чернобыль. Григорий Медведев. Чернобыльская тетрадь
 Скачать 0.85 Mb.
|
|
- А если заглохнет мотор? - Заглохнет - заведешь. Поехали. Вырулив на улицу Ленина, он спросил: - Едем по встречной полосе? Или как?.. Наша сторона вон там. Объезжать сквер? - Не надо. - Как-то неудобно. Вроде нарушаем правила уличного движения.-Володя горестно усмехнулся, и мы помчали не по своей стороне мимо трупов собак и кошек к аварийному энергоблоку. Путепровод проскочили на полной скорости. Снова стрелка радиометра рванула на несколько диапазонов и опять упала. Справа открылась ужасающая картина разрушенного энергоблока. Весь разлом и завал имели цвет черных обгорелостей. Над полом бывшего центрального зала, где реактор, вверх струились волнистые потоки восходящего, ионизированного радиацией газа. Как-то необычно ново и зловеще в этой разрухе и черноте поблескивали на солнце сорванные с мертвых опор и сдвинутые в сторону барабаны-сепараторы. До блока метров четыреста. - Включай передний мост,-сказал я Володе.-Может потребоваться повышенная проходимость. Но что это?.. Внутри ограды рядом с разрушенным блоком и вплотную к завалу ходят солдаты, что-то собирают. - Поворачивай направо. Вот здесь... дальше... Поезжай за здание ХЖТО и остановись вплотную к ограждению. - Зажарит нас,-сказал Володя, прицельно глянув на меня. Лицо у него красное, напряженное. Мы оба в респираторах. - Останови здесь. О-о! Да там офицеры тоже... И генерал... - Генерал-полковник,- уточнил Володя. - Это, наверное, Пикалов... Солдаты и офииеры собирали топливо и графит руками. Ходили с ведрами и собирали. Ссыпали в контейнеры. Графит валялся и за изгородью рядом с нашей машиной. Я открыл дверь, подсунул датчик радиометра почти вплотную к графитовому блоку. 2 тысячи рентген в час. Закрыл дверь. Пахнет озоном, гарью, пылью и еще чем-то. Может быть, жареной человечиной... Солдаты, набрав полное ведро, как-то, мне казалось, неспешно шли к металлическим ящикам-контейнерам и высыпали туда содержимое ведер. Милые мои, подумал я, какой страшный урожай собираете вы... Урожай минувшего двадцатилетия... Но где же? Где миллионы рублей, отпущенных государством на разработку робототехники и манипуляторов? Где? Украли? Пустили по ветру? Лица солдат и офицеров темно-бурые: ядерный загар. Синоптики обещают ливневые дожди, и чтобы активность не смыло дождями в грунт, вместо роботов, которых нет, пошли люди. Позже, узнав об этом, академик Александров возмущался: "На Чернобыле не жалеют людей. Это все падет на меня..." А ведь не возмущался, когда выдвинул на Украину взрывоопасный РБМК... Вдали видны навалы песка. Минтрансстроевцы роют захватки под реактором. Пробили уже два тоннеля. Потом эстафету у них возьмут угольщики. - Под бетонную подушку роют,-сказал Володя.-Говорят, бутылка водки под реактором стоит сто пятьдесят рублей... Для дезактивации... - Поехали!-приказал я Володе.-Вон, видишь, впереди дорога, вдоль подводящего канала. По ней свернешь налево. Володя вырулил на дорогу. Поехали мимо ОРУ-750. Стрелка радиометра подскочила до 400 рентген в час. Ясное дело - сюда забросило взрывом топливо. Метров через двести, напротив ОРУ-330, стрелка упала до 40. И вдруг... Ч-черт! Непредвиденное. Дорога завалена, перегорожена железобетонными блоками. Проезда нет. А рентгены бегут, как время. Левее асфальта железная дорога. - А ну, Володя, покажи, на что способен. Сворачивай на железную дорогу и метров пятьдесят по полотну вон на ту бетонку, что ведет к АБК-1. Вперед! "Нива" не подвела. И Володя оказался на высоте. Возле АБК-1 несколько бронетранспортеров. На площади-строй солдат. Офицер перед строем ругает подчиненных за то, что они нарушают правила радиационной безопасности: сидят на земле, курят, раздеваются по пояс, чтобы загореть, пьют водку и прочее. У офицера и солдат респираторы не надеты, висят на шее. Безграмотность от плохо поставленного обучения... Ведь от этих молодых парней пойдет потомство. Даже один рентген в год дает пятидесятипроцентную вероятность мутации... - Побудь, Володя, тут, я быстро... Смотри не уезжай, а то я застряну здесь. Захватив радиометр, побежал в бункер. Там чисто. Даже фона нет. Но душно. Полно народу. Как в бомбоубежище во время войны. Столы, кровати по бокам для отдыха персонала. Вон группа отдыхающих дуется в козла. Слышен стук костяшек. Здесь же дежурные до-зиметристы, возле телефонов-операторы, у которых связь с БЩУ и со штабом в Чернобыле. На стене карта радиационных замеров по промплощадке. Но мне не нужна, замерил сам. Поднялся на второй этаж АБК. Тишина, пустота. По переходной галерее прошел на десятую отметку деаэраторной этажерки... Теперь-быстро вперед! Моя цель-блочный щит управления четвертого энергоблока. Я должен увидеть то место, где была нажата роковая кнопка взрыва, посмотреть, на какой высоте застряли стрелки указателей положения поглощающих стержней, замерить активность на БЩУ и рядом, понять, в какой обстановке работали операторы... Быстрым шагом, почти бегом пошел по длинному коридору в сторону четвертого блока. До БЩУ-4 примерно шестьсот метров. Быстрее... На радиометре - рентген в час. Стрелка медленно ползет вправо. Миновал БЩУ-1 и БЩУ-2. Двери открыты. Видны фигуры операторов. Расхолаживают реакторы. Вернее, поддерживают реакторы в режиме расхолаживания. Третий блок. Ему уже досталось от взрыва. Активность - 2 рентгена в час. Иду дальше. Металлический привкус во рту. Ощущаются сквозняки, пахнет озоном, гарью. На пластикатовом полу осколки выбитых взрывом стекол. Активность - 5 рентген в час. Провал возле помещения комплекса "Скала" - 7 рентген. Вот щитовая КРБ второй очереди-10 рентген. Ощущение, что иду по коридорам и каютам затонувшего корабля. Справа двери в лестнично-лифтовой блок, дальше-в резервную пультовую. Слева дверь в БЩУ-4. Здесь работали люди, которые сейчас умирают в 6-й клинике Москвы. Вхожу в помещение резервного пульта управления, окна которого выходят на завал,- 509 рентген в час. Стекла выбиты взрывом, хрустят и взвизгивают под каблуками. Назад! Вхожу в помещение БЩУ-4. У входной двери 15 рентген, у рабочего места СИУРа (умирающего сейчас Леонида Топтунова) I® рентген. На сельсинах-указателях поглощающих стержней стрелки застыли на высоте двух-двух с половиной метров. При движении вправо активность растет: 50-70 рентген в час. Выскакиваю из помещения и бегом в сторону первого энергоблока. Быстро!.. Вот оно-настало немыслимое. Мирный атом во всей своей первозданной красе и устрашающей мощи... Володя на месте. Солнце, голубое небо, жара градусов тридцать. Строй посреди площади давно распался, солдаты сидят на бронетранспортерах. Курят. Двое разделись до пояса, загорают. Молодость не верит в смерть. Молодые бессмертны. Здесь это так наглядно. Не выдержал, кричу: - Парни, хватаете лишние бэры! Вас же инструктировали только что! Белобрысый солдат улыбается, привстав на броне. - А мы что, мы ничего. Загораем... - Поехали! К вечеру 9 мая примерно в 20 часов 30 минут прогорела часть графита в реакторе, под сброшенным грузом образовалась пустота, и вся махина из пяти тысяч тонн песка, глины и карбида бора рухнула вниз, выбросив из-под себя огромное количество ядерного пепла. Резко возросла активность на станции, в Припяти - в тридцатикилометровой зоне. Рост активности ощущался даже за шестьдесят километров в Иванкове и в других местах. В наступившей уже темноте с трудом подняли вертолет и замерили активность. Пепел лег на Припять и окружающие поля. 16 мая я улетел в Москву. Свидетельствует Ю. Н. Филимонпев, заместитель начальника главного научно-технического управления Минэнерго СССР: "Ездили после Чернобыля на Игналинскую АЭС. Там в свете чернобыльской аварии проверили физику и конструкцию реактора типа РБМК. Сумма положительных коэффициентов реактивности еще большая, чем в Чернобыле, во всяком случае не меньше. Паровой коэффициент выше двух бета. Ничего не предпринимают. Спросил: почему не пишете по инстанции? Ответили: а что толку? Тем не менее выводы комиссии о реконструкции всех реакторов типа РБМК в сторону повышения безопасности неукоснительно приняты к исполнению. В правительство представлено несколько актов расследования. В том числе Минэнерго СССР, правительственной комиссии и Минсредмаша. Все внешние организации сделали выводы против Минэнерго: виновата эксплуатация, а реактор здесь ни при чем. Минэнерго же, наоборот, представило более взвешенные и сбалансированные выводы, указав и на вину эксплуатации и на порочную конструкцию реактора. Щербина собрал все комиссии и потребовал согласованного заключения для представления в Политбюро ЦК КПСС". ...Думаю о десятках погибших, имена которых мы знаем, и о многих нерожденных, о прерванных жизнях, имен которых мы никогда не узнаем, ибо они погибли из-за прекращения беременности у женщин, облученных в Припяти 26 и 27 апреля. К 17 мая 1986 года ВОХР Минэнерго СССР похоронил с воинскими почестями на Митинском кладбище четырнадцать человек, пострадавших 26 апреля на аварийном блоке и умерших в 6-й клинической больнице Москвы. Это эксплуатационники и пожарники. Борьба врачей за жизнь остальных тяжелых и менее тяжелых больных продолжалась. Работники аппарата Минэнерго СССР дежурили в клинике, помогая медперсоналу. В начале 70-х годов я лежал здесь на девятом этаже в отделении профессора И. С. Глазунова. Тогда еще не было здания пристройки слева. Отделение битком было забито больными лучевой болезнью. Были и очень тяжелые случаи. Запомнился Дима, парень лет тридцати. Подвергся облучению, находясь в полуметре от источника. Стоял к нему спиной и чуть правым боком. Пучок лучей шел снизу. Максимум воздействия пришелся на голени, стопы, промежность, ягодицы. Увидел не саму вспышку, а ее отражение на противоположной стене и потолке. Поняв, в чем дело, побежал выключать что-то. Находился в аварийных условиях три минуты. К случившемуся отнесся очень трезво. Вычислил приблизительную дозу, им полученную. В клинику поступил через час после аварии. Температура - тридцать девять, озноб, тошнота, возбужден, глаза блестят. Говорит жестикулируя, немного по-шутовски представляя случившееся. Однако очень связно и логично. Немного не по себе всем от его шуток. Контактен, тактичен, терпелив. Через сутки после аварии у больного из четырех точек (грудина, подвздошные кости, обе спереди и слева сзади) взяли костный мозг. Средняя интегральная доза на весь организм-400 рад. На четвертые-пятые сутки-поражение слизистой рта, пищевода, желудка. Во рту, на языке, щеках-язвы, слизистая отходила пластами, пропал сон, аппетит. Температура тридцать восемь-тридцать девять, возбужден, глаза блестят, как у наркомана. На шестые сутки-поражение кожи правой голени, отек, чувство распираиия в ней, одеревенение, морфинные боли. На шестые сутки перелито около четырнадцати миллиардоклеток костного мозга. Больного перевели в стерильную кварцующуюся палату. Начался период кишечного синдрома. Стул двадцать пять-тридцать раз в сутки с кровью и слизью. Тенезмы, урчания и переливания в области слепой кишки. В связи с тяжелым поражением рта и пищевода шесть дней пищу через рот не получал, чтобы не травмировать слизистую. Внутривенно переливались питательные смеси. В это же время на промежности и ягодицах появились вялые болезненные пузыри. Голень правой ноги сине-багровая, отечная, блестящая, гладкая на ощупь. С четырнадцатых суток началась эпиляция (выпадение волос), причем очень странно. Выпали все волосы справа - и на голове и на теле. Дима сам про себя говорил, что он как беглый каторжник. Своеобразный юмор висельника, однако он очень здорово подбадривал остальных двоих, облучившихся вместе с ним. Они совсем раскисли, хотя течение болезни у них было безусловно более легким. Дима писал им юмористические записки в стихах, но иногда срывался и круто переходил в депрессию. Очень долго его раздражали громкие разговоры, музыка, шум каблуков. Однажды наорал на врачиху, что от стука ее каблуков у него понос начинается. Родственников к нему до трех недель не допускали. С сороковых суток состояние его улучшилось, а на восемьдесят вторые сутки Диму выписали. Осталась глубокая трофическая язва (незаживающая) на правой голени. Сильно хромает. Стоял вопрос об ампутации правой ноги по колено... Второй больной - Сергей, двадцати девяти лет. Поступил из НИИ, где манипулировал с радиоактивными веществами в горячей камере. Из-за слишком близкого сведения кусков вещества произошел ядерный всплеск. Несмотря на сразу же начавшуюся рвоту, рассчитал ориентировочную дозу-10 тысяч рад. Через полчаса потерял сознание. Доставили на самолете в крайне тяжелом состоянии. Температура сорок, отек лица, шеи, верхних конечностей. У него были такие руки, что измерить давление обычной манжетой не удавалось, сестрам приходилось надставлять. Очень терпеливо перенес трепанбиопсию и пункцию костного мозга. Находился в сознании. Через пятьдесят четыре часа после аварии резко упало артериальное давление-до нуля. Через пятьдесят семь часов Сергей скончался от острой дистрофии миокарда... Лечащий врач, с которым я подружился, сказал мне: "Это, по существу, была смерть под лучом от непосредственного воздействия ионизирующей радиации. Спасти таких больных невозможно: ткань сердца просто ползет, рассеченная радиацией..." Третий, Николай, тридцати шести лет, прожил пятьдесят восемь суток. Это были сплошные мучения: тяжелейшие ожоги (кожа сходила пластами), пневмония, агранулоцитоз. Кроме того, у него был тяжелейший панкреатит, он сильно кричал от болей в поджелудочной железе. Наркотики не помогали. Успокаивался лишь после наркоза закисью азота. Была ранняя весна. Кажется, апрель. Как и сейчас в Чернобыле. Светило солнце, и в больнице было очень тихо. Я заглянул к Николаю. Он лежал один в стерильной палате. Рядом с кроватью стоял столик со стерильными хирургическими инструментами, на другом столике мази симбезон, Вишневского, фурацилин, настойка прополиса, облепиховое масло, стерильный корнцанг с намотанной на него марлечкой. Все это для обработки обнаженной кожи. Он лежал на высокой наклонной кровати. Над кроватью - каркас из железных прутьев, на нем мощные лампы, чтобы не было холодно, потому что Николай лежал совсем голый. Кожа от облепихового масла стала желтоватой... Но что это?.. Николай... Владимир Правик... Как все поразительно страшно повторилось!.. Пятнадцать лет спустя-такая же палата, та же наклонная койка с каркасом, греющие лампы, по графику включающийся кварц... Владимир Правик, голый лежит на наклонном ложе под железным каркасом с лампами. Вся поверхность тела обожжена, трудно разобрать, где огнем, где радиацией, все слилось. Чудовищные отеки снаружи и внутри. Распухли губы, полость рта, язык, пищевод... Ядерная боль особенная, она нестерпима и беспощадна, доводит до шока и потери сознания. Все тело героя-пожарника переполнила ядерная боль. Раньше кололи морфий и другие наркотики, которые на время купи-ровали болевой синдром. Правику и его товарищам сделали внутривенную пересадку костного мозга. Внутривенно же влили экстракт печени многих эмбрионов для стимулирования кроветворения. Но смерть не отступала... Все уже было у него: и агранулоцитоз, и кишечный синдром, и эпиляция (выпадение волос), и стоматиты с тяжкими отеками и отслоениями слизистой рта... Но Владимир Правик стоически переносил боль и муки. Этот славянский богатырь выжил бы, победил бы смерть, если бы только кожа не была убита на всю ее глубину, И казалось, что в таком состоянии не до мирских радостей и горя, не до судеб своих товарищей. Сам ведь на краю гибели. Но нет! Пока мог еще говорить, Владимир Правик пытался узнать через сестер и врачей, что с его друзьями, как они, живы ли, продолжают ли еще борьбу, теперь уже со смертью. Он хотел, чтобы они боролись, чтобы их мужество помогало и ему. И когда каким-то непостижимым образом все же доносились вести: умер... умер... умер...- как само дуновение гибели,-врачи говорили больным, что это не у нас, что это где-то в другом месте, в другой больнице... То была ложь во спасение. И вот настал такой день, когда стало ясно: сделано все, что способна была сделать современная радиационная медицина. Все методы рискованной и обычной терапии применены для борьбы с острой лучевой болезнью, но тщетно. Даже новейшие факторы роста, стимулирующие размножение клеток крови, не помогли. Потому что нужна была еще живая кожа. А ее у Правика не было ни кусочка. Она вся была убита радиацией. Радиацией были убиты и слюнные железы. Рот пересох, как земля в засуху. Правик не мог говорить, только смотрел, мигал еще веками без ресниц, которые выпали, смотрел, и в глазах порою вспыхивало жгучее нежелание подчиниться смерти. Потом внутренние силы сопротивления стали ослабевать и постепенно иссякли. Началось умирание, исчезновение плоти на глазах. Он стал таять, сохнуть, исчезать. Это мумифицировались убитые радиацией кожа и ткани тела. Человек с каждым часом, с каждым днем уменьшался, уменьшался, уменьшался. Умершие - почерневшие, высохшие мумии - стали легкими, как дети... Свидетельствует В. Г. Смагин: "В Москве в 6-й клинике на "Щукинской" поместили сначала на четвертом, а потом на шестом этаже. Более тяжелых, пожарников и эксплуатационников,- на восьмом. Среди них пожарники Ващук, Игна-тенко, Правик, Кибенок, Титенок, Тищура; операторы Акимов, Топтунов, Перевозченко, Бражник, Проскуряков, Кудрявцев, Перчук, Вершинин, Кургуз, Новик... Лежали в отдельных стерильных палатах, которые кварцевались несколько раз в сутки по графику. Физраствор, который всем нам влили в вену в припятской медсанчасти, на многих подействовал ободряюще, снял интоксикацию, вызванную облучением. Лучше себя почувствовали больные с дозами до 400 рад. Остальным было лишь чуть легче, их мучили сильные боли в облученной и обожженной огнем и паром коже. Боль в коже и внутри изматывала, убивала... Первые два дня, 28 и 29 апреля, Саша Акимов приходил в нашу палату, темно-коричневый от ядерного загара, сильно подавленный. Говорил одно и то .же, что не понимает, почему взорвалось. Ведь все шло отлично, и до нажатия кнопки A3 ни один параметр не имел отклонений. Это меня мучает больше, чем боль, сказал он мне 29 апреля, уходя навсегда". Свидетельствует Л. Н. Акимова: ' "Возле Саши дежурили его родители и брат. Они с Сашей близнецы. Брат отдал ему для переливания свой костный мозг. Пока мог говорить, он все время повторял отцу и матери, что все делал правильно. Это его мучило до самой кончины. Сказал также, что к персоналу своей смены претензий не имеет. Они все выполнили свой долг. Я была у мужа за день до смерти. Он уже не мог говорить. Но в глазах была боль. Я знаю, он думал о той проклятой ночи, проигрывал все в себе снова и снова и не мог признать себя виновным. Он получил дозу 1500 рентген, а может быть, и больше и был обречен. Он все более чернел и в день смерти лежал черный, как негр. Он весь обуглился. Умер с открытыми глазами..." Свидетельствует В. А. Назаров, заместитель начальника ВПО Со-юзатомэнерго: "Я посещал Славу Бражника 4 мая 1986 года. Молодой парень тридцати лет. Пытался расспросить его, что произошло. Ведь никто тогда в Москве толком ничего не знал. Бражник лежал весь отекший, темно-бурый. Через силу сказал, что все тело страшно болит, слабость. Сказал, что вначале проломило кровлю и на нулевую отметку машзала упал кусок железобетонной плиты, разбил маслопровод. Масло загорелось. Пока он тушил и ставил пластырь, упал еще кусок и разбил задвижку на питательном насосе. Отключили этот насос, отсекли петлю. В пролом крыши полетел черный пепел... Ему было очень тяжко, и я не стал его больше расспрашивать. Все просил пить. Я дал ему боржоми. "Боль, все болит... Страшно болит..." Я, говорит, не знал, что может быть такая страшная боль..." Свидетельствует В. Г. Смагин: "Я был у Проскурякова за два дня до его смерти. Он лежал на наклонной койке. Чудовищно распухший рот. Лицо без кожи. Голый. Грудь в пластырях. Над ним греющие лампы. Он все просил пить. У меня был с собой сок манго. Я спросил, хочет ли он соку. Он сказал, что да, очень хочет. Надоела, говорит, минеральная вода. На тумбочке у него стояла бутылка боржоми. Я напоил его соком из стакана. Оставил банку с соком у него на тумбочке и попросил сестру поить его. В Москве у него родственников не было. И к нему почему-то никто не приехал... Возле СИУРа Лени Топтунова дежурил его отец. Он же отдал сыну для пересадки свой костный мозг. Но это не помогло. День и ночь проводил у кровати сына, переворачивал его. Тот был весь загорелый до черноты. Только спина светлая. Он везде был с Сашей Акимовым. был его тенью. И сгорели они одинаково и почти в одно время. Акимов умер 11 мая, а Топтунов- 14-го. Они погибли первыми из операторов. Многие, кто уже считался выздоравливающими, вдруг умирали. Так умер внезапно на тридцать пятые сутки заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди Анатолий Ситников. Ему дважды переливали костный мозг, но была несовместимость, он отторгал его. В курилке 6-й клиники собирались каждый день выздоравливающие, и всех мучило одно: почему взрыв? Думали-гадали. Предполагали, что гремучка могла собраться в сливном коллекторе охлаждающей воды СУЗ. Мог произойти хлопок, и регулирующие стержни выстрелило из реактора. В результате - разгон на мгновенных нейтронах. Думали также о "концевом" эффекте поглощающих стержней. Если парообразование и "концевой" эффект совпали-тоже разгон и взрыв. Где-то все постепенно сошлись на мысли о выбросе мощности. Но уверены до конца, конечно, не были..." Свидетельствует А. М. Ходаковский, заместитель генерального директора производственного объединения Атомэнергоремонт: "Я руководил по поручению руководства Минэнерго СССР похоронами погибших от чернобыльской радиации. По состоянию на десятое июля 1986 года схоронили двадцать восемь человек. Многие трупы очень радиоактивны, Ни я ни работники морга вначале этого не знали, потом случайно замерили - большая активность. Стали надевать пропитанные свинцовыми солями костюмы. Санэпидстанция, узнав, что трупы радиоактивны, потребовала делать на дне могил бетонные подушки, как под атомным реактором, чтобы радиоактивные соки из трупов не уходили в грунтовые воды. Это было невозможно, кощунственно. Долго спорили с ними. Наконец договорились, что сильно радиоактивные трупы будем запаивать в цинковые гробы. Так и поступили. В 6-й клинике через шестьдесят дней после взрыва долечивается по состоянию на июль 1986 года еще девятнадцать человек. У одного вдруг на шестидесятые сутки пошли на теле ожоговые пятна при общем неплохом состоянии. Вот как у меня.- Ходаковский задрал рубаху и показал на животе темно-коричневые пятна неопределенной формы.- Это тоже ожоговые пятна от работы с радиоактивными трупами..." Тут я хочу остановиться и привести выдержки из статьи американского ученого-атомщика К. Моргана. Привел бы подобные слова академиков А. П. Александрова или Е. П. Велихова, например, но они таких слов не произносили. Так вот что сказал Морган: "В настоящее время стало очевидным, что не существует такой малой пороговой дозы ионизирующего излучения, которая была бы безопасной или риск заболеть от которой (даже лейкозом) был бы равен нулю... Радиоактивные благородные газы (РБГ) являются основным источником облучения населения при нормальной эксплуатации АЭС. Особый вклад вносит криптон-85 с периодом полураспада десять и семь десятых лет... Я хотел бы выразить большое недовольство относительно распространенной в атомной энергетике практики "сжигания" и "выжигания" временных ремонтных рабочих. Под этим мы подразумеваем привлечение плохо проинструктированного и неподготовленного персонала к временному выполнению горячих работ (радиоактивных). Из-за отсутствия понимания риска хронического облучения такой персонал с большой вероятностью может создать радиационные аварии, в результате которых может быть причинен вред как ему, так и другим людям. Я считаю практику "выжигания" персонала глубоко аморальной, и до тех пор, пока в атомной энергетике не откажутся от подобной практики, я перестану быть активным сторонником этой отрасли... За последние десять-пятнадцать лет новые данные показали, что риск раковых заболеваний людей под воздействием радиации в десять или более раз выше, чем мы считали в 1960 году, и что не существует безопасной дозы..." 7 И еще одно суждение-выдающегося советского ученого, действительного члена Академии медицинских наук СССР, крупнейшего специалиста по лечению лейкозов Андрея Ивановича Воробьева: "Думаю, что после этой аварии должно закончиться средневековое мышление человечества. Очень многое требует сегодня переоценки. И хотя количество жертв в результате аварии ограниченно, а большинство пострадавших останется в живых и выздоровеет, происшедшее в Чернобыле показало нам масштабы возможной катастрофы. Это должно буквально переформировать наше мышление, в том числе и мышление любого человека, кем бы он ни был - рабочим или ученым. Ведь ни одна авария не бывает случайной. Значит, надо понимать, что атомный век требует такой же точности, с какой рассчитываются траектории ракет. Атомный век не может быть в чем-то только одном атомным. Очень важно понять, что сегодня люди должны знать, например, что такое хромосомы, так же хорошо, как знают они, что такое четырехтактный двигатель внутреннего сгорания. Без этого нельзя жить. Хочешь жить в атомном веке-создавай новую культуру, новое мышление.." Свидетельствует В. Г. Смагин: "В 6-й клинике лечился и главный инженер Чернобыльской АЭС Николай Максимович Фомин. Пробыл с месяц. После выписки незадолго до его ареста обедали с ним в кафе. Он был бледен, подавлен. Спросил меня: "Витя, как ты думаешь, что мне делать? Повеситься?" "Зачем же, Максимыч?-сказал я.-Наберись мужества, пройди все до конца..." С Дятловым мы были в клинике в одно время. Перед выпиской он сказал: "Меня будут судить. Это ясно. Но если мне дадут говорить и будут слушать, я скажу, что все делал правильно". Незадолго до ареста встретил Брюханова. Он сказал: "Никому не нужен, жду ареста. Приехал вот к генеральному прокурору спросить, где мне находиться и что делать..." "И что говорит прокурор?" "Ждите, говорит, вас позовут"..." Арестовали Брюханова, Дятлова и Фомина в августе 1986 года. Брюханов был спокоен. Взял с собой в камеру учебники и тексты для изучения английского языка. И сказал, что он теперь как Фрунзе, приговоренный к смерти... Дятлов тоже спокоен, выдержан. Фомин потерял себя. Истерики. Сделал в камере попытку самоубийства. Разбил очки и стеклом вскрыл себе вены. Вовремя заметили. Спасли. На 24 марта 1987 года был назначен суд, который отложили из-за невменяемости Фомина. Разыскал и встретился с заместителем начальника турбинного цеха блока No 4 Разимом Ильгамовичем Давлетбаевым. Как я уже писал, он был на БЩУ-4 в момент взрыва. За время аварии получил более 300 рентген. Вид очень больного человека. Мучает лучевой гепатит. Сильно отечное лицо. Нездоровые, налитые кровью глаза. Но держится молодцом. Подтянут, собран. Несмотря на инвалидность, работает. Мужественный человек. Попросил его рассказать, как было в ту ночь 26 апреля 1986 года. Он сказал, что ему запретили говорить о технике. Только через первый отдел. Я сказал, что о технике все знаю, даже больше, чем он. Нужны подробности о людях. Но Разим Ильгамович был скуп: "Когда пожарники появились в машзале, там все уже сделали эксплуатационники. За время аварийных работ в машзале я несколько раз вбегал на блочный щит управления, докладывал начальнику смены. Акимов был спокоен, четко отдавал распоряжения. Когда началось, все встретили спокойно Ведь мы по роду своей профессии были готовы к подобному. Не в такой, конечно степени, но все же..." Видно, что Давлетбаев старается говорить в пределах разрешенного первым отделом. Я не перебиваю. Характеризует Александра Акимова, своего вахтенного начальника: "Акимов очень порядочный и добросовестный человек. Симпатичный, общительный. Член Припятского горкома партии. Хороший товарищ..." Характеризовать Брюханова отказался. Сказал: "Брюханова не знаю". Высказал свое мнение о прессе, печатавшей репортажи из Чернобыля: "Она представила нас, эксплуатационников, как неграмотных, почти злодеев. Поэтому под воздействием прессы на Митинском кладбище, где похоронены наши ребята, с могил сорвали все фотографии. Пожалели только фото Топтунова. Совсем еще молодой. Как бы неопытный. Нас считают злодеями. А между тем десять лет Чернобыльская АЭС выдавала электроэнергию. Хлеб нелегкий, вы знаете. Сами работали..." "Когда вы покинули блок?"-спросил я. "В пять утра. Началась острая рвота. Но мы все успели сделать: и погасили пожар внутри машзала, и вытеснили водород из генератора, и заменили водой масло из маслобака турбины. Мы не были чистыми исполнителями. Мы многое переосмысливали. Но поезд тогда уже ушел, имею в виду технологический процесс на момент приема смены. И остановить его было уже невозможно. Но мы не были простыми исполнителями..." Да, во многом можно согласиться с Давлетбаевьм. Атомные операторы не просто исполнители. В процессе эксплуатации атомных станций им приходится принимать массу самостоятельных и ответственных решений, зачастую очень рискованных, чтобы спасти блок, с честью выйти из аварийной ситуации или тяжелого переходного режима. Всего многообразия всевозможных сочетаний режимов и неполадок никакими инструкциями и регламентами, к сожалению, не предусмотришь. И тут важны опыт и профессионализм эксплуатационников. И Давлетбаев прав, говоря, что после взрыва операторы показали чудеса героизма и бесстрашия. Они достойны преклонения. Но ведь это - уже после взрыва... МИТИНСКОЕ КЛАДБИЩЕ В первую годовщину чернобыльской катастрофы я поехал на Митинское кладбище почтить память погибших пожарников и атомных операторов. От станции метро "Планерная" на автобусе No 741 через двадцать минут езды, сразу за деревней Митино, раскинулся огромный город мертвых. Кладбище совсем новое, чистенькое. Могилы уходят за горизонт. Слева от входа-аккуратный, облицованный желтой керамической плиткой непрерывно действующий крематорий, из трубы которого шел быстрый черный дымок. Справа от входа-кладбищенская контора. Кладбище молодое. Посаженные на могилах деревья еще не выросли. По весне стоят пока темные, с нераспустившимися листьями. В разных местах кладбища над могилами взлетают и садятся стаи воронья, расклевывают оставленную на могилах пищу - яйца, колбасу, конфеты... Иду по главной кладбищенской улице. Метрах в пятидесяти от входа слева от дороги-двадцать шесть могил с белокаменными надгробиями. Над каждой могилой небольшая мраморная стела с гравированной позолоченной надписью: фамилия, имя, отчество, даты рождения и смерти. Могилы пожарников, их шесть, утопают в цветах: вазочки и горшочки с живыми цветами, венки искусственных цветов с красными лентами и надписями на них от родных и сослуживцев. На могилах атомных операторов цветов поменьше, венков вообще нет. Министерство атомной энергетики и Минэнерго СССР не вспомнили в годовщину Чернобыля о павших. А ведь они тоже герои, они сделали все, что смогли. Проявили мужество и бесстрашие. Отдали жизни... Но лежат здесь и те, кто случайно оказался той роковой ночью у места трагедии, не понимая подлинного значения происходящего. Ясное голубое небо, солнце, теплынь. Грай взлетающего и садящегося на могилы воронья, уходящая вдаль до горизонта главная улица кладбища и на ней люди, люди, идущие к дорогим могилам. Невдалеке от захоронения чернобыльцев послышались звуки автоматных выстрелов. Посмотрел в ту сторону. Взвод солдат салютовал из "Калашниковых". Подошедший мужчина сказал, что хоронят солдата, погибшего в Афганистане. На могильных стелах пожарников выгравированы золотые звезды. Здесь лежат Правик, Кибенок, Игнатенко, Ващук, Тищура, Тите-нок... Над могилами же атомных операторов на мраморных надгробиях нет никаких знаков отличия. Нет и фотографий, которые вначале были. Теперь осталась только фотография на могиле Леонида Топтуно-ва. Совсем еще мальчишка,усатенький, круглолицый, пухленькие щеки. Отец его возле могилы соорудил аккуратную красивую скамеечку. Мне показалось, что у Топтунова самая любовно ухоженная могила. Двадцать шесть могил... В шести из них покоятся герои-пожарники. В двадцати остальных-операторы четвертого энергоблока, электрики, турбинисты, наладчики. Две женщины-Лузганова и Иванен-ко, работницы военизированной охраны. Одна была на проходной напротив четвертого блока, дежурила там всю ночь до утра. Вторая в строящемся ХОЯТе (хранилище отработанного ядерного топлива) - в трехстах метрах от блока. И в этих могилах тоже подлинные герои, чье мужество спасло станцию в не меньшей степени, чем мужество пожарников. Я уже говорил о них ранее. Вот они: Вершинин, Новик, Бражник, Перчук-машинисты турбинного зала, которые погасили пожар изнутри, пожар, развитие которого имело бы страшные последствия для всей АЭС. Насколько мне известно, к наградам они не представлены. Не награжден и начальник смены реакторного цеха Валерий Иванович Пе-ревозченко, сделавший все возможное и невозможное, чтобы спасти подчиненных ему людей, вывести их из зон высокой радиации. И за-. меститель главного инженера по эксплуатации первой очереди Анатолий Андреевич Ситников, не пощадивший жизни, чтобы разобраться, что же на самом деле произошло с четвертым реактором. И лежащий здесь виброналадчик харьковчанин Георгий Илларионович Попов, который и вовсе случайно оказался там, но машзал не покинул и всем, чем мог, помогал турбинистам тушить пожар в машзале. Хотя мог уйти и остаться живым. Не награжден и электрик Анатолий Иванович Баранов, который вместе с Лелеченко локализовал аварийную ситуацию на электрооборудовании, замещал водород в генераторе, подавал питание на четвертый блок в условиях бешеных гамма-полей. Лелеченко похоронен в Киеве. Посмертно награжден орденом Ленина. В связи с наградами следует сказать еще об одном. Материалы по награждению атомных операторов, живых и мертвых, готовились под завесой умолчания. Почему, спрашивается? Иду вдоль могил, подолгу останавливаясь возле каждой. Кладу к надгробиям цветы. Пожарники и шесть атомных операторов скончались в страшных муках в период с 11 по 17 мая 1986 года. Они получили наибольшие дозы облучения, больше всех приняли радионуклидов внутрь, тела их были сильно радиоактивны, и, как я уже писал, были они похоронены в запаянных цинковых гробах. Так требовала санэпидстанция, и я думал об этом с горечью, ибо земле помешали сделать ее последнюю работу-превратить тела умерших в прах. Проклятый ядерный век! Даже здесь, в извечном человеческом исходе, нарушаются тысячелетние традиции. Даже похоронить, по-людски предать земле нельзя. Вот ведь как получается... И все же говорю им: мир праху вашему. Спите спокойно. Ваша смерть всколыхнула людей, они хоть на вершок отошли от спячки, от слепой и серой исполнительности... Склоним головы перед ними - мучениками и героями Чернобыля. Так в чем же он, главный урок? Самый главный-это ощущение зыбкости человеческой жизни, ее уязвимости. Всемогущество и бессилие человека продемонстрировал Чернобыль. И предостерег: не упивайся своим всемогуществом, человек, не шути с ним. Ибо ты причина, но ты и следствие. В конечном счете это мучает больше всего: те рассеченные радиацией нити хромосом, убитые или изуродованные гены, они уже ушли в будущее. Ушли, ушли... Май 1987 г. |