Джордан Питерсон 12 правил жизни. Противоядие от хаоса- www. Джордан Питерсон 12 правил жизни противоядие от хаоса
 Скачать 1.91 Mb.
|
|
Все ненавидят арифметику Клиенты часто приходят ко мне обсудить свои повседневные семейные проблемы. Рутинные беспокойства опасны. Их привычность и предсказуемость заставляет их выглядеть тривиально. Но вид тривиальности обманчив: именно то, что происходит каждый день, в действительности формирует нашу жизнь, и время, вновь и вновь проведенное одинаково, растет с угрожающей скоростью. Один отец недавно говорил о проблемах, которые испытывал, укладывая сына спать на ночь [6] , – ритуал, который обычно требовал борьбы продолжительностью в три четверти часа. Мы занялись арифметикой. Сорок пять минут каждый день, семь дней в неделю – это триста минут, пять часов в неделю. Пять часов каждые четыре недели месяца – это двадцать часов в месяц. Двадцать часов в месяц двенадцать месяцев подряд – это двести сорок часов в год. Это полтора месяца стандартной работы со стандартными сорокачасовыми неделями. Мой клиент проводил полтора рабочих месяца в год, неэффективно и жалко сражаясь со своим сыном. Нет нужды пояснять, что оба от этого страдали. Неважно, насколько добры ваши намерения, как вы нежны и терпеливы, вы не сможете поддерживать добрые отношения с тем, с кем сражаетесь по полтора рабочих месяца в год. Неизбежно вырастет обида. А если даже и нет, все это напрасно потраченное, неприятное время, конечно, можно было провести более продуктивно и полезно, с меньшим стрессом, за более приятными занятиями. Как понимать такие ситуации? Кто виноват – ребенок или родитель? Природа или общество? И что, в любом случае, делать? Некоторые видят все проблемы во взрослом – в родителе или, в более широком смысле, в обществе. «Не бывает плохих детей, – думают такие люди. – Только плохие родители». Если на ум приходит незапятнанный образ ребенка, такое замечание кажется полностью справедливым. Красота, открытость, радость, доверие и способность к любви, характеризующие детей, легко позволяют переложить всю вину на ближайших взрослых. Но такое отношение опасно и наивно- романтично. Оно слишком однобокое, особенно если у родителей очень трудный сын или дочь. Да и то, что все человеческое зло безапелляционно возлагается на общество, далеко не к лучшему. Такое заключение просто отбрасывает все назад. Оно ничего не объясняет и не решает проблем. Если испорчено общество, а не личности, которые его составляют, тогда с чего эта испорченность началась? Как она распространилась? Это односторонняя, глубоко идеологическая теория. Еще более проблематична настойчивость, логически вытекающая из этой презумпции социальной испорченности, согласно которой все личные проблемы, неважно, насколько редкие, должны быть решены культурной реструктуризацией, неважно, насколько радикальной. Наше общество все чаще сталкивается с призывами к разрушению его стабилизирующих традиций, чтобы включить все меньшее число людей, которые не подходят или не хотят подходить под категории, на которых основано даже само наше восприятие. Это нехорошо. Не может каждое личное несчастье быть решено социальной революцией, поскольку революции дестабилизируют, они опасны. Мы медленно, шаг за шагом учились жить вместе и организовывать наши сложные общества на протяжении больших отрезков времени, и мы не понимаем, почему в точности работает то, что мы делаем. Таким образом, тщательно меняя способы нашего социального бытия во имя некоторых идеологически устаревших групп (можно вспомнить много таких), мы можем сотворить больше несчастий, чем благих дел. Особенно если учесть страдания, которые обычно порождают даже маленькие революции. Действительно ли было так необходимо, к примеру, резко либерализовать законы о разводе в 1960-е? Не уверен, что так считают дети, жизнь которых пошатнулась из-за гипотетической свободы, которую представляла такая попытка освобождения. За стенами, мудро построенными нашими предками, маячат ужас и террор. А мы эти стены разрушаем на свою беду. Мы бессознательно скользим по тонкому льду, под которым скрыты глубокие холодные воды, где притаились невообразимые чудовища. Я вижу, что сегодняшние родители так запуганы своими детьми, не в последнюю очередь потому, что считаются проводниками гипотетической социальной тирании. Одновременно им отказывают в роли благожелательных и необходимых посредников дисциплины, порядка и условностей. Родители словно неловко прячутся в тени подросткового духа 1960-х, десятилетия, избыточность которого привела к всеобщему осуждению взрослости, бездумному неверию в существование компетентной силы и к неспособности различать хаос незрелости и ответственную свободу. Это увеличило родительскую чувствительность к короткому эмоциональному страданию детей. При этом возрос родительский страх навредить детям до болезненной, вредной степени. Вы можете возразить: лучше так, чем наоборот. Но катастрофы проглядывают из-за любой моральной крайности. Постыдный дикарь Говорят, что каждый человек – сознательный или бессознательный последователь какого-то влиятельного философа. Убеждение, что дети по природе своей обладают незапятнанным духом, который портят только культура и общество, во многом позаимствовано у философа XVIII века Жан-Жака Руссо, жившего во французской Женеве 82 . Руссо горячо верил в разрушительное влияние человеческого общества и частной собственности. Он утверждал, что не было ничего более нежного и чудесного, чем человек в доцивилизованном состоянии. В точности в то же самое время, отмечая свою неспособность к роли отца, он милостиво оставил пятерых своих родных детей на попечение сиротских приютов. Благородный дикарь, описанный Руссо, тем не менее был идеалом. Это была абстракция, архетипичная и религиозная, а не существо из плоти и крови, как сам Руссо предполагал. Мифологически совершенный Божественный ребенок постоянно наполняет наше воображение. Это потенциал юности, новорожденный герой, невинно пострадавший, давно потерянный сын законного короля. Это намек на бессмертие, который сопровождает наши самые ранние переживания. Это Адам, совершенный человек, гуляющий рука об руку с Богом в райском саду до грехопадения. Но человеческие создания столь же злы, сколь добры, и тьма, которая всегда живет в наших душах, сопровождает нас и в юные годы. В целом люди с возрастом скорее улучшаются, чем ухудшаются, становятся добрее, добросовестнее, эмоционально стабильнее, по мере того как делаются зрелыми 83 Открытая и зачастую ужасающе активная травля, как на школьном дворе 84 , редко проявляется во взрослом обществе. Темный и анархичный «Повелитель мух» Уильяма Голдинга стал классикой неспроста. Существует множество прямых доказательств того, что ужасы человеческого поведения нельзя с легкостью списать на историю и общество. В самой болезненной форме это было обнаружено, наверное, приматологом Джейн Гудолл. В 1974 году она заметила, что ее любимые шимпанзе способны и даже полны желания убивать друг друга (если использовать терминологию, подходящую для людей) 85 . В силу их шокирующей природы и огромного антропологического значения, она хранила свои наблюдения в секрете на протяжении долгих лет. Гудолл опасалась, что ее контакт с животными привел их к демонстрации неестественного поведения. Даже когда она опубликовала свою точку зрения, многие отказывались верить. Вскоре стало очевидно, что то, что она наблюдала, не было редкостью. Грубо говоря, шимпанзе ведут межплеменную войну, причем с почти невообразимой жестокостью. Типичный взрослый шимпанзе, несмотря на свои более скромные размеры, минимум в два раза сильнее сопоставимого с ним человека 86 . Гудолл не без ужаса сообщила о склонности шимпанзе, которых она изучала, разрывать прочный стальной кабель 87 . Шимпанзе могут буквально разорвать на куски даже друг друга, и они это делают. Невозможно винить в этом человеческие общества и их сложные технологии 88 . «Часто, когда я просыпалась ночью, – писала исследовательница, – в памяти вставали ужасающие картины: Сатана (шимпанзе, за которым долго велись наблюдения) пьет кровь, хлещущую из огромной раны на лице Сниффа. Он держит голову Сниффа за подбородок, словно это кубок… Джомео отрывает полоску кожи с бедра Де; Фиган, атакующий и бьющий, снова и снова, поверженное, дрожащее тело Голиафа, одного из героев его детства» 89 Маленькие банды подростков-шимпанзе, в основном мужского пола, бродят по границам своей территории. Они встречают чужаков (а это и те шимпанзе, которых они когда-то знали, которые откололись от чрезмерно разросшейся группы) и, если они численно превосходят встреченных, банда обрушивается на чужаков и безжалостно их уничтожает. Не то чтобы у шимпанзе было сильно развито сверх-я, и разумно помнить, что человеческая способность к самоконтролю тоже может быть переоценена. Внимательное чтение шокирующей, ужасающей книги Айрис Чан «Изнасилование Нанкина: забытый Холокост Второй мировой войны» 90 описывает жестокую казнь, которой подвергли китайский город вторгшиеся в него японцы. Такое чтение сломает даже самого упрямого романтика. Что уж говорить про Отряд-731, тайную японскую организацию по исследованию биологических способов ведения войны. Читайте об этом на свой страх и риск. Вас предупреждали. Охотники и собиратели, несмотря на свою общинную жизнь и локализованную культуру, гораздо больше склонны к убийствам, чем жители индустриальных городов. Ежегодная статистика по убийствам в современной Великобритании регистрирует один случай на сто тысяч населения 91 . В США таких случаев в четыре-пять раз больше, а в Гондурасе – в 90 раз. Там количество убийств рекордное для современных стран. Но свидетельства однозначно говорят о том, что со временем, с укрупнением и развитием организации обществ, люди стали скорее более мирными, чем более воинственными. У африканских бушменов канг, романтизированных в 1950-е годы Элизабет Маршалл Томас, называвшей их «безвредными людьми» 92 , совершалось 40 убийств на сто тысяч человек, но это количество снизилось более чем на 30 %, когда они стали подчиняться государственным властям 93 . Это очень назидательный пример того, как сложные социальные структуры служат снижению, а не обострению людской склонности к насилию. Согласно ежегодной статистике, 300 убийств на сто тысяч человек происходит у яномамо из Бразилии, известных своей агрессией, но эти цифры не максимальны. Обитатели Папуа – Новой Гвинеи убивают друг друга в количестве от 140 до 1000 людей на сто тысяч населения 94 А рекорд, похоже, принадлежит като, туземному народу Калифорнии: 1450 человек из ста тысяч встретили насильственную смерть в 1840-е годы 95 Поскольку дети, как и другие люди, не только хорошие, их нельзя просто предоставлять самим себе. Без влияния общества они не могут расцвести и превратиться в совершенство. Даже собакам требуется социализация, чтобы они могли стать приемлемыми членами стаи, а дети куда сложнее собак. Это значит, что они скорее всего полностью собьются с пути, если их не обучать, не дисциплинировать и не подбадривать должным образом. Это значит, что связывать все людские насильственные тенденции с патологиями социальной структуры неправильно. Все ровно наоборот. Процесс социализации предотвращает много зла и активно способствует добру. Детей нужно формировать и просвещать, иначе они не будут процветать. Этот факт ярко отображается в их поведении: они отчаянно жаждут внимания и от своих сверстников, и от взрослых, поскольку такое внимание, которое делает их эффективными и искушенными коллективными игроками, жизненно важно. Детям так же или даже еще больше вредит отсутствие пристального внимания, как и дурное обращение, психическое или физическое. Это вред от упущения, а не от допущения, но от этого он не становится менее тяжелым и продолжительным. Детям причиняется вред, когда их «милосердные» невнимательные родители не способны сделать их самих внимательными и наблюдательными, не могут пробудить их и оставляют в бессознательном, неопределенном состоянии. Детям причиняется вред, когда те, кто уполномочены ухаживать за ними, боятся любого конфликта и расстройства и не осмеливаются их исправлять, оставляя без руководства. Я могу узнать таких детей на улице. Они рассеянные, несфокусированные и неопределенные. Они свинцовые и блеклые, а не золотые и сияющие. Они как нераспакованные коробки, обернутые в вечное ожидание. Таких детей хронически игнорируют сверстники, потому что от игры с ними никакого удовольствия. Взрослые склонны демонстрировать такое же отношение хотя, если их прижать, они будут это отрицать. Когда в начале своей карьеры я работал в детских садах, мальчики и девочки, росшие в пренебрежении, отчаянно тянулись ко мне в своей неловкой, невнятной манере, не чувствуя дистанции, не умея сосредоточиться на игре. Они плюхались мне на колени, вне зависимости от того, чем я занимался, неумолимо ведомые мощным желанием привлечь внимание взрослого – необходимый катализатор для дальнейшего развития. Было очень сложно не реагировать на таких детей и на их слишком затянувшийся инфантилизм с раздражением или даже с отвращением, сложно в буквальном смысле не отталкивать их, хоть я им и очень сочувствовал, и прекрасно понимал, в каком они трудном положении. Думаю, такая реакция, жесткая и ужасная, была практически универсальным внутренним предупредительным сигналом, обозначающим опасность установления отношений с плохо социализированным ребенком. Сигнал говорил об опасности быстрой и неподобающей зависимости, за которую должен быть ответственен родитель, и огромной потребности во времени и ресурсах, которую повлечет за собой развитие этой зависимости. Столкнувшись с такой ситуацией, потенциально дружелюбные сверстники и заинтересованные взрослые склонны переключаться на взаимодействие с другими детьми, при котором соотношение затрат и выгод, грубо говоря, будет гораздо ниже. Родитель или друг Пренебрежение и дурное обращение – это неотъемлемая часть плохо структурированного или напрочь отсутствующего дисциплинарного подхода, которая может быть обусловлена явными, сознательными (ошибочными) родительскими мотивами. Но куда чаще современные родители просто парализованы страхом, что они перестанут нравиться своим детям, или даже что те перестанут их любить, если наказать их по какой-либо причине. Превыше всего они ставят дружбу ребенка и готовы пожертвовать уважением, чтобы ее заполучить. Это нехорошо. У ребенка будет много друзей, но только двое родителей (если они вообще у него есть), и родители – это больше, а не меньше, чем друзья. У друзей весьма ограниченный авторитет, чтобы делать замечания. Соответственно, каждому родителю нужно научиться стерпеть мгновенный гнев или даже ненависть от своих детей в ответ на родительские поучения, ведь способность детей задумываться и заботиться о долгосрочных последствиях очень ограниченна. Родители – это властители общества. Они учат детей вести себя так, чтобы другие люди могли взаимодействовать с ними разумно и продуктивно. Дисциплинировать ребенка – значит проявить ответственность. Это не гнев и не дурное обращение. Это не месть за проступок. Это осторожная комбинация милосердия и долгосрочной рассудительности. Должная дисциплина требует усилия, она, в сущности, синонимична усилию. Трудно уделять детям пристальное внимание. Трудно выяснить, что неправильно, а что верно, и почему. Трудно сформулировать справедливые и основанные на сочувствии стратегии дисциплины и обсудить их применение с другими людьми, глубоко вовлеченными в уход за ребенком. Из-за этого сочетания ответственности и сложности установка, согласно которой любые ограничения, накладываемые на детей, разрушительны, пагубна. Если принять ее как должное, то родители, которые способны на большее, могут забыть о своем долге и просто выступать как агенты инкультурации, делая вид, будто так хорошо для детей. Но это глубокий и пагубный самообман. Это лень, жестокость, это непростительно. И это еще далеко не все. Мы полагаем, что правила будут неизбежно подавлять безграничную внутреннюю креативность наших детей, даже несмотря на то, что научная литература ясно говорит, что, во-первых, безграничная креативность шокирующе редка 96 и, во-вторых, что строгие ограничения скорее упрощают, чем подавляют творческие достижения 97 . Вера в то, что правила и структуры по природе своей деструктивны, зачастую соединяется с идеей, согласно которой дети сами сделают правильный выбор, когда спать и что есть, если просто позволить их истинной природе проявить себя. Но это такое же беспочвенное допущение. С детей станется жить на хот-догах, куриных ножках и фруктовых конфетах, если это привлечет к ним внимание, обеспечит силой или защитит от необходимости пробовать что-то новое. Вместо того чтобы мудро и спокойно отправиться в постель, дети будут бороться со сном, пока их не срубит усталость. Кроме того, они стремятся провоцировать взрослых, исследуя сложные границы социальной среды, – совсем как юные шимпанзе, достающие взрослых в своей Труппе 98 . Наблюдение за тем, к чему приводят поддразнивания и насмешки, позволяет и шимпанзе, и детям нащупывать границы того, что в противном случае было бы слишком неупорядоченной и пугающей свободой. Такие границы, когда они обнаружены, обеспечивают уверенность, даже если их выявление приводит к мгновенному разочарованию и расстройству. Помню, как привел дочку на игровую площадку. Ей тогда было года два. Она играла на брусьях, наполовину висела в воздухе. Особо склонный к провокациям монстр примерно того же возраста стоял над ней, на тех же брусьях, за которые она хваталась. Я видел, как он движется к ней навстречу. Наши глаза встретились. Он медленно, нарочно наступал на ее руки с нарастающей силой снова и снова, глядя на меня свысока. Он точно знал, что делает. «Выкуси, папаша!» – вот какая у него была философия. Он уже решил для себя, что взрослые презренны и что им можно спокойно бросить вызов. Самое плохое, что и ему предначертано стать таким же. Родители уготовили ему печальное будущее. К его великому удивлению и к его же пользе я снял его с брусьев и швырнул с девятиметровой высоты. Нет, я так не поступил. Я просто отвел дочку в другое место. Но для него было бы лучше, если бы я это сделал. Представьте себе малыша, раз за разом бьющего свою маму по лицу. Зачем ему это делать? Глупый вопрос, непростительно наивный. Ответ очевиден – чтобы чувствовать превосходство над матерью, чтобы посмотреть, сойдет ли ему это с рук. В насилии, в конце концов, нет ничего загадочного. Мир – вот что загадочно. Насилие существует по умолчанию, все просто. А вот мир – это сложно: ему нужно учиться, его нужно прививать, его надо заслужить. (Человек часто задает простые вопросы о физиологии. Почему люди принимают наркотики? Тут тоже нет никакой тайны. Удивительно, почему они не принимают их постоянно. Почему люди страдают от тревожности? И опять никакой загадки. Как люди вообще могут быть спокойны? Вот что удивляет. Мы хрупки, мы смертны. Миллион ситуаций может выйти из-под контроля, по миллиону разных причин. Мы должны с ног до головы трепетать от ужаса каждую секунду. Но мы так не делаем. То же самое можно сказать про депрессию, лень и преступность.) Если я могу ранить и превзойти вас физически, значит, я могу делать ровно что хочу, когда хочу, даже когда вы рядом. Я могу мучить вас, чтобы удовлетворить свое любопытство. Я могу отобрать все ваше внимание и властвовать над вами. Я могу украсть вашу игрушку. Во- первых, дети бьют, потому что агрессия врожденная, хотя у одних она проявляется сильнее, а у других слабее, а во-вторых, агрессия упрощает желание. Глупо было бы предполагать, что такому поведению надо учиться. Змее не нужно учиться нападать. Это в природе животного. Статистически двухлетние дети – самые жестокие люди". Они пинаются, бьют, кусаются, крадут чужую собственность. Они поступают так, чтобы исследовать, выражать свое возмущение и разочарование, удовлетворять свои импульсивные желания. Что еще важнее в нашем случае, они делают это, чтобы найти истинные границы допустимого поведения. Как еще им разгадать, что приемлемо, а что нет? Дети – как слепые, которые ищут стену. Они должны продвигаться вперед и нащупывать дорогу, чтобы понять, где находятся настоящие границы, а они редко оказываются там, где должны быть. Последовательное исправление таких действий обозначает для ребенка границы приемлемой агрессии. Отсутствие исправления просто повышает любопытство; ребенок будет бить, кусать и толкать, если он агрессивен и склонен властвовать, пока что-то не обозначит для него границу. Как сильно я могу бить мамочку? Пока она не возразит. Учитывая это, исправлять чем раньше, тем лучше – если, конечно, желаемый конечный результат для родителя заключается не в том, чтобы быть побитым. Исправление также помогает ребенку понять, что бить других – субоптимальная социальная стратегия. Без исправления ни один ребенок не пройдет трудный процесс организации и регуляции своих импульсов так, чтобы эти импульсы могли без конфликта сосуществовать и в душе ребенка, и в широком социальном мире. Организовать разум – дело совсем не простое. Мой сын был особенно своенравным в том возрасте, когда начинал ходить. Когда моя дочка была маленькой, я мог парализовать ее с помощью злобного взгляда. На сына это не производило ни малейшего эффекта. Когда ему было девять месяцев, он всякий раз за столом ставил в тупик мою жену, а она не из тех, кто легко сдается. Он боролся с ней за контроль над ложкой. «Ладно!» – думали мы. Нам все равно не хотелось кормить его ни минутой дольше, чем требовалось. Но маленький бузотер соглашался только на три-четыре ложки, а потом принимался играть. Он размазывал еду по миске. Он приплел кусочки еды к верхушке своего стула и смотрел, как они падали на пол. Ладно, он изучал мир. Но при этом он ел недостаточно, а когда он ел недостаточно, то и спал недостаточно. И тогда ночной крик будил его родителей. И они становились сварливыми, были не в духе. Он расстраивал маму, и она вымещала это на мне. Траектория была нехорошая. После нескольких дней такой деградации я решил отобрать у него ложку. Я приготовился к войне, заложил на это время. Терпеливый родитель может победить двухлетку, как бы ни было трудно в это поверить. Как говорится, «старость и коварство всегда побеждают молодость и умение». Отчасти это потому, что когда тебе два, время тянется целую вечность. Те полчаса были для моего сына, как целая неделя. Я заверил себя, что выйду победителем. Он был упертым и вел себя ужасно. Но я мог быть хуже. Мы садились лицом к лицу, миска стояла перед ним. Это был наш вестерн «Ровно в полдень». Он это знал, и я это знал. Он схватил ложку. Я забрал ее у него и зачерпнул вкуснейшей каши с горкой. Я направил ее прямо ему в рот. Он посмотрел на меня, как на чудовище. Он скривил и крепко поджал губы, не оставляя и щели. Я преследовал его рот ложкой, пока он наматывал круги головой. У меня в рукаве были и другие фокусы. Свободной рукой я ткнул его в грудь, с расчетом досадить ему. Он не шевельнулся. Я сделал это снова. И снова. И снова. Не сильно, но и не так, чтобы это можно было проигнорировать. Примерно через десять тычков он открыл свой рот, планируя издать возмущенный звук. Ха! Ошибочка. Я проворно вставил ложку ему в рот. Он отважно пытался выпихнуть оскорбительную пищу своим языком. Но как справиться с этим, я тоже знаю: я просто приложил свой указательный палец горизонтально к его губам. Что-то вышло, но что-то было проглочено. Один ноль в пользу папы. Я потрепал его по голове и сказал, что он хороший мальчик. И я правда имел это в виду. Когда кто-то делает то, чего вы от него добиваетесь, вознаградите его. Никакого недовольства после победы. Через час все закончилось. Было возмущение. Был плач. Моей жене пришлось выйти из комнаты. Было слишком много стресса. Но еда ребенком была съедена. Мой сын рухнул, изможденный, мне на грудь. Мы оба вздремнули. И когда он проснулся, я нравился ему гораздо больше, чем до того как его дисциплинировал. Я всегда наблюдал подобное, когда мы сталкивались с ребенком лбами, и не только с моим собственным. Чуть позже мы с другой парой стали по очереди сидеть с детьми. Всех детей собирали в одном доме. Одна пара родителей отправлялась на ужин или в кино и оставляла детей другой паре. Все дети были младше трех лет. Однажды вечером новая родительская пара присоединилась к нам. Я не был знаком с их сыном, большим, сильным мальчиком двух лет. «Он не будет спать, – сказал его отец. – Вы положите его в кровать, а он выползет и придет вниз. Мы обычно включаем ему видео про Эльмо и даем посмотреть». «Ну уж нет, – подумал я. – Ни за что не буду вознаграждать непослушного ребенка за неприемлемое поведение. И уж точно никому я не покажу никакие видео с Эльмо». Я всегда ненавидел эту жуткую крикливую куклу. Он позорил наследие Джима Хенсона. Итак, награда в виде Эльмо не обсуждалась. Я ничего, конечно, не сказал – бесполезно говорить с родителями про их детей, пока они не готовы слушать. Через два часа мы уложили детей в постель. Четверо из пяти сразу заснули, но только не поклонник «Маппетов». Я положил его в детскую кроватку, из которой он не мог выбраться. Но он все-таки мог реветь. Именно это он и делал. Это было хитро, хорошая стратегия с его стороны. Его плач досаждал и грозил перебудить других детей, которые тогда тоже заревели бы. Очко в пользу ребенка. Итак, я вошел в комнату. «Ляг», – сказал я. Это не произвело никакого эффекта. «Ляг, – повторил я, – или я тебя уложу». Аргументация с детьми не всегда работает, особенно при таких обстоятельствах, но я верю в честные предупреждения. Конечно, он не лег. Он снова заревел, рассчитывая произвести эффект; дети часто так делают. Испуганные родители думают, что плачущий ребенок всегда печален или задет. Но это попросту неправда. Злость – одна из самых распространенных причин плача. Тщательный анализ типичных движений мускулатуры плачущих детей это подтвердил 100 . Злой плач и плач от страха или печали выглядят не одинаково. Они и звучат по-разному, и, проявив внимание, их можно различить. Злой плач – это зачастую акт доминирования, так с ним и нужно обращаться. Я поднял ребенка и положил его – нежно, терпеливо, но основательно. Он встал. Я положил его снова. Он встал. Я положил его. Он встал. На этот раз я положил его и держал руку на его спине. Он боролся – сильно, но безуспешно. В конце концов, он был в десять раз меньше меня, я мог взять его одной рукой. Итак, я держал его и говорил с ним спокойно, сказал, что он хороший мальчик и что он должен расслабиться. Я дал ему соску и мягко похлопывал по спине. Он стал расслабляться. Его глаза начали закрываться. Я убрал руку. Он тут же встал на ноги. Я был впечатлен. У ребенка есть характер! Я поднял его и положил снова. «Лежи, монстр», – сказал я и снова стал нежно гладить его по спине. Некоторых детей это успокаивает. Он начал уставать. Он был готов сдаться. Он закрыл глаза. Я поднялся, быстро и тихо направился к двери. В последний раз посмотрел назад, чтобы проверить его положение – он снова был на ногах. Я направил на него палец и сказал: «Вниз, монстр». Я действительно имел это в виду. И он упал, как подстреленный. Я закрыл дверь. Мы друг другу понравились. Ни моя жена, ни я не слышали от него ни писка до конца ночи. «Как ребенок?» – спросил его отец, когда, много позже, вернулся домой. «Хорошо, – ответил я. – Вообще без проблем. Спит сейчас». «Он вставал?» – поинтересовался отец. «Нет, – ответил я. – Все время спал». Папа смотрел на меня. Он хотел знать, что случилось, но не спросил. А я не рассказал. Как гласит старая пословица, не мечите бисер перед свиньями. Вы можете подумать, что это жестко. А как насчет того, чтобы тренировать своего ребенка не спать и вознаграждать его за это кривляньями жуткой куклы? Это тоже жестко. У вас свой яд, а у меня свой. |