое положение ставите. Вон сколько времени на меня угробили. — Денег не возьму. И давайте не будем об этом. Булат театрально вздыхает. — Без ножа режете… А если нам в ресторан закатиться, а, Глеб Николаевич? Посидеть, выпить? За здоровье, так сказать? Глеб задумчиво морщит лоб. Выпить?.. Даже не так — напиться. Он ведь себе не позволял, ни-ни… Знал: начнет — остановиться не сможет. А вот так… в компании человека, который знает Юлю. С которым о ней можно поговорить. А, помирать — так с музыкой! — Согласен. Но с условием — никаких суши-баров. — Да упаси Бог, Глеб Николаевич! Что ж я, враг какой! Будем кушать хорошо прожаренное сочное мясо. Под водочку. Вы как, пьете водочку? — Пью. — Ну, вот и договорились! Рукопожатие. Которое спустя семь часов превращается в крепкое мужское объятье. — Хороший ты мужик, Глеб. Вот хороший прям… вот какой! — И ты хороший мужик, Булат, хоть и казах. — Я не казах. — Ну, киргиз. — Николаич, але! Я калмык. — Угу. Друг степей… и шахматной короны… — Ах ты ссссука… Дай поцелую. — Лучше налей. А вторая бутылка заканчивается, между прочим… — Булат, скажи… у тебя было с ней что-то? Только честно! — Честно… Да нет… Ухаживал за ней, было дело… еще в студенчестве, — Булат задумчиво подпирает рукой голову. Мечтательно: — Эх, было времечко… — И что?! — Что, что… Безо всякого намека на взаимность, увы. Даже поцеловать себя не дала ни разу, не говоря уж о большем. — Я тебе дам «большее»! — демонстрирует Глеб кулачище. — Убью! — Чего граблями размахался? — недовольно морщится Булат. — Не жалко будет результаты собственной работы угробить? Только-только на ноги меня поставил? — Жалко… Хорошо мы с Максом тебе колено починили. — Вот-вот. А ты — «Убью». Да и не все ли тебе равно? Теперь-то, когда у вас все… — Нет!!! — орет и кулаком по столу. Дружно подпрыгивает, звеня, посуда, падает на пол вилка. За соседними столиками тоже — кто-то подпрыгивает, кто-то просто вздрагивает. Возле столика молниеносно материализуется официант. — Просим прощения за шум, — извиняется, подняв руки, Булат. — Товарищ погорячился. Мы больше не будем. — Глебыч, ты чего?! Чего буянишь? Чего «Нет»-то? — Не все! — Ты ж сам сказал, что у вас все кончилось… — Но мне не все равно! — Из-за чего хоть? Глеб наливает еще водки, выпивает, не закусывая. Не берет его сегодня. Или это ему кажется? — Козел я… — Ну, да, конечно… — Не, правда, Булат, козел… редкий… Роняет голову на руки. Булат меланхолично жует последний маринованный груздь и размышляет. Редкий, ага. В красную книгу занесенный. Юльку он неплохо знает, и характер у нее… Красавица, умница… и при этом стерва редкостная. Что там у них случилось, он, конечно, не знает, а Глеб не рассказывает, но без Юлькиного активного участия не обошлось, это точно. Булат смотрит на рыжую макушку Глеба. Нажрался, подлец… Как же я тебя, такого лося здоровенного, домой потащу? |