Главная страница

Чего хотят женщины. Даниел Бергнер Чего хотят женщины


Скачать 0.84 Mb.
НазваниеДаниел Бергнер Чего хотят женщины
Дата14.04.2023
Размер0.84 Mb.
Формат файлаdoc
Имя файлаЧего хотят женщины.doc
ТипКнига
#1062288
страница5 из 12
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Глава пятая

Нарциссизм («Быть желанной – настоящий оргазм»)



Одна стена тесного университетского кабинета Марты Мин была сплошь покрыта репродукциями размером с почтовую открытку. Это были только женские портреты. Лица «Девушки с жемчужной сережкой» и дамы с «Портрета молодой девушки» Вермеера выступали из темного фона – их яркая кожа, глаза, направленные на что-то или кого-то, что находилось за спиной.

Под ними Мин разместила шуточный рисунок двух пультов управления. Один символизировал действие мужского желания, другой – женского. На одном был только простой переключатель, на другом же имелось бесчисленное количество кнопок. Она говорила: «Попытка выяснить, чего хотят женщины, – настоящая проблема». Эту проблему она пыталась решить как ученый, как консультант по вопросам секса и как президент Общества по проблемам сексотерапии и исследованию секса – самой значительной организации в ее области исследований, но Мин решала эту проблему иначе, чем Чиверс.

Это была та же проблема, которую Изабель, некоммерческий адвокат, пыталась решить для себя, когда обдумывала, должна ли она остаться со своим приятелем Эриком, с которым жила вместе полтора года, должна ли она выйти за него замуж. Трудность была в том, что, несмотря на его симпатичную внешность, интеллект, доброту и его мастерство в постели, она редко хотела заниматься с ним любовью.

Изабель не была пациенткой Мин, она была одной из женщин, с которой я беседовал. Она вспоминала сцену, случившуюся в прошлом году вечером на День святого Валентина. В ее небольшой квартире на Манхэттене Эрик наполнил ванну с ароматическими солями, окружил ее свечами и деликатно оставил Изабель полежать в теплой воде в одиночестве. Выйдя из ванной, Изабель увидела, что ее спальня освещена множеством свечей, а на кровати лежит целое море лепестков роз, образующих рисунок сердца. Ей пришлось совершить значительное сознательное усилие, чтобы восхититься этим подарком. В то время как Эрик занял ее место в ванной и мылся под душем, она откинулась на кровати, провела лепестками по губам и положила несколько лепестков на плечи и грудь. Когда Эрик появился из душа и опустился на нее, она действительно почувствовала удовольствие, особенно тогда, когда его широкие плечи накрыли ее тело и он вошел в нее. Но это удовольствие было весьма сомнительным, а в течение многих других ночей она чувствовала, что ею двигало лишь терпение или даже нечто худшее.

Изабель была уверена, что любила его. Она рассказывала: «Я помню, как первый раз привезла Эрика к себе домой в Сент-Луис, чтобы познакомить его с моими папой, мачехой и бабушкой. Ей 88 лет. Она помогла воспитать меня, когда родители развелись. Мы называем ее Болтушкой. Бабушка почти совсем глухая. Я думаю, что именно поэтому она в основном полагается на осязание: у нее сократились возможности для общения. Если бабушка сидит рядом с вами, она обязательно найдет возможность коснуться вас, похлопать. Она будет гладить вашу руку или колено. Сколько вы сидите, столько и будет похлопывать. Я ее очень люблю. Она невероятно нежная. В ней есть что-то от маленького ребенка. И когда мы были у меня дома с Эриком, однажды днем я вошла в гостиную и увидела, как они с Эриком сидели на кушетке, держась за руки. Он выглядел совершенно довольным. На его лице не было ни капли иронии. Я думаю, что они разговаривали, но с бабулей это проблематично, так что теперь они просто смотрели телевизор. Вероятно, она похлопывала его, и теперь они сидели держась за руки. Я думаю, что большинство мужчин очень стеснялись бы этого. Держаться с бабушкой за руки для них казалось бы довольно смешным. Но для Эрика это было естественно».

Изабель рассказывала: «Занавески в моей спальне немного пропускают свет, и Эрику нравится спать, укрыв чем-то лицо. Футболка, подушка, рука или все вместе – не знаю, как он при этом ухитряется дышать. Отчасти это даже смешно. По утрам мне приходится снимать все это – слой за слоем, – чтобы добраться до его лица, потому что мне необходим зрительный контакт». Изабель могла вынести секс один раз в неделю, но скучала без него каждый день. «Я находила его глаза подо всем, чем он закрывал лицо, ждала, когда веки начнут трепетать, открываясь, и старалась в это мгновение оказаться прямо перед ним».

Ее мучила пронзительная нежность его внимательного взгляда и тот факт, что ее страсть к нему сильно уменьшилась за несколько месяцев, прошедших с начала их тесных взаимоотношений. Она чувствовала, что вот-вот получит предложение о замужестве, и боялась его. Ей было тридцать с небольшим, и она полагала, что не может позволить себе сделать неправильный выбор. Понимая все это, она старалась взвесить все обстоятельства рационально. Она не могла не сравнивать отношения с Эриком и те два года, которые она провела со своим предыдущим бойфрендом.

Когда Изабель одевалась для Майкла, она тщательно выбирала одежду. «Я похожа на куклу? Я неотразима?» – спрашивала она себя, стоя перед зеркалом или задерживаясь в примерочной магазина, решая, стоит ли покупать ту или иную вещь. Предпочтения Майкла не были какими-то необычными, все было достаточно четко: туфли на высоких каблуках, короткая юбка или обтягивающие джинсы и футболка, спадающая с одного плеча, большие сережки в виде колец, темный карандаш для глаз.

Майкл был старше Изабель на десять лет. И он был разборчив, хотя его пожелания никогда не становились требованиями. То, что она надевала, она выбирала сама. Он очень точно сообщил ей, что ему нравится, например черный кружевной лифчик, сквозь который можно было разглядеть ее соски. Но решение, выполнять его пожелания или нет, принимала она сама.

Проблема заключалась в том, что она сама хотела делать все это, хотя ее вкус не совпадал с его предпочтениями в одежде. «Во что ты влипла?» – ругала она себя. Однако в кружевных трусиках-танга, вполне соответствовавших лифчику, в надевании джинсов, юбки или туфель была какая-то притягательная сила. Все это привлекало его. Она ощущала свою власть. Когда она одевалась для него, по всему ее телу распространялось некое ощущение боевой готовности.

С Эриком ей не приходилось обвинять себя в капитуляции. Ему нравилось все, что нравилось ей, и она сочла это благоприятным знаком. Когда они летом выезжали на природу, она часто носила просторное платье пастельно-зеленого тона, которое приобрела во время поездки в Гватемалу. Она знала, что оно было совсем девчоночьим, и даже смеялась над собой из-за этого, но Эрик лелеял в ней это качество. Чтобы быть той, которую хотел Майкл, нужно было пройти по краю пропасти, заглушая в себе голос, который предостерегал ее от выполнения его пожеланий, подталкивающих к самому краю. Женщины, которые одевались, демонстрируя неукротимую потребность в мужчине, яростную страсть, вызывали в ней волну презрения, подобную инстинктивному отвращению к слабости или открытой ране.

Тем не менее всякий раз, когда она шла в ресторан, где Майкл ждал ее в баре, ей казалось, что его пристальное внимание к ней притягивает ее, заставляя ускорить шаги. В его глазах она замечала совсем другой тип настойчивости, чем та, которую она видела потом в глазах Эрика. Эрик обожал ее, Майкл восхищался ею. Изабель была его собственностью, и каблучки туфель, которые она выбрала для него, несли ее через переполненный зал к своему господину. Туфельки были похожи на рамки и пьедесталы, которые он выбирал для фотографий и скульптур в своей галерее. У него было четкое представление о том, как эффектнее всего продемонстрировать ее.

Когда они садились обедать, она уже заводилась, тем не менее поддерживала, пусть только внешне, впечатление полной уравновешенности. Во время беседы Изабель еще могла держаться, но когда она чувствовала его дыхание, или его рука касалась ее, или даже когда не было вообще никакого контакта, а просто он оказывался к ней достаточно близко, страсть делала ее настолько неистовой, что она почти впадала в ярость. «Если ты не дотронешься до меня прямо сейчас, я закричу, – тихо умоляла она. – Пожалуйста, бога ради, коснись меня прямо сейчас. Пожалуйста, боже мой, сейчас должно что-то произойти».

Когда обед наконец заканчивался и они оказывались в постели, она кончала быстро и неоднократно. Ее оргазм был гарантирован. Ей не приходилось сомневаться, поэтому сомнения никогда не мешали ей. Ее сознание никогда не блокировалось, с самого начала вечера оно было совершенно свободно.

Влияние на нее Майкла было еще более впечатляющим благодаря тому, как она относилась к своему телу. Когда Изабель было семь лет, она должна была нести цветы в процессии на летней свадьбе. На ней было розовое платьице с кружевными оборками, с розовым поясом. На голове была корона из роз. Возможно, она никогда больше не испытывала такой радости. Ее платье было самым красивым из всех, что она надевала до этого, но затем она посмотрела на девочку, которая должна была идти рядом с ней: такое же платье, такая же отделка, такой же пояс, но, казалось, она была вполовину меньше Изабель. Волшебство, созданное сказочным одеянием, исчезло безвозвратно, его сменило замешательство, а затем и настоящее отчаяние. Эти девочки в идентичных платьях выглядели совершенно по-разному. С тех пор, глядя на свое тело, она считала, что его окутывает мягкий, пухлый кожух, иногда ужасающе толстый, иногда тонкий. Она боролась с этой, избыточной, по ее мнению, плотью, сидя на диете. И хотя, став взрослой, она говорила себе, что за прошедшие годы никто не называл ее даже плотной, все равно этот избыток тела тревожил ее. Когда Майкл смотрел на нее, она чувствовала себя более стройной.

Движение его глаз вдоль ее тела демонстрировало более совершенные контуры. Эрик не был способен на это. Он был нежен – в то время как Майкл был истинным джентльменом, он был чуток – в то время как Майкл был одновременно заботливым и властным. Восхищение Майкла убеждало ее в том, что она очаровательна. Слова Эрика о том, что она очень красива, не могли ей дать того же самого.

Отношения с Майклом закончились просто потому, что она поняла: он никогда не будет предан ей, никогда не женится на ней, даже не будет жить с ней, но до конца они не прекратились. Спустя несколько месяцев после расставания она встретилась с ним, они пошли пообедать вместе. Позже, выйдя на улицу, он поднял воротник ее пальто и подозвал ей такси. Пять минут спустя он послал ей SMS: «Я следую за тобой». Вскоре она уже бросилась к нему у себя дома. Она совершила грехопадение. Затем еще и еще. В конце концов она призналась во всем своим друзьям, не в силах больше скрывать истину.

«Я не смогла расстаться с ним, – сказала она. – Я не смогла выбросить его из головы».
Мин была профессором психологии в Университете Невады в Лас-Вегасе. Незадолго до того, как я вылетел, чтобы встретиться с ней, она сказала, что сначала мы должны вместе пойти на шоу Cirque du Soleil, выступающего в одном из казино, поэтому вскоре после приземления самолета мы устроились в темном зале и начали беседу. В это время пара обнаженных до пояса темноволосых женщин в G-стрингах нырнула в стоявший на сцене гигантский бокал для шампанского, заполненный водой. Они поплыли навстречу друг другу, а встретившись, начали сплетаться друг с другом, как угри. Они взмывали по стенкам бассейна, выгибая спины и скользя грудью по стеклу.

Затем на сцене появилась одетая в крошечную плиссированную юбочку стройная блондинка, подпрыгивающая как школьница. Она вращала бедрами, удерживая на талии целый ряд хула-хупов. Внезапно ее подхватил канат и унес в высоту. Это был кульминационный момент ее выступления – символическое изнасилование. Нимфетка раздвинула ноги высоко над нашими глазами, раздвинула их шире, чем это казалось возможным для людей. Это было почти нечеловеческое движение.

Затем появилась жилистая темнокожая женщина, тело которой прикрывали только нитки бус. Она двигалась в каком-то диком, первобытном ритме. Выступления в стиле мягкого порно быстро сменяли друг друга. Сцена оказалась во власти поразительных женщин, от которых невозможно было отвести взгляд. Среди зрителей было приблизительно поровну женщин и мужчин. Наконец конферансье в платиновом парике выкрикнул: «Где мясо?», и через люк на сцену выбрался длинноволосый мужчина в ковбойской куртке и чаппарахас9. Он начал демонстрировать свое тело, извиваясь и обнажая кубики мышц на животе. Затем мужчина сбросил чаппарахас, в результате чего закрытым остался только его пах, и остался в ковбойских сапогах. Обнаженный мужчина был виден всего несколько минут, после чего его окружила дюжина женских тел.

Мин было чуть больше пятидесяти, в тот вечер на ней было платье спортивного покроя, а лицо обрамляли пряди волос сочного бронзового цвета. Она не сомневалась в привычных объяснениях того факта, что женщин среди исполнителей было намного больше, чем мужчин, хотя и не считала эти объяснения достаточными. Они заключались в следующем: мужчинам в аудитории было бы слишком неудобно видеть слишком много мужского обнаженного тела на сцене. Для них, по крайней мере для гетеросексуалов, ковбоя следовало закрыть женскими бюстами. Что касается женщин, то женская нагота подпитывала их пагубную привычку – оценивать собственную внешность в сравнении с культовыми красотками. Таким образом, все купившие билет были удовлетворены. Они получили живую версию того, что привыкли получать от миллионов изображений на рекламных щитах, в журналах, по телевидению: для мужчин – возможность ощутить вожделение, для женщин – шанс сравнить себя с эталоном.

Однако Мин увидела в половом дисбалансе участников на сцене нечто большее. Начала она с достаточно простых вещей, соответствующих тому, что Чиверс обнаружила с помощью своего плетизмографа, когда Адонис с вялым членом бросал камни на пляже. «Женское тело выглядит одинаково, возбуждена она или нет. Мужчина без эрекции демонстрирует отсутствие возбуждения, – сказала Мин. – Женское тело всегда содержит обещание, предложение секса». Предложение приводит в возбуждение оба пола.

Кроме того, этот дисбаланс служил женщинам еще одним, весьма важным, способом, усложнявшим взгляды Мин. «Стремление быть желанной лежит в основе женского желания. Нарциссизм, – подчеркнула она, используя это слово не для осуждения, а для описания, – лежит в основе женской сексуальности. Женщины в зале внимательно рассматривали выступавших женщин, эротически возбуждаясь и воображая, что их собственные тела вызывают столь же жгучее желание, как и те, что были выставлены на всеобщее обозрение».
Нарциссизм лежит в основе женской сексуальности. Женщины эротически возбуждаются, воображая, что их собственные тела вызывают столь же жгучее желание, как и те, что выставлены на всеобщее обозрение.
С одного из двух портретов Вермеера на стене кабинета робко улыбалась молодая женщина, на ее тонких губах блуждала застенчивая улыбка, как будто она не была уверена, видит ли ее кто-то. На другом портрете более полные, слегка раздвинутые губы не улыбались: девочка не сомневалась, что на нее смотрят.

«Быть желанной – настоящий оргазм», – несколько метафорически заметила Мин, это одновременно и то, чего так желают, и вспышка страсти. Ее знание об этом источнике энергии отчасти было получено благодаря хитроумному прибору, расположенному в отгороженной занавеской части ее лаборатории, который, казалось, был более уместен в кабинете офтальмолога. Испытуемый ставил подбородок на небольшую подставку и смотрел на экран, где демонстрировались картинки мягкого порно. Прибор делал сотни записей в секунду, отмечая траекторию движений глаз и места, где они задерживались.

В течение нескольких лет Мин сравнивала рисунок движения глаз, отражающий мужской и женский интерес. Много лет назад она получила степень магистра литературы и планировала сделать карьеру, обучая написанию крупных романов, но затем поняла, что не может спокойно выступать перед целым классом и пытаться заставить своих студентов разделить ее ощущения. «Я не хотела портить хорошее дело», – сказала она и снова стала студенткой, чтобы заложить основу для своей докторской диссертации по психологии.

В недавно опубликованном исследовании она описала, как ее гетеросексуальные испытуемые рассматривали изображения мужчин и женщин во время прелюдии. Среди изображений был снимок пары, стоящей у кухонной раковины, – он стоял позади нее, плотно прижимаясь к ней, причем гениталии не были видны, на двух кадрах их тела закрывала только мыльная пена. Рассматривая снимки, участники эксперимента мужского пола намного дольше смотрели на изображенных женщин, на их лица и тела, чем на мужчин. Женщины одинаковое время смотрели на представителей обоих полов, их глаза блуждали по лицам мужчин и телам женщин. Казалось, они смотрели на выражение желания на лицах мужчин, на вызывающую их вожделение плоть женщин. Женщин, похоже, зажигала напористость мужчин и женская сила, способная вызвать этот напор.

Мин решила проверить это. Она должна была быть уверена, что женщины не рассматривали женские тела просто ради сравнения со своим собственным. Она должна была избавиться от этого мотива, который считала важным, но вторичным. Она должна была убедиться, что испытуемые смотрели именно на то, что их возбуждало.

Один из методов добиться этого – выполнить тот же самый эксперимент в то время, когда испытуемые занимались мастурбацией. В этом случае их взгляд стал бы искать скорее то, что несет в себе эротику. Правда, подобное исследование вряд ли могло быть одобрено наблюдательным советом университета, и, даже если бы ей удалось добиться разрешения на эксперимент, была высока вероятность того, что исследование, в котором участвуют женщины, занимающиеся мастурбацией, приведет к осуждению Мин консервативной прессой Лас-Вегаса, а это могло подвергнуть опасности ее исследование в целом. Лас-Вегас был совершенно парадоксальным местом – это город, где почти вся реклама основана на приятном эротическом возбуждении, проститутки ожидают клиентов на ранчо, разбросанных вдоль шоссе, и при этом в воздухе разлито ханжеское напряжение и сопротивление животным импульсам, которые, собственно, и заставляют людей стекаться в этот город. Это раздвоение казалось ярко выраженной версией расщепленного мировоззрения, которое было свойственно всей стране. Эротика пронизывала все аспекты жизни, и при этом исследовать ее оказалось невероятно трудно. Отчасти поэтому Чиверс, получившей степень кандидата наук и проведшей свои первые эксперименты с плетизмографом в Соединенных Штатах, пришлось вернуться после аспирантуры домой в Канаду, чтобы продолжить работу уже там.

Все те годы, пока она занималась исследованиями в Соединенных Штатах, ее занятия подвергались постоянным насмешкам. Washington Times выступала против того, чтобы американское правительство финансировало ее работу. Статья была озаглавлена «Финансируемое государством исследование измеряет возбуждение, вызванное порнографией». Один конгрессмен даже инициировал расследование. Протест против ее маленького проекта вскоре угас, однако она постоянно беспокоилась из-за резкого нежелания американцев слишком близко и внимательно рассматривать все, в чем присутствует сексуальность.

Мин старалась согласовывать свои исследования с мнением наблюдательного совета. Она планировала провести опыты, в которых будет использоваться отслеживание движений глаз. Испытуемым показывали порнофильмы, поскольку они возбуждали их больше, чем обычные снимки. Будут ли женщины в этом, более возбужденном состоянии, менее способствующем сравнению, меньше смотреть на женское тело, будет ли их больше привлекать мужское? Она считала, что этого не произойдет, ожидала подтверждения результатов своего более раннего эксперимента и надеялась, что женское тело докажет свою наэлектризованность.

Когда она планировала новое исследование и надеялась на одобрение наблюдательного совета, она еще не знала об исследовании Чиверс с использованием изображений обезличенных гениталий. Возможно, те результаты заставили бы ее задаться вопросом: будут ли женщины в ее эксперименте с видеороликами выискивать наравне с женскими телами эрекцию вроде той, что демонстрировал Дин – явное проявление мужского желания?

Идеи Мин были не только следствием лабораторных исследований, но и результатом ее работы как клинициста, когда она пыталась помочь женщинам, страдающим от диспареунии – болей в гениталиях во время сексуального сношения. Само по себе это состояние не являлось следствием отсутствия страсти, но все же ее пациентки говорили о том, что в случае, когда их страсть усиливалась, боль была меньше. Таким образом, отчасти решение проблемы заключалось в том, чтобы усилить сексуальное желание, и, несмотря на доминирующее мировоззрение, имело «мало общего с созданием более прочных взаимоотношений», то есть со стимулированием общения между пациентками и их партнерами.

Упоминая эти понятия, Мин закатила глаза. Она описала пациентку, любовник которой часто спрашивал ее во время секса: «Так хорошо?» Это совершенно расхолаживало ее. «Это было приятно, но, – Мин содрогнулась, осознавая заблуждение, стоящее за его деликатностью, – в этом не было никакой сексуальности». В этом не было ничего пылкого, никакого признака, свидетельствующего, что страсть этого мужчины выходит из-под контроля.
Согласно Фрейду, сексуальность была впечатана в наши души в момент самого первого восторга, и грудь матери была великолепным его источником.
Разговор с Мин заставил меня вспомнить о Фрейде и одном из его последователей – Мелани Кляйн. Сексологи, как правило, не тратят много времени на психоаналитические теории, обычно они игнорируют или высмеивают фрейдистские идеи как безосновательные и бесполезные. Мин никогда не упоминала Фрейда, но казалось, что в ее идеях проглядывали его взгляды, равно как и то, о чем говорила Кляйн. Похоже, те же идеи вписывались и в исследования Чиверс.

Согласно Фрейду, сексуальность была впечатана в наши души в момент самого первого восторга, и грудь матери была великолепным его источником. «Это было первое и самое важное действие ребенка, – писал он сто лет назад. – То, что он сосал грудь матери. Любой, кто видел, как насытившийся ребенок отодвигается от груди и засыпает с раскрасневшимися щеками и блаженной улыбкой, не может не думать, что эта картина в будущем будет повторена в виде сексуального удовлетворения». Базовая потребность в пище стала первым уроком ребенка в эросе – выживание и чувственность сошлись воедино. «Как нам кажется, губы ребенка ведут себя как эрогенная зона, и, без сомнения, стимуляция потоком теплого молока – источник радостных ощущений». Сознание младенца тонет в ощущениях почти оргазменной силы.

«Обнаружение объекта – по сути, есть повторное его открытие». Фрейд описал, как формировались наши желания в юности и взрослой жизни. Мы пытались вернуться в далекое прошлое, к удовольствиям, которые когда-то получили, которые доставлялись нам матерью не только в процессе кормления, но и бесчисленными другими способами: именно мать склонялась к ребенку, мыла его гениталии, крепко прижимала к себе, прятала свое лицо в его шейку. «Мать наверняка испугалась бы, – продолжал Фрейд, – если бы узнала о том, что она пробуждала сексуальный инстинкт и подготавливала его позднейшее интенсивное проявление. Она расценивает то, что делает, как нечто асексуальное, чистое… в конце концов, она ведь старается не возбуждать гениталии ребенка больше, чем это неизбежно при уходе за ним». Фрейд утверждал: «Она не должна упрекать себя ни в чем даже после того, как узнает правду, ведь она просто выполняет свою задачу, обучая своего ребенка любить».

Согласно теории Фрейда, эротическая энергия девочек вскоре двинется в путь по весьма сложному эмоциональному маршруту и будет перенаправлена от матери к отцу, но первоначальные уроки не пройдут даром: сексуальный посыл матери никогда не сотрется из памяти.

Затем Кляйн еще больше углубила идею Фрейда. Для Фрейда уход за ребенком и кормление грудью были намного менее важными понятиями, чем фаллос или ощущение его отсутствия. Кляйн разрушила эту иерархию ценностей. Грудь, согласно ее представлениям, была вершиной всего. Возможно, Фрейд, будучи мужчиной, неизбежно возвеличивал фаллос, поставив его на первое место, и требовался психоаналитик женского пола, чтобы опровергнуть это представление. Тем не менее вполне вероятно, что взгляды Кляйн сформировались не только вследствие того, что она была женщиной, но и благодаря ее клинической работе с маленькими детьми, а не путем восстановления детства посредством воспоминаний и событий жизни уже взрослых пациентов, как это делал Фрейд. Но какими бы ни были причины, Кляйн возвращалась к младенческим воспоминаниям о груди, которая, казалось, заполняла собой все поле зрения младенца. Все остальное исчезало. Грудь успокаивала и закрывала собой весь мир, обольщала и отрицала все остальное, предлагала и оберегала, учила любви и вдохновенной силе. Она была «пожирающей… изобильной… неистощимой… преследующей», поглощала все сознание младенца и, по сути, никогда не лишалась своей доминирующей роли.

Фрейд полагал, что гомосексуальная привязанность возникает у женщин вследствие некоего детского переживания. В трудах Фрейда и Кляйн предлагалось свое объяснение усиления пульсации крови в экспериментах Чиверс, когда женщины наблюдали за парами других женщин. Груди были первым вместилищем желания, и они имелись только на женском теле – все мы совершаем путешествие с целью их «повторного открытия».

Образ матери у Фрейда, и еще больше у Кляйн, углублял взгляды Мин о женском сексуальном нарциссизме. Посредством женских тел в ее лаборатории или на сцене казино, при помощи почти нагой модели, моющей посуду у раковины, или обнаженных до пояса пловчих, ныряющих в гигантский бокал для шампанского, женщины, подсознательно и опосредованно, становились реципиентами неуправляемого желания, которое они сами некогда ощущали по отношению к телу своей матери. Они впитывали эротическое всемогущество своих матерей.

На одной из стен лаборатории, возле занавешенной комнаты, из которой следили за участницами экспериментов, висел плакат концерта Энни Леннокс. Мин побывала на этом концерте и говорила, что колдовской, проникновенный голос Леннокс, тексты ее песен, льдистый электронный звук музыкальных инструментов порой, казалось, были едва слышны. Леннокс пела: Sweet dreams are made of this. Who am I to disagree?10 Затем Мин привела некоторые неоспоримые факты, касающиеся страстности. У нее самой было круглое лицо, в то время как Леннокс была худощавой; прическа Мин напоминала эльфийскую, в то время как волосы Леннокс были коротко острижены, а в голосе Мин не было напора, присущего голосу певицы. Но было и нечто общее – нетерпеливое ожидание, с которым люди говорят о страстном желании. У Мин были живые, выразительные черты лица, а ее рот порой кривился в гримасе – в те моменты, когда она говорила о многочисленных консультантах по семейным вопросам, придерживавшихся идеи (в особенности в отношении женщин), согласно которой отдаление момента близости приводит к лучшему сексу.
Женщины, подсознательно и опосредованно, становились реципиентами неуправляемого желания. Они впитывали эротическое всемогущество своих матерей.
Считалось, что самый верный путь к правильному сексу – сопереживание, духовная близость. Мин была убеждена, что эти качества приводят к прекрасным результатам, но, скорее всего, страсть среди них не числится.

Мин повторила результаты экспериментов Чиверс с незнакомцами и близкими друзьями: «Женская страстность не определяется факторами, связанными с личными отношениями, которые, как нам хотелось бы думать, руководят женской сексуальностью, в отличие от мужской». Она собиралась опубликовать исследование, основанное на многолетнем интервьюировании женщин, браки которых были лишены необходимой сексуальности. Она сказала мне, что, возможно, плохие взаимоотношения могут убить сильное желание, но и хорошие отношения не дают никакой гарантии его наличия. «Мы целуемся. Мы обнимаемся. Я говорю ему, что делать. Я не знаю, что не так», – процитировала она слова одного из интервьюируемых. «У нас прекрасные взаимоотношения. Это просто отдельная область – область отношений в постели».

Мин продолжала: важно понимать различие между тем, что вы цените в жизни, и тем, что является самым притягательным, таким как источник страстного желания. Женщины могут придавать большое значение идеалам близости и взаимопонимания, постоянства и уверенности в партнере, но «неправильно думать, что это происходит потому, что женщины предпочитают именно хорошие взаимоотношения, что именно это – основной источник женской страстности». И она снова заговорила о нарциссизме и желании стать объектом примитивной основной потребности.

Она утверждала, что для осуществления этого желания требуется не близость, а сохранение дистанции. Необходимо, чтобы объект страсти находился на некотором отдалении. Она предупреждала об опасности ожидания или даже надежды на осуществление популярной романтической мечты о слиянии с партнером, о возможности сказать: «Ты моя вторая половина». Это неверное представление о любви. Подобный вид отношений, даже просто борьба за него, может уничтожить эрос. Полное слияние не позволяет разойтись, чтобы можно было вновь двинуться навстречу друг другу, не оставляет дистанции, которую должен преодолеть любовник, охваченный страстью, не создает конечной точки, где можно ощутить этот драйв в полную силу.

«Иногда мы просыпаемся, глядя друг на друга», – рассказывала Изабель. Тепло их отношений ощущалось в этом одновременном пробуждении, в том, что они одновременно открывали глаза, в том, что их радужки и зрачки находились настолько близко, что расплывались, поскольку взгляд не мог охватить их полностью. Они с Эриком почти растворялись в этой близости. Затем наступал второй замечательный момент – она убирала то, чем он закрывал лицо, его веки поднимались, и она чувствовала, что ее заметили, узнали, впустили в сознание, окружили, впитали.

Почему, – спрашивала она, обвиняла, неумолимо требовала у себя ответа, – почему она чувствует безразличие? Почему, если быть честной с самой собой, она стала ощущать желание отшатнуться в то время, когда он тянулся к ней с надеждой на большее? Она не видела никакого объяснения этому. На вечеринке, где они встретились, именно она была инициатором их знакомства. В их первое свидание именно она первой поцеловала его, в первые несколько месяцев, когда они начали жить вместе, она, по ее словам, чувствовала к нему такую страсть, что взбиралась по нему как по дереву. Теперь, через полтора года, она прилеплялась к нему, как застежка-липучка, ежедневно со страхом ожидала по утрам, что он вот-вот откроет глаза, и чувствовала, что ее страсть исчезла, как будто была украдена каким-то вредным божком.

Она решила принять меры, отправилась в магазин, где продавались дорогие секс-игрушки, и купила массажное масло и повязку на глаза. Она делала это не для того, чтобы спрятать его мужскую привлекательность, а чтобы изменить впечатление от его прикосновения. Это улучшило ситуацию, но ненадолго. Что же с ней было не так? Она говорила мне, что порой ей хотелось, чтобы он повел себя как насильник – придавил ее спиной к кровати или стене, сильно покусал за соски, стащил с нее трусики-танга, да так, чтобы они порвались. Но она приказала себе не просить его об этом. «Дело в том, что для него эти действия не несут в себе смысла, и он чувствовал бы себя ужасно. Получилась бы лишь пародия на то, чего я хочу. Такие вещи должны происходить инстинктивно. Сама мысль о том, что я должна была его просить…» Ее голос затих. Она спрашивала себя: можно ли соединить воедино то, что у нее было с Майклом, для которого действия, напоминающие насилие, были частью гипнотизирующего ритуала, и то, что у нее было с Эриком – глубокую искренность, абсолютную близость? Что она может сделать, чтобы помочь себе справиться с ситуацией, если решит остаться с ним? Ей необходимо было понять это, найти объяснение происходящему и принять решение, каких бы страданий ей это ни стоило.

В начале второй зимы, которую Изабель жила вместе с Эриком, Нью-Йорк замела метель. Снег ложился столбиками на рельсах, подоконники укрывали высокие белые шапки. Буран разогнал с улиц машины, заставив водителей поставить их на стоянки, а затем автомобили и вовсе потонули в высоких сугробах. Коммунальные службы с трудом справлялись с последствиями снежной бури, тем более что до Рождества оставалось всего несколько дней. Незадолго до этого они с Эриком поставили елку и занимались ее украшением. Когда Изабель повесила мерцающий красный шар на одну из верхних веток, ее глаза внезапно наполнились слезами благодарности за то, что сейчас она украшает эту елку вместе с ним.

В субботу, в самый разгар бурана, она вернулась домой после похода по магазинам за подарками, прошла на кухню и стала рассказывать ему о том, что купила. Она заметила, что он почти ничего не говорит, практически не принимает участия в разговоре. Затем он вышел из комнаты в прихожую.

Он остановился, повернулся. Она заметила, что он держит руки за спиной. Возможно, подумала она, он хочет сделать ей подарок раньше времени. Он снова вошел в кухню и опустился на одно колено.

«Что ты делаешь?»

«Я прошу тебя выйти за меня замуж».

«Ты делаешь мне предложение? Прямо сейчас?»

Он находился заметно ниже ее, и в ладони вытянутой к ней руки держал кольцо. Однако внезапно ее пронзила мысль, что это могла быть шутка, потому что все произошло очень внезапно, а кухня казалась слишком странным местом для коленопреклонения.

«Что скажешь?» – спросил он.

Она не ответила.

«Ты скажешь мне «да»?»

В этом вопросе было столько надежды, и он слился с ее собственным сомнением, ее отчаянным желанием сохранить все, что было у нее с ним.

«Да, – ответила она. – Я говорю «да».

Она опустилась рядом с ним на кухонный пол. Ее палец проскользнул в кольцо, на котором в шестигранном гнезде сверкал алмаз. Он выбрал его без какой-либо подсказки с ее стороны, и, как всегда, их вкусы совпали. Он сказал ей, что несколько часов назад он позвонил ее матери и отцу и у каждого попросил благословения. Это тоже ей очень понравилось.

Они обнялись, сидя на линолеуме, и выпили бутылку шампанского, которая стояла у него наготове. Он перечислил все причины, по которым хотел бы прожить рядом с ней всю свою жизнь, а затем они встали и покинули кухню, но пошли не в спальню, а вышли из дома, в вечернюю темноту, в нескончаемый снег. Они шли, а метель все плотнее заметала окна, все выше становились снежные горы там, где стояли припаркованные автомобили. Все было похоронено под толстым слоем снега.

1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12


написать администратору сайта