Предмет. Литература Работу Язаров Владислав Санаа
 Скачать 32.96 Kb.
|
|
Предмет: Литература Работу выполнил: Язаров Владислав Руководитель: Санаа Алёна Олеговна Ужреждение: БПОУ РА «Горно-Алтайский Педагогический колледж» Группа: 10 ПРОЕКТ: «Античные мотивы и образы в поэзии О. Мандельштама» Страница 1 Оглавление Цель: изучить античные мотивы и образы в поэзии О. Мандельштама Введение Задачи:
Заключение Страница 2. Введение Главная черта поэтики Мандельштама заключается в стремлении найти некую "связь всего живого", слиться "с первоосновой жизни". Эту связь О. Э. Мандельштам почувствовал, прежде всего, в античности, приобщение к которой во многом явилось заслугой символистов (в начале творческого пути Мандельштам посещает "башню" Вячеслава Иванова). С. А. Ошеров отмечает, что «уже в "Камне" античность не просто одна из исторических культур, а исток магистральных тем и постоянных образов поэта». Наиболее показательно стихотворение 1910 года с тютчевским названием «Silentium», вошедшее в сборник "Камень", где есть такие строки: Останься пеной, Афродита, И, слово, в музыку вернись, И, сердце, сердца устыдись, С первоосновой жизни слито! "Камень" был первым сборником Осипа Мандельштама. Следующий - "Tristia" - уже явно навеян Овидиевской "Tristia" (книгой, известной под условным названием "Последняя ночь в Риме"). В этот период римская культура и философия стала для Мандельштама духовным эталоном жизни, универсальной системой мироустройства. "Рим есть образ вселенной, причем вселенной разумной, управляемой незыблемыми, четкими законами. Символом этого мира оказывается в равной мере его зиждительный материал — камень, вошедший в стихи и давший название сборнику" - пишет С. А. Ошеров. Далее, после 1917 года следует увлечение поэта Грецией. Постепенно меняются философские убеждения: его вселенная утрачивает жесткость иерархического строения, теперь нужны другие, менее «каменные» образы. Отныне связь с первоосновой жизни должна не указывать человеку его строгое место, а включить его всего, с радостями, печалями, любовью, смертью. Античные образы в поэзии Мандельштама с течением времени осмысливаются все глубже и неожиданней. Если сначала молодой поэт вместе с символистами заклинал "Слово в музыку вернись!", то, обретя твердость голоса, понял, что слово и смысл выше музыки. Так проходило формирование философских взглядов поэта. Каким же образом влияние античности определяло творческий путь О. Э .Мандельштама? Об этом и пойдет речь в данной работе. 1.Элинизм Осипа Мандельштама. На этом этапе в стихах поэта появляются реминисценции из греческой лирики. Большей частью это отсылки к переводам Сапфо Вячеслава Иванова: «Бежит весна топтать луга Эллады,Обула Сафо пестрый сапожок...». Здесь мир, созданный из осколков эллинской лирики, не высвечивает сквозь современность, он, на первый взгляд, отнесен в недосягаемое прошлое, затерялся во времени. Однако в этом мире, по мнению поэта, и нужно искать корни настоящего, то есть «учиться жизни у мифа»8.Как мы видим, Мандельштам нашел понимание не «гомеровского», «сапфического» или «горациевого» эллинизма, а своего собственного. Силой эрудиции и творческого таланта он воскресил в своем творчестве образы Капитолия и Акрополя, смог «взобраться» на гору Парнас, посетить мрачный Аид, он показал нам живыми Геракла, Елену и Кассандру. Его эллинизм — это истинный «филологизм», т.е. ,попросту, любовь к слову. 2.ОСНОВНЫЕ АНТИЧНЫЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ Увлечение Мандельштама античностью во многом оказало влияние на его поэзию, коей мы уделим внимание в этом разделе. «В мандельштамовской поэзии мало риторики, в отличие от Горация, Овидия и даже Катулла. Одна из самых традиционных лирических тем Мандельштама – тема Вечности. Рассматриваемая поэтом как пространственно - временная категория, она имеет разную семантическую наполняемость в зависимости от мироощущения автора, эволюции его взглядов: вечность – жизнь, вечность – смерть, вечность – образ души-Психеи, вечность – радость, вечность – дурная бесконечность и т. д. Наиболее часто встречающиеся античные образы-символы вечности в поэзии Мандельштама – пропасть, бездна, призрачность и тень, Рим, атрибуты загробной жизни (где поэт зачастую обращается к Аиду), птицы и т.д. Рим напрямую назван поэтом "Вечным градом": Поговорим о Риме — дивный град! Он утвердился купола победой. Послушаем апостольское credo: Несется пыль и радуги висят. Миф Рима возник в эпоху Октавиана. Тогда-то Вечный Город приобрел символическое содержание, а сам звук «Roma» стал звучной мелодией, которую до сих пор поет вся европейская культура. В древнем Риме натура и культура составляли единство. «Миф Рима — это дело совместных усилий многих поколений, захотевших освободить человека от судьбы, начертанной звездами, и превратить прах в источник постоянного возрождения» В античном Риме все были бессильны перед злом: люди, сам город, Юпитер и судьба. Языческий Рим и не думал об обуздании зла, об искоренении страдания. Мандельштам не умел восхищаться силой и хищностью древнего Рима. Он мог изучать зло, но не мог дать согласия на зверский общественный строй. Поэтому к атрибутике исторического Рима всегда примешивались образы Рима Христианского. Некоторые стихотворения, посвященные классическим темам (например, «Есть иволги в лесах...» или «Природа — тот же Рим...»), кажутся имитацией неторопливого, размеренного ритма греческой и латинской поэзии. Например, в стихотворении «С веселым ржанием пасутся табуны..»: Да будет в старости печаль моя светла: Я в Риме родился, и он ко мне вернулся; Мне осень добрая волчицею была И - месяц Цезаря - мне август улыбнулся. «Я в Риме родился» — это тоже поэтическая вольность. Мысль о том, что произведения поэта будут принадлежать всем последующим поколениям, пока стоит Рим, повторяется и в «Тристиях» Овидия. Тема смерти сопряжена с Аидом. В центре этого круговорота — вневременная точка, «где время не бежит», место вожделенного покоя и равновесия. Для Мандельштама оно ассоциируется с золотым веком, греческими островами блаженных, и античные декорации его напоминают Крым, древнюю Тавриду, стык России и эллинского Средиземноморья. Во главе этих «крымско-эллинских» стихотворений стоят два. Первое — «Золотистого меда струя...», начинающееся и завершающееся этим символом останавливающегося времени: «...Одиссей возвратился, пространством и временем полный». Второе — «На каменных отрогах Пиэрии...» — набор реминисценций из раннегреческих поэтов-лириков, сгруппированный вокруг центрального образа «Черепахи-лиры» (в древней Греции резонаторы лир делались из черепашьего панциря). Образ, ставший уже традиционной реминисценцией из античности – это образ «Психеи-жизни». У Мандельштама он отождествляется с «ласточкой — беженкой — товаркой — душой», и в качестве параллельных контекстов указываются разнообразные «Ласточки» — от Державина и Фета до Плиния Старшего. В «стихотворениях-двойчатках» 1920 года «Я слово позабыл, что я хотел сказать…» и «Когда Психея-жизнь спускается к теням…» эта вереница нарицательных души прослеживается ярче всего: Когда Психея-жизнь спускается к теням .В полупрозрачный лес вслед за Персефоной ,Слепая ласточка бросается к ногам Сстигийской нежностью и веткою зеленой.Навстречу беженке спешит толпа теней, Товарку новую встречая причитаньем. Ослушавшись запрета Амура, своего таинственного супруга, попыталась увидеть его — и в наказание должна была с ним расстаться. После долгих мучений она попадает в услужение к Венере, и та, как и положено в сказке, дает Психее несколько сложных заданий, выполнению которых способствуют чудесные помощники. Последним в ряду этих заданий оказывается спуск в подземное царство к Персефоне, откуда Психея должна принести «немножко ее красоты». «Красота» здесь мыслится чем-то вроде притирания, поэтому ее вместилищем служит пиксида. Сюжетность Мандельштам очень часто берет из античного мифа «Тристии», например, открывались стихотворением о царице Федре, героине трагедий Расина и Еврипида: Вновь шелестят истлевшие афиши, И слабо пахнет апельсинной коркой, И словно из столетней летаргии -- Очнувшийся сосед мне говорит: - Измученный безумством Мельпомены, Я в этой жизни жажду только мира; Уйдем, покуда зрители-шакалы На растерзанье Музы не пришли! Федра полюбила преступной любовью своего пасынка, девственника Ипполита, была им отвергнута и убила себя, но погубила и его. Уже в этом сюжете — и любовь, и смерть, и античность. Стихотворение представляет собой диалог коротких реплик Федры и комментирующих строф хора (как в трагедии Еврипида) — перед нами столь важная для Мандельштама связь времен, единство культуры. Стихотворение «С розовой пеной усталости у мягких губ...» — это чистый пересказ классического мифа о Европе и Быке, который использовали и Гесиод, и Вакхилид, и Мосх, и Овидий и др.: С розовой пеной усталости у мягких губ Яростно волны зеленые роет бык, Фыркает, гребли не любит – жизнелюб, Ноша хребту не привычна, и труд велик. 3.Примеры античности в стихотворениях Вячеслава Иванова. Большая часть его твор чества расцвечена красками античной мифологии. Известно много теоретических высказываний поэта, стремящегося античную куль туру «культивировать» на российской почве. Я не случайно вынес в эпиграф его мысль о стихийном родстве античных преданий и сла вянства. Тогда становится понятно, почему знаменитая вакхичес кая строфа поэта: Бурно ринулась Менада, Словно лань, Словно лань, — переходит в строфу с русской народной интонацией: С сердцем, бьющимся, как сокол Во плену, Во плену, С сердцем, яростным, как солнце Поутру, Поутру… Некоторые поэты-символисты развивали идею связи античной культуры с русской. Они объединились под крышей журнала «Аполлон» и создали нечто вроде теории, названной «аполлонизмом». К ним примкнула и группа художников «Мир искусства», объединенных одноименным журналом. Редакция журнала «Аполлон» помещалась тогда на Мойке. Од нажды во время внутренних разногласий в редакции появились стихи Вяч. Иванова все на ту же спорную тему: связь античности со славянством. Он в стихах поместил нашу Мойку в античный мир: Союзник мой на Геликоне, Чужой меж светских передряг, Мой брат в дельфийском Аполлоне, а в том — на Мойке — чуть — не враг! Это «дионисейство» Вячеслава Иванова претило новому поколе нию сотрудников журнала — Гумилеву, Кузмину, Мандельштаму, но они отдавали должное таланту автора «Кормчих звезд»: ГОЛОСА Муз моих вещунья и подруга, Вдохновенных спутница Менад! Отчего неведомого Юга Снится нам священный сад? И о чем над кущей огнетканной… Сам Вячеслав Иванов считал, что классический блеск античнос ти придает русскому стиху особую значимость и торжественность. Имена героев, названия деревьев хоть и не из русского словаря, но весьма гармонируют с нашей лексикой. Несомненно, есть какая-то связь между нашими культурами. К стихотворениям, так сказать, античной классической чекан ки я бы отнес и стихи о Мемноне: В сердце, помнить и любить усталом, Мать Изида, как я сберегу Встречи все с тобой под покрывалом, Все в цветах росинки на лугу? Мемнон, как известно, был легендарным сыном Пифона и Авро ры. Посланный отцом своим на защиту осажденной греками Трои, он погибает от руки Ахилла. Аврора безутешно оплакивала сына, поэтому греки назвали росу «слезами Авроры». В Египте был со оружен исполин. Легенда назвала его Мемноном за свойство изда вать гармоничные звуки, когда его коснутся первые лучи рассвета. Поэт использовал античные образы, чтобы ярче выразить себя. Так античная культура обрела гармонию благодаря сердцу рус ского поэта серебряного века Вячеслава Иванова, обрела навсегда. 4.Сравнение античности Мандельштама и Батюшкова. Выявление общих стилистических начал в поэзии Батюшкова и Мандельштама предпринял еще в 1924 году Ю. Тынянов. В статье «Промежуток» он обратил внимание на «батюшковскую» языковую скупость поэзии О. Мандельштама, работавшего, подобно своему предшественнику, «в период начала новой стиховой культуры над стиховым языком» . Показательно и отношение к Батюшкову самого Мандельштама: «Он рассказывал о Батюшкове с горячностью первооткрывателя, не соглашался с некоторыми критическими заметками Пушкина на полях батюшковских стихов». В дальнейшем и этот, и другие любопытные факты биографии поэта еще больше прольют свет на выявление поэтической генеалогии Мандельштама. Однако все же стилевая и эстетическая связь двух авторов обнаруживает себя не столько в биографических фактах и воспоминаниях современников, сколько в конкретных наблюдениях над их стилем. Одним из важных объединяющих начал художественных миров Батюшкова и Мандельштама является особое внимание к воссозданию образов мировой культуры, в частности, античной. Необходимость изучения античной образности как самостоятельного объекта в поэзии Батюшкова и Мандельштама обусловлена несколькими причинами. Во-первых, подобный анализ помогает раскрыть и охарактеризовать суггестивный характер античного образа в историко-литературном плане (даже при самом поверхностном ознакомлении с русской поэзией XVIII, XIX и даже начала XX века легко понять степень важности античной образности в поэзии ряда авторов: от В. Тредиаковского и А. Сумарокова до М. Волошина и М. Цветаевой). Во-вторых, исследование античной образности демонстрирует лингвостилистическое разнообразие традиций русской поэзии: каждый автор был индивидуален в создании образа. В-третьих, это приближает к пониманию литературного стиля как важнейшего объекта филологического исследования. Интерес русской поэзии к античной мифологии как к части мировой культуры практически никогда не угасал. Очевидно, что это обусловлено миметическим началом творчества: античная мифология являлась не только почвой для вдохновения, но и неким эстетическим ориентиром, эталоном вкуса и гармонии в отечественной словесности. У Батюшкова в «Послании к Н.И. Гнедичу» присутствует целый ряд античных имен собственных и топонимов (Геликон, Цитерские узы, Аполлон, Алкей и т.д.), что, конечно, отвечает общему стилю литературной эпохи: редкий русский поэт рубежа XVIII-XIX веков не обращался в стихотворениях к подобный тематике. Обратим особое внимание на встречающийся здесь образ - упоминание в метафорическом контексте Афродиты: «Язык сей у творца берет Протея виды Иной поет любовь: любимец Афродиты...»]. Важно заметить, что в творчестве К. Батюшкова, в отличие от творчества О. Мандельштама, образ Афродиты встречается довольно редко. Можно вспомнить «Тибуллову элегию III», где об Афродите сказано «И ты, любови мать!» а также строки из стихотворения «К друзьям»: «Был ветрен в Пафосе». В Пафосе, как известно, находился храм Афродиты, соответственно, выражение «ветрен в Пафосе» приобретает вполне определенный смысл: Пафос, в котором находится храм богини любви, становится «городом любви», а потом и аллегорическим воплощением любви. Однако в основе этой метонимической градации лежит именно образ Афродиты, хотя имя ее не названо. Иными словами, Батюшков неизменно связывает Афродиту с темой любви и использует различные приемы символизации и умолчания. В аспекте мировоззрения Мандельштам - явный поэт-традиционалист, считающий акмеизм тоской по мировой культуре. Поэтому данный мифологический образ встречается у него уже в раннем стихотворении «Silentium»: «Останься пеной, Афродита, / И, слово, в музыку вернись.». Сама «морская» тематика стихотворения, образный метафорический ряд («спокойно дышат моря груди», «пены бледная сирень») как бы располагает к введению образа древнегреческой богини красоты и плодородия (напомним, что имя Афродиты образовано от производного древнегреческого «пена»). Однако в контексте поднятой темы важно обратить внимание на сходство стилевых путей Мандельштама и Батюшкова. Поэт сравнивает появление богини с возникновением слова, предлагая собственную оригинальную интерпретацию мифа о рождении Афродиты из морской пены. И здесь так же, как и у Батюшкова, очевиден пропуск смысловых звеньев. Автор сознательно не описывает в подробностях развитие фабулы мифа о рождении Афродиты (прямой ответ заявленному названию - «Silentium» - от латинского молчание). Нам ничего не известно о рождении в предпосылках и следствиях. Неизвестен портрет Афродиты, потому что «Она еще не родилась...». От фабулы оставлен лишь логический остов. Все остальное, являющееся смысловыми звеньями, опущено. Поэтому и здесь мы обнаруживаем прием умолчания и символизации. |