Александр Дюма Граф МонтеКристо
 Скачать 3.16 Mb.
|
Глава 7НИЩИЙСтановилось поздно; г-жа де Вильфор заговорила о возвращении в Париж, чего не посмела сделать г-жа Данглар, несмотря на свое явное недомогание. Итак, по просьбе своей жены, Вильфор первый подал знак к отъезду. Он предложил г-же Данглар место в своем ландо, чтобы его жена могла ухаживать за ней. Данглар, погруженный в интереснейший деловой разговор с Кавальканти, не обращал никакого внимания на происходящее. Прося у г-жи де Вильфор флакон, Монте-Кристо заметил, как Вильфор подошел к г-же Данглар; и, понимая его положение, догадался о том, что он ей сказал, хотя тот говорил так тихо, что сама г-жа Данглар едва его расслышала. Ни во что не вмешиваясь, граф дал сесть на лошадей и уехать Моррелю, Дебрэ и Шато-Рено, а обеим дамам отбыть в ландо Вильфора; со своей стороны, Данглар, все более приходивший в восторг от Кавальканти-отца, пригласил его к себе в карету. Что касается Андреа Кавальканти, то он направился к ожидавшему его у ворот тильбюри с запряженной в него громадной темно-серой лошадью, которую, поднявшись на цыпочки, держал под уздцы чрезмерно англизированный грум. За обедом Андреа говорил мало; он был очень смышленый юноша и поневоле опасался сказать какую-нибудь глупость в обществе столь богатых и влиятельных людей; к тому же его широко раскрытые глаза не без тревоги останавливались на королевском прокуроре. Затем им завладел Данглар, который, бросив беглый взгляд на старого чопорного майора и на его довольно робкого сына и сопоставив все эти признаки с радушием Монте-Кристо, решил, что имеет дело с каким-нибудь набобом, прибывшим в Париж, чтобы усовершенствовать светское воспитание своего наследника. Поэтому он с несказанным благоволением созерцал огромный бриллиант, сверкавший на мизинце майора, ибо майор, как человек осторожный и опытный, опасаясь, как бы не случилось чего-нибудь с его ассигнациями, тотчас же превратил их в ценности. Затем, после обеда, под видом беседы о промышленности и путешествиях, он расспросил отца и сына об их образе жизни; а отец и сын, предупрежденные, что именно у Данглара им будет открыт текущий счет, одному на сорок восемь тысяч франков единовременно, другому — на пятьдесят тысяч ливров ежегодно, были с банкиром очаровательны и преисполнены такой любезности, что готовы были пожать руки его слугам, лишь бы дать выход переполнявшей их признательности. То уважение — мы бы даже сказали: то благоговение, — которое Кавальканти вызвал в Дангларе, усугублялось еще одним обстоятельством. Майор, верный принципу Горация: nil admirari49удовольствовался, как мы видели, тем, что показал свою осведомленность, сообщив, в каком озере ловятся лучшие миноги. Засим он молча съел свою долю этой рыбы. И Данглар сделал вывод, что такие роскошества — обычное дело для славного потомка Кавальканти, который, вероятно, у себя в Лукке питается форелями, выписанными из Швейцарии, и лангустами, доставляемыми из Бретани тем же способом, каким граф получил миног из озера Фузаро и стерлядей с Волги. Поэтому он с явной благосклонностью выслушал слова Кавальканти: — Завтра, сударь, я буду иметь честь явиться к вам по делу. — А я, сударь, — ответил Данглар, — почту за счастье принять вас. После этого он предложил Кавальканти, если тот согласен лишиться общества сына, довезти его до гостиницы Принцев. Кавальканти ответил, что его сын уже давно привык вести жизнь самостоятельного молодого человека, имеет поэтому собственных лошадей и экипажи, и так как сюда они прибыли отдельно, то он не видит, почему бы им не уехать отсюда порознь. Итак, майор сел в карету Данглара. Банкир уселся рядом, все более восхищаясь здравыми суждениями этого человека о бережливости и аккуратности, что, однако, не мешало ему давать сыну пятьдесят тысяч франков в год, а для этого требовался годовой доход тысяч в пятьсот или шестьсот. Тем временем Андреа для пущей важности разносил своего грума за то, что тот не подал лошадь к подъезду, а остался ждать у ворот и тем самым вынудил его сделать целых тридцать шагов, чтобы дойти до тильбюри. Грум смиренно выслушал выговор; чтобы удержать лошадь, нетерпеливо бившую копытом, он схватил ее под уздцы левой рукой, а правой протянул вожжи Андреа, который взял их и занес ногу в лаковом башмаке на подножку. В это время кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся, думая, что Данглар или Монте-Кристо забыли ему что-нибудь сказать и вспомнили об этом в последнюю минуту. Но вместо них он увидал странную физиономию, опаленную солнцем, обросшую густой бородой, достойной натурщика, горящие, как уголья, глаза и насмешливую улыбку, обнажавшую тридцать два блестящих белых зуба, острых и жадных, как у волка или шакала. Голова эта, покрытая седеющими, тусклыми волосами, была повязана красным клетчатым платком; длинное, тощее и костлявое тело было облачено в неимоверно рваную и грязную блузу, и казалось, что при каждом движении этого человека его кости должны стучать, как у скелета. Рука, хлопнувшая Андреа по плечу, — первое, что он увидел, — показалась ему гигантской. Узнал ли он при свете фонаря своего тильбюри эту физиономию, или же просто был ошеломлен ужасным видом этого человека, — мы не знаем; во всяком случае он вздрогнул и отшатнулся. — Что вам от меня нужно? — сказал он. — Извините, почтенный, — ответил человек, прикладывая руку к красному платку, — может быть, я вам помешал, по мне надо вам кое-что сказать. — По ночам не просят милостыни, — сказал грум, намереваясь избавить своего хозяина от назойливого бродяги. — Я не прошу милостыни, красавчик, — иронически улыбаясь, сказал незнакомец, и в его улыбке было что-то такое страшное, что слуга отступил, — я только хочу сказать два слова вашему хозяину, который дал мне одно поручение недели две тому назад. — Послушайте, — сказал в свою очередь Андреа достаточно твердым голосом, чтобы слуга не заметил, насколько он взволнован, — что вам нужно? Говорите скорей, приятель. — Мне нужно… — едва слышно произнес человек в красном платке, — мне нужно, чтобы вы избавили меня от необходимости возвращаться в Париж пешком. Я очень устал, и не так хорошо пообедал, как ты, и едва держусь на ногах. Андреа вздрогнул, услышав это странное обращение. — Но чего же вы хотите наконец? — спросил он. — Хочу, чтобы ты довез меня в твоем славном экипаже. Андреа побледнел, но ничего не ответил. — Да, представь себе, — сказал человек в красном платке, засунув руки в карманы и вызывающе глядя на молодого человека, — мне этого хочется! Слышишь, мой маленький Бенедетто? При этом имени Андреа, по-видимому, стал уступчивее; он подошел к груму и сказал: — Я действительно давал этому человеку поручение, и он должен дать мне отчет. Дойдите до заставы пешком, там вы наймете кабриолет, чтобы не очень опоздать. Удивленный слуга удалился. — Дайте мне по крайней мере въехать в тень, — сказал Андреа. — Ну, что до этого, я сам провожу тебя в подходящее место; вот увидишь, — сказал человек в красном платке. Он взял лошадь под уздцы и отвел тильбюри в темный угол, где действительно никто не мог увидеть того почета, который ему оказывал Андреа. — Это я не ради чести проехаться в хорошем экипаже, — сказал он. Нет, я просто устал, а кстати хочу поговорить с тобой о делах. — Ну, садитесь, — сказал Андреа. Жаль, что было темно, потому что любопытное зрелище представляли этот оборванец, восседающий на шелковых подушках, и рядом с ним правящий лошадью элегантный молодой человек. Андреа проехал все селение, не сказав ни слова; его спутник тоже молчал и только улыбался, как будто очень довольный тем, что пользуется таким превосходным способом передвижения. Как только они проехали Отейль, Андреа осмотрелся, удостоверяясь, что их никто не может ни видеть, ни слышать; затем он остановил лошадь и, скрестив руки на груди, повернулся к человеку в красном платке. — Послушайте, — сказал он, — что вам от меня надо? Зачем вы нарушаете мой покой? — Нет, ты скажи, мальчик, почему ты мне не доверяешь? — В чем я не доверяю вам? — В чем? Ты еще спрашиваешь? Мы с тобой расстаемся на Барском мосту, ты говоришь мне, что отправляешься в Пьемонт и Тоскану, — и ничего подобного, ты оказываешься в Париже! — А чем это вам мешает? — Да ничем; наоборот, я надеюсь, что это будет мне на пользу. — Вот как! — сказал Андреа. — Вы, значит, намерены на мне спекулировать? — Ну, зачем такие громкие слова! — Предупреждаю вас, что это напрасно, дядя Кадрусс. — Да ты не сердись, малыш; ты сам должен знать, что значит несчастье; ну, а несчастье делает человека завистливым. Я-то воображаю, что ты бродишь по Пьемонту и Тоскане и тянешь лямку чичероне или носильщика; я всей душой жалею тебя, как жалел бы родного сына. Ты же помнишь, я всегда тебя звал сыном. — Ну, а дальше? Дальше что? — Ах ты, порох! Потерпи немного. — Я и так терпелив. Ну, кончайте. — И вдруг я встречаю тебя у заставы, в тильбюри с грумом, одетого с иголочки. Ты, что же, нашел золотоносную жилу или купил маклерский патент? — Значит, вы завидуете? — Нет, я просто доволен, так доволен, что захотел поздравить тебя, малыш; но я был недостаточно прилично одет, и потому принял меры предосторожности, чтобы не компрометировать тебя. — Хороши меры предосторожности! — сказал Андреа. — Заговорить со мной при слуге! — Что поделаешь, сынок; заговорил, когда удалось встретиться. Лошадь у тебя быстрая, экипаж легкий, и сам ты скользкий, как угорь; упусти я тебя сегодня, я бы тебя, пожалуй, уже больше не поймал. — Вы же видите, я вовсе не прячусь. — Это твое счастье, я очень бы хотел сказать то же про себя; а вот я прячусь. К тому же я боялся, что ты меня не узнаешь; но ты меня узнал, прибавил Кадру ее с гаденькой улыбочкой, — это очень мило с твоей стороны. — Ну, хорошо, — сказал Андреа, — что же вы хотите? — Ты говоришь мне «вы»; это нехорошо, Бенедетто, ведь я твой старый товарищ; смотри, я стану требовательным. Эта угроза охладила гнев Андреа; он чувствовал, что вынужден уступить. Он снова пустил лошадь рысью. — С твоей стороны нехорошо так обращаться со мной, Кадрусс, — сказал он. — Ты сам говоришь, что мы старые товарищи, ты марселей, я… — Так ты теперь знаешь, кто ты? — Нет, но я вырос на Корсике. Ты стар и упрям, я молод и неуступчив. Плохо, если мы начнем угрожать друг другу, нам лучше все решать полюбовно. Чем я виноват, что судьба мне улыбнулась, а тебе по-прежнему не везет? — Так тебе вправду повезло? Значит, и этот грум, и тильбюри, и платье не взяты напрокат? Что ж, тем лучше! — сказал Кадрусс с блестящими от жадности глазами. — Ты сам это отлично видишь и понимаешь, раз ты заговорил со мной, сказал Андреа, все больше волнуясь. — Будь у меня на голове платок, как у тебя, грязная блуза на плечах и дырявые башмаки на ногах, ты не стремился бы узнать меня. — Вот видишь, как ты меня презираешь, малыш. Нехорошо! Теперь, когда я тебя нашел, ничто не мешает мне одеться в лучшее сукно. Я же знаю твое доброе сердце: если у тебя два костюма, ты отдашь один мне; ведь я отдавал тебе свою порцию супа и бобов, когда ты уж очень хотел есть. — Это верно, — сказал Андреа. — И аппетит же у тебя был! У тебя все еще хороший аппетит? — Ну, конечно, — сказал, смеясь, Андреа. — Воображаю, как ты пообедал сейчас у этого князя! — Он не князь, он только граф. — Граф? Богатый? — Да, но не рассчитывай на него; с этим господином не так легко иметь дело. — Да ты не беспокойся! Твоего графа никто не трогает, можешь оставить его себе. Но, конечно, — прибавил Кадрусс, на губах которого снова появилась та же отвратительная улыбка, — за это тебе придется раскошелиться. — Ну, сколько же тебе нужно? — Думаю, что на сто франков в месяц… — Ну? — Я смогу существовать… — На сто франков? — Плохо, конечно, ты сам понимаешь, но… — Но? — На сто пятьдесят франков я отлично устроюсь. — Вот тебе двести, — сказал Андреа. И он положил в руку Кадрусса десять луидоров. — Хорошо, — сказал Кадрусс. — Заходи к швейцару каждое первое число, и ты будешь получать столько же. — Ну вот, ты опять меня унижаешь! — Как так? — Заставляешь меня обращаться к челяди. Нет, знаешь, ли, я хочу иметь дело только с тобой. — Хорошо, приходи ко мне, и каждое первое число, во всяком случае пока мне будут выплачивать мои доходы, ты будешь получать свое. — Ну, ну, я вижу, что не ошибся в тебе. Ты славный малый, хорошо, когда удача выпадает на долю таких людей. А расскажи, каким образом тебе повезло? — Зачем тебе это знать? — спросил Кавальканти. — Опять недоверие! — Нисколько. Я разыскал своего отца. — Настоящего отца? — Ну… поскольку он дает мне деньги… — Постольку ты веришь и уважаешь, правильно. А как зовут твоего отца? — Майор Кавальканти. — И он тобой доволен? — Пока что, видимо, доволен. — А кто тебе помог разыскать его? — Граф Монте-Кристо. — У которого ты сейчас был? — Да. — Послушай, постарайся пристроить меня к нему дедушкой, раз он этим занимается. — Пожалуй, я поговорю с ним о тебе; а пока что ты будешь делать? — Я? — Да, ты. — Очень мило, что ты беспокоишься об этом, — сказал Кадрусс. — Мне кажется, — возразил Андреа, — раз ты интересуешься мною, я тоже имею право кое о чем спросить. — Верно… Я сниму комнату в приличном доме, оденусь как следует, буду каждый день бриться и ходить в кафе читать газеты. По вечерам буду ходить в театр с какой-нибудь компанией клакеров. Вообще приму вид булочника, удалившегося на покой; я всегда мечтал об этом. — Что ж, это хорошо. Если ты исполнишь свое намерение и будешь благоразумен, все пойдет чудесно. — Посмотрите на этого Боссюэ!..50Ну, а ты кем станешь? Пэром Франции? — Все возможно! — сказал Андреа. — Майор Кавальканти, может быть, и пэр… но, к сожалению, наследственность в этом деле упразднена. — Пожалуйста, без политики, Кадрусс!.. Ну вот, ты получил, что хотел, и мы приехали, а потому вылезай и исчезни. — Ни в коем случае, милый друг! — То есть как? — Посуди сам, малыш; на голове красный платок, сапоги без подметок, никаких документов — ив кармане десять луидоров, не считая того, что там уже было; в общем ровно двести франков. Да меня у заставы непременно арестуют! Чтобы оправдаться, я должен буду заявить, что это ты дал мне десять луидоров; начнется дознание, следствие; узнают, что я покинул Тулон, ни у кого не спросясь, и меня погонят по этапу до самого Средиземного моря. И я снова стану просто номер сто шесть, и прощай мои мечты походить на булочника, удалившегося на покой! Ни в коем случае, сынок; я предпочитаю достойно жить в столице. Андреа нахмурился; милый сын майора Кавальканти был, как он сам признался, очень упрям. Он остановил лошадь, быстро огляделся, и, пока его взор пытливо скользил по сторонам, рука его точно ненароком опустилась в карман и нащупала курок карманного пистолета. Но в то же время Кадрусс, ни на минуту не спускавший глаз со своего спутника, заложил руки за спину и тихонько раскрыл длинный испанский нож, который он на всякий случай всегда носил с собой. Приятели явно были достойны друг друга и поняли это; Андреа мирно извлек руку из кармана и стал поглаживать свои рыжие усы. — Наконец-то ты заживешь счастливо, дружище Кадрусс, — сказал он. — Постараюсь сделать все возможное для этого, — ответил трактирщик с Гарского моста, снова складывая нож. — Ладно, едем в Париж. Но как ты проедешь заставу, не вызывая подозрений? Мне кажется, в таком костюме ты еще больше рискуешь, сидя в экипаже, чем шагая пешком. — Погоди, — сказал Кадрусс, — сейчас увидишь. Он надел шляпу Андреа, накинул плащ с большим воротником, оставленный грумом в экипаже, и принял сосредоточенный вид, подобающий слуге из хорошего дома, когда хозяин сам правит лошадью. — А я что же, так и поеду с непокрытой головой? — сказал Андреа. — Эка важность! — фыркнул Кадрусс. — Сегодня такой ветер, что у тебя могла слететь шляпа. — Ладно, — сказал Андреа, — покончим с этим. — Да кто ж тебе мешает? — сказал Кадрусс. — Не я, надеюсь? — Шш… — прошептал Кавальканти. Заставу миновали благополучно. Доехав до первой улицы, Андреа остановил лошадь, и Кадрусс спрыгнул на землю. — Позволь, — сказал Андреа, — а плащ, а моя шляпа? — Ты же не хочешь, чтобы я простудился, — отвечал Кадрусс. — А как же я? — Ты молод, а я уже становлюсь стар: до свидания, Бенедетто! И он исчез в переулке. — Увы, — сказал со вздохом Андреа, — неужели на земле невозможно полное счастье? |