Бархударов Л.С. Язык и перевод (Вопросы общей и частной теории п. Бархударов Л. С. Б 24 Язык и перевод (Вопросы общей и частной теории перевода). М., Междунар отношения
 Скачать 1.55 Mb.
|
ЯЗЫКОВЫЕ ЗНАЧЕНИЯ И ПЕРЕВОД1. Основы теории языковых значений § 12. В главе 1 (§ 3) перевод был определен как процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного значения, точнее системы значений, выраженных в исходном тексте («план содержании текста на ИЯ»). Там же было отмечено, что понимание сущности перевода требует прежде всего глубокой разработки теории языковых значений. В этой главе мы дадим изложение — по неизбежности, сжатое и схематичное — нашего понимания сущности языкового значения, типов значений, выражаемых в языке, и их места в переводческом процессе. Вопрос о том, что такое значение в языке и какие существуют типы и виды языковых значений, до сих пор остается предметом разногласий и дискуссий. В нашу задачу не входит разбор всех или хотя бы основных точек зрения по вопросу о характере языкового значения. Мы рассмотрим только один — самый распространенный в советской и зарубежной лингвистике, но тем не менее, с нашей точки зрения, ошибочный — взгляд на природу языкового значения, на то, что такое значение и каково его отношение к языковой форме («звуковой материи» языка). Согласно этому взгляду, значение есть некое психическое образование, некая категория, присущая сфере человеческого сознания, «миру идей", то есть категория мыслительная. Так, А.И. Смирницкий, разделявший указанную точку зрения, в одной из своих работ говорит: «... значение слова... существует, как определенное явление в сознании (разрядка автора — Л. Б.) и представляет собой функцию мозга».1 В другой своей работе А.И. Смирницкий дает следующее определение значе- 1 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 24; Ср. также В.М. Солнцев. Язык как системно-структурное образование. М., «Наука», 1971, с. 43. 50 ния, весьма типичное для указанной трактовки этой языковой категории: «... Значение слова есть известное отображение предмета, явления или отношения в сознании (или аналогичное по своему характеру психическое образование, конструированное из отображений отдельных элементов действительности), входящее в структуру слова в качестве так называемой внутренней его стороны, по отношению к которой звучание слова выступает как материальная оболочка...»1 Такая точка зрения, несмотря на свою кажущуюся убедительность, по нашему мнению, не может быть признана состоятельной, так как она внутренне противоречива. Если встать на нее, то получится, что значение, то есть смысловая сторона языка существует в человеческом сознании, в психике, в то время как сам язык «действительно и полностью существует в речи»2, которая, как неоднократно и категорически подчеркивает сам А.И. Смирницкий, есть явление не психическое, а материальное. Таким образом, возникает противоречие: язык, с одной стороны, существует в речи и тем самым оказывается явлением материальным, в то время как значение языковых единиц существует уже не в речи, а в человеческом сознании и тем самым оказывается относящимся к числу явлений идеальных. Указанное противоречие можно разрешить одним из трех возможных способов. Можно, во-первых, признать, что не только значение языковых единиц, но и весь язык как таковой существует в человеческом сознании, в мозгу человека и тем самым относится к числу явлений психических. Такая концепция (так называемый психологизм) была, как известно, широко распространена в языкознании XIX — начала XX века; ее разделяли такие крупные языковеды прошлого как А. А. Потебня, Г. Пауль, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. де Соссюр и другие. В наши дни эта точка зрения также находит себе сторонников.3 В цитиро- 1 А.И, Смирницкий. Значение слова. «Вопросы языкознания», 1955, № 2, с. 89. Хотя здесь и в других местах А. И. Смирницкнй говорит о «значении слова» по преимуществу, можно полагать, что сказанное относится и к другим типам языковых значений. 2 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 29. 3 Напр. Н. Xомский; см., в частности, его работу «Язык и мышление», М., изд-во МГУ, 1972, где язык трактуется как психическое явление, а языкознание провозглашается составной частью психологии. 51 ванной выше работе "Объективность существования языка" А.И. Смирницкий подверг эту точку зрения критике и здесь нет необходимости повторять его аргументацию. Укажем только, что материальный характер языка — и, шире, любой знаковой системы — вытекает из его сущности как средства общения, которое не может не быть материальным, то есть доступным чувственному восприятию. Во-вторых, можно признать язык двусторонней сущностью — неким материально-идеальным объектом, в котором звуковая форма (план выражения) — материальна, а содержание (план содержания или значение) — идеально, то есть относится к сфере психики. Такая трактовка отношения материального и идеального в языке широко распространена среди языковедов и философов. Вот одно характерное высказывание: «Его (то есть языка — Л.Б.) материальная сторона — знаки существуют объективно вне человека... Его смысловая сторона — значения существуют в идеальной форме как факт сознания в голове каждого человека, принадлежащего к данному обществу".1 И далее: «Язык есть единство материальной и идеальной сторон».2 Нам кажется, что такая концепция представляет собой своеобразную разновидность дуализма со всей присущей ему противоречивостью. Ведь материальное существует вне нас, вне человеческого сознания, в самой объективной действительности; идеальное же есть субъективный образ объективного мира, существующий в нашем сознании, в человеческой психике. Что касается языка, то он, оставаясь, видимо, единым объектом, вместе с тем оказывается разорванным надвое: одна его сторона (звуковое оформление) существует вне нас, в объективной действительности, другая (значение) — внутри нас, в нашем сознании. Такая трактовка отношения формы и значения в языке, как и любая дуалистическая концепция, совершенно не в состоянии объяснить, каким же образом связаны между собой материальное и идеальное в языке, как может звуковая форма, существующая в материальном мире (в речи), служить «оболочкой»3 для идеального «понятия» или «психического 1 В.М. Солнцев. Указ, соч., с. 274. 2 Там же, с. 275. 3 Выражение «звуковая оболочка», широко употреблявшееся в свое время многими советскими языковедами, неудачно уже потому, что оно наталкивает на понимание связи звука и значения как чисто механического отношения «вместилища» («сосуда») и «содержимого" См. В.М. Солнцев. Указ. соч., с. 193. 52 образования», существующего в человеческом сознании. Конечно, противопоставление материального и идеального в конечном счете не абсолютно — идеальное также имеет свой материальный субстрат в виде мозга, являющегося высшей формой живой материи. Однако это не разрешает противоречия, которое, как мы отметили, заключается в том, что звуковая форма в языке оказывается при рассматриваемом подходе существующей в речи, а языковое значение — в мозгу человека, то есть форма и значение в языке как бы существуют раздельно. Это наталкивает нас на поиски третьего пути для выхода из сложившегося противоречия: если форма и значение в языке существуют раздельно, то не значит ли это, что они не составляют собой единого объекта? Иными словами, не вытекает ли из этого, что язык, будучи материальным образованием, есть одна лишь форма, а значение, поскольку оно относится к сфере психики, вообще не является составной частью или стороной языка? Нельзя не признать, что в рамках психологической (или логической) концепции значения такой вывод является наиболее последовательным: если отрицать, что язык есть по своей сущности психическое явление и в то же самое время признавать психический характер значения, то отсюда логически вытекает, что значение не входит в язык и является по отношению к нему чем-то внешним. К такому выводу, действительно, приходит ряд исследователей,1 которые, трактуя значение как психическую или мыслительную категорию, вполне последовательно заключают из этого, что вообще знак есть односторонняя (чисто формальная), а не двусторонняя единица и что значение не входит в структуру знака, а лежит вне его. С этой точкой зрения, однако, мы также не можем согласиться. Знак (в том числе языковой) — лишь потому знак, что он обладает значением; если знак лишить значения, то он перестает быть знаком. Утверждать, что значение лежит «вне» знака и не входит в его структуру, значит признавать, что знак и без значения остается знаком. Но знак без значения — понятие внутренне противоречивое, говоря проще, абсурдное. Наличие значения — это то, что отличает знак от не-знака, это основной различительный признак понятия «знак». Как же можно утверждать, что основной различи- 1 См., напр., А.Г. Волков. Язык как система знаков. М., изд-во МГУ, 1966, гл. V; А.А. Ветров. Семиотика и ее основные проблемы. М., Политиздат, 1968, гл. 1, §4. 53 тельный признак понятия лежит вне его, является по отношению к нему чем-то внешним? Говоря о языке (как особой знаковой системе), следует подчеркнуть, что сама история развития науки оязыке показала полную несостоятельность попытки «изгнать» значение из языка, считать его чем-то внешним по отношению к языку. Те лингвистические направления, которые пытались построить науку о языке, не прибегая к понятию значения, как это имело место, например, в наиболее ортодоксальной разновидности американского дсскриптивизма — так называемом Йельской школе, потерпели, по сути дела, полную неудачу и в настоящее время фактически сошли со сцены. И дело на только в том, что вынесение значения за пределы языке крайне обедняет проблематику лингвистической науки, сводя ее только к описанию формальной стороны языка, оказалось, что и языковую форму невозможно изучать, не учитывая в той или иной степени выражаемые ею значения, ибо понятие формы неизбежно предполагает и понятие значения, без которого форма уже не есть форма (иначе говоря, план выражения существует как таковой лишь постольку, поскольку существует план содержания, точно также как и существование плана содержания немыслимо без существования плана выражения; оба эти понятия противопоставлены друг другу и вместе с тем предполагают друг друга). Поэтому в наши дни, по существу, уже нет ни одного серьезного научного направления в языкознании, которое исходило бы из принципа вынесения значения за пределы языка; буквально все основные лингвистические школы, существующие в настоящее время, трактуют значение как неотъемлемую составную часть или сторону языковой системы, столь же присущую ей, как и звуковая форма. Что же касается таких направлений, как бывшая Йельская школа американского дескриптивизма, то они внесли в фонд лингвистической науки немало ценного, но не благодаря отказу от изучения языковых значений, а как раз вопреки ему. Ибо, как уже отмечалось в лингвистической литературе,1 чисто «формальный» анализ языка фактически невозможен, и отказ изучать значения при анализе языкового материала на словах приводил 1 См., напр., мою статью «К вопросу о взаимоотношении между так называемыми «традиционными» и «новыми» методами в языкознании». «Иностранные языки в высшей школе», вып. 1, М., 1965, с. 119. 54 только к тому, что на деле значение как бы «протаскивалось с черного хода», то есть присутствовало при анализе языкового материала неявно, имплицитно, в скрытом виде. В интересах лингвистической науки необходимо, однако, чтобы эта апелляция к значению была не скрытой, а открытой и явной, ибо только тогда будет обеспечена подлинная точность и строгость языковедческих исследований. Поэтому нам остается только присоединиться к А.И. Смирницкому, который весьма категорически заявляет: «... Необходимым представляется сказать совершенно ясно и недвусмысленно, что значения слов и других единиц принадлежат языку, входят в него так же, как и реальные звучания его единиц».1 Но из этого вытекает, что значения единиц языка, так же как и их «реальные звучания», существуют не в сознании, не в человеческой психике, а в речи, в самих реально существующих речевых произведениях (звучащих или письменных текстах). Приходится только сожалеть, что даже такой вдумчивый исследователь, как А.И. Смирницкий, не сумел в данном вопросе преодолеть влияния господствующей традиции и тут же, вслед за вышеприведенной цитатой заявил, что «язык... своей смысловой стороной непосредственно существует в сознании» (разрядка автора — Л. Б.). Таким образом, нельзя не прийти к выводу, что признание значения слова психической сущностью приводит исследователей к противоречиям, из которых нельзя найти никакого удовлетворительного выхода. Остается одно — признать, что трактовка значения в языке как некой «психической», «логической» или «мыслительной» сущности неверна в своей основе. Значения языковых единиц существуют не в человеческом сознании, а в самих этих единицах, то есть не в мозгу человека, а в речи. Есть еще одно соображение, которое вынуждает нас отказаться от логико-психологической трактовки значений. Дело в том, что исследователи, трактующие значение в языке как некое «психическое» или «мыслительное» образование, оказались не в состоянии установить, какова же природа этого «образования» и к какой категории мыслительных явлений оно относится. Известно, что в традиционной психологии издавна принято говорить о трех типах умствен- 1 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 24. 55 ных образов или «психических образований» — восприятиях, представлениях и понятиях. Что восприятие не может быть значением слова, представляется самоочевидным: восприятие есть конкретное отражение в сознании объекта, непосредственно воспринимаемого нашими органами чувств, а в процессе речи вполне обычной является ситуация, когда предметом речи оказываются объекты, в данный момент непосредственно не воспринимаемые, отсутствующие в поле зрения говорящего и слушающего (напр., когда я говорю Вчера Иванов уехал в Ленинград, ни в моем восприятии, нив восприятии слушающего нет ни Иванова, ни Ленинграда, ни факта отъезда Иванова в Ленинград). Отсюда был сделан вывод, что значением слов и других единиц языка является не восприятие, а представление, которое, как известно, может существовать в человеческой психике и тогда, когда соответствующие объекты непосредственно не воспринимаются, то есть лежат вне досягаемости наших органов чувств. Такая точка зрения, приравнивающая значение в языке к представлению, господствовала в науке, как известно, на протяжении почти всего XIX века; однако в настоящее время ее несостоятельность очевидна. Во-первых, значение слова есть некое обобщение, в то время как представления всегда единичны и конкретны, поскольку они суть не что иное, как определенные следы, оставляемые в нашей памяти предыдущими восприятиями. Так, мы не в состоянии представить себе значение таких слов, как, скажем, дерево или плод — мы можем представить лишь конкретное дерево, скажем, березу, или дуб, или сосну, стоящее дерево, поваленное дерево, высокое дерево, низкорослое дерево и пр., но не «дерево вообще», точно так же как мы можем представить себе яблоко, грушу, сливу, вишню и т.д., притом конкретное (напр., красное, или желтое и пр.) яблоко, конкретную грушу и т. д., но не «плод вообще». Ещё менее возможным оказывается применение термина «представление» к значению таких абстрактных слов, как, скажем, причина, время или отношение, ибо мы не можем «представить» себе все эти отвлеченные значения, не можем вызвать в своем воображении никаких образов, ассоциирующихся со значением этих слов. Мы не говорим уже о таких словах, как предлоги, союзы, частицы и прочие служебные элементы языка и тем более о значениях грамматических форм, например, падежных окончаний имени или форм наклонения глагола — в применении к этим единицам языка о «представлениях» можно говорить только в том случае, 56 если вкладывать в этот термин крайне неопределенное и расплывчатое содержание, которое сведет его научную ценность к нулю. Во-вторых, экспериментально доказано, что представления, возникающие в сознании человека в связи с теми или иными единицами языка, часто не имеют ничего общего с действительным значением этих единиц. Так, у одного из испытуемых слово религия вызывало в сознании образ негра; у другого слово цербер ассоциировалось с представлением толстой женщины и пр.1 И это вполне естественно – представления, возникающие в сознании человека, всегда единичны и индивидуальны и не могут гарантировать того, что говорящий и слушающий будут ассоциировать с одним и тем же словом одно и то же значение, а именно это условие является необходимым для успешного осуществления акта речевой коммуникации. В современной лингвистической литературе значение слова связывается чаще всего с понятием. Так, Г.В. Колшанский пишет: «... Семантика слова по существу совпадает с понятием как логической формой, понятием, выражаемым в слове».2 Если оставаться в рамках трактовки значения как мыслительной категории, такая концепция представляется наиболее разумной: значение слова, как уже было отмечено, носит обобщенный характер, а понятие обычно определяется именно как «обобщенный образ», как некое обобщение свойств и качеств, присущих предметам реальной действительности. Однако трактовка значения слова (и любой другой языковой единицы) как понятия также наталкивается на серьезные трудности. Природа понятия нам известна еще меньше, чем природа восприятия и представления: если существование двух последних категорий в нашем сознании без труда можно установить путем простой «интроспекции» или самонаблюдения, то «понятие» как некая сущность не поддается вскрытию ни путем самонаблюдения, ни каким-либо экспериментальным путем — в любом случае все, что мы можем сказать о «понятии», это то, что оно существует 1 См. Р.О. Шорин и С.Чемоданов. Введение в языковедение. М., Гос. учеб.-пед. изд-во Наркомпроса РСФСР, 1945, с. 65. 2 Г.В. Колшанский. Логика и структура языка. М., "Высшая школа", 1965, с. 28. Менее категопическую, но по существу, идентичную формулировку дает С.Д. Кацнельсон, называющий понятие «концептуальным ядром значения» (см. С.Д. Кацнельсон. Содержание слова, значение и обозначение. М. — Л., «Наука», с. 9—18). 57 в нашем сознании лишь как слово, как «умственный образ" слова и ничто иное. Действительно, определив значение слова как понятие, то есть приравняв, отождествив эти явления, мы просто заменяем один термин другим и нисколько не продвигаемся в понимании природы этих явлений, которые, к тому же, оказываются не двумя разными, а одним и тем же явлением. Таким образом, мы попадаем в порочный круг: значение слова определяется нами как понятие, а «понятие» мы не можем определить иначе, как через слово, говоря, что «понятие» — это то, что составляет значение слова». Другие попытки определить «понятие», не прибегая к значению слова, например, как «обобщенный образ» или «обобщенное отражение», либо слишком неопределенны и расплывчаты, либо внутренне противоречивы («образ» всегда единичен и конкретен, в то время как «обобщение» предполагает некую абстракцию, отвлечение от единичного и конкретного). Приходится признать, что определение значения через понятие нисколько не способствует раскрытию природы языкового значения, кроме, разве, того факта, что оно подчеркивает абстрактный, отвлеченный характер этого последнего в отличие от чувственных образов, то есть восприятий и представлений. Из сказанного отнюдь не следует делать вывод, что мы вообще отрицаем всякую связь языкового значения с понятием. Безусловно, значение в языке теснейшим образом связано с мыслительной категорией понятия, точно так же, как язык вообще самым тесным образом связан с мышлением, с сознанием человека. Однако язык — не то же самое, что мышление, и он не существует в мышлении (хотя мы и мыслим при помощи языка); точно также и значение слова и других языковых единиц не есть понятие (хотя понятия могут существовать в сознании человека только благодаря знанию им языка, единицы которого обладают определенными значениями). Бесполезно пытаться определить язык через мышление, а значение единиц языка — через понятие; скорее наоборот, мы придем к пониманию природы мышления и, в частности, категории понятия только после того, как сможем познать природу языка и языкового значения, не прибегая, чтобы не попасть в порочный круг, на первых этапах к объяснению этих последних через мыслительные категории. |