_Чичерин Б.Н., Собственность и государство. Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство

• Название: Борис Николаевич Чичерин Собственность и государство
• Дата: 30.06.2020
• Размер: 1.34 Mb.
• Имя файла: _Чичерин Б.Н., Собственность и государство.docx
• Тип: Книга; #133328
• страница: 57 из 76

³⁴³.

Справедливо ли однако, что всякая подать в конце концов непременно оплачивается потребителем? В действительности это далеко не всегда бывает. Если поземельный налог, как признается и защитниками этой теории, ложится на землю в виде гипотечного долга, которым на столько уменьшается капитальная ценность имения, то очевидно, что он не возмещается в цене произведений: иначе он не имел бы никакого влияния на ценность земли. Верно то, что всякий, платящий подати с своего производства, старается вознаградить себя в цене произведений, но это не всегда удается. Надобно знать, готовы ли потребители платить высшую цену за то же количество произведений. Обыкновенно повышение цены ведет к сокращению потребления. В таком случае часть податного бремени непременно падает на производителей. Чтобы повысить цену, надобно уменьшить предложение, то есть сократить производство, а на это требуется время. Чем больше стоячий капитал, тем труднее это сделать. Надобно притом, чтоб существовали другие, более выгодные отрасли, в которые капиталы могли бы переходить. Однако, если подать тяжела, то в течение более или менее продолжительного времени это непременно совершится, ибо капиталы всегда стремятся туда, где получается более дохода. Тогда действительно ценность произведений возвысится, и подать падет на потребителей.

Таким образом, вопрос о перемещении податей сводится к вопросу о перемещении промышленных сил. Каковы бы ни были подати, промышленность всегда к ним окончательно приспособляется. Как вода, вытесняемая плывущим по ней судном, она по своей природе стремится к известному уровню. В земледельческой промышленности это делается отчасти через сокращение производства, отчасти через то, что с доходом соразмеряется самая ценность земли. В других отраслях это совершается перемещением капиталов. Подать является здесь как лишняя издержка или как отягчающее условие, с которым соображается распределение промышленных сил. И этим самым достигается справедливость, ибо несмотря на неравное бремя податей доходы окончательно уравновешиваются. Чего государство с своим грубым и однообразно действующим механизмом не в состоянии достигнуть, то делается свободным передвижением бесконечно разнообразных и всюду проникающих промышленных сил, действующих под влиянием личного интереса. Финансовая система находит здесь необходимую поправку, без которой даже приблизительное осуществление требований справедливости осталось бы не более как мечтою.

Приспособление промышленности к податной системе требует однако же времени. Перемещение сил совершается не вдруг, равновесие установляется постепенно. Когда же оно установилось, то всякий новый налог, нарушая его, вместе с тем нарушает и справедливость. Тут требуется новое перемещение сил, и пока оно не совершилось, одни через меру отягчены против других. Иногда подать с формальной стороны представляется неоспоримым требованием уравнительного обложения, а в приложении она имеет совершенно обратное действие. Что может, например, казаться справедливее, как обложить податью земли, дотоле от нее изъятые? Но на деле промышленность приспособилась уже к этому изъятию, соображаясь с ним, покупатели дороже платили за привилегированные земли и в результате получают с своего капитала совершенно одинаковый доход с другими. Следовательно, обложение их налогом, лишивши их части обычного дохода, будет равносильно отнятию у них части капитала. Очевидно, что вместо справедливого уравнения тут происходит несправедливое отягчение. На этом основании когда в Пруссии в 1851 г. поземельная подать была распространена на привилегированные земли, то владельцы получили от государства вознаграждение.

Отсюда проистекает и часто повторяемое правило, что всякая старая подать хороша, а всякая новая дурна, правило, которое можно принять однако не иначе, как с ограничениями. Справедливо, что промышленность приспособляется ко всякой податной системе, но если податная система дурна, то и промышленность получает ложное направление, а это не может не действовать вредно как на экономический быт, так и на финансовое положение страны. Всякая подать составляет лишнее неблагоприятное условие для той отрасли, на которой она лежит; она действует как препятствие, и чем она тяжелее, тем более задерживается правильное развитие. Поэтому существенная задача государства состоит в установлении возможно уравнительной и легко переносимой системы податей. Но стремясь к этой цели, оно должно действовать с крайнею осторожностью. Оно никогда не должно забывать, что оно имеет дело с свободными силами, которые следуют собственным своим законам и в значительной степени ускользают от его влияния. Устанавливая новую подать или повышая старую, государство не может даже знать, на кого окончательно падет бремя, ибо перемещение податей зависит от экономических отношений, которые не только не поддаются регулированию, но не могут даже быть предусмотрены. Во всяком случае новая подать является злом, ибо она нарушает установившееся экономическое равновесие, а через это она неизбежно ведет к несправедливому обложению и к потере сил и капиталов. Только время исправляет эти недостатки. При таких условиях коренным правилом финансовой политики должно быть, с своей стороны, приспособление к экономическому развитию общества. Где есть взаимодействие двух самостоятельных элементов, там необходимо должно быть обоюдное приспособление. В приложении к финансам это требование заключается в том, что возвышение податей должно следовать за развитием благосостояния. Где увеличиваются доходы, могут увеличиваться и подати. В этом отношении косвенные налоги имеют огромное преимущество перед прямыми. Они без всякого повышения цифры платежа растут сами собою вследствие увеличивающегося потребления. Правительству не нужно исследовать состояние плательщиков, оно обнаруживается само собою в возрастании доходов казны. Поэтому возрастающая доходность косвенных налогов служит самым верным мерилом благосостояния общества.

Означенное правило финансовой политики прилагается и к обложению различных общественных классов. На низших ступенях экономического развития, где капитал почти не существует, а земля имеет значение только вследствие приложения к ней рабочих рук, главное податное бремя естественно падает на труд, который служит здесь важнейшим деятелем производства. А так как при отсутствии капитала добровольное привлечение труда к производству немыслимо, то на этих ступенях установляется рабство. Свободный труд является только с умножением капитала, вместо насилия труд привлекается платою. Однако и здесь пока капитал еще незначителен и в народном хозяйстве количественное начало преобладает над качественным, главное податное бремя все-таки остается на рабочих классах. На это именно, как мы видели, указывает Лассаль, который приписывает этот порядок эгоизму мещанства, желающего свалить податное бремя на других. Но им же самим приведенные цифры обнаруживают истинную причину этого явления. Там, где рабочие составляют 96 % всего народонаселения, а люди, имеющие доход свыше 2000 талеров, не достигают и 0,07 %, там податное бремя, падающее на зажиточные классы, естественно должно составлять самую ничтожную долю государственных доходов, и если бы государство несмотря на то захотело увеличить это бремя, облегчив низшие классы, оно достигло бы результатов совершенно противоположных тем, которые оно имело в виду.

Облегчение низших классов бесспорно составляет одну из важнейших задач финансовой политики. Но когда снимается тяжесть, надобно знать, на что пойдет образующийся через это излишек? Если на возвышение бытового уровня рабочего класса, то цель достигнута. Но возвышение бытового уровня составляет плод медленного развития нравов. У классов, не имеющих привычки к сбережениям, внезапно приобретенный избыток обыкновенно идет либо на излишества, либо, что еще хуже, на умножение народонаселения. В таком случае получится обратное действие против того, которое предполагалось. Через некоторое время количество рабочих рук увеличится, заработная плата понизится, и положение будет хуже, нежели прежде. Выше мы видели, что главное условие для развития благосостояния заключается в том, чтобы капитал возрастал быстрее, нежели народонаселение. В этом отношении податное бремя, лежащее на низших классах, служит для них сдержкою размножения, а для высших побуждением к капитализации. Если эта сдержка будет снята, то народонаселение умножится. А между тем возрастание капитала не только не получит соразмерного ускорения, а напротив, замедлится. Ибо снятое с низших классов бремя падет на высшие, то есть именно на те, которые, по признанию самих социалистов, имеют привычку капитализировать³⁴⁴. Напрасно ожидать, что это поведет к сокращению проистекающих от излишка ненужных расходов. И у зажиточных классов есть свой бытовой уровень, который установляется нравами и который понижается лишь тогда, когда пресекается самый источник доходов. В общем итоге расходы высших классов сократятся только тогда, когда не будет более излишка, то есть когда прекратится умножение капитала. Между тем не только прекращение, но даже всякое замедление в приращении капитала составляет бедствие для страны. Если умножению народонаселения дан будет толчок, а умножению капитала положено будет препятствие, то в конце концов окажется всеобщее разорение. Это и есть единственный плод ложно понятого человеколюбия, или стремления к отвлеченной справедливости, не соображающегося с действительными условиями жизни.

Здравая финансовая политика и тут должна следовать за ходом экономического развития. Облегчение низших классов может быть только результатом умножения капиталов. Чем меньше народный капитал, тем медленнее он растет, ибо тем менее остается избытка. Напротив, чем он значительнее, тем быстрее его рост и тем более он может принять на себя общественных тяжестей. Когда же вследствие приращения капитала в государственных доходах оказывается избыток, тогда является возможность облегчить бремя низших классов, отменив все те подати, которые поражают необходимое, и оставив лишь те, которые падают на излишек. Этим достигается справедливость и вместе с тем установляется такая финансовая система, которая при разнообразии обложения легко падает на все общественные классы. Полная соразмерность обложения с чисто финансовой точки зрения и тут не достигается, ибо никакая финансовая система при существующих у государства средствах не в состоянии ее достигнуть; но промышленность и потребление, не стесненные в своих действиях, приспособляются к неизбежным неравенствам закона и производят то равномерное распределение общественных тяжестей, которое составляет идеальную цель всякой правильной финансовой политики.

С обложением высших классов связан и политический вопрос. Налогом отнимается у частных лиц известная доля их собственности. Если это делается помимо их воли, то частная собственность, составляющая неотъемлемое достояние лиц, находится в полном распоряжении государственной власти. Такой порядок противоречит правомерным отношениям между государством и гражданским обществом. Идеально правомерный порядок устанавливается лишь там, где обе заинтересованные стороны участвуют в решении. Если, с одной стороны, частная собственность составляет неотъемлемое право граждан и если, с другой стороны, оказывается необходимым удалить часть ее на государственные нужды, то плательщики должны призываться к обсуждению этих нужд, и подати должны взиматься не иначе, как с их согласия. Таково чисто теоретическое требование, которое выражается в известном английском изречении, что представительство должно соответствовать обложению. Однако же это требование является не более как выражением отвлеченной теории, или идеального порядка. Даже в Англии оно не прилагается вполне. В действительности оно встречается с другим столь же существенным требованием, которое значительно его видоизменяет. А именно, для того чтобы решить, что нужно для государства, необходимо основательно понимать государственные потребности, а это невозможно без более или менее широкого теоретического и практического образования. Низшие классы, которые несут значительную часть податного бремени, не обладают этим качеством, поэтому, только на весьма высокой степени политического развития является возможность распространить на них право голоса. Пока они к этому не приготовлены самою политическою жизнью, представительство по необходимости ограничивается высшими классами. Вследствие этого отношение представительства к обложению на практике получает иное значение: установление или поддержание представительного порядка становится в зависимость от обложения высших классов.

Там, где подати более или менее равномерно разлагаются на всех, где нет различия податных и неподатных сословий, там высшие классы, подчиняясь налогу, естественно стремятся к тому, чтобы их призывали к совету при обложении. При таком порядке для взимания податей обыкновенно требуется согласие плательщиков. Из этого правила вытекла вся конституционная жизнь Англии. Наоборот, где высшие классы вследствие исторических и политических условий лишены представительного права, там они в силу означенного начала освобождаются и от платежа податей. Тут является различие между податными сословиями и неподатными. Все бремя податей ложится на низшие классы, и граница обложения определяется единственно невозможностью брать с них более, нежели они могут дать. Вместе с тем здесь открывается обширное поле всякого рода притеснениям и злоупотреблениям. Беззастенчивое правительство может довести народ до нищеты. Старый порядок во Франции служит тому живым примером. Но это бедственное положение народа проистекает не столько от преимуществ, дарованных высшим классам, сколько от беззащитности низших. При данных началах политического быта уравнение было бы только распространением одинакового деспотизма на всех. Привилегии служат здесь убежищем свободы. Они должны пасть только тогда, когда развитие политической жизни дозволяет введение представительного порядка. Только при этом условии равенство, сочетаясь с свободою, не является выражением общего бесправия.

Мы приходим к коренному вопросу о значении свободы в государстве, но прежде, нежели мы им займемся, мы должны бросить взгляд на государственный кредит, который находится в тесной связи со всею финансового системою и оказывает значительное влияние на развитие промышленности. На нем всего яснее отражается отношение государства к промышленным силам страны.

Кредит нужен государству в двояком отношении: для расплат и для расходов. Для расплат он требуется там, где текущие расходы предшествуют доходам, и нужно только выиграть срок. Это делается посредством временных займов. Отсюда проистекает текущий долг, которого форма есть краткосрочный вексель.

Совершенно иное значение имеют займы, которые делаются для расходов чрезвычайных. Этого рода затраты производятся не только для настоящего, но и ввиду будущего, а потому уплата их распределяется на многие лета. Наличным плательщикам было бы слишком тяжело нести на себе все это бремя. А так как государство запасных капиталов не держит, ибо это было бы совершенно непроизводительным сбережением, то оно принуждено бывает опять же прибегать к займам. Оно ищет капиталов там, где они обретаются, то есть у частных лиц, обязываясь платить только проценты, и погашая долг постепенно, по мере возможности. Отсюда проистекает долг утвержденный, который во всех европейских государствах достигает громадных сумм.

При такой системе на текущие доходы падает только уплата процентов и погашения. Но эта уплата все-таки должна производиться путем налогов, ибо у государства нет иного источника для покрытия своих расходов. Если проценты по займам уплачиваются посредством новых займов, то государство идет в разорение. Отсюда ясно, что всякий заем оправдывается только тогда, когда финансовая система дозволяет возвышение податей или когда естественное их приращение дает избыток, из которого могут уплачиваться проценты.

Конечно, это правило не безусловно. Есть обстоятельства, когда государство вынуждено приносить всевозможные жертвы, предоставляя будущему выпутываться из денежных затруднений. Когда дело идет о защите отечества, правильность финансовой системы становится задачею второстепенною. Точно так же, когда решаются мировые вопросы, от которых зависит судьба человечества, или когда в международном обществе происходит перемещение политических сил, которое отражается на малом и на великом, государство, играющее историческую роль, не может оставаться безучастным. Франция вытерпела страшное нашествие, потеряла две области и заплатила пять миллиардов контрибуции за то, что дозволила невыгодное для нее изменение политического равновесия. Но вне этих случаев крайней нужды, требующих напряжения всех наличных средств, всякий чрезвычайный расход должен сопровождаться соответствующим возвышением податей. Иначе он ведет к разорению. Предприятие, которое не в состоянии уплачивать своих процентов из текущих доходов, дает не прибыль, а убыток. Точно так же и война, которая затевается для поддержания или для расширения внешнего влияния, если она не оплачивается приростом податей, обыкновенно ведет к умалению этого влияния. Даже временная удача не приносит пользы. Фактически влияние всегда соразмеряется с средствами, если средства умаляются, то умаляется и влияние. Можно сказать, что только то влияние прочно, которое опирается на прочную финансовую систему.

Едва ли нужно распространяться о том, как часто правительства грешат против этих начал. Вместо возвышения податей для уплаты долгов, они делают все новые долги. Но так как явные займы не всегда возможны, ибо капиталы или вовсе не идут на вызов или идут на весьма невыгодных условиях, то прибегают к другому средству: и капитал и проценты падают на текущий долг, который находится в полном распоряжении правительства. Временно затруднение таким способом устраняется, но зато производится расстройство не только всей финансовой системы, но и всего экономического быта страны.

Текущий долг, как сказано, уплачивается векселями. Они могут быть срочные или на предъявителя, процентные или беспроцентные. Из этих различных видов беспроцентные векселя на предъявителя имеют совершенно иной характер, нежели другие. Все векселя, в большей или меньшей степени, могут заменять собою денежное обращение; но это свойство принадлежит по преимуществу беспроцентным векселям на предъявителя. В этом именно заключается существенное их значение, ибо вексель, представляющий не денежный знак, а ссуду, всегда приносит проценты. Обращение беспроцентных векселей основано единственно на том, что за них всегда можно получить металлические деньги, а между тем они для обращения удобнее звонкой монеты.

Подобные векселя могут выпускаться и частными банками. Защитники неограниченной свободы кредита утверждают даже, что это составляет такую же совершенно законную банковую операцию, как и все другие, а потому они требуют, чтобы выпуск беспроцентных билетов на предъявителя был предоставлен частной предприимчивости. Но против этого справедливо возражают, что все обыкновенные банковые операции основаны на взаимном доверии банкового учреждения и тех лиц, которые дают или получают от него ссуды, билеты же, обращающиеся в публике в качестве монеты, имеют совершенно иной характер: публика не знает ни банков, ни их дел, и весьма часто может потерпеть от легкомысленного выпуска, как это доказывается многочисленными примерами. Беспроцентные билеты на предъявителя по существу своему составляют не ссуды, а часть монетной системы; а так как монетная система находится в руках государства, то и выпуск этого рода билетов должен составлять монополии государства. Последнее одно в состоянии сделать их настоящею заменою звонкой монеты. Сообщая им законную ценность, принимая их в уплату податей, наконец, обеспечивая их всем своим достоянием, оно возводит их на степень настоящих денежных знаков. Вместо металлических денег являются бумажные, более дешевые и удобные.

Понятно, что через это государству открывается новый, самостоятельный источник дохода. В случае недостатка денег ему не нужно прибегать к обременительным займам: стоит напечатать бумажек и пустить их в обращение. Этим и пользуются нередко правительства, чтобы выйти из денежных затруднений. Но самая легкость этого средства делает его крайне опасным. Нет более верного способа прийти к финансовому и экономическому расстройству.

Количество денежных знаков, требующихся в обращении, зависит от количества оборотов. При металлическом обращении, если рынок переполнен, монета дешевеет и уходит в другие страны, где она более требуется. Бумажные же деньги в другие государства уходить не могут, ибо они не имеют там хода, или по крайней мере они уходят в весьма ограниченном количестве, насколько они нужны для расплат с выпускающим их государством. Поэтому если рынок переполнен, то они предъявляются к обмену на звонкую монету, и тогда последняя отсылается за границу в размере, необходимом для восстановления равновесия между требованием и обращением.

Отсюда ясно, что первое и необходимое условие правильного выпуска бумажных денег состоит в возможности постоянно обменивать их на звонкую монету. А для этого надобно всегда иметь в запасе известное количество металлических знаков, которое должно соразмеряться с потребностями рынка. Это именно и делают банкиры при выпуске векселей: беспрерывно получая и выдавая ссуды, они соображают свои выдачи и свои денежные запасы с ходом промышленности. То же самое должно иметь место и при выпуске беспроцентных билетов на предъявителя. Если, с одной стороны, эти билеты носят на себе характер денег, то, с другой стороны, они все-таки не перестают быть векселями, и в этом отношении они тесно связаны с рыночным обращением и составляют предмет банкирских операций. Количество их должно постоянно приспособляться к потребностям оборота, то увеличиваясь, то уменьшаясь, что производится посредством выдачи ссуд и обратного их получения. Таким образом, государство, выпускающее бумажные деньги, должно само сделаться банкиром.

Между тем государство по своей природе вовсе не призвано быть банкиром. В этом деле более всего требуется коммерческий расчет, который совершенно ему чужд. Тут необходимо также личное доверие и знание частных отношений, которые могут быть только достоянием коммерческих людей, а никак не чиновничества, имеющего другие свойства и иное призвание. Таким образом, если монетная сторона бумажных денег ведет к тому, что они становятся монополиею в руках государства, то коммерческая их сторона, напротив, делает государство неспособным к правильному ведению этого дела.

Мало того: самая цель, которую государство имеет в виду при выпуске бумажных денег, противоречит требованиям правильного денежного обращения. Государство выпускает кредитные билеты не с тем, чтобы удовлетворить потребностям оборота, а с тем чтобы облегчить себе расплату при производстве своих расходов. Но тут-то именно кроется крайне опасная сторона этого дела. Когда банкир выпускает беспроцентные бумаги, он делает это не иначе, как под учет верных векселей, следовательно, он получает в другой форме то, что он выдает. И если он при этом имеет еще достаточный металлический запас, который образуется путем вкладов, то обеспечение здесь двойное. Государство же выпускает бумажные деньги не взамен того, что оно получает, а для уплаты расходов. Тут ничего не остается для обеспечения выдаваемого векселя; а так как государственные расходы все растут и в затруднительных обстоятельствах достигают громадных размеров, то государство вынуждено бывает наконец прекратить обмен своих кредитных билетов на звонкую монету. Бумажные деньги получают принудительное обращение. К этому рано или поздно приходят все правительства, прибегающие к этому средству.

Если эта мера служит только временною передышкою, если она является способом перенести внезапно нагрянувший кризис, то она производит лишь некоторое экономическое замешательство, не оставляя по себе дурных следов. Но весьма часто при бумажноденежном обращении прекращение обмена на звонкую монету становится хроническим недугом, и тогда все народное хозяйство, пораженное в своем регуляторе, получает неправильное развитие. Прекращение обмена означает, что звонкой монеты стало слишком мало в сравнении с количеством выпущенных бумажных денег. Поэтому цена последних падает, а так как по закону они ходят наравне с металлическими, то платить ими выгоднее, нежели металлом. Вследствие этого звонкая монета уходит из обращения, и водворяется чисто бумажно-денежное хозяйство. Низкая же цена бумажных денег естественно ведет к вздорожанию всех покупаемых на них предметов. А с другой стороны, уменьшаются доходы государства, ибо подати уплачиваются потерявшими цену бумажками. Вследствие этого правительство принуждено прибегать к новым выпускам, что вызывается и потребностями оборота, ибо при уменьшенной цене знаков требуется их большее количество. Но эти новые выпуски ведут к дальнейшему падению курса. Крайним пределом этого движения является полное банкротство, какое пережила Франция во времена Революции, когда за тысячу франков ассигнациями нельзя было купить пары сапог.

Этот крайний предел разорения, конечно, наступает редко. Но если нет полного разорения, то всегда есть соразмерное с падением курса общее обеднение. Всякий, у кого в руках находятся денежные капиталы, лишается части своего достояния. Это касается не только владельцев государственных облигаций, но и всех частных кредиторов, имеющих суммы в банках или у частных лиц. Должники, напротив, выигрывают, ибо они могут заплатить дешевыми деньгами те суммы, которые они получили по настоящей цене. Понижение курса действует как перевод имущества из рук настоящих собственников в руки заемщиков. А так как капитал составляет плод труда и сбережений и правильный его прирост является существеннейшею потребностью народного хозяйства, то понятно, что этою системою экономическое развитие народа поражается в самом своем корне. Кто трудился и сберегал, кто накопил себе капитал для будущего, тот внезапно, вследствие финансовых операций казны, лишается, может быть, половины своего достояния. Если же государство, пришедши к более правильному взгляду на денежное обращение, хочет восстановить упавший курс, то происходит обратное явление: выигрывают кредиторы, а теряют должники, которые принуждены заплатить вдвое против того, что они получили. Колебание мерила, которым измеряются все сделки, вносит полный хаос во все юридические и экономические отношения.

Этим поражается и торговля, для которой правильная монетная система составляет насущную потребность. Вся торговля зиждется на расчете, а где нет прочного мерила, нет и верного расчета. Место правильной торговли заступают риск и спекуляция. Иностранцы от этого выигрывают, ибо вследствие упадка цены денег все туземные произведения продаются дешевле, а иностранные покупаются дороже; но соответственно этому теряют туземные производители и потребители. А так как правильное развитие торговли и возможно выгодный сбыт составляют первое условие экономического развития, то и в этом отношении система бумажно-денежного обращения действует пагубным образом на народное хозяйство.

Понятно поэтому, что все государства, которые имеют в виду сохранение твердой финансовой системы, отказываются от такого обоюдоострого оружия. "Это было бы самым опасным подарком, — говорит по этому поводу французский министр финансов Фульд в 1849 г., - и вы не найдете благоразумного человека, который захотел бы его принять. Как! Вы дали бы нам власть фабриковать монету: но тут-то мы бы и стали печатать ассигнации! И как скоро мы были бы вооружены этою машиною, вы каждый день приставляли бы нам пистолет к горлу, чтобы употребить ее для той или другой потребности, и тогда никто не захотел бы брать вашу бумагу… Вы сказали: "Государство дает другим право делать то, чего оно не хочет делать само". Конечно, мы не хотим делать это сами, и я не думаю, чтобы нашелся благоразумный государственный человек, который захотел бы взять на себя управление финансами с тою страшною властью, которую вы хотите ему дать… Если бы мы согласились, уступая всем побуждениям, исходящим от единого собрания, оставаться обладателями того рокового орудия, которое вы нам предлагаете, мы скоро разрушили бы кредит государства".

Невозможно утверждать, как иногда делают у нас, что правительство, пользующееся полным доверием народа, может в этом отношении позволить себе более, нежели другое. Чем больше доверия, тем опаснее каждый шаг, ибо всего легче идти по наклонной плоскости, где нет никаких препятствий. Доверие не заменяет математики, а здесь именно нужна математика. Оборот требует прочного мерила ценностей, а таким мерилом может быть единственно товар, имеющий ценность сам по себе, а не бумага, произвольно размножаемая типографским станком. Последняя может заменить денежные знаки лишь в той мере, в какой обеспечено постоянное превращение ее в звонкую монету. Как же скоро это условие нарушено, и бумаги выпущено более, нежели требуется законами денежного обращения, то никакая сила не помешает уходу звонкой монеты и упадку ценности бумаг. Капиталист, оказавший доверие своему правительству, все-таки потеряет значительную часть своего состояния, между тем как скептик, который доверия не оказал и поместил свои сбережения в иностранных металлических фондах, не только сохранил свое состояние, но даже его сравнительно увеличил. Как уже было замечено выше, тут всего яснее обнаруживается, что экономические законы независимы от воли государственной власти.

Но если государство в видах прочности финансовой и денежной системы должно отказаться от выпуска бумаг, заменяющих деньги, и если, с другой стороны, подобный выпуск не может быть предоставлен частной конкуренции, которая в свою очередь может вести к разорению, то кому же должна быть вверена эта операция? Замена части звонкой монеты кредитными знаками представляет существенную экономическую выгоду, которой государство не может себя лишить; каким же образом осуществить это требование без ущерба для государства и для общества? Современные европейские государства разрешают эту задачу тем, что выпуск беспроцентных билетов на предъявителя разрешается привилегированному банку, находящемуся под контролем правительства. Этим способом коммерческая сторона дела, состоящая в кредитной операции, связывается с административною стороною, заключающеюся в требовании единства и прочности монетной системы. Банк выпускает кредитные знаки только при учете, следовательно соображаясь с требованиями рынка и обеспечивая себя верными бумагами. Если бы он захотел расширить свои выпуски более, нежели следует, то контроль государства может положить этому предел. И наоборот, если бы государство захотело воспользоваться банковыми операциями для своих собственных целей, то в независимом положении банка оно встретит отпор. Значительность банкового капитала, дарованная ему привилегия и самое свойство его действий служат ручательством за основательность его операций, а с другой стороны, обоюдная сдержка, проистекающая из совместного существования правительственной деятельности и частного предприятия, составляет возможно надежную гарантию против увлечений.

Против этого говорят, что, даруя банку такую привилегию, государство обращает в частную пользу то, что должно принадлежать обществу как целому. Через это не только частные интересы получают перевес над общественным, но создается привилегированная денежная аристократия, которая становится регулятором денежного обращения и вследствие того владыкою промышленного мира.

Что дарованная банку привилегия составляет значительную выгоду для акционеров, в этом не может быть сомнения. Исключительное право выпускать беспроцентные бумаги становится источником прибыли, которая принадлежала бы государству, если бы последнее сохранило это право в своих руках. Но дело в том, что государство не может получить эту прибыль иначе, как с величайшею опасностью для кредита и для торговли; предоставление же ее банку сторицею окупается теми выгодами, которые привилегированный банк доставляет и обществу и государству. Этим не только дается твердое основание монетной системе, но вместе с тем упрочивается и удешевляется торговый кредит. Имея в своей привилегии особый источник барышей, банк может держать свой учет ниже, нежели при иных условиях, а это отражается на всех промышленных предприятиях. Кроме того, становясь общим регулятором денежного обращения, он может воздерживать легкомысленные увлечения частного кредита. Наконец, он приходит на помощь частным банкам, когда последние колеблются или нуждаются в поддержке. С другой стороны, привилегированный банк оказывает значительные услуги и государству. Последнее не только возлагает на него попечение о правильности денежного оборота, но оно может сделать его своим кассиром, как это водится, например, в Англии. Банк выгодно учитывает текущий долг правительства, а в трудные времена приходит ему на помощь своими ссудами. Государство может даже взамен дарованной банку привилегии выговорить себе те или другие выгоды, например известное количество беспроцентных ссуд, как предлагает Милль, или известную долю чистой прибыли, как это делается в Пруссии. Где все дело основано на взаимном соглашении, там всегда возможно соблюсти обоюдную пользу.

Что касается до создания денежной аристократии, то подобная аристократия составляет необходимое произведение и условие всякого высоко стоящего промышленного быта. Мы видели уже, что все развитие промышленности зависит от накопления капиталов; с накоплением же капиталов и с расширением предприятий необходимо рождается денежная аристократия, которая становится во главе промышленного мира. Это делается само собою, даже без всяких привилегированных банков. Дом Ротшильда не пользуется никакими привилегиями, а между тем это сила, с которою должны считаться европейские державы. Когда же эта аристократия, вступая в союз с правительством, становится посредником между ним и промышленным обществом, то это именно та роль, которая принадлежит ей по самому ее существу. Этим государству и обществу оказывается услуга, а не наносится вред. Поэтому в самых демократических странах люди, понимающие дело, не только не восстают против подобной привилегии, а напротив, дорожат ею как самым верным оплотом общественного благосостояния. "Я думаю без сомнения, что мы — демократия, — говорил в 1848 г. Леон Фоше, — но я не хотел бы, чтобы эта демократия оставалась в состоянии пыли. Я желаю, чтобы в стране возникали могущественные товарищества и чтобы эти товарищества становились средством группировать рассеянные силы; я желаю, чтобы перед правительством было, когда нужно, нечто такое, что сопротивляется и что держится крепче, нежели отдельные лица. Я думаю, что в демократии есть нечто более опасное, нежели самые могущественные товарищества, — это зависть, которая отвергает всякое возвышенное положение в порядке политическом, в порядке промышленном, в организации кредита".

Заметим однако, что если прочная денежная аристократия составляет один из важнейших элементов экономического быта и во многих случаях является наиболее надежным посредником между государством и обществом, то этим элементом можно пользоваться только там, где он существует. Денежная аристократия, как и всякая другая, не создается произвольно, а вырабатывается жизнью. Созданные государством аристократии представляют мимолетные явления, на которых ничего нельзя основать и которые исчезают при первом дуновении ветра. Прочно только то, что стоит на своих собственных ногах. Для возникновения подобной аристократии недостаточно даже одного денежного богатства: нужны прочные коммерческие нравы, широкое образование, ясное сознание государственных и общественных потребностей. Где этих условий нет, там и учреждение привилегированного банка будет только дутым предприятием, которое послужит к обогащению некоторых и к ущербу всех. Если же в стране недостает денежных капиталов даже для обыкновенных промышленных предприятий, если не только казна с своими займами, но и частные лица принуждены обратиться к иностранным капиталистам и от них заимствовать нужные фонды, то о привилегированном банке еще менее может быть речи. Это значило бы прямо отдать себя в руки иностранных капиталистов, чего независимое государство, разумеется, потерпеть не может.

При таких условиях государству остается только взять бумажно-денежное обращение в свои руки, несмотря на все сопряженные с этим делом опасности и неудобства. Оно принуждено действовать таким образом, уступая необходимости. В отношении к младенческой промышленности оно играет роль опекуна и должно брать на себя то, что оно, в сущности, не в состоянии исполнить надлежащим образом. В таком положении государство неизбежно наталкивается на бумажно-денежное хозяйство со всеми его пагубными последствиями. И чем обширнее его власть, чем менее развиты его силы, тем искушение больше и тем труднее ему противостоять. Единственное, что остается гражданам, это надеяться на благоразумие правительства, на его бережливость и на усвоение им здравых экономических начал.

Но если практика заставляет иногда отступать от требований теории, то никогда не следует забывать, что подобное отступление вызывается несостоятельностью практики, а не теории. Сосредоточение кредита в руках государства служит признаком младенческого состояния промышленного быта, оно составляет принадлежность низших ступеней экономического развития. На высших же ступенях, когда промышленность становится самостоятельною силою, она вступает и в принадлежащие ей права: тогда государство слагает с себя неподобающее ему бремя. Совершенно отказаться от него оно не может, ибо вопрос здесь не только коммерческий, но и административный. Но по этому самому этот вопрос не может быть решен ни исключительною деятельностью государства, ни свободою частной предприимчивости, а единственно взаимодействием и взаимным ограничением обоих элементов, государственного и общественного.