эссе. 8.Философия как отрасль духовной культуры.. 1. Какие функции искусства изучает философия Функции искусства Искусство выполняет ряд общественных функций

• Название: 1. Какие функции искусства изучает философия Функции искусства Искусство выполняет ряд общественных функций
• Дата: 13.05.2022
• Размер: 28.58 Kb.
• Имя файла: 8.Философия как отрасль духовной культуры..docx
• Тип: Закон; #527512

1.Какие функции искусства изучает философия?

Функции искусства

Искусство выполняет ряд общественных функций.

Функции искусства можно выделить, обобщая сказанное:

• 
  эстетическая функция позволяет воспроизводить действительность по законам красоты, формирует эстетический вкус;
  
• 
  социальная функция проявляется в том, что искусство оказывает идейное воздействие на общество, преобразуя тем самым социальную реальность;
  
• 
  компенсаторная функции позволяет восстановить душевное равновесие, решить психологические проблемы, «убежать» на время из серой повседневности, компенсировать недостаток красоты и гармонии в каждодневной жизни;
  
• 
  гедонистическая функция отражает способность искусства приносить удовольствие человеку;
  
• 
  познавательная функция позволяет познавать действительность и анализировать ее при помощи художественных образов;
  
• 
  прогностическая функция отражает способность искусства строить прогнозы и предугадывать будущее;
  
• 
  воспитательная функция проявляется в способности произведений искусства формировать личность человека.
  

Познавательная функция

Прежде всего это познавательная функция. Произведения искусства являются ценными источниками информации о сложных общественных процессах.

Разумеется, не все в окружающем мире интересует искусство, а если и интересует, то в разной степени, да и сам подход искусства к объекту своего познания, ракурс его видения весьма специфичны по сравнению с другими формами общественного сознания. Главным объектом познания в искусстве всегда был и остается человек. Вот почему искусство в целом и, в частности, художественную литературу именуют человековедением.

Воспитательная функция

Воспитательная функция — способность оказывать важное воздействие на идейное и нравственное становление человека, ею самосовершенствование или падение.

И все-таки познавательная и воспитательная функции не являются специфическими для искусства: другие формы общественного сознания тоже выполняют эти функции.

Эстетическая функция

Специфической функцией искусства, делающей его искусством в подлинном смысле слова, является его эстетическая функция.

Воспринимая и постигая художественное произведение, мы не просто усваиваем его содержание (подобно содержанию физики, биологии, математики), но пропускаем это содержание через сердце, эмоции, даем чувственно-конкретным образам, созданным художником, эстетическую оценку как прекрасных или безобразных, возвышенных или низменных, трагических или комических. Искусство формирует в нас способность давать подобные эстетические оценки, отличать подлинно прекрасное и возвышенное от всевозможных эрзацев.

Гедонистическая функция

Познавательное, воспитательное и эстетическое слито в искусстве воедино. Благодаря эстетическому моменту мы наслаждаемся содержанием художественного произведения и именно в процессе наслаждения просвещаемся и воспитываемся. В связи с этим говорят о гедонистической (в переводе с греческого — удовольствие) функции искусства.

Много веков в социально-философской и эстетической литературе продолжается спор о соотношении прекрасного в искусстве и действительности. При этом обнаруживаются две основные позиции. Согласно одной из них (в России ее поддерживал Н. Г. Чернышевский) прекрасное в жизни всегда и во всех отношениях выше прекрасного в искусстве. В гаком случае искусство предстает копией с типических характеров и предметов самой действительности и суррогатом действительности. Предпочтительнее, очевидно, альтернативная концепция (Г. В. Ф. Гегель, А. И. Герцен и др.): прекрасное в искусстве выше прекрасного в жизни, поскольку художник видит точнее и глубже, чувствует сильнее и ярче и именно поэтому может вдохновить своим искусством других. В противном случае (будучи суррогатом или даже дубликатом) искусство было бы не нужно обществу.

Произведения искусства, являясь предметным воплощением человеческого гения, становятся важнейшими духовным и ценностями, передающимися из поколение в поколение, достоянием эстетической культуры общества. Овладение культурой, эстетическое воспитание невозможны без приобщения к искусству. В произведениях искусства прошлых веков запечатлен духовный мир тысяч поколений, без освоения которого человек не может стать человеком в подлинном значении этого слова. Каждый человек — это своеобразный мост между прошлым и будущим. Он должен освоить то, что оставило ему прошлое поколение, творчески осмыслить его духовный опыт, понять его мысли, чувства, радости и страдания, взлеты и падения и передать все это потомкам. Только так движется история, и в этом движении огромная рать принадлежит искусству, выражающему сложность и богатство духовного мира человека.
2.В чем кризис современного искусства?


Начиная с XIX в. отчетливо выявляется одно из основных противоре­чий искусства, которое в дальнейшем станет причиной его умирания: противоречие между вымыслом и техникой. Все больше художников начинают разделять представление, согласно которому недостаток вы­мысла, воображения может быть заменен изощренной техникой.

От художника требуется так отточить свое мастерство: владение словом, знание приемов и т.д., чтобы в результате можно было добиться эффекта настоящего переживания. Так, в литературе появляется сколь­ко угодно мастеров литературной техники, но само это мастерство и загоняет писателя в тупик, он не знает, куда применить его и что с ним делать. Первое время можно обойтись при помощи все растущих тонкостей и усложнений, побеждая литературу усугублением самой литературности, но в конце концов художнику начинает изменять чув­ство жизни, пока оно не исчезнет совсем.

Анализируя новое искусство, появившееся в 1910—1920-х гг., Ортега-и-Гассет в своей книге «Дегуманизация искусства» выделял в нем следующие тенденции: 1) тенденция к дегуманизации; 2) тенденция избегать живых форм; 3) стремление к тому, чтобы произведение ис­кусства было лишь произведением искусства; 4) стремление понимать искусство как игру и только; 5) тяготение к глубокой иронии; 6) тен­денция избегать всяческой фальши и в связи с этим — тщательное исполнительское мастерство; 7) чуждость искусства всякой филосо­фии, всяким внеопытным потусторонним вопросам.

Радоваться или сострадать человеческим судьбам, о которых пове­ствует нам произведение искусства, есть, считал Ортега-и-Гассет, нечто отличное от подлинно художественного наслаждения. Озабоченность собственно человеческим несовместима со строго эстетическим удо­вольствием. А неискушенный зритель говорит, что пьеса «хорошая», если ей удалось вызвать иллюзию жизненности, достоверности вообра­жаемых героев.

Речь, по мнению философа, идет здесь, в сущности, об оптической проблеме. Чтобы видеть предмет, нужно настроить зрительный аппа­рат. Если мы смотрим через оконное стекло в сад, то, чем чище стекло, тем оно незаметнее и тем лучше виден сад. Но если рассматривать стекло, то сад исчезнет из поля зрения, останутся лишь расплывчатые цветные пятна, нанесенные на стекло. Видеть одновременно сад и стек­ло невозможно, нужны различные аккомодации глаза. Но точно так же и в искусстве: если мы переживаем судьбу Тристана и Изольды и при­спосабливаем свое художественное восприятие именно к этому, то мы не увидим художественное произведение как таковое. Горе Тристана может волновать нас в той мере, в какой мы принимаем его за реаль­ность. «Но все дело в том, что художественное творение является тако­вым лишь в той степени, в какой оно не реально. Только при одном условии мы можем наслаждаться Тициановым портретом Карла V, изо­браженного верхом на лошади: мы не должны смотреть на Карла V как на действительную живую личность — вместо этого мы должны видеть только портрет, ирреальный образ, вымысел».

Если восприятие «живой» реальности, естественных человеческих страстей и переживаний и восприятие художественной формы несо­вместимы в принципе, так как требуют различной настройки нашего аппарата восприятия, то искусство, которое предложило бы нам подоб­ное двойное видение, заставило бы нас окосеть. И прошлые века, осо­бенно XIX в. — век реализма, насыщенный стилем, ставящий человече­ство центром тяжести произведения, является, с точки зрения совре­менным теоретиков, аномалией вкуса.

Главным интересом современного искусства, по мнению Ортеги-и-Гассета, является стилизация. Стилизовать — значит деформировать реальность, дереализовать. Стилизация предполагает дегуманизацию. Показательным примером является, согласно испанскому мыслителю, разница между Вагнером и Дебюсси. У Вагнера мелодрама достигает безмерной экзальтации, переживания человека, отраженные в музыке, переходят даже в некое космическое измерение. «Необходимо было изгнать из музыки личные переживания, очистить ее, довести до об­разцовой объективности. Этот подвиг совершил Дебюсси. Только после него стало возможным слушать музыку невозмутимо, не упи­ваясь и не рыдая... Дебюсси дегуманизировал музыку, и потому с него начинается новая эра звукового искусства». Это же относится и к живописи: художник-традиционалист претендует на то, что он погру­жен в реальность изображаемого лица. Современный художник, вмес­то того чтобы пытаться изображать человека, решается нарисовать саму идею, схему этого человека. Экспрессионизм, кубизм и т.п. пере­шли от изображения предметов к изображению идей. Художник ослеп для внешнего мира и повернул зрачок внутрь, к субъективному ланд­шафту.

Современное искусство в тенденции приводит к вытеснению эле­ментов человеческого из искусства, оно очищается; наступит момент, когда человеческое содержание искусства станет настолько скудным, что сделается почти незаметным. И тогда его будут понимать только те, кто обладает даром художественной восприимчивости. Это будет ис­кусство для художников, а не для масс.

С точки зрения русского искусствоведа и философа Вейдле, совре­менные художники хотят уничтожить условности, сорвать литератур­ные покровы хотя бы для того, чтобы обнаружить под ними лишь голое, жалкое ничто. Все это приводит искусство к кризису, и первой его причиной был, начавшийся с эпохи романтизма, но с полной силой ощущаемый лишь сейчас, разрыв между искусством вообще, т.е. всякой возможной художественной формой, и человеческим содержанием, че­ловеческой душой самого художника.

Такой разрыв противоречит, согласно Вейдле, самой природе искус­ства: вымысел создает более реальных, более живых людей, чем они являются на самом деле, более живую и цельную жизнь, чем та, с кото­рый мы сталкиваемся в нашем эмпирическом опыте. Но реальность искусства — не фантазия, это квинтэссенция самой жизни.

Всякое творчество основано на вере в истинность, в бытие творимо­го; без этой веры нет искусства. Для того чтобы создать живое дейст­вующее лицо, нужно верить в целостность человеческой личности — именно верить, так как не во всяком опыте она дана и нельзя доказать ее доводами рассудка. Раньше изображения существует воображение. Но традиция классического искусства уже умерла, и сейчас лучшие современные писатели — не те, что силятся ее продолжать во чтобы то ни стало и населяют бледные свои книги призраками и двойниками литературных героев прошлого, но те, что стремятся нарисовать образ героя таким, каким они его видят — мерцающим, неверным, в его бес­конечном сиротстве, одиночестве, ищущим опоры и не находящим ее. Однако возможности тут не безграничны. Художественное творчество не может быть длительно совмещено с утратой веры в единство чело­века, с ущербом восприятия цельной личности. Опустошается душа, отказавшись от них. Даже заглядывая в глубь себя, человек не видит там ничего, кроме не живущего, а только мыслящего Я, претендующего на абсолютную власть над всяким явлением насквозь проанализиро­ванного мира.

В современном искусстве на первый план выступает не мир, а лич­ность самого художника. Данте и Шекспиром никто не интересовался, как Байроном. Но за последний век появились «науки» о Данте, Шекс­пире, Гете, Пушкине, что было невозможно в прошедшие века, Творчес­кая личность начинает казаться священней и нужней, чем совершенные ее творения. Вторая причина кризиса искусства вызвана умиранием великого стиля, который был свойствен художникам прошлого. Стиль — это форма души как скрытая предпосылка всякого искусства. Он предоп­ределяет всякое личное творчество, обнаруживаясь во внутренней со­гласованности душ. Стиль — это гарантия художественной цельности, предустановленная гармония связи содержания и формы. При его отсутствии форма превращается в формулу, а содержание — в мертвый материал. Уже в конце XIX в. обнаружилось осознание того, что самые главные вещи в искусстве утрачены — стиль, органическая культура, иррациональные основы художества, религиозная и национальная укорененность искусства. В искусстве пропадает человек, оно становится игрой, в нем все более торжествуют две стихии, одинаково ему враж­дебные — эксперимент и документ. Либо художник развлекается свои­ми приемами, как шахматными ходами, либо просто обозревает обиль­ный, легко усваиваемый материал из истории, политэкономии, психо­патологии. «Искусство великих стилистических эпох полностью выра­жает человека именно потому, что в эти эпохи он не занят исключитель­но собою, не оглядывается ежеминутно на себя, обращен если не к Творцу, то к творению в несказанном его единстве, не к себе, а к тому высшему, чем он жив и что в нем живет. Все только человеческое ниже человека. В том искусстве нет и человека, где хочет быть только че­ловек».

Стиль нельзя ни выдумать, ни воспроизвести; нельзя выбрать как готовую систему форм, годную для перенесения в любую обстановку; подражание ему приводит только к стилизации. Стили росли и ветша­ли, надламывались и менялись, переходили один в другой; но в течение долгих веков за отдельным архитектором, поэтом, музыкантом всегда был стиль как форма души, как скрытая предпосылка всякого искусст­ва, как надличная предопределенность всякого личного творчества. Стиль осуществляется изнутри, через свободную волю человека, он не принуждение или закон. Он — внешнее обнаружение внутренней со­гласованности души, он воплощенная в искусстве соборность творче­ства. Когда потухает соборность, гаснет стиль, и не разжечь его вновь никакой жаждой, никаким заклятием. Когда стиль налицо, его печать лежит на всем, что оформлено чело­веком, будь то стул, подсвечник, тарелка или здание, картина или ста­туя. Ремесло, при наличии стиля, не отделено никакой сколько-нибудь резкой чертой от искусства. В самом скромном ремесленном изделии проявляется чувство формы, сходное с тем, что сквозит в высочайших творениях того же времени, в силу чего «готический башмак» в чем-то родствен готическому собору. Гений этим ничуть не ограничен и не умален. Его оригинальность не разрушает, а развивает стиль. Ни одно произведение не может из него выпасть, и даже при крайней немощнос­ти не превращается в лжеискусство. Стиль гарантирует минимум ос­мысленности и оформленности. Выпадение из стиля — не переход, а утрата стиля вообще.

Стиль дается искусству не искусством, а задачей, назначением, да­ется тем, чему искусство служит: хотя при этом, конечно, не все равно, чему именно оно служит, откуда и при каких условиях получает свои задания. Например, все стили в архитектуре коренились в храмостроительстве, т.е. в службе самым высоким потребностям. Все известные целостные стили, какие мы знаем, были порождены религией, и эту свою целостность получили от нее. В европейском мире это древнегре­ческий стиль, византийский, готический, а также тот, что родился в Италии (в Тоскане, во Флоренции) в эпоху Возрождения. Соответст­венно самыми выдающимися продуктами этого стиля являются Пар­фенон, Святая София, готические соборы Северной Франции, собор св. Петра в Риме. Сейчас все эти стили отошли в прошлое, но память о них живет в нынешнем бессилье, в той архитектуре, которая делает одинаковыми наши города.

Все вышесказанное можно отнести и к языку. Современный язык — это язык, на котором разучиваются говорить и писать. Словарь беднеет, засоряясь технико-цивилизационными отбросами. Синтаксис упроща­ется параллельно упрощению грамматики, в соответствии с тем, чего сознательно ищут искусственные языки. Поэтика речи заменяется вульгарной прозой.

Отсутствие стиля пытаются подменить стилизацией, но она тем и отличается от стиля, что применяет рассудочно выделенные из стилис­тического единства формы для восстановления этого единства таким же рассудочным путем. Точно так же исчезновение из искусства чело­веческой жизни, души, человеческого тела означает замену логоса ло­гикой, торжество расчетов и выкладок голого рассудка.[3]