Работа. Джидду Кришнамурти Записные книжки
 Скачать 1.02 Mb.
|
7 ноябряСовы сегодня начали перекликаться очень рано. Сначала они были в разных частях долины: одна на западе, другая на севере; их крики были очень ясны в тихом воздухе и разносились очень далеко. Вначале они находились на некотором расстоянии друг от друга, но постепенно сближались; по мере того как они сближались, их крики становились хриплыми, очень низкими, не такими протяжными, короче, настойчивее. По мере приближения, они перекликались всё чаще; похоже, птицы были крупными, было слишком темно и их было не видно, даже когда они оказались на одном и том же дереве, совсем близко, и тон и характер их криков изменились. Они говорили друг с другом такими низкими голосами, что их едва было слышно. Они находились там довольно долго, пока не начался рассвет. Затем постепенно появился ряд звуков: залаяла собака, кого‑то окликнули, взлетел фейерверк, — последние два дня был какой‑то праздник, — открылась дверь, и, по мере того как становилось светлее, начались все дневные шумы. Отвергать чрезвычайно важно. Отвергать сегодня, не зная, что при несёт завтра, значит оставаться пробуждённым. Отвергнуть все социальные, экономические, религиозные стереотипы значит остаться одному, то есть стать чувствительным. Быть неспособным полностью отвергнуть означает быть посредственным, заурядным. Быть неспособным отвергнуть честолюбие и все его пути означает принять ту норму существования, которая порождает и конфликт, и смятение, и скорбь. Отвергнуть политика, соответственно политика и в нас, этот отклик на ближайшее, близорукую жизнь, значит быть свободным от страха. Полное отрицание — это отрицание позитивного, отрицание подражательного импульса и склонности подчиняться и соответствовать. Но само по себе это отрицание позитивно, потому что оно — не реакция. Отвергать принятый стандарт красоты, прошлого или настоящего, это открыть красоту, которая за пределами мысли и чувства; но чтобы открыть её, необходима энергия. Эта энергия приходит, когда нет конфликта, противоречия, и действие не является более частичным, неполным. 8 ноябряСмирение — сущность всей добродетели. Смирение невозможно культивировать, как и добродетель. Респектабельная мораль любого общества — просто приспособление к стереотипу, утверждённому социальным, экономическим, религиозным окружением, но такая мораль меняющегося приспособления — не добродетель. Склонность подчиняться, соответствовать, как и подражательная озабоченность собственной безопасностью, именуемые моралью, есть отрицание добродетели. Порядок никогда не бывает постоянным — его нужно поддерживать каждый день, как комнату приходится убирать каждый день. Порядок нужно поддерживать из момента в момент, каждый день. Этот порядок — не личное, индивидуальное приспособление к системе обусловленных откликов; нравится и не нравится, удовольствия и боли. Этот порядок—не способ бегства от скорби; понимание скорби и окончание скорби есть добродетель, которая приносит порядок. Порядок, сам по себе, — не цель; порядок в качестве цели ведёт в тупик респектабельности, которая означает деградацию и упадок. Учиться — сама суть смирения; учиться у всего и учиться у всех. Когда человек учится, в самом процессе учения нет иерархии. Авторитет отвергает этот процесс, и последователь никогда не будет учиться. За восточными холмами было одинокое облако, пламенеющее светом заходящего солнца; никакая фантазия не может создать такое облако. Это была форма всех форм; никакой архитектор не смог бы спроектировать такую конструкцию. Она была результатом воздействия и множества ветров, и множества солнечных дней и ночей, и множества различных давлений и напряжений. Другие облака были тёмными, без света, и в них не было глубины или высоты, но это — взрывало пространство. Холм, за которым находилось облако, казался лишённым жизни и силы; холм утратил своё обычное достоинство и чистоту линий. Это облако вобрало в себя все особенности холмов, их мощь и безмолвие. Ниже высящегося облака лежала долина, зелёная и умытая дождём; есть что‑то очень красивое в этой древней долине, когда пройдёт дождь; долина становится захватывающе яркой и зелёной, зелёной всевозможных оттенков, а земля становится ещё более красной. Воздух прозрачен, и большие утёсы на холмах светятся и красным и голубым и серым и бледно‑фиолетовым. В комнате находилось несколько человек; некоторые сидели на полу, другие на стульях; была атмосфера спокойного одобрения и наслаждения. Человек играл на восьмиструнном инструменте. Он играл с закрытыми глазами, наслаждаясь, как и маленькая аудитория. Это был чистый звук, и этот звук уносил далеко и очень глубоко; каждый звук уносил ещё глубже. Качество звука, производимого этим инструментом, делало путешествие бесконечным; с того момента, как он коснулся инструмента, и пока он не остановится, только звук имел значение — а не инструмент, не этот человек и не аудитория. Он, казалось, заглушал все другие звуки, даже звуки фейерверков, которые запускали мальчики; вы слышали их шум и их треск, но они были частью этого звука, и этот звук был всем — поющими цикадами и смехом мальчиков, зовом маленькой девочки и звуком безмолвия. Он, должно быть, играл более получаса, и всё это время путешествие вдаль и вглубь продолжалось; это не было путешествие, предпринятое в воображении, на крыльях мысли или в неистовстве эмоции. Такие путешествия коротки, в них есть какой‑то смысл или они доставляют удовольствие; это не имело ни смысла, ни удовольствия. Здесь был только звук, и ничего больше, ни мысли, ни чувства. Этот звук уносил за пределы времени и спокойно входил в великую безмерную пустоту, из которой нет возврата. То, что всегда возвращается, есть память, это то, что было; но здесь не было ни памяти, ни опыта. Факт не имеет тени, памяти. |