Научный стиль. Научный стиль. Статья для работы над тезисами и аннотацией. Ю. Д. Анипкин союз волшебных звуков, чувств и дум
 Скачать 33.84 Kb.
|
|
Ю.Д. Анипкин СОЮЗ ВОЛШЕБНЫХ ЗВУКОВ, ЧУВСТВ И ДУМ (народность А.С. Пушкина) Юбилеи приходят и уходят, а Пушкин остается. Перифраз В небольшой статье «Несколько слов о Пушкине» (1832) Н.В. Гоголь дал ряд глубоких определений таланта и мастерства поэта всея Руси, высказал ряд оценок Пушкина, ставших хрестоматийными. Так, о лирике Пушкина Гоголь писал: «Тут все: и наслаждение, и простота, и мгновенная высокость мысли, вдруг объемлющая священным холодом вдохновения читателя... Здесь нет красноречия, здесь одна поэзия...» (1; т. 6, с. 38). Хрестоматийным стало известное начало этой статьи: «При имени Пуш- кина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. ...В нем, как будто в лексиконе, заключалось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его простран- ство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное яв- ление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптичес- кого стекла» (1; т. 6, с. 33). Суждения и оценки Н.В. Гоголя были с одобрением развиты в цикле ста- тей В.Г. Белинского «Сочинения Александра Пушкина», где, в частности в 5-й статье, анализируется художественное совершенство («поэтический ар- тистизм стиха») и духовность поэтического творчества Пушкина, приводят- ся обширные выписки из вышеупомянутой статьи Гоголя, приводится нема- ло рассуждений о народности и национальности творчества Шекспира, Шиллера, Гете, Байрона, а также Державина, Батюшкова, Жуковского, Пуш- кина. «Поэзия Пушкина, — писал Белинский, — удивительно верна русской дей- ствительности, изображает ли она русскую природу или русские характеры: на этом основании общий голос нарек его русским национальным, народным поэтом...» (2; т. 2, с. 343). Говоря далее о различии понятий «народный» и «национальный», критик как бы несколько тушуется,перед абсолютизацией этих понятий и приводит такой пассаж: «...Пушкин более национально-рус- ский поэт, нежели кто-либо из его предшественников; но дело в том, что нельзя определить, в чем же состоит эта национальность» (2; т. 2, с. 346). И Белинский, не исключая значимости вышеупомянутых начал, провозглаша- ет как бы общечеловеческую значимость, народность творчества Пушкина, Гете, Байрона и других великих поэтов — через высокую художественность и духовность творчества. Некоторая очевидная синонимия понятий национальный и народный всегда была неполной, в дальнейшем семантика их все более разделялась, не утрачивая и своей диалектической общности. В современном представлении о народности слиты понятия глубины и правдивости содержания и художественного совершенства произведений (см.: И.Ф. Волков. Теория литературы. М., 1995), «Краткая литературная эн- циклопедия» отмечает важность наследования писателем традиций фольк- лора и лучших достижений литературного творчества разных лет, а также «меру глубины и адекватности отражения в художественном произведении облика и миросозерцания народа» (4; т. 5, с. 115). Это то, что Пушкин называл выражением «образа мыслей и чувствований», выражением духовно-психо- логического склада нации (здесь мы хотели бы избежать ныне модного иноя- зычного слова менталитет. — Ю.А.). Пушкин находил «великую народность» у Шекспира, Лопе де Вега, Каль- дерона, Ариосто, Расина, а также у Ломоносова, Державина, Крылова. В известной заметке «О народности в литературе» он писал еще в 1826 году: «Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оце- нено одними соотечественниками — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком... Климат, образ правления, вера дают каж- дому народу особенную физиономию — которая более или менее отражается в зеркале поэзии. — Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, и поверий, и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь на- роду» (3; т. 5, с. 271). Пушкин не закончил эту работу, это скорее лишь набро- сок, эскиз, в котором понятие народности сводится к национальной само- бытности. В дальнейшем его представление о народности эволюционирова- ло, приближаясь к пониманию о ней как о высшей духовности, что нашло практическое воплощение и в его творчестве. Во времена Пушкина понятие народности только складывалось, и его соотнесение с национальной самобытностью имело свой исторический смысл, о котором писал, например, П. Вяземский: «Слишком долго поэзия русская чуждалась своих природных источников и почерпала в посторонних родниках жизнь заемную, в коей оказывалось одно искусство, но не отзыва- лось чувству биение чего-то родного и близкого» (5; т. 2, ст. 123). Размышляя об основах самобытности творчества, Пушкин выделял три важнейших для литератора источника ее: русский народный язык, россий- ская история и фольклор: «Есть у нас свой язык: смелее! — обычаи, история, песни, сказки и прочее». В ответ на замечание А. Бестужева о том, что раз- витие русской словесности замедляло и всеобщее увлечение французским языком, А. Пушкин писал: «Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими... простона- родное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впос- ледствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения своих мыслей» (5; т. 2, ст. 123). Отмечая определенный уровень зрелости современной ему русской ли- тературы, Пушкин писал об эволюции языка, совместной с эволюцией ду- ховной культуры общества: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному» (3; т. 6, с. 293). Здесь же Пушкин предупреждает об опасности заменять просторечие про- стомыслием. Он всегда высоко ценил одухотворенность мысли, игру вооб- ражения, но также и способность к аналитическому мышлению, так ска- зать — алгебру ума: «Ученый без дарования подобен тому бедному мулле, ко- торый изрезал и съел Коран, думая исполниться духа Магометова» (3; т. 6, с. 19). Реалистическую точность и глубину мысли Пушкин считал выше игры воображения, выше художественно-беллетристических страстей. Так он писал: «Вдохновение — есть расположение души к живому принятию впечат- лений, следственно — к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных». Как бы развивая эту мысль, Пушкин писал в своем отзыве о поэзии Е. Баратынского: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален — ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем, как чувст- вует сильно и глубоко» (3; т. 6, с. 279). Академик В.В. Виноградов в книге «Язык Пушкина» (М.; Л., 1935) писал о заинтересованном и тщательно продуманном отношении, о прочувство- ванном подходе Пушкина к отбору и привлечению разговорных народных богатств языка в художественных произведениях. Приводя интересные сопоставления просторечных выражений в произ- ведениях Пушкина, а также — П. Вяземского, Д. Давыдова, В.Л. Пушкина, И. Дмитриева, Ю.А. Нелединского-Мелецкого, Е. Баратынского и других со- временников Пушкина, — В.В. Виноградов считает «демократизацию стихо- вого языка Пушкина» явлением исторически полным и закономерным, тогда как у других, кроме И.А. Крылова, она носила в целом частный характер. В ряде приводимых В. Виноградовым примеров, а также и во всем процессе стилевого обновления Пушкиным языка, просторечные словоупотребления отличаются большим внутренним тактом, органически включаются в текст и контекст и не нарушают общую специфику стиля. Его словоупотребление вбирает в себя лучшие достижения различных речевых слоев: «Так из без- брежной стихии устно-бытовых национальных стилей Пушкин отбирал то, что, по его мнению, могло приблизить литературу к коренным основам на- ционального языка и могло претендовать на общенациональное значение» (б; с. 453). А. Пушкин в свое время становился и стал средоточием национальных для России общенародных духовных исканий своего времени. Как позже Достоевский и Л. Толстой. Выражение высокой духовности, как русской, так и общечеловеческой, соединялось с высокой гражданской и личностной нравственностью его творчества. При всей универсальности своих мировосприятия и мироотражения А. Пушкин был поэтом современности — русской жизни первой трети XIX века, поэтом русской и мировой истории и культуры, и остался высокодухов- ным русским народным поэтом для всех времен. Когда в 1837 году погиб на дуэли Пушкин, на творчество его долгое время смотрели как на прерванное, «а не как на оконченное вполне» (Белинский), и лишь с течением времени установился научный взгляд на него как на за- вершенное целостное единство, а еще позже Пушкин стал как бы символом русской национальной литературы и культуры, но при этом, преодолевая монументальность и «хрестоматийный глянец», он оставался и остается не- посредственным, современным и живым, и новые поколения читателей от- крывают в его творчестве все новые черты согласья «волшебных звуков, чувств и дум». Эпоха Пушкина была конфликтной, как и личная судьба поэта. Уделив этой конфликтности, а иногда и суетности, должное внимание, Пушкин на- ходит объединяющую силу искусства, некий «божественный глагол», подни- мающий его творчество до высот духовной зрелости. Впрочем, этот прорыв к «небесному» не оторвал Пушкина и от земных страстей, проблем, проти- воречий, дел. Примером подлинной народности может служить поэма Пушкина «Мед- ный всадник», внутренняя одухотворенность которой идеей державного ста- новления России придает ей художественную силу и «возвышенную просто- ту». Реальные черты Петербурга овеяны здесь высокой, почти сказочной поэтичностью, поэтикой «белых ночей»: Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла, И не пуская тьму ночную На золотые небеса, — Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса. (7; т. 2, с. 173-174) Говоря о «возвышенной простоте» стиля, Пушкин замечал: «Надо писать, как в сказке, но не сказку. А не дается!» Иногда и не давалось, а иногда и не разрешалось. Так в своей «Истории Пугачева» Пушкин стремится быть объ- ективно-историчным, но его взгляды не совпадали с официальными оценка- ми, и особенно — Николая I и знати. При внимательном прочтении в характеристике Пугачева просматрива- ются как бы два стилистических пласта. За официальной позицией, отра- женной в предложенном царем названии «История пугачевского бунта», проступает иная, собственно пушкинская позиция, с которой вырисовыва- ются бездарность, трусость и жестокость военно-чиновничьего аппарата Екатерины II, который действовал «слабо, медленно, ошибочно», а также и сдержанная, скрытая по внешней объективности симпатия к Пугачеву, кото- рая проступает или прорывается в ряде фраз, например: «Суворов с любо- пытством расспрашивал славного мятежника о его военных действиях и на- мерениях», «несмотря на разбитие Пугачева, многие узнали уже, сколь был опасен сей предприимчивый и деятельный мятежник». Почетная, но как бы принудительная работа под надзором царя тяготила Пушкина, тем более, что его собственное критическое отношение к просве- щенному аристократическому обществу России, особенно к придворному, значительно усилилось в 30-е годы. Но и раньше это отношение Пушкина к знати было далеко не лицеприятным, о чем свидетельствует хотя бы конец 6 главы «Евгения Онегина», не печатавшийся в основном тексте ряда изда- ний романа. Лирический герой просит «младое вдохновенье»: ...Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь И наконец окаменеть В мертвящем упоенье света, 1. Виды речи и логика 1*77 Среди бездушных гордецов, Среди блистательных глупцов, Среди лукавых, малодушных, Шальных, балованных детей, Злодеев и смешных и скучных, Тупых, навязчивых судей, Среди кокеток богомольных, Среди холопьев добровольных, Среди вседневных модных сцен. Учтивых ласковых измен, Среди холодных приговоров Жестокосердной суеты, Среди досадной пустоты Расчетов, дум и разговоров, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья. (7; т. 2, с. 389-340) Народность Пушкина в романе «Евгений Онегин» — предмет особого раз- говора, в котором, впрочем, трудно превзойти В. Белинского с его исчерпы- вающим анализом социально-энциклопедических, эстетических и других до- стоинств и особенностей романа (статьи 8-я и 9-я). Он писал: «Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии ...Здесь вся жизнь, вся жизнь, вся душа, вся любовь его, здесь его чувства, понятия, идеалы» (2; т. 2, с. 434). В поздней лирике Пушкина особенно заметна эволюция: от обострения социально-нравственной конфликтности поэта со светским обществом — к высшей философской духовности и даже божественности. При этом в ряде случаев слово народ, а особенно — и толпа, относятся, конечно, не к народу в полном смысле и объеме понятия, а к придворной знати, аристократии, а также и толпе литературных писак, витий, усердно критиковавших и травивших Пушкина в печати. В этом смысле употреблены эти понятия в сонете «Поэту»: Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной: Но ты останься тверд, спокоен и угрюм. ...Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд... Доволен? Так пускай толпа его бранит И плюет на алтарь, где твой огонь горит... (7; т. 1, с. 474) Исследователи не раз отмечали и анализировали конфликт Пушкина с просвещенной современностью, в результате чего можно говорить даже об одиночестве поэта в современном ему обществе, а не печатавшиеся много- численные заметки Пушкина из его архива показывают довольно болезнен- ное отношение поэта к ряду критических выступлений и к заметному охлаж- дению к нему «толпы»: ...толпа глухая, Крылатой новизны любовница слепая, Надменных баловней меняет каждый день, 360Приложение И катятся, стуча с ступени на ступень Кумиры их, вчера увенчанные ею. (7; т. 1, с. 528) Неоднократно возникают в лирике Пушкина мотивы ухода, бегства, про- щания и разрыва со светской толпой, обращения к «небесному», к высшей философской духовности. Сложная эпоха 30-х годов (не пушкинская, а скорее лермонтовская) не- однократно описана и исследована крупнейшими учеными, хотя, может быть, и односторонне — в духе ее реакционности и как бы единичности и исключительности Пушкина: «...и только вольная песнь Пушкина раздава- лась в долинах рабства и безмолвия» (А. Герцен). Но факт в том, что светское общество и его подпевалы-витии действительно преследовали Пушкина с нарастающей настойчивостью: Вновь сердцу моему наносит хладный свет Неотразимые обиды. Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы, Решенья глупости лукавой, И шепот зависти, и легкой суеты Укор веселый и кровавый (9; т. 3, с. 459) Выделенный нами оксюморон как нельзя лучше передает не только ре- зультат этого гонения, но и предчувствие трагического конца. И тут отчет- ливо определяется несколько неожиданный, но все же выход лирического героя Пушкина из социальных конфликтов, дрязг, проблем к некоей всеоб- щей универсальности мировосприятия, к некоторой даже божественности: Я возмужал среди печальных бурь, И дней моих поток так долго мутный, Теперь утих дремотою минутной И отразил небесную лазурь. (7; т. 1, с. 529) В стихотворении «Отцы пустынники и девы непорочны» (1836) поэт готов молиться об очищении души: Владыко дней моих, дух праздности унылой, Любоначалия — змеи сокрытой сей, И празднословия — не дай душе моей... (7; т. 1, с. 585) Как бы развивая мысль об очищении души от суетности мира сего, Пуш- кин в стихотворении «Поэт и толпа» говорит о высшем назначении поэта и поэзии: Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв. (7; т. 1, с. 436) Подробно анализируя духовную эволюцию Пушкина в период «Зрелос- ти», а затем и «Мудрости» (названия глав), проф. Н. Скатов считает, что Пушкин не столько находил и открывал некую даже библейскую высшую мудрость жизни, а как бы возвращался от жизненных сует к самому себе: «Так совершалось возвращение человека к самому себе, так мудрость Пушкина получала свое высшее выражение и завершение» (8; с. 62). То есть в этой эволюции было как бы возвращение к пушкинскому «Пророку», в котором, по мнению Василия Шукшина, содержались «самые великие слова, в русской поэзии», какими он считал известное, хрестоматийное, восходящее, правда, не к Библии, а к Корану: И Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей» (7; т. 1, с. 385) Не станем спорить, было ли это «возвращением» или открытием высокой духовности на новом уровне зрелости, на котором «Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво...» Обратимся к пушкинскому «Па- мятнику», последняя строфа которого нередко опускалась, еще недавно час- тенько не печаталась, особенно в учебной литературе: Веленью Божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца; Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспаривай глупца. (7; т. 1, с. 586) Отметив в предшествующих строфах «Памятника» и свои социальные заслуги («в мой жестокий век восславил я свободу»), Пушкин видит главную из них в выражении высшей духовности, а значит, и народности своего твор- чества. Переход от «социальности» к высшей духовности, да и то не полный, абсолютный, а представлявший собой как бы верхушку айсберга над водой, имел для Пушкина свои биографические и исторические причины, можно употребить здесь и модное ныне слово — харизматические; в конце концов, Пушкин был гениальным сыном своего века и сыном всего человечества. Творческая личность Пушкина перерастала социально-нравственные и духовные возможности своей эпохи. Говоря об особой нравственной силе Пушкина, в ответ на слова А. Блока «Пушкин так легко и весело умел нести свое творческое бремя» критик С. Рассадин писал, что знаменитая легкость Пушкина и близких ему поэтов — «понятие отнюдь не только эстетическое. Эта легкость — естественность, с которой они ощущали «чувство личного достоинства». Быть легким в этом понимании — это вопреки тяжелейшим обстоятельствам, как будто даже не замечая их, вольно и гордо нести голову, не выказывая того, как трудна эта независимость, и этим особенно оскорбляя тех, кто на независимость посягает...» (10; с. 136). Намереваясь привести здесь в заключение еще ряд классических выска- зываний выдающихся критиков и писателей, которые бы подтверждали нашу концепцию движения Пушкина к высшей духовности, ограничимся кратким выводом Б. Томашевского о том, что Пушкин был и наиболее рус- ским, и. наиболее европейским писателем, понятным практически всем на- родам мира. «Не замыкаясь ни в классовых, ни в национальных рамках, он нашел пути к выражению культуры своего народа в том общечеловеческом, что и помогло ему и его наследникам поднять русскую литературу до уровня литературы мирового значения» (5; кн. 2, с. 153). |