Собрание юмористических рассказов. Антон Павлович Чехов
 Скачать 6.42 Mb.
|
И прекрасное должно иметь пределыВ записной книжке одного мыслящего коллежского регистратора, умершего в прошлом году от испуга, было найдено следующее: Порядок вещей требует, чтобы не только злое, но даже и прекрасное имело пределы. Поясню примерами: Даже самая прекрасная пища, принятая через меру, производит в желудке боль, икоту и чревовещание. Лучшим украшением человеческой головы служат волосы. Но кто не знает, что сии самые волосы, будучи длинны (не говорю о женщинах), служат признаком, по коему узнаются умы легкомысленные и вредоносные? Один чиновник, сын благочестивых и добронравных родителей, считал за большое удовольствие снимать перед старшими шапку. Это прекрасное качество его души особенно бросалось в глаза, когда он нарочно ходил по городу и искал встречи со старшими только для той цели, чтобы лишний раз снять перед ними шапку и тем воздать должное. Натура его была до того почтительная и уважительная, что он снимал шапку не только перед своим непосредственным и косвенным начальством, но даже и перед старшими возрастом. Следствием такого благородства души его было то, что ему каждую секунду приходилось обнажать свою голову. Однажды, встретясь в одно зимнее, холодное утро с племянником частного пристава, он снял шапку, застудил голову и умер без покаяния. Из этого явствует, что быть почтительным необходимо, но в пределах умеренности. Не могу также умолчать и про науку. Наука имеет многие прекрасные и полезные качества, но вспомните, сколько зла приносит она, ежели предающийся ей человек переходит границы, установленные нравственностью, законами природы и прочим? Горе тому, который… Но умолчу лучше… Фельдшер Егор Никитыч, лечивший мою тетеньку, любил во всем точность, аккуратность и правильность – качества, достойные души возвышенной. На всякое действие и на всякий шаг у него были нарочитые правила, опытом установленные, а в исполнении сих правил он отличался примерным постоянством. Однажды, придя к нему в пять часов утра, я разбудил его и, имея на лице написанную скорбь, воскликнул: – Егор Никитыч, поспешите к нам! Тетенька истекает кровью! Егор Никитыч встал, надел сапоги и пошел в кухню умываться. Умывшись с мылом и почистивши зубы, он причесался перед зеркалом и начал надевать брюки, предварительно почистив их и разгладив руками. Затем он почистил щеткой сюртук и жилетку, завел часы и аккуратненько прибрал свою постель. Покончив с постелью, он, как бы давая мне урок аккуратности, стал пришивать к пальто сорвавшуюся пуговку. – Кровью истекает! – повторил я, изнемогая от понятного нетерпения. – Сию минуту‑с… Только вот богу помолюсь. Егор Никитыч стал перед образами и начал молиться. – Я готов… Только вот пойду на улицу, погляжу, какие надевать калоши – глубокие или мелкие? Когда, наконец, мы вышли из его дома, он запер свою дверь, помолился набожно на восток и всю дорогу, идя тихо по тротуару, старался ступать на гладкие камни, боясь испортить обувь. Придя к нам, мы тетушку в живых уже не застали. Стало быть, и пунктуальность должна иметь пределы. Писание, по‑видимому, занятие прекрасное. Оно обогащает ум, набивает руку и облагороживает сердце. Но много писать не годится. И литература должна иметь предел, ибо многое писание может произвести соблазн. Я, например, пишу эти строки, а дворник Евсевий подходит к моему окну и подозрительно посматривает на мое писание. В его душу я заронил сомнение. Спешу потушить лампу. ВывескаВ Ростове‑на‑Дону, на Садовой улице, над лавкою одного торговца могильными памятниками висит такая вывеска: «Памятных дел мастер». Сообщил Ан. Ч. Свадьба с генералом(Рассказ)Отставной контр‑адмирал Ревунов‑Караулов, маленький, старенький и заржавленный, шел однажды с рынка и нес за жабры живую щуку. За ним двигалась его кухарка Ульяна, держа под мышкой кулек с морковью и пачку листового табаку, который почтенный адмирал употреблял «от клопов, тли (она же моль), тараканов и прочих инфузорий, живущих на теле человека и в его жилище». – Дядюшка! Филипп Ермилыч! – услыхал он вдруг, поворачивая в свой переулок. – А я только что у вас был, целый час стучался! Как хорошо, что мы не разминулись! Контр‑адмирал поднял глаза и увидел перед собою своего племянника Андрюшу Нюнина, молодого человека, служащего в страховом обществе «Дрянь». – У меня к вам есть просьба, – продолжал племянник, пожимая дядюшкину руку и приобретая от этого сильный рыбий запах. – Сядемте на скамеечку, дядюшка… Вот так… Ну‑с, дело вот в чем… Сегодня венчается мой хороший друг и приятель, некто Любимский… человек, между нами говоря, прелестнейший… Да вы, дядюшка, положите щуку! Что она будет вам шинель пачкать? – Это ничего… Гадость рыба, грош цена, а между тем икра – удивление! Распороть ей брюхо, выпустить оттеда икру, смешать ее, знаешь, с толчеными сухариками, лучком, перцем и – приидите, насладимся! – Человек прекраснейший… Служит оценщиком в ссудной кассе, но вы не подумайте, что это какой‑нибудь замухрышка или валет… В ссудных кассах нынче и благородные дамы служат… Семейство, могу вас уверить… отец, мать и прочие… люди превосходные, радушные такие, религиозные… Одним словом, семья русская, патриархальная, от которой вы будете в восторге… Женится Любимский на сиротке, по любви… Славные люди!.. Так вот не можете ли вы, дорогой дядечка, оказать честь этой семье и пожаловать сегодня к ним на свадебный ужин? – Но ведь я тово… незнаком! Как я поеду? – Это ничего не значит! Не к баронам и не к графам ведь ехать! Люди простые, без всяких этикетов… Русская натура: милости просим, все знакомые и незнакомые! И к тому же… я вам откровенно… семья патриархальная, с разными предрассудками, причудами… Смешно даже… Ужасно ей хочется, чтобы на свадьбе присутствовал генерал! Тысячи рублей им не надо, а только посадите за их стол генерала! Согласен, грошовое тщеславие, предрассудок, но… но отчего же не доставить им этого невинного удовольствия? Тем более, что и вам не будет там скучно… Нарочно для вас припасли бутылочку цимлянского и омаров жестяночку… Да и блеснете, откровенно говоря. Теперь ваш чин пропадает даром, как бы зарыт в землю, и никто не чувствует, что вы такого звания, а там, по крайней мере, всем понятно будет! Да ей‑богу! – Но прилично ли это будет для меня, Андрюша? – спросил контр‑адмирал, задумчиво глядя на извозчика. – Я, знаешь, подумаю… – Странно, о чем тут можно думать? Езжайте, вот и все! А что насчет приличия, то даже обидно… Точно я могу родного дядю повести в неприличное место! – Пожалуй… Как знаешь… – Так я за вами вечерком заеду… Этак часиков в одиннадцать, попоздней, чтобы как раз на ужин попасть… по‑аристократически… В 11 часов Нюнин заехал за дядюшкой. Ревунов‑Караулов надел свой мундир и штаны с золотыми лампасами, нацепил ордена – и они поехали. Свадебный ужин уже начался, когда взятый из трактира напрокат лакей снимал с адмирала пальто с капюшоном, и мать жениха, г‑жа Любимская, встречая его в передней, щурила на него глаза. – Генерал? – вздыхала она, вопросительно глядя на Андрюшу, снимавшего пальто, и кланяясь. – Очень приятно, ваше превосходительство… Но какие неосанистые… завалященькие… Гм… Никакой строгости в виде и даже еполетов нету… Гм… Ну, все равно, не ворочаться же, какого бог дал… Так и быть, пожалуйте, ваше превосходительство! Слава богу, хоть орденов много… Контр‑адмирал поднял вверх свежевыбритый подбородок, внушительно кашлянул и вошел в зал… Тут его взорам представилась картина, способная размягчить и обратить в пепел даже камень. Посреди залы стоял большой стол, уставленный закусками и бутылками… За столом, на самом видном месте, сидел жених Любимский во фраке и белых перчатках. По его вспотевшему лицу плавала улыбка. Очевидно, его услаждали не столько предлежащие яства, сколько предвкушение предстоящих брачных наслаждений. Около него сидела невеста с заплаканными глазами и с выражением крайней невинности на лице. Контр‑адмирал сразу понял, что она добродетельна. Все остальные места были заняты гостями обоего пола. – Контр‑адмирал Ревунов‑Караулов! – крикнул Андрюша. Гости поглядели исподлобья на вошедших, почтительно вытерли губы и приподнялись. – Позвольте представить, ваше превосходительство! Новобрачный Эпаминонд Саввич Любимский с супругою… Иван Иваныч Ять, служащий на телеграфе… Иностранец греческого звания по кондитерской части Харлампий Спиридоныч Дымба… Федор Яковлевич Наполеонов и… прочие… Садитесь, ваше‑ство! Контр‑адмирал покачнулся, сел и тотчас же придвинул к себе селедку. – Как вы его отрапортовали? – обратилась шепотом хозяйка к Андрюше, подозрительно и озабоченно поглядывая па сановного гостя. – Я просила генерала, а не этого… как его… котр… конр… – Контр‑адмирала… Но вы не понимаете, Настасья Тимофеевна. Поскольку действительный статский советник в гражданских чинах по табели о рангах соответствует генерал‑майору, постольку контр‑адмирал соответствует действительному статскому советнику… Разница только в ведомствах, суть же – один черт… Одна цена. – Да, да… – подтвердил Наполеонов. – Это верно… Хозяйка успокоилась и поставила перед контр‑адмиралом бутылку цимлянского. – Кушайте, ваше‑ство! Извините только, пожалуйста… У себя там вы привыкли к деликатности, а у нас так просто! – Да‑с… – начал контр‑адмирал после продолжительного молчания. – В старину люди всегда жили просто и были довольны… Я человек, который в чинах, и то живу просто… – Вы давно в отставке, ваше‑ство? – С 1865‑го года… В старину все просто было… Но… Адмирал сказал «но», перевел дух и в это время увидел молодого гардемарина, сидевшего против него. – Вы тово… во флоте, стадо быть? – спросил он. – Точно так, ваше‑ство!.. – Ага… Так… Чай, теперь все пошло по‑новому, не так, как при нас было… Белотелые все пошли, пушистые… Впрочем, флотская служба всегда была трудная… Это не то, что пехота какая‑нибудь или, положим, кавалерия… В пехоте ничего умственного нет. Там даже и мужику понятно, как и что… А вот у нас с вами, молодой человек, нет‑с! Шутишь! У нас с вами есть над чем задуматься… Всякое незначительное слово имеет, так сказать, свое таинственное… ээ… недоумение… Например: марсовые к вантам, на фок и грот! Что это значит? Это значит, что которые приставлены для закрепления брамселей, должны непременно находиться в это время на марсах, иначе надо командовать: саленговые к вантам! Тут уж другой смысл… Хе‑хе… Тонкость, что твоя математика! А вот ежели, идучи полным ветром… дай бог память… На брамсели и бом‑брамсели! Тут марсовые, которые назначены для отдачи марселей и бом‑брамселей, что есть духу бегут с марсов на салинги и бом‑салинги, потом… дай бог память… расходятся по реям и раскрепляют означенные паруса, а в это время – понимаете? – в это самое время! – люди, которые внизу, становятся на брам и бом‑брам‑шкоты, фалы и брасы… – За здоровье достоуважаемых гостей! – провозгласил жених. – Да‑с, – перебил контр‑адмирал, поднимаясь и чокаясь. – Мало ли разных команд… Да вот хоть бы эту взять… дай бог память… брам и бом‑брам‑шкоты тянуть, фалы поднимааай!!. Хорошо‑с… Но что это значит и какой здесь смысл? Очень просто! Тянут, знаете ли, брам и бом‑брам‑шкоты и поднимают фалы… все вдруг! Причем уравнивают бом‑брам‑шкоты и бом‑брам‑фалы при подъеме, а в это время, глядя по надобности, потравливают брасы сих парусов, а когда уж, стало быть, шкоты натянуты и фалы все до места подняты, то брам и бом‑брам‑брасы вытягиваются и реи брасопятся соответственно направлению ветра… – Дядюшка! – шепнул Андрюша. – Хозяйка просит вас поговорить о чем‑нибудь другом. Это непонятно гостям и… скучно. – Постой… Я рад, что молодого человека встретил… Молодой человек! Я всегда желал и… желаю… От души желаю! Дай бог… Мне приятно… Да‑с… А вот ежели корабль лежит бейдевинд правым галсом под всеми парусами, исключая грота, то как надлежит командовать? Очень просто… дай бог память… Всех на вееерх, через фордевинд поворачивать! Ведь так? Хе‑хе… – Будет, дядюшка! – шепнул Андрюша. Но дядюшка не унимался. Он выкрикивал команду за командой и каждый свой хриплый выкрик пояснял длинным комментарием. Приближался уж конец ужина, а между тем по его милости не было сказано еще ни одного длинного тоста, ни одной речи. Иван Иваныч Ять, у которого давно уже висела на языке цветистая речь, начал беспокойно вертеться на стуле, морщиться и шептаться с соседями. Раз, когда за десертом адмирал поперхнулся цимлянским и закашлялся, он воспользовался паузой, вскочил и начал: – В сегодняшний, так сказать, день… Гм… в который мы, собравшись для чествования нашего любимого… – Да‑с… – перебил его адмирал. – И ведь все это надо помнить! Например… дай бог память… бейфуты и топенанты раздернуть, бакштаги с правой за марс! – Мы люди темные, ваше превосходительство, – сказала хозяйка, – ничего этого самого не понимаем, а вы расскажите нам лучше что‑нибудь касающее… – Вы не понимаете, потому что… термины! Конечно! А молодой человек понимает… Да. Старину с ним вспомнил… А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе по морю, горя не знаючи, и… Адмирал прослезился и заговорил дрожащим голосом: – Например… дай бог память… Кливер поднимай, пошел браса, фока и грота‑галсы садить! Адмирал вытер глаза, всхлипнул и продолжал: – Тут сейчас поднимают кливер‑фалы, брасопят грот‑марсель и прочие, что над оным, паруса в бейдевинд, а потом садят до места фока и грота‑галсы, тянут шкоты и выбирают булиня… Пла… плачу… Рад… – Генерал, а безобразите! – вспыхнула хозяйка. – Постыдились бы на старости лет! Мы вам не за то деньги платили, чтоб вы безобразили! – Какие деньги? – вытаращил глаза контр‑адмирал. – Известно какие… Небось, уж получили через Андрея Ильича четвертную! А вам, Андрей Ильич, грех! Мы вас не просили такого нанимать… Старик взглянул на вспыхнувшего Андрюшу, на хозяйку – и все понял. «Предрассудок» патриархальной семьи, о котором говорил ему Андрюша, предстал перед ним во всей его пакости… В один миг слетел с него хмель… Он встал из‑за стола, засеменил в переднюю и, одевшись, вышел… Больше уж он никогда не ходил на свадьбы. |