Главная страница
Навигация по странице:

  • История создания и публикации

  • Как она была опубликована

  • Почему местом действия в романе стал именно Пушкинский Дом

  • На кого из филологов похож Лёва Одоевцев

  • Кто был прототипом деда Лёвы Одоевцева

  • Что в романе могло не понравиться советским редакторам

  • Как Одоевцев-младший воспринимает русскую классическую литературу

  • Литературоведческие работы Лёвы Одоевцева — полноценные научные исследования или иронические подражания

  • творческая история. Творческая история романа. Творческая история романа httpsandreybitov rupushkinskijdom Пушкинский дом


    Скачать 73.87 Kb.
    НазваниеТворческая история романа httpsandreybitov rupushkinskijdom Пушкинский дом
    Анкортворческая история
    Дата11.04.2022
    Размер73.87 Kb.
    Формат файлаdocx
    Имя файлаТворческая история романа.docx
    ТипДокументы
    #464008
    страница1 из 3
      1   2   3

    1. Творческая история романа.

    https://andrey-bitov.ru/pushkinskij-dom/

    «Пушкинский дом» — роман Андрея Битова, написанный в 1964—1971 годах. В СССР был опубликован во время перестройки, в 1987 году.

    Главный герой романа — ленинградский филолог Лёва Одоевцев, представитель поколения шестидесятников («Лёва был зачат в роковом году». Роман посвящён его жизни, от окончания школы до работы в Институте русской литературы, который известен как Пушкинский дом.

    Роман состоит из пролога под названием «Что делать?», трёх разделов, каждый из которых делится на главы и завершается приложением, и комментарием. Текст романа прерывается авторскими отступлениями, которые выделены курсивом.

    В разделе первом «Отцы и дети. Ленинградский роман» рассказывается об отношениях Лёвы Одоевцева с родственниками. Он родился в семье учёных. Его дед — знаменитый филолог, репрессированный в сталинские годы, которого Лёва никогда не видел. Его отец — тоже филолог, преподаватель университета. Лёва не любит его, место отца в сознании Лёвы занимает друг семьи дядя Митя или дядя Диккенс, участник Первой мировой, Гражданской, Великой Отечественной войн и лагерник. Лёва поступает на филологический факультет и узнаёт, что вернулся его дед — Модест Платонович Одоевцев. Встреча оказывается вовсе не такой, какую ожидал Лёва. Приложение к разделу: две новеллы дяди Диккенса, которые попали в руки Лёве.

    В центре второго раздела, который называется «Герой нашего времени. Версия и вариант первой части», — события, развивавшиеся параллельно тем событиям, что описаны в разделе первом. Начинается он с ключевой даты: «5 марта 1953 года умер известно кто». Во втором разделе автор сосредотачивается на отношениях Лёвы вне семьи. С одноклассником и однокурсником Митишатьевым, имеющим странное влияние на Лёву. С тремя женщинами: Фаиной, Альбиной и Любашей. Особенно мучительны отношения с Фаиной, которая старше и опытнее Лёвы. Приложение к разделу: пересказ научной статьи Лёвы «Три пророка» с анализом трёх стихотворений: «Пророк» Пушкина, «Пророк» Лермонтова, «Безумие» Тютчева. Подчёркивается, что все стихотворения написаны в то время, когда их авторам было по двадцать семь лет. Столько же и Лёве во время написания статьи.

    Раздел третий «Бедный всадник. Поэма о мелком хулиганстве» — прямое продолжение первых двух разделов, в нём повествовательные линии сливаются в одну. Лёва остаётся дежурить в Пушкинском доме на ноябрьские праздники. Отказаться он не может, так как сразу после праздников состоится защита его диссертации. Неожиданно приходит Митишатьев со своим студентом, которого он называет «фон Готтих». Затем приходит Бланк, бывший работник института. Вечер, начавшийся дружеской попойкой, завершается грандиозным скандалом и дуэлью (попросту дракой) Лёвы и Митишатьева. Автор предлагает разные варианты финала. В одном из них Лёва гибнет, в другом — остаётся в живых и с помощью дяди Диккенса наводит порядок в разгромленном кабинете института. Приложение к разделу: история отношений автора со своим героем, которые сравниваются с погоней Ахиллеса за черепахой.

    Заканчивается роман «Комментариями», где автор рассказывает о персонах и бытовых реалиях, упомянутых в тексте (игрушка «раскидайчик», Павлик Морозов и др.), об истории создания романа.

    История создания и публикации

    Андрей Битов начал писать роман в 1964 году под впечатлением от суда над Иосифом Бродским, когда казалось, что эпоха «оттепели» уже заканчивается. Сначала это был даже не роман, а рассказ под названием «Аут» (соответствует третьему разделу). Когда рассказ разросся до романа, Битов решил сменить название. Постепенно он пришёл к нынешнему названию — «Пушкинский дом». В приложении к третьему разделу название объясняется так: «…и русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия, — всё это, так или иначе, ПУШКИНСКИЙ ДОМ без его курчавого постояльца». У автора было и несколько вариантов подзаголовка: роман-наказание, филологический роман, Ленинградский роман, две версии, поэма о мелком хулиганстве.

    Роман был закончен в 1971 году и расходился в самиздате. Впервые он был опубликован в 1978 году в американском издательстве «Ардис». Зарубежная публикация (и участие в альманахе «Метрополь») фактически закрыли для Битова возможность что-либо печатать в СССР.

    Только во время Перестройки снова начали выходить его книги. «Пушкинский дом» был напечатан в журнале «Новый мир», в трёх последних номерах 1987 года. В 1989 году вышло книжное издание, которое завершалось «Комментариями». В них Битов признаётся, что на роман больше всего повлияло творчество трёх писателей: Пруста, Достоевского и Набокова. Там же он говорит, что прототипами деда Одоевцева стали писатель Юрий Домбровский, филолог Михаил Бахтин и непрофессиональный писатель, автор устных новелл Игорь Стин.

    https://polka.academy/articles/551

    Главная книга Андрея Битова — филологический роман, постмодернистский коллаж, но прежде всего — история о трагическом поколенческом разрыве и о том, что подлинная «высокая культура» невозможна после катастроф XX века.

    О чём эта книга?

    О невозможности прямого продолжения культурных традиций после катастрофического опыта ХХ века. Автор хотел определить жанр книги как «роман-наказание», имея в виду, что советские люди, к которым он относит и себя, наказаны за предательство культуры, невольное или вольное. В центре романа — конфликт деда и внука, Модеста Платоновича и Лёвы Одоевцевых. Прошедший лагеря дед понимает, что классической русской культуры больше нет. Внук, амбициозный филолог, наоборот, верит в русскую литературу как предмет заботы, внимания и интеллектуальных упражнений. Ключевая сцена книги — конфликт между двумя коллегами-филологами, Одоевцевым-внуком и Митишатьевым, циником и антисемитом. Пьяная дуэль, переходящая в погром института, оказывается гротескной и трагической кульминацией романа.

    Когда она написана?

    В 1960 году Битов (тогда ещё начинающий автор) написал: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь». Эта мысль была общей для его поколения: Фазиль Искандер также говорил, что писатель всю жизнь пишет одну огромную книгу, в кругу Василия Аксёнова требовали писать «нетленку» и не размениваться на мелочи. У этой идеи была и социально-политическая подоплёка: самую главную и искреннюю книгу придётся писать «в стол», не рассчитывая на публикацию. При этом Битов не был подпольным писателем: он регулярно публиковался, в 1963 году вышла его первая книга, сборник рассказов «Большой шар», что позволило ему оставить работу геолога и жить литературным трудом.

    Работа над книгой начинается со сцены дуэли и дебоша в Пушкинском доме. Стимулом к развитию этого сюжета стал, по признанию автора, судебный процесс над Иосифом Бродским ⁠ в 1964 году, показавший трагическую уязвимость живой поэтической культуры в несвободной стране. Задуманный как рассказ под названием «Аут», текст постепенно разрастается, появляются новые главы, герои и сюжетные линии, вырабатывается уникальный стиль книги-игры. Роман закончен в 1971 году.

    Как она написана?

    «Пушкинский дом» наследует классическому русскому роману — начиная даже с внешней организации: три раздела почти равного объёма напоминают о романах XIX века, предназначавшихся для журнальной публикации и потому разделённых на равные части. Герой как продолжатель древнего аристократического рода, сплетение семейной хроники и большой истории, круг чтения как характеристика героя, разговоры «русских мальчиков» (сослуживцев по Пушкинскому дому), неспособность героя любить беззаветно, наконец, наличие различных «версий» дальнейшего развития событий — всё это напоминает о «Евгении Онегине» Пушкина. Действительно, Битов и хотел создать «свободный роман» с открытым финалом, взяв за основу пушкинский роман в стихах.

    Особенность романа Битова — постоянная игра стилистическими регистрами, авторские иронические ремарки в духе «почти невежливо» или «откровенно провокационно». Необычно строение романа: названия глав повторяют названия пушкинских и лермонтовских произведений, как «Выстрел» или «Маскарад», при этом перемежаясь отступлениями, вольными, как бы застольными разговорами автора о романе и о героях. Каждый из трёх разделов романа завершается «Приложением» — теоретическим эпилогом: например, о том, почему Лёва должен быть признан профессиональным филологом или в чём ценность любительской литературы как человеческого документа.

    «Пушкинский дом» — первый русский «филологический роман» ⁠, в котором изучение событий из истории литературы приводит к сходным событиям в жизни героя. Филологический роман, в котором интерпретируются улики, часто становился и становится схемой детектива, Битов тоже поначалу хотел дать роману подзаголовок «две версии»: если у Пушкина в «Евгении Онегине» есть две версии судьбы Ленского, не будь он убит на дуэли, то Битов предлагает две версии гибели или выживания главного героя в финале. Кроме того, «Пушкинский дом» похож на романы о недоразумениях в среде филологов, которые умеют интерпретировать тексты, но неправильно понимают намерения друг друга в жизни. Примеры таких романов — «Козлиная песнь» Константина Вагинова или «Скандалист» Вениамина Каверина.

    Очевидна и жанровая близость романа Битова к поэме в прозе и открытой в работах Михаила Бахтина мениппее ⁠, соединяющей проникновенный лиризм с грубым натурализмом. Битов одно время мыслил роман как «поэму о мелком хулиганстве», что сразу напоминает о поэме Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», созданной в те же годы. В романе Битова скандал начинается там, где филология хочет заменить собой всё в мире: когда герой принимает за литературные сюжеты свои страсти и незрелые желания, подменяя логику культуры своими капризами, в чём его и упрекает дед. Это очень напоминает рассуждения Блока о «крушении гуманизма», о трагическом смешении литературных и жизненных сюжетов.

    Что на неё повлияло?

    В авторских комментариях к первому советскому книжному изданию 1989 года Битов утверждает, что на него повлияли три писателя: Достоевский, Пруст и Набоков. Вся филологическая линия не могла бы быть создана без знакомства с «Даром» Набокова. Система авторских примечаний и комментариев «академика Одоевцева», которые не поясняют текст, но вводят новые мотивные и сюжетные линии, отчасти воспроизводит набоковский «Бледный огонь» — произведение с очень схожим сквозным сюжетом: преступление, совершённое посредственностью против поэта, невозможно расследовать, так как мотивы и поэта, и посредственности уже не вполне понятны для современников. Соединение патетики и комизма, подробное воспроизведение внутренней речи героя, указание на нелепые обстоятельства интеллектуальных прозрений — всё это восходит к Джойсу. На всё поколение Битова повлияли Дос Пассос ⁠ и Хемингуэй с их техникой репортажа, которая шестидесятниками воспринималась как предельно правдивая. Есть в романе и влияние техники кинематографического монтажа, своеобразные крупные планы, соседствующие с пародийными ссылками на мировой кинематограф: «показ… фильма не то Хичкока, не то Феллини».

    Название романа отсылает к поэтическому завещанию Александра Блока, стихотворению «Пушкинскому Дому» (1921), которое прямо цитируется в ключевой для идей романа главе «Сфинкс» (о Пушкине как о сфинксе, загадке для всей русской культуры, не позволяющей свести её к простому действию консервативных или либеральных идей). Его главная тема — невозможность старой культуры и неизбежная гибель повествователя: единственная надежда — на животворную силу пушкинского слова, преодолевающего разрыв поколений.

    Как она была опубликована?

    Осенью 1968 года Битов подаёт заявку на издание романа «Дом» в ленинградское отделение издательства «Советский писатель». Срок сдачи чистовой рукописи был определён до 1 сентября 1970 года, и писатель успел завершить её вовремя. Рукопись была возвращена на срочную доработку, но именно тогда Битов открыл для себя Набокова и, по собственным воспоминаниям, полгода ничего не писал. Битов признавался, что если бы прочёл Набокова раньше, то роман «Пушкинский дом» вовсе не был бы написан. Окончательная редакция была представлена в издательство только через год с лишним. Роман был вновь возвращён на доработку, и в это время Битов, прочитавший «Бледный огонь» Набокова, задумал прибавить к роману ещё комментарии от лица главного героя. При этом, в отличие от Набокова, Битов добавляет не патетические, а анекдотичные комментарии, раскрывающие литературный быт эпохи и статус писателя в советской культуре.

    В апреле 1972 года одна из рукописей «Пушкинского дома» была, при содействии Вадима Кожинова ⁠, передана в издательство «Современник» в Москве. В мае 1973 года рукопись в очередной раз встречает прохладный приём в «Советском писателе», и надежды на публикацию романа в СССР тают. Текст получил хождение в самиздате — по ряду свидетельств, читатели завершённого романа были даже среди студентов Москвы и Ленинграда, не говоря уже об их преподавателях. Отрывки из романа печатались в журналах  «Звезда» ⁠ и «Аврора» ⁠ как самостоятельные произведения. В 1976 году журнал «Новый мир» отказывается печатать роман. В 1977-м, при содействии Василия Аксёнова, Битов передаёт рукопись романа руководителю американского издательства Ardis ⁠ Карлу Профферу ⁠, и летом 1978 года роман выходит в свет.

    В СССР книга впервые вышла в журнале «Новый мир» в номерах 10–12 за 1987 год. До этого в 1986 году в издательстве «Советский писатель» вышли отдельной книгой «Статьи из романа» — литературоведческие статьи, как бы написанные Лёвой Одоевцевым. Впоследствии Битов подготовил книжное издание, дополнив публикацию последней частью — своеобразным большим эпилогом, комментариями «академика Одоевцева», имитирующими фактологические комментарии к классике. Здесь герой берёт реванш и как бы ставит автора на место. Финал романа оказывается уже полностью открытым и не зависящим от авторской воли.

    Как её приняли?

    Один из первых критических отзывов о романе оставил Юрий Карабчиевский ⁠, помогавший готовить рукопись к передаче на Запад и опубликовавший свой текст «Точка боли» (журнал «Грани» ⁠, 1977, № 107) ещё до выхода книги в «Ардисе». Карабчиевский обратил внимание прежде всего на биографическую подоплеку романа: он задуман автором в 27 лет, в том же возрасте Лёва Одоевцев пишет о «Пророке» также 27-летнего Пушкина. Карабчиевский считает, что авторский взгляд Битова близок пушкинскому пониманию биографии и рока: героиню, Фаину, герой во многом сочиняет по образцу умной красавицы пушкинского типа, а Митишатьев как палач и пересмешник главного героя напоминает о пушкинском страхе перед судьбой, этой «обезьяной», согласно письму Пушкина Вяземскому.

    Недавний эмигрант Анатолий Гладилин ⁠ в своей статье 1979 года недоумевал, почему роман не был опубликован в СССР, хотя очевиден его общечеловеческий, а не политический пафос. В перестройку критик Алла Латынина объясняла невыход романа концом оттепели, а не гипотетической антисоветчиной: например, в «Новом мире» эпохи Твардовского роман мог бы быть напечатан. Алекс Гимейн в статье «Нулевой час» («Континент», 1979, № 20) понял роман как утверждение автономного автора-творца, способного создать полноценных героев и вовремя благородно самоустраниться. В этой трактовке роман как раз оказывается принципиально антисоветским, поскольку противоречит советской установке на зависимость героя от идеологии.

    Интересно, что Гимейн, как и другой критик зарубежья — княжна Зинаида Шаховская ⁠, — увидели в Лёве Одоевцеве аристократа, потомка прежде всего не филологической, но дворянской династии, патетически переживающего свой аристократизм (хотя Лёвин аристократизм прежде всего способ выживания, завоевания доверия, а не вызов советскому обществу). Гимейн и Шаховская равно увидели в романе историю антропологической катастрофы: трагические события ХХ века, даже если не задели отдельные культурные смыслы, обрушили сами конструкции, на которых держалась культура, заменив жизнь — выживанием.

    Перестроечная критика атакует «Пушкинский дом» с моралистических позиций: споры шли вокруг трусости и самолюбования главного героя. По мнению Игоря Золотусского ⁠, роман рассказывает о масштабах нравственного разложения советского общества, в котором даже интеллигенция не может контролировать свои слова и поступки, а по мнению Владимира Новикова ⁠ — о том, как тяжело обычному человеку выдержать давление эпохи и неопределённость своего социального положения. Для Латыниной и спорившей с ней Натальи Ивановой моральный образец в книге — дед, не сломленный лагерями, тогда как внук лишён его нравственных опор. Виктор Ерофеев попробовал прочесть роман как памятник шестидесятничеству, ностальгию по оттепельному опыту личной свободы и упрекнул автора в недостаточно радикальной критике культуры. Только Андрей Немзер написал о «Пушкинском доме» как о новом «свободном романе» по образцу «Евгения Онегина», где герой вместе с автором горюет об утрате пушкинского идеала эстетической и этической гармонии. В целом перестроечные критики стремились поставить роман в контекст актуальной литературно-общественной полемики; подробный анализ поэтики Битова выпал на долю уже постсоветских филологов.

    Что было дальше?

    Сегодня именно «Пушкинский дом» называют главным романом Андрея Битова и включают в мировые программы по славистике. В постсоветской критике утвердился тезис о романе как об одном из первых постмодернистских произведений русской литературы, наравне с «Москвой — Петушками» Венедикта Ерофеева и «Школой для дураков» Саши Соколова. Обычно указывают на такие свойства постмодернистской прозы, как попытка автора создать собственную версию всей мировой культуры вообще, повышенная цитатность, лёгкое переключение повествования в иронический регистр и постоянная рефлексия о роли автора. Марк Липовецкий усмотрел в романе Битова крах жизнестроительных проектов Серебряного века, а также «симулятивность» главного героя, вторичного в своих суждениях, жестах и поступках. Позицию Липовецкого поддержал, в частности, Вячеслав Курицын в статье «Отщепенец», утверждая, что главный герой всё время имеет дело с музейными симулякрами ⁠, подобиями и отражениями вещей. С этой трусостью героя перед вещами Курицын связывает открытый финал романа, знаменующий невозможность ответственного поступка.

    Почему местом действия в романе стал именно Пушкинский Дом?

    Созданный в 1905 году как музей для хранения рукописей и других реликвий русских писателей, своеобразный пантеон, Институт русской литературы (Пушкинский Дом) — воплощение «петербургского текста», со всеми его чертами, выделенными Владимиром Топоровым ⁠: имперская монументальность, ностальгический трагизм, богатство культурных аллюзий, своеобразная переработка опыта страны в возвышенно-символических культурных формах. «Петербургский текст» подразумевает публичное существование интеллигенции, борьбу людей и идей, необратимый конфликт мыслящих людей и бюрократии и также переживание какой-то большой катастрофы: сам Петербург существует после катастрофы допетровской Руси. Поэтому место действия уже само по себе должно было отсылать ко всей этой культурной проблематике: публичный характер любых частных жестов, культурные и житейские увлечения, часто несовместимые, осознание своей миссии вместе с неумением выстроить свою творческую стратегию — все эти свойства судьбы главного героя уже стали частью «петербургского текста». Кроме того, название сразу напоминает об аристократических домах и об их падении, вроде «Падения дома Ашеров» Эдгара По.

    На кого из филологов похож Лёва Одоевцев?

    Новейшая, самая остроактуальная филологическая школа 1960–70-х годов — структуралистская школа Юрия Лотмана и его коллег по Тартускому университету. Лёва Одоевцев не применяет её методов — или применяет их очень неудачно. Как интерпретатор, он наследует биографическому методу в пушкинистике в духе Павла Щёголева ⁠ или Юлиана Оксмана ⁠, хотя и дополняет этот метод поиска биографических подтекстов пониманием всей русской классической литературы как большой притчи о современности. Тем не менее, хотя Лёва Одоевцев не владеет структуралистским методом, он близок к Лотману в том, что рассматривает биографию Пушкина не как цепь обстоятельств создания отдельных произведений, а как сознательно сконструированную поэтом стратегию поведения. Но если у Лотмана был героический пафос и Пушкина он понимал как великого человека, бросившего вызов трагическим обстоятельствам, то Лёва видит в Пушкине прежде всего поэта, ясно понимавшего свои задачи. Лёва сводит нравственный вопрос к интеллектуальному и в результате, будучи успешным филологом, не может ничего ответить ни своему деду, указывающему на недостаточность интерпретаций для понимания жизни культуры, ни искусителю Митишатьеву, выводящему его из себя всё новыми темами для разговоров. Представляя героя как филолога, автор замечает, что тот как исследователь «интересно разрабатывал одну из веточек посаженного дедом дерева» — и если получил признание довольно рано, то не из-за своего чрезвычайного таланта, а из-за отсутствия сильных соперников в пушкиноведении.

    Кто был прототипом деда Лёвы Одоевцева?

    Модест Платонович Одоевцев по ряду черт напоминает репрессированных гуманитариев формальной школы, таких как историк литературы Григорий Гуковский ⁠ и искусствовед Николай Пунин ⁠. Это были исследователи, внимательные к быту и этическому кодексу литераторов и художников и не сводившие культурный жест к эмоции — их подход полностью унаследовал Лотман.

    Битов называл среди прототипов Модеста Платоновича прежде всего писателя Юрия Домбровского и филолога и философа Михаила Бахтина: оба они прошли через тяжелейшие испытания, и оба думали над природой современного романа как соединения утончённости и гротеска. Когда Лёва впервые увидел деда ещё не вживую, а на фотографии, его поразил его внимательный и участливый взгляд, какого не встретишь у современных людей, — это явно напоминает о важности темы собеседника и личного отношения к делу в русской науке 1920-х годов. Заметим, и что фамилия Одоевцев прежде всего отсылает к Владимиру Одоевскому, русскому писателю-романтику, пытавшемуся найти общие законы эстетики и общие принципы исторического развития человечества. Единый образ Одоевского как бы разделился: дед «унаследовал» от Одоевского чувство неминуемой исторической катастрофы, а внук — эксцентричность и романтические увлечения.

    Что в романе могло не понравиться советским редакторам?

    В одном из интервью Битов говорил, что даже если бы советская власть продержалась ещё десятилетие или два, Набоков был бы опубликован в СССР — как прежде был опубликован Бунин, пусть с оговорками, изъятиями и сопроводительными «правильными» предисловиями. Это отчасти автобиографическое замечание: Битов до последнего был уверен, что его собственный роман в СССР опубликуют раньше, чем за рубежом. Но советским редакторам не могло понравиться само жанровое решение: битовский роман раскрывает не характеры героев, а тот мир, в котором эти герои стали возможны, а другие — невозможны. Оказалось, что эпоха репрессий сломала не только судьбы отдельных людей, но и сам мир, в котором человек был способен на свободный и ответственный поступок. Кроме того, роман было трудно вписать в споры тогдашних «западников» и «почвенников» или «городских» и «деревенских» писателей, так как диалоги Битова — не психологические или бытоописательные, а экзистенциальные: «И этот удивительно разбухавший нуль такого разговора волшебным кольцом обнимал безрассудное бесстрашие говорящих».

    Отчасти и сам Битов напророчил роману невыход в СССР, когда говорил, что хотя Одоевцев-дед был признанным учёным, его труды не могли быть изданы отдельной книгой, что было необходимым знаком признания заслуг исследователя в СССР: «Шли упорные разговоры об издании его однотомника, но с этим, при благожелательном по тону отношении руководства издательства, пока тормозилось».


    1. Образ Льва Одоевцева.

    * Лева – отец.

    * Лева – Фаина – Альбина

    * Лева – Митишатьев

    Профессия героя как средство характеристики. Какую роль сыграли в судьбе героя дядя Диккенс и дед Модест Платонович? В чем состоит драма героя?

    https://polka.academy/articles/551

    В чём Одоевцев-дед обвиняет внука?

    Дед прямо обвиняет Лёву в потребительском отношении к культуре, в смаковании отдельных имён и фактов, в падкости на новинки, в поиске новых интеллектуальных наслаждений. Для деда такое наслаждение унизительно, ведь оно подразумевает, что можно взять и забыть о напрасно потраченной жизни, о годах, проведённых в лагере, и свести это к каким-то готовым сюжетам и культурным формам. Дед может пить и бранить прошлое и настоящее, но именно для того, чтобы не быть заложником культурного гедонизма. Дед легко отстаивает своё право на забвение, — например, чтобы случайно забыть свой адрес, потому что это забвение лучше искажающей памяти. Слова внука о том, что деда арестовали несправедливо, тоже звучат оскорбительно: как будто можно свести сломанные судьбы к очередной тяжбе о несправедливости и справедливости! Лёва и в дальнейшем развитии сюжета не хочет бросать вызов обстоятельствам: так, когда его друга увольняют из института за связь с диссидентством, он просто заболевает и потом уезжает в командировку, чтобы сделать вид, что к нему вся эта история не имеет никакого отношения, и тем самым совершает предательство как будто по воле неминуемых обстоятельств.

    Он хочет быть таким, как дед, а не как отец, полностью вписавшийся в советскую систему, но дед для него скорее экзотичен. Внук вспоминает о своём аристократическом происхождении, но ни разу не может повести себя как настоящий аристократ, хотя и очень старается. Интеллектуальные тяжбы Лёвы оборачиваются полукриминальной историей с кражей кольца возлюбленной, которое он хотел продать, чтобы получить деньги на дальнейшие ухаживания за ней, что и составляет основной сюжет второго раздела романа. Кольцо оказалось дешёвым: оно было дорого Лёве как фетиш, но настоящей его ценности он не знал. «В их купе было довольно тесно, до руки Фаины оставалась маленькая никелированная полоска — кольцо, — Лёва задыхался от этой близости, сжимал это кольцо, и у него красиво белели пальцы» — это описание ключевой эротической сцены сразу напоминает о пушкинском «Мои хладеющие руки / Тебя старались удержать», только если у Пушкина это взгляд на былую любовь и поэтому Пушкин может изобразить свои эмоции как бы со стороны, то для Лёвы это попытка создать любовь по книгам, в очередной раз употребив Пушкина в личных целях. В конце романа герой водит по Ленинграду американского писателя, похожего на забулдыгу, и понимает, что сам он уже не может по-настоящему чувствовать пушкинскую эпоху, разве что может сообщить это чувство своему гостю. В романе описывается, как мир для героя, работающего со смыслами, замыкается в самоубийственную петлю абсурда.

    Как Одоевцев-младший воспринимает русскую классическую литературу?

    Для Лёвы Одоевцева русская литература — предмет скорее его заботы или суетливого восторга, но не восхищения. «Лёва отмечает, что литературе никакая свобода слова не нужна, а нужна гласность как условие, допускающее лишь самую её возможность, не более». Литература для него делает возможной его личную судьбу, обосновывает её. Поэтому в литературе и не может для него быть настоящей свободы, которая сразу бы подорвала его позиции и предубеждения.

    Как и в любом филологическом романе, научное открытие приводит в действие роковые сюжетные механизмы. Доказав, что стихотворение Тютчева «Безумие», дискредитирующее пророческую миссию поэта, написано в ответ на пушкинского «Пророка», герой поневоле открыл путь к безумию в самом Пушкинском Доме, где речи пушкинистов обернулись бессмыслицей и скандалом, — герои стали не хранителями культуры, а просто дебоширами.

    Литературоведческие работы Лёвы Одоевцева — полноценные научные исследования или иронические подражания?

    Работы Лёвы Одоевцева, ставшие «статьями из романа» (наподобие «стихов Юрия Живаго», которые тоже публиковались в советской прессе независимо от романа Пастернака), — это исследования самого Андрея Битова, созданные по всем канонам тогдашнего литературоведения и пригодные для публикации в ведущих научных журналах. Они относятся к исследованиям по поэтике. Слово «поэтика» в употреблении Александра Веселовского, а позднее — Юрия Тынянова и других формалистов означало не просто «правила создания художественных произведений», но те особенности текстов, которые и делают их безусловно ценными для всей культуры и общества. Поэтика в таком понимании — это и риторика, и эстетика, и даже социология творчества и вкуса. Так, в годы написания романа вышла (1967) книга Дмитрия Лихачёва «Поэтика древнерусской литературы», в которой русская средневековая литература исследовалась как система устойчивых условностей, «литературного этикета»: слову важнее быть не новым, а уместным — но эта уместность и позволяет создавать новые идеи, не расставаясь со старыми формами. Именно к исследованию речевого поведения в вершинных произведениях литературы апеллирует Лёва Одоевцев, когда сопоставляет, скажем, Пушкина и Лермонтова — как представителей не двух разных эстетик, но двух разных настроений: Пушкин великодушен, Лермонтов раздражителен. Отчасти такой метод — исследование психологических истоков программных эстетических идей — восходит к критике русских символистов, например Дмитрия Мережковского и Иннокентия Анненского.

    Если что-то иронически пародируется в статьях Лёвы Одоевцева, так это структурализм и точное стиховедение. В частности, в своей программной статье в романе он должен был доказать, что со стороны Тютчева стихотворение «Безумие» — это жест в духе Сальери по отношению к пушкинскому «Пророку», но так как заподозрить в Тютчеве Сальери трудно, Лёва Одоевцев обратился к точным методам, чтобы создать видимость доказательства своей мысли (а потом всё-таки перешёл к биографическим изысканиям). Структурализм для героя Битова — слишком частный и механический метод: «буковки и цифирки, кое-как уцепившись хвостиками друг за друга, держатся на одном трении».

      1   2   3


    написать администратору сайта