Собрание юмористических рассказов. Антон Павлович Чехов
 Скачать 6.42 Mb.
|
СудИзба Кузьмы Егорова, лавочника. Душно, жарко. Проклятые комары и мухи толпятся около глаз и ушей, надоедают… Облака табачного дыму, но пахнет не табаком, а соленой рыбой. В воздухе, на лицах, в пении комаров тоска. Большой стол; на нем блюдечко с ореховой скорлупой, ножницы, баночка с зеленой мазью, картузы, пустые штофы. За столом восседают: сам Кузьма Егоров, староста, фельдшер Иванов, дьячок Феофан Манафуилов, бас Михайло, кум Парфентий Иваныч и, приехавший из города в гости к тетке Анисье, жандарм Фортунатов. В почтительном отдалении от стола стоит сын Кузьмы Егорова, Серапион, служащий в городе в парикмахерской и теперь приехавший к отцу на праздники. Он чувствует себя очень неловко и дрожащей рукой теребит свои усики. Избу Кузьмы Егорова временно нанимают для медицинского «пункта», и теперь в передней ожидают расслабленные. Сейчас только привезли откуда‑то бабу с поломанным ребром… Она лежит, стонет и ждет, когда, наконец, фельдшер обратит на нее свое благосклонное внимание. Под окнами толпится народ, пришедший посмотреть, как Кузьма Егоров своего сына пороть будет. – Вы все говорите, что я вру, – говорит Серапион, – а потому я с вами говорить долго не намерен. Словами, папаша, в девятнадцатом столетии ничего не возьмешь, потому что теория, как вам самим небезызвестно, без практики существовать не может. – Молчи! – говорит строго Кузьма Егоров. – Материй ты не разводи, а говори нам толком: куда деньги мои девал? – Деньги? Гм… Вы настолько умный человек, что сами должны понимать, что я ваших денег не трогал. Бумажки свои вы не для меня копите… Грешить нечего… – Вы, Серапион Косьмич, будьте откровенны, – говорит дьячок. – Ведь мы вас для чего это спрашиваем? Мы вас убедить желаем, на путь наставить благой… Папашенька ваш ничего вам, окроме пользы вашей… И нас вот попросил… Вы откровенно… Кто не грешен? Вы взяли у вашего папаши двадцать пять рублей, что у них в комоде лежали, или не вы? Серапион сплевывает в сторону и молчит. – Говори же! – кричит Кузьма Егоров и стучит кулаком о стол. – Говори: ты или не ты? – Как вам угодно‑с… Пускай… – Пущай, – поправляет жандарм. – Пущай это я взял… Пущай! Только напрасно вы, папаша, на меня кричите. Стучать тоже не для чего. Как ни стучите, а стола сквозь землю не провалите. Денег ваших я никогда у вас не брал, а ежели брал когда‑нибудь, то по надобности… Я живой человек, одушевленное имя существительное, и мне деньги нужны. Не камень!.. – Поди да заработай, коли деньги нужны, а меня обирать нечего. Ты у меня не один, у меня вас семь человек! – Это я и без вашего наставления понимаю, только по слабости здоровья, как вам самим это известно, заработать, следовательно, не могу. А что вы меня сейчас куском хлеба попрекнули, так за это самое вы перед Господом Богом отвечать станете… – Здоровьем слаб!.. Дело у тебя небольшое, знай себе стриги да стриги, а ты и от этого дела бегаешь. – Какое у меня дело? Разве это дело? Это не дело, а одно только поползновение. И образование мое не такое, чтоб я этим делом мог существовать. – Неправильно вы рассуждаете, Серапион Косьмич, – говорит дьячок. – Ваше дело почтенное, умственное, потому вы служите в губернском городе, стрижете и бреете людей умственных, благородных. Даже генералы, и те не чуждаются вашего ремесла. – Про генералов, ежели угодно, я и сам могу вам объяснить. Фельдшер Иванов слегка выпивши. – По нашему медицинскому рассуждению, – говорит он, – ты скипидар, и больше ничего. – Мы вашу медицину понимаем… Кто, позвольте вас спросить, в прошлом годе пьяного плотника, вместо мертвого тела, чуть не вскрыл? Не проснись он, так вы бы ему живот распороли. А кто касторку вместе с конопляным маслом мешает? – В медицине без этого нельзя. – А кто Маланью на тот свет отправил? Вы дали ей слабительного, потом крепительного, а потом опять слабительного, она и не выдержала. Вам не людей лечить, а, извините, собак. – Маланье царство небесное, – говорит Кузьма Егоров. – Ей царство небесное. Не она деньги взяла, не про нее и разговор… А вот ты скажи… Алене отнес? – Гм… Алене!.. Постыдились бы хоть при духовенстве и при господине жандарме. – А вот ты говори: ты взял деньги или не ты? Староста вылезает из‑за стола, зажигает о колено спичку и почтительно подносит ее к трубке жандарма. – Ффф… – сердится жандарм. – Серы полный нос напустил! Закурив трубку, жандарм встает из‑за стола, подходит к Серапиону и, глядя на него со злобой и в упор, кричит пронзительным голосом: – Ты кто таков? Ты что же это? Почему так? А? Что же это значит? Почему не отвечаешь? Неповиновение? Чужие деньги брать? Молчать! Отвечай! Говори! Отвечай! – Ежели… – Молчать! – Ежели… Вы потише‑с! Ежели… Не боюсь! Много вы об себе понимаете! А вы – дурак, и больше ничего! Ежели папаше хочется меня на растерзание отдать, то я готов… Терзайте! Бейте! – Молчать! Не ра‑а‑азговаривать! Знаю твои мысли! Ты вор? Кто таков? Молчать! Перед кем стоишь? Не рассуждать! – Наказать‑с необходимо, – говорит дьячок и вздыхает. – Ежели они не желают облегчить вину свою сознанием, то необходимо, Кузьма Егорыч, посечь. Так я полагаю: необходимо! – Влепить! – говорит бас Михайло таким низким голосом, что все пугаются. – В последний раз: ты или нет? – спрашивает Кузьма Егоров. – Как вам угодно‑с… Пущай… Терзайте! Я готов… – Выпороть! – решает Кузьма Егоров и, побагровев, вылезает из‑за стола. Публика нависает на окна. Расслабленные толпятся у дверей и поднимают головы. Даже баба с переломленным ребром, и та поднимает голову… – Ложись! – говорит Кузьма Егоров. Серапион сбрасывает с себя пиджачок, крестится и со смирением ложится на скамью. – Терзайте, – говорит он. Кузьма Егоров снимает ремень, некоторое время глядит на публику, как бы выжидая, не поможет ли кто, потом начинает… – Раз! Два! Три! – считает Михайло низким басом. – Восемь! Девять! Дьячок стоит в уголку и, опустив глазки, перелистывает книжку… – Двадцать! Двадцать один! – Довольно! – говорит Кузьма Егоров. – Еще‑с!.. – шепчет жандарм Фортунатов. – Еще! Еще! Так его! – Я полагаю: необходимо еще немного! – говорит дьячок, отрываясь от книжки. – И хоть бы пискнул! – удивляется публика. Больные расступаются, и в комнату, треща накрахмаленными юбками, входит жена Кузьмы Егорова. – Кузьма! – обращается она к мужу. – Что это у тебя за деньги я нашла в кармане? Это не те, что ты давеча искал? – Оне самые и есть… Вставай, Серапион! Нашлись деньги! Я положил их вчерась в карман и забыл… – Еще‑с! – бормочет Фортунатов. – Влепить! Так его! – Нашлись деньги! Вставай! Серапион поднимается, надевает пиджачок и садится за стол. Продолжительное молчание. Дьячок конфузится и сморкается в платочек. – Ты извини, – бормочет Кузьма Егоров, обращаясь к сыну. – Ты не того… Черт же его знал, что они найдутся! Извини… – Ничего‑с. Нам не впервой‑с… Не беспокойтесь. Я на всякие мучения всегда готов. – Ты выпей… Перегорит… Серапион выпивает, поднимает вверх свой синий носик и богатырем выходит из избы. А жандарм Фортунатов долго потом ходит по двору, красный, выпуча глаза, и говорит: – Еще! Еще! Так его! |