Собрание юмористических рассказов. Антон Павлович Чехов
 Скачать 6.42 Mb.
|
Не в духеСтановой пристав Семен Ильич Прачкин ходил по своей комнате из угла в угол и старался заглушить в себе неприятное чувство. Вчера он заезжал по делу к воинскому начальнику, сел нечаянно играть в карты и проиграл восемь рублей. Сумма ничтожная, пустяшная, но бес жадности и корыстолюбия сидел в ухе станового и упрекал его в расточительности. – Восемь рублей – экая важность! – заглушал в себе Прачкин этого беса. – Люди и больше проигрывают, да ничего. И к тому же деньги дело наживное… Съездил раз на фабрику или в трактир Рылова, вот тебе и все восемь, даже еще больше! – «Зима… Крестьянин, торжествуя…» – монотонно зубрил в соседней комнате сын станового, Ваня. – «Крестьянин, торжествуя… обновляет путь…» – Да и отыграться можно… Что это там «торжествуя»? – «Крестьянин, торжествуя, обновляет путь… обновляет…» – «Торжествуя…» – продолжал размышлять Прачкин. – Влепить бы ему десяток горячих, так не очень бы торжествовал. Чем торжествовать, лучше бы подати исправно платил… Восемь рублей – экая важность! Не восемь тысяч, всегда отыграться можно… – «Его лошадка, снег почуя… снег почуя, плетется рысью как‑нибудь…» – Еще бы она вскачь понеслась! Рысак какой нашелся, скажи на милость! Кляча – кляча и есть… Нерассудительный мужик рад спьяну лошадь гнать, а потом как угодит в прорубь или в овраг, тогда и возись с ним… Поскачи только мне, так я тебе такого скипидару пропишу, что лет пять не забудешь!.. И зачем это я с маленькой пошел? Пойди я с туза треф, не был бы я без двух… – «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая… бразды пушистые взрывая…» – «Взрывая… Бразды взрывая… бразды…» Скажет же этакую штуку! Позволяют же писать, прости господи! А все десятка, в сущности, наделала! Принесли же ее черти не вовремя! – «Вот бегает дворовый мальчик… дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив… посадив…» – Стало быть, наелся, коли бегает да балуется… А у родителей нет того в уме, чтоб мальчишку за дело усадить. Чем собаку‑то возить, лучше бы дрова колол или Священное Писание читал… И собак тоже развели… ни пройти, ни проехать! Было бы мне после ужина не садиться… Поужинать бы, да и уехать… – «Ему и больно и смешно, а мать грозит… а мать грозит ему в окно…» – Грози, грози… Лень на двор выйти да наказать… Задрала бы ему шубенку да чик‑чик! чик‑чик! Это лучше, чем пальцем грозить… А то, гляди, выйдет из него пьяница… Кто это сочинил? – спросил громко Прачкин. – Пушкин, папаша. – Пушкин? Гм!.. Должно быть, чудак какой‑нибудь. Пишут‑пишут, а что пишут – и сами не понимают. Лишь бы написать! – Папаша, мужик муку привез! – крикнул Ваня. – Принять! Но и мука не развеселила Прачкина. Чем более он утешал себя, тем чувствительнее становилась для него потеря. Так было жалко восьми рублей, так жалко, точно он в самом деле проиграл восемь тысяч. Когда Ваня кончил урок и умолк, Прачкин стал у окна и, тоскуя, вперил свой печальный взор в снежные сугробы… Но вид сугробов только растеребил его сердечную рану. Он напомнил ему о вчерашней поездке к воинскому начальнику. Заиграла желчь, подкатило под душу… Потребность излить на чем‑нибудь свое горе достигла степеней, не терпящих отлагательства. Он не вынес… – Ваня! – крикнул он. – Иди, я тебя высеку за то, что ты вчера стекло разбил! Предписание(Из захолустной жизни)Ввиду наступления высокоторжественного праздника Рождества Христова и принимая во внимание, что в праздничные дни в приемной бывает большое стечение поздравителей, вменяю вам, милостивый государь, в обязанность строжайше наблюдать, чтобы поздравители, ожидая в приемной, не толпились, не курили табаку и не производили шума, каковой мог бы помешать надлежащему ходу порядка, а также чтобы они не рассыпали крупы, гороха, муки и прочих съестных припасов ни на лестнице, ни в приемной, а также вменяю вам в обязанность внушать поздравителям, по возможности вежливо и учтиво, чтобы имеющаяся при них живность имела мертвый вид, дабы свиниными, гусиными и прочими животными криками поздравители не нарушали надлежащей тишины и спокойствия. Нарушители же сего будут привлекаемы к строгой ответственности по установленному порядку. Коллежский советник и кавалер М. Пауков. Секретарь Ехидов. С подлинным верно: Человек без селезенки Праздничная повинность…лукавых простаков, Старух зловещих, стариков, Дряхлеющих над выдумками, вздором. Грибоедов Был новогодний полдень. Вдова бывшего черногубского вице‑губернатора Лягавого‑Грызлова, Людмила Семеновна, маленькая шестидесятилетняя старушка, сидела у себя в гостиной и принимала визитеров. Судя по количеству закусок и питий, приготовленных в зале, число визитеров ожидалось громадное, но пока явился поздравить с Новым годом только один – старший советник губернского правления Окуркин, дряхлый человечек с лицом желто‑лимонного цвета и с кривым ртом. Он сидел в углу около бочонка с олеандром и, осторожно нюхая табак, рассказывал «благодетельнице» городские новости. – Вчера, матушка, с каланчи чуть было не свалился пьяный солдат, – рассказывал он. – Перевесился, знаете ли, через перилу, а перила – хрусь! Хрустнула, знаете ли… К счастию, в ту пору жена ему на каланчу обед принесла и за фалду удержала. Коли б не жена, свалился бы, шельмец… Ну‑с… А третьего дня, матушка, ваше превосходительство, у контролера банка Перцева сборище было… Все чиноши собрались и насчет сегодняшних визитов рассуждали. В один голос порешили, шуты этакие, не делать сегодня визитов. – Ну, уж это ты, батюшка, завираешься, – усмехнулась старуха. – Как же это без визитов обойтись? – Ей‑богу‑с, ваше превосходительство. Удивительно, но верно… Согласились все заместо визитов собраться сегодня в клубе, поздравить друг дружку и взнести по рублю в пользу бедных. – Не понимаю… – пожала плечами хозяйка. – Диковинное что‑то рассказываешь… – Так, матушка, теперь во многих городах делается. Не ходят с поздравлениями. Дадут по рублю и шабаш! Хе‑хе‑хе. Не нужно ни ездить, ни поздравлять, не нужно на извозчика тратиться… Сходил в клуб и сиди себе дома. – Оно и лучше, – вздохнула старуха. – Пусть не ездиют. Нам же покойнее… Окуркин испустил громкий, трескучий вздох, покачал головой и продолжал: – За предрассудок почитают… Лень старшего почтить, с праздником его поздравить, вот и предрассудок. Нынче ведь старших за людей не считают… Не то, что прежде было. – Что ж? – вздохнула еще раз хозяйка. – Пусть не ездиют! Не хотят – и не нужно. – Прежде, матушка, когда либерализмы этой не было, визиты не считались за предрассудок. Ездили с визитами не то что с принуждением, а с чувством, с удовольствием… Бывало, исходишь все дома, остановишься на тротуаре и думаешь: «Кого бы это еще почтить?» Любили мы, матушка, старших… Страсть как любили! Помню, покойник Пантелей Степаныч, дай бог ему царство небесное, любил, чтоб мы почтительны были… Храни бог, бывало, ежели кто визита не сделает – скрежет зубовный! В одни святки, помню, болен я был тифом! И что ж вы думаете, матушка? Встал с постели, собрал силы свои расслабленные и пошел к Пантелею Степанычу… Прихожу. От меня так и пышет, так и пышет! Хочу сказать «с новым годом», а у меня выходит «флюст бей козырем!» Хе‑хе… Бред‑с… А то, помню, у Змеищева оспа была. Доктора, конечно, запретили ходить к нему, а нам начхать на докторов: пошли к нему и поздравили. Не считали за предрассудок. Я выпью, матушка, ваше превосходительство… – Выпей, выпей… Все одно никто не придет, некому пить… Чай, твои‑то правленские придут. Окуркин безнадежно махнул рукой и покривил рот в презрительную усмешку. – Хамы… Все одним миром мазаны. – То есть как же это, Ефим Ефимыч? – удивилась старуха. – И Верхушкин, стало быть, не придет? – Не придет… В клубе‑с… – Ведь я же ему, разбойнику этакому, крестной матерью прихожусь! Я его к месту пристроила! – Не чувствует‑с… Вчера к Перцеву первым явился. – Ну те так и быть уж… Забыли старуху и пусть их, а твоим правленским грех. А Ванька Трухин? Неужто и он не придет? Окуркин безнадежно махнул рукой. – И Подсилкин? Тоже? Ведь я же его, подлеца этакого, из грязи за уши вытянула! А Прорехин? Старуха назвала еще десяток имен, и всякое имя вызывало на губах Окуркина горькую улыбку. – Все, матушка! не чувствуют! – Спасибо… – вздохнула Лягавая‑Грызлова, нервно заходив по гостиной. – Спасибо… Ежели им опротивела благодетельница… старуха… ежели я такая скверная, противная, то пусть… Старуха опустилась в кресло. Морщинистые глазки ее замигали. – Я вижу, что я уже больше не нужна им. И не надо… Уйди и ты, Ефим Ефимыч… Я не держу. Все уходите. Хозяйка прижала к лицу платок и захныкала. Окуркин поглядел на нее, испуганно почесал затылок и робко подошел к ней… – Матушка… – сказал он плачущим голосом. – Ваше превосходительство! Благодетельница! – Уйди и ты… Ступай… Все ступайте… – Матушка, ангельчик мой… Не плачьте‑с… Голубушка! Я пошутил… Ей‑богу, пошутил! Наплюйте мне в лицо, старой морде, если я не шутил… Все придут‑с! Матушка! Окуркин стал перед старухой на колени, взял ее жилистую руку и ударил ею себя по лысине. – Бейте, матушка, ангел мой! Не шути, образина! Не шути! По щеке! по щеке! Так тебе, брехуну окаянному! – Нет, не шутил ты, Ефим Ефимыч! Чувствует мое сердце! – Разразись… тресни подо мной земля! Чтоб мне дня не прожить, ежели… Вот увидите‑с! А пока прощайте, матушка… Не достоин за свои злые шутки продолжать ласку вашу. Скроюсь… Уйду, а вы воображайте, что прогнали меня, махамета зловредного. Ручечку… поцелую… Окуркин поцеловал взасос старухину руку и быстро вышел… Через пять минут он был около клуба. Чиновники уже поздравили друг друга, взнесли по рублю и выходили из клуба. – Стойте! Вы! – замахал им руками Окуркин. – Что это вы вздумали, умники? Отчего не идете к Людмиле Семеновне? – Нешто вы не знаете? Визитов мы нынче не делаем!.. – Знаю, знаю… Мерси вас… Ну вот что, цивилизованные… Ежели сейчас не пойдете к ведьме, то горе вам… Ревма ревет! Такое на вас молит, что и татарину не пожелаю. Чиновники переглянулись и почесали затылки… – Гм… Да ведь ежели к ней идти, так придется идти ко всем… – Что ж делать, миленькие? И ко всем сходите… Не отвалятся ноги… Впрочем, по мне как знаете, хоть и не ходите… Только вам же хуже будет! – Черт знает что! Ведь мы уж и по рублю заплатили! – простонал Яшкин, учитель уездного училища… – Рубль… А место еще не потерял? Чиновники еще раз почесались и, ропща, направились к дому Лягавой‑Грызловой. |