Статья Л.В.Чернец. Статья Чернец. Чернец Л. В
 Скачать 70.48 Kb.
|
Чернец Л.В.ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ КАК ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ЕДИНСТВО Художественная литература – это множество литературных произведений, каждое из которых представляет собой самостоятельное целое. Литературное произведение, сущест- вующее как завершенный текст, написанный на том или ином языке (русском, французском и др.), – результат творчества («производства») писателя. Обычно произведение имеет заглавие («имя); в лирических стихотворениях его функ- ции часто выполняет первая строка. Заглавие можно рассматривать как минитекст, пригла- шающий к чтению, дающий предварительное общее представление о произведении. С пози- ции читателя в состав заглавия входит и имя(псевдоним)автора.Как подчеркивал С.Д. Кржижановский в работе «Поэтика заглавий», «в большинстве случаев из понятия «за- главие» только искусственно можно исключить имя автора. Дело в том, что писательское имя, по мере забирания им известности, превращается из собственного в нарицательное, тем самым участвуя в нарицании, т. е. назывании книги; обжившись среди заглавий, имя как бы получает от них озаглавливающую силу и особый предикативный смысл: Августину, Руссо, Льву Толстому, в отличие от череды книг, названия которых, часто очень длинные, тоже на- чинались с слова «Исповедь», излишне прибавлять к нему что-либо <...> кроме имени». Ана- логичные примеры: одно и то же название – «Кавказский пленник» – имеют произведения Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого; есть «Метель» у Пушкина и у Л. Толстого; свои «Кры- лья» у М.А. Кузмина и у А.Е. Корнейчука; свой «Василий Теркин» у П.Д. Боборыкина и у А.Т. Твардовского; многие стихотворения разных авторов названы «Весна» и т. д. Нередко, в особенности в литературе XIX–XX вв., писатели используют псевдонимы не столько с целью скрыть свое подлинное имя (к чему склонны, в частности, начинающие авторы), сколько из-за желания подчеркнуть какую-то сторону своего творчества, настроить читателя на определенный лад: БаронБрамбеус(О.И. Сенковский). МайорБурбонов(Д.Д. Минаев), Марко Вовчок (М.А. Маркович), Козьма Прутков (коллективный псвевдоним А.К. Толстого и братьев Жемчужниковых), Андрей Белый (Б.Н. Бугаев), Максим Горький(А.М. Пешков), Саша Черный (А.М. Гликберг), Демьян Бедный (Е.А. Придворов). Псевдо- ним с подобной выразительной семантикой – органичная часть художественного текста и для самого автора. Если известное читателю имя автора отсылает к его предшествующему творчеству, а также к биографии (те или иные ее факты могут усиливать воздействие произведения: «Что делать?», написанное в Петропавловской крепости, обычно воспринимается в контексте тра- гической судьбы Чернышевского), то авторское обозначение жанра (частое в подзаголовке) связывает данное сочинение с другими, с определенной литературнойтрадицией.Роль жанровых обозначений в формировании «горизонта ожидания» (Х.-Р. Яусс) читателя чрез- вычайно велика: слова «роман», «комедия», «идиллия» и т. п. возбуждают в подготовленном читателе целый комплекс литературных ассоциаций. Нетрадиционное, спорное, на взгляд публики и критики, жанровое обозначение нередко задает направление интерпретации: по- чему «Вишневый сад» – комедия! «Медный всадник» – петербургская повесть «Мертвые души» – поэма! Таким образом, для возможных компонента заглавия: имя (псевдоним) автора и жан- ровый подзаголовок (его эквивалентом может служить помещение текста в определенном разделе книги, рубрике журнала и пр.) – ведут за пределы данного произведения: к литера- турной (и общественной) репутации писателя, фактам его биографии, к жанровой традиции; именно поэтому они в высокой степени информативны. Название произведения относится как будто только к нему: «Отцы и дети», «Анна Каренина». Это так и не совсем так: ведь на- звание может быть очень характерным для определенного исторического времени, нацио- нальной традиции, жанра, литературного направления и пр. Сравним, например, два загла- вия: «Евгений Онегин» и «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообще- ства». Двойное заглавие второго произведения – знак его причастности к просветительской нравоучительной литературе (ср.: «Памела, или Вознагражденная добродетель» С. Ричард- сона, «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» В.Т. Нарежного). Можно предположить, что роман о «пагубных следствиях...» написан раньше. Так оно и было: это произведение (в двух частях) опубликовано А.Е. Измайловымв 1799–1801 гг. Пушкин хорошо знал автора и, несомненно, в «Евгении Онегине» полемически откликнулся и на роман об Евгении Негодяеве (таково полное имя главного героя произведения Измайло- ва). А название вышеупомянутого сочинения Нарежного, заключающее в себе реминисцен-цию, побуждает предварительно прочесть роман А.Р. Лесажа «История Жиль Блаза из Сан- тильяны»; оба произведения продолжают жанровую традицию плутовского романа. Следо- вательно, и название может «информировать» об интертекстуальных связях, в которые во- влечено произведение. Многовековая традиция внешнегооформлениятекста подчеркивает особую значи- мость заглавия произведения: и при рукописании, и после изобретения книгопечатания Ио- ганном Гутенбергом в середине XV в. (в России первая книга – «Апостол» – издана в 1564 г. Иваном Федоровым) заглавие графически всегда было выделено. Оно, действительно, пред- ставляет произведение, мобилизуя литературный опыт читателя и подготавливая его к встре- че с основным текстом (возможно и другое: заглавие предостережет от чтения). В любом случае заглавие помогает: ведь «слова на обложке не могут не общаться со словами, спря- танными под обложку. Мало того: заглавие, поскольку оно не в отрыве от единого книжного тела и поскольку оно, параллель обложке, облегает текст и смысл,– вправе выдавать себя заглавноекниги». Прочитав заглавие, «войдем» в произведение. И здесь, естественно, обнаружатся мно- гообразные связи данного произведения с другими. Это, во-первых, типологические свойст- ва, на основании которых произведение относят к определенному литературномуроду(эпос, лирика, драма, лиро-эпос, эпическая драма и др.); жанру (повесть, рассказ, комедия, трагедия, поэма, ода и т. д.); доминирующей эстетической категории, или модусу художе-ственности (возвышенное, романтическое, идиллическое, трагическое, героическое и др.); ритмической организации речи (стих/проза, стихотворный размер, строфика и пр.); стилевойдоминанте(жизнеподобие/условность, сюжетность/описательность/психологизм, номина- тивность/риторичность речи и др.); некоторым творческим принципам, «диктуемым» лите-ратурнымнаправлением (символизм/акмеизм и пр.). В IV в. до н. э. в «Поэтике» Аристотеля был намечен принцип перекрестного деления искусств (и произведений): по средствам, предмету и способу подражания («мимесис»). Од- но произведение оказывалось в результате в разных рядах: «...в одном отношении Софокл как подражатель подобен Гомеру, ибо оба они подражают хорошим людям, а в другом от- ношении Аристофану, ибо оба они [выводят] в подражании лиц действующих и делающих». Так намечалась родовая дифференциация произведений, не совпадающая с жанровой. В со- временном литературоведении произведения группируются по очень многим критериям, но сам принцип их перекрестной классификации восходит к Аристотелю. Во-вторых, в текстах произведений часто встречается чужое слово: цитаты, реминис- ценции, литературные аллюзии. Есть жанры, отсылающие к предтексгам: пародия, перепев, бурлеска, травестия, есть прием стилизации. Иногда «чужое слово» занимает очень ответст- венное место в тексте, его «сильные позиции» (И.В. Арнольд). В «Анне Карениной» – веро- ятно, самом объективном по стилю романе Толстого– грозные библейские слова в эпиграфе: «Мне отмщенье, и Аз воздам» – явно полюс автора. И – важнейшее направление интерпретации. От «чужого слова» целесообразно отличать «готовое слово» («готовый язык»), восходя- щее не к какому-то конкретному тексту, но ко многим сразу, знак устойчивого стиля. И автор постоянно оттачивает, проверяет свой поэтический язык через сравнение с чужимии готовымисловами. Как выразительно писал М.М. Бахтин: «Только мифический Адам, подошедший с пер- вым словом к еще не оговоренному девственному миру, одинокий Адам, мог действительно до конца избежать этой диалогической взаимоориентации с чужим словом в предмете». Не менее часты заимствование, повторяемость и на метасловесном,предметномуровне произведений. Определение «роли и границ предания в процессе личного творчест- ва» было важнейшей задачей «исторической поэтики» А.Н. Веселовского; в особенности четко она была поставлена применительно к сюжетам. И в персонажной сфере, и в сюжетос- ложении, и в описаниях природы, вещного мира много «чужого» и «готового» не только в традиционалистской литературе, но и у писателей XIX–XX вв. Во II в. до н. э. Теренций, в Прологе к своей комедии «Евнух», защищал право писателя На сцене выводить раба бегущего, Матрону честную, гетер бессовестных, Обжору парасита рядом с воином Хвастливым, или о детях подкинутых писать <...> Свой перечень он завершил признанием: В конце концов не скажешь ничего уже, Что не было б другими раньше сказано. Очень сходная ламентация – в стихотворении Лермонтова «Журналист, Писатель и Читатель», причем принадлежит она Писателю: О чем писать? Восток и юг Давно описаны, воспеты; Толпу ругали все поэты, Хвалили все семейный круг; Все в небеса неслись душою, Взывали с тайною мольбою К NN, неведомой красе,– И страшно надоели все. Правда, эта реплика – не последняя в стихотворном диалоге. Последние слова Писа- теля – о том редком и счастливом времени, когда На мысли, дышащие силой, Как жемчуг нижутся слова. Как видим, общего между произведениями немало. Что же составляет своеобразие данногопроизведения, его уникальность? И почему быть художественным писателем – трудно, если так много «готовых» материалов? В средневековой литературе было распространено сравнение писателя с трудолюби- вой пчелой. В знаменитом «Молении» Даниила Заточника использован этот традиционный образ: «Аз бо не во Афинех ростох, ни от философ научихся, но бых падая аки пчела по раз- личным цвьтом и оттуду избирая сладость словесную и совокупляя мудрость, яко в мьхъ во- ду морскую». Обратим внимание на глаголы: автор избирает, совокупляет... Словом, собирает по- черпнутую из разных источников «сладость словесную» и «мудрость» в некое единство, как в «в мьхъ воду морскую». А вот что пишет А. Блок, поэт совсем другой эпохи, в статье «О лирике» (1907 г.): «...поэты интересны тем, чем они отличаются друг от друга, а не тем, в чем они подобныдруг другу. И так как центр тяжести всякого поэта – его творческая личность, то сила подра- жательности всегда обратно пропорциональна силе творчества. Поэтому вопрос о школах в поэзии – вопрос второстепенный. Перенимание чужого голоса свойственно всякому лирику, как певчей птице. Но есть пределы этого перенимания, и поэт, перешагнувший такой предел, становится рабским подражателем. В силу этого он уже не составляет «лирической едини- цы» и, не принадлежа к сонму поэтов, не может быть причислен и к их школе. Таким обра- зом, в истинных поэтах, из которых и слагается поэтическая плеяда данной эпохи, подража- тельность и влияния всегда пересиливаются личным творчеством, которое и занимает первое место». Конечно, между средневековым автором, собирающим книжную мудрость, и поэтом XX в., стремящимся к самовыражению, разница огромная. Но в их суждениях, разделенных веками, есть и общее: произведение понимается как некое единство. Творческая воля, замы- сел автора, продуманная композиция организуют целое, вносят единство в самые, казалось бы, разнородные материалы. И, по-видимому, нет таких жанров, где автор мог бы ограни- читься заботой о расположении «готовых» частей (центон – литературная игра – не в счет), был бы избавлен от мук слова, создания |