Повесть временных лет. Для практического ПВЛ. А. С. Демин обращает внимание на семантику характеристик в пвл, поясняя, что
 Скачать 46.22 Kb.
|
|
Для практического. ПВЛ. О героях. Нечастые случаи создания персональных характеристик героев ориентированы не на создание индивидуально-образного представления о человеке, а на построение фигур, олицетворяющих определенный тип воина, князя, врага, которые в силу необходимости выдвигались на арену событий. Как замечает В.А. Котельников, уплотненный во временном следовании событийно-предметный ряд почти не оставляет места для личности деятеля в ее собственном умственном или нравственном содержании, семейном и общественном окружении. Она не была значимой величиной для летописца. Если не было существенных, с его точки зрения, военно-политических событий, ему просто не о чем было писать. В компетенцию летописца входили только осведомленность о происходящем и беспристрастное записывание его – но не развертывание причинно-следственных связей, не выявление кроющихся в характере деятеля мотивов его поведения, не создание картины движущейся действительности в каком-то смысловом освещении. А.С. Демин обращает внимание на «семантику характеристик» в ПВЛ, поясняя, что характеристики внешности летописных персонажей резко отличаются от привычных явлений в литературе Нового времени. Летопись не содержала литературных портретов. Летописец не выделял внешность человека как самостоятельную категорию. Слова, которые мы сейчас готовы принять за обозначение статичной внешности, имели у летописца иной смысл. Например, слово «взор», которое нам кажется уместным перевести как «облик, вид», больше обозначали у летописца факт глядения героя на окружающих или же – глядения окружающих на героя. Так, греки наставляли своего посла к Святославу: «Глядай взора» то есть: следи за его взглядом, на что и как смотрит Святослав; ведь греки хотели узнать, к каким подаркам князь «любьзнивъ»; далее сообщалось, что они положили перед ним дары, но Святослав «кроме зря»; и греки потом жаловались: «вдахомъ дары, и не воззре на ня». Так что слово «взоръ» в данном рассказе было связано с глаголами «зрети, воззрети» и означало «взор, зрение, смотрение» Святослава, а не его внешность, облик, внешний вид отдельно от его действий. Другое слово − «образъ», − которое нам может показаться полноценным обозначением внешности, тоже таковым не являлось в летописи, а больше указывало на некое действие, на «виденье» кого-то со стороны. И понятие «красоты, которое у нас обычно относится к внешности человека, летописец связывал только с одной его частью, как правило, с лицом («красоты ради лица ея», «красен лицом»). [И далее исследователь приводит довольно много примеров, как делается акцент на какой-то одной черте внешности, делая вывод, что летописец мыслил не целым, а фрагментами и к обобщающему представлению о внешности персонажей не приближался. При этом каждый элемент внешности быстро подключался к действию, к сюжету рассказа]. Внешние и внутренние черты персонажа перечислялись летописцем как равноправные и не зависящие друг от друга. В характеристиках летописных персонажей иногда повторялись пары качеств, одно внешнее, другое внутреннее. Крупен и воинствен : «дебел телом», «храбръ на рати». Красив и добр: «красенъ лицом и милостивъ убогым ... взором красенъ». Фрагментарность характеристик являлась частью более широкого явления – мозаичности изображения героев в летописи. Летописные герои предстают исключительно деятельными. Если летописец перечислял только внутренние качества персонажей, то и тогда имел в виду их действие вовне – активные («братолюбивъ», «милостив убогым» и т.д.) менее активные («молчалив», «тихъ» и пр.), направленные персонажами иногда на самих себя («въздержался отъ пьянства и отъ похоти»), но всегда действия. Использование деталей В конце повести достаточно большое внимание уделено рассказу о Владимире Мономахе, при котором Русь переживала один из наиболее благодатных периодов своей истории, – и одновременно представлен развернутый, исполненный натуралистических подробностей эпизод ослепления Василька Теребовльского. Обе сюжетные линии противопоставлены по принципу контраста и наглядно показывают читателю, где добро, а где зло. Летописец в пересказе эпических преданий и современных событий может прибегать к «сильным деталям». Так, в рассказе под 1097 г. об ослеплении Василька Теребовльского эффект воздействия достигается в значительной мере благодаря детальности повествования. Киевский князь Святополк, поддавшись уговорам Давида Игоревича, решает заманить Василька и ослепить его. После настойчивых приглашений Василько приезжает на «двор княжъ»; Давид и Святополк вводят гостя в «истобку» (избу). Святополк уговаривает Василька погостить, а испуганный сам своим злоумышлением Давид, «седяще акы нем». О.В. Творогов обратил внимание на то, что в тексте встречается очень редкий для раннего летописания пример, когда передается настроение собеседников: Когда Святополк вышел из избы, Василько пытается продолжить разговор с Давидом, но – говорит летописец − «не бе в Давиде гласа, ни послушанья (слуха)». Но вот выходит и Давид, и в избу врываются княжеские слуги, они бросаются на Василька, валят его на пол. И страшные подробности завязавшейся борьбы: чтобы удержать могучего и отчаянно сопротивляющегося Василька, снимают доску с печи, кладут ему на грудь, садятся на доску и прижимают свою жертву к полу так, что, что «яко персем (груди) троскотати», – и упоминание, что «торчин Беренди», который должен был ослепить князя ударом ножа, промахнулся и порезал несчастному лицо – все это не простые детали повествования, а именно художественные «сильные детали», помогающие читателю зримо представить страшную сцену ослепления. Рассказ по замыслу летописца должен был взволновать читателя, настроить его против Святополка и Давида, убедить в правоте Владимира Мономаха, осудившего жестокую расправу над невинным Васильком и покаравшего князей-клятвопреступников. Месть Ольги древлянам (использую наблюдения А.С. Демина и М.Н. Виролайнен) В летописи Ольга охарактеризована как «смыслена» (смышлена, сметлива, сообразительна, хитроумна) и «мудрейши всех человек». Главной ее чертой летописец, скорее всего, считал не хитрость и коварство, а высокую культуру поведения, умение тонко использовать различные обычаи и обряды для соблюдения чести киевского князя как правителя. Под 945 г. летописец изложил три эпизода, показав, как искусно вела себя Ольга с древлянами, прибегая к тем или иным обрядам и церемониям. Первый обряд – дипломатический. Когда древлянские «лучшие мужи» приплыли к Киеву, чтобы заставить овдовевшую Ольгу выйти замуж за древлянского князя, то Ольга повела себя как великий киевский князь, принимающий посольство строго по этикету и тем самым соблюдающий свое достоинство. Ольга произноси: «Добрье гостье придоша»; «Люба ми есть речь ваша». Далее, перейдя к ведению мирных переговоров, Ольга произнесла известную формулу примирения: «Уже мне мужа своего не кресити» (не воскресить). И далее летописец показывает, что заманив древлян обещанием почета, Ольга навязала им свои правила игры, при этом несколько унизила древлян, указав на второстепенность ранга их посольства, − всего лишь «гости», а не полноценные послы. Далее Ольга использовала для утверждения своего превосходства брачный обряд. Она предстала в фольклорной роли то ли строго царя, выдающего свою дочь замуж, то ли в роли злой невесты – оба персонажа во время сватовства испытывали женихов загадками. Ольга задала древлянам нечто вроде загадки: прийти к ней не на конях, не на возах и не пешком. Виролайнен отмечает, что, предлагая древлянам своеобразные загадки, Ольга действует по сказочному канону: женихи или сваты, не сумевшие разгадать загадки (или загадочную речь) невесты, должны умереть. Древнерусский летописец использует фольклорный код, который был понятен людям средневековой традиции. Когда древлянские сваты впервые пришли к Ольге, она сказала, что хочет почтить их перед своими людьми («Но хочю вы почтити наутрия пред людьми своми»). Но слово «почтить» переносно означало «похоронить с почетом»; было упомянуто и утро, поскольку хоронили с утра, прилюдно. Ольга велела древлянам вернуться к ладье (не на конях, не на озах и не пешком), сесть в ладью и требовать, чтобы ольгины люди подняли эту ладью на воздух и таким образом доставили сватов на княгинин двор. Древляне так и поступили (сидели в ладье, «величаясь»), а Ольгины люди, пронеся ладью со сватами по воздуху, сбросили ее в выкопанную яму и заживо засыпали сватов землей. Древляне не разгадали «загадку» Ольги, а неразгадавшие загадку сваты предавались смерти. Ольга велела выкопать яму великую и глубокую у терема. Как полагалось на похоронах, «приникши к могиле, вопросила, словно по обычаю задабривая мертвых: «Добра ли вы честь?» Она наказала древлян соответственно их вине: они убили Игоря – и их убили. Смерть Игоря была позорной – и смерть древлян была позорной. Они сами признали: «Пуще (то есть хуже, позорней) ны Игоревы смерти». Игоря похоронили не в городе, а «у града» − так и древлян похоронили «вне града». Когда древляне прислали других сватов, Ольга приказала им вымыться в бане; следуя традиции приема послов или сватов, оказала им большую честь, чем первому посольству, − почтила их баней. Сваты начали мыться, а княгинины люди заперли баню, зажгли ее от двери, и древляне сгорели. Ольга не давала прямого обещания выйти замуж; она повелела древлянам «измыться», а ведь обмывали мертвецов. Когда древляне начали мыться, то тем самым признали себя мертвецами и дали повод Ольге совершить над ними погребальный языческий обряд сожжения. Когда в третий раз явились древлянские сваты, Ольга потребовала от них устроить тризну по Игорю. Не справив тризны по первом муже, нельзя было выходить замуж снова, и потому Ольга поставила перед древлянами условие о тризне и выполнила его: пришла к могиле Игоря, оплакала своего мужа, повелела своим людям насыпать большой погребальный холм над захоронением, как бы восстановив честь Игоря, поручила древлянам готовить «меды многи» и после всего этого повелела творить тризну. Когда же древляне спросили, где их «дружина», то есть посольства, ранее посланные за ней, то Ольга сказала правду, но дипломатически двусмысленно: «Идут по мне с дружиною мужа моего». Это высказывание означало, что посольства древлян, действительно, «идут» одним путем смерти с дружиной Игоря – ведь и те, и другие были перебиты. Тризну по мужу Ольга превратила в тризну по древлянам: на этом пиру напоила древлян допьяна, чествуя их, а затем велела дружине своей изрубить пьяных сватов – и иссекла их пять тысяч. Виролайнен указывает, что в сказках имеет место испытание раскаленной баней и преобильным пивом. Четвертый эпизод − сожжение Искоростеня – излагается в летописи под 946 г. Жестокости Ольги, связанные с каноническим комплексом опасности, исходящей от невесты, иногда в народном сознании становятся постоянным ее атрибутом. С точки зрения летописца, Ольга являлась женщиной, всего лишь исполняющей обязанности князя вместо убитого мужа и не стремившейся подменить пока еще малолетнего сына.; она мстила не за свою «обиду», а за «обиду мужа своего»; не одна отправилась в поход, но «с сыном своим Святославом», не одна осадила город древлян, но опять-таки с сыном своим; вернулась в Киев «с сыном своим», и далее «пребываша с ним в любъви». Мы можем видеть, что в тексте «Повести временных лет» достаточно разнообразно проступает фольклорная традиция, выполняя функции, необходимые памятнику уже древнерусской литературы. |