чернобыль. Григорий Медведев. Чернобыльская тетрадь
 Скачать 0.85 Mb.
|
|
канун катастрофы? В1час 00 минут ночи 25 апреля 1986 года оперативный персонал приступил к снижению мощности реактора No 4, работавшего на номинальных параметрах. В 13 часов 05 минут того же дня турбогенератор No 7 был отключен от сети. Электропитание собственных нужд блока (четыре главных циркуляционных насоса, два питательных электронасоса и др.) было переведено на шины оставшегося в работе турбогенератора No 8. В 14 часов 00 минут соответствии с программой эксперимента была отключена система аварийного охлаждения реактора (САОР)-одна из грубейших и роковых ошибок Фомина. Нужно еще раз подчеркнуть, что сделано это было сознательно, чтобы исключить возможный тепловой удар при поступлении холодной воды из емкостей системы аварийного охлаждения в горячий реактор. А ведь эти 350 кубометров аварийной воды из емкостей САОР, когда начался разгон на мгновенных нейтронах, когда сорвали главные циркуляционные насосы и реактор остался без охлаждения, возможно, могли бы спасти положение и погасить паровой эффект реактивности, самый весомый из всех... Трудно сейчас предположить, какие резоны двигали Фоминым в те роковые часы, но отключить систему аварийного охлаждения реактора, которая в критические секунды резко могла бы снизить па-росодержание в активной зоне и, быть может, спасти от взрыва, мог только человек, совершенно не понимающий нейтронно-физических процессов в атомном реакторе или по меньшей мере крайне самонадеянный. Итак, это было сделано, и сделано, как мы уже знаем, сознательно. Видимо, гипнозу самонадеянности, идущей вразрез с законами ядерной физики, поддались и заместитель главного инженера по эксплуатации А. С. Дятлов и весь персонал службы управления четвертого энергоблока. В противном случае хотя бы кто-нибудь один должен был в момент отключения САОР опомниться и сказать: "Отставить! Что творите, братцы?!" Но никто не опомнился, никто не крикнул. САОР была спокойно отключена, задвижки на линии подачи воды в реактор заранее обесточены и закрыты на замок, чтобы в случае надобности не открыть их даже вручную. А то сдуру и открыть могут, и 350 кубометров холодной воды ударят по раскаленному реактору. Но ведь в случае максимальной проектной аварии в активную зону все равно пойдет холодная вода! Здесь из двух зол нужно было выбирать меньшее: лучше подать холодную воду в горячий реактор, нежели оставить раскаленную активную зону без воды. Ведь вода из системы аварийного охлаждения поступает как раз тогда, когда ей надо поступить, и тепловой удар тут несоизмерим со взрывом. Психологически вопрос очень сложный. Ну конечно же, конформизм операторов, отвыкших самостоятельно думать, халатность и разгильдяйство, которые в службе управления АЭС стали нормой. Еще - неуважение к атомному реактору, который воспринимался эксплуатационниками чуть ли не как тульский самовар, может, ма-лость посложнее. Забвение золотого правила работников взрыво-опасных производств: "Помни! Неверные действия-взрыв!" Был тут и электротехнический крен в мышлении, ведь главный инже-нер-электрик, к тому же после тяжелой спинномозговой травмы. Бесспорен и недосмотр медсанчасти Чернобыльской АЭС, которая должна зорко следить за здоровьем и работоспособностью атомных операторов, а также руководства АЭС и отстранять их от дела в слу-чае необходимости. И тут снова надо вспомнить, что аварийное охлаждение было выведено из работы сознательно, чтобы избежать теплового удара по реактору при нажатии кнопки МПА. Стало быть. Дятлов и операто-ры были уверены, что реактор не подведет. Именно здесь начинаешь понимать, что эксплуатационники не представляли до конца физики реактора, не предвидели крайнего развития ситуации. Думаю, что сравнительно успешная работа АЭС в течение десяти лет также способствовала размагничиванию людей. И даже серьезный сигнал с того света - частичное расплавление активной зоны на первом энергоблоке Чернобыльской АЭС в сентябре 1982 года-не послужил уроком. Раз уж начальство помалкивает, нам сам бог велел. Информация на уровне слухов, без отрезвляющего анализа негативного опыта. Но продолжим. По требованию диспетчера Киевэнерго в 14 ча-сов 00 минут вывод блока из работы был задержан. Эксплуата-ция четвертого энергоблока в это время продолжалась с отключенной системой аварийного охлаждения реактора-грубейшее нарушение технологического регламента, хотя формальный повод был - наличие кнопки МПА. В 23 часа 10 минут (начальником смены четвертого энерго-блока в это время был Трегуб) снижение мощности было продол-жено. В 24 часа 00 минут Трегуб сдал смену Александру Аки-мову, а старший инженер управления реактором (сокращенно- СИУР) сдал смену Леониду Топтунову. Тут возникает вопрос: а если бы эксперимент проводился рань-ше, в смену Трегуба, произошел бы взрыв реактора? Думаю, что нет. Реактор находился в стабильном, управляемом состоянии. Но опыт мог завершиться взрывом и в этой вахте, если бы при отключе-нии системы локального автоматического регулирования реактора (сокращенно-ЛАР) СИУР Трегуба допустил ту же ошибку, что и Топтунов, а допустив ее, стал бы подниматься из "йодной ямы"... Но события развивались так, как запрограммировала судьба. И кажущаяся отсрочка, которую дал нам диспетчер Киевэнерго, сдви-нув испытания с 14 часов 25 апреля на 1 час 23 минуты 26 апреля, оказалась на самом деле лишь прямым путем к взрыву. В соответствии с программой испытаний выбег ротора генерато-ра предполагалось произвести при мощности реактора 700-1000 МВт. Тут следует подчеркнуть, что такой выбег следовало производить в момент глушения реактора, ибо при максимальной про-ектной аварии аварийная защита реактора (A3) по пяти аварийным уставкам падает вниз и глушит аппарат. Но был выбран другой, катастрофически опасный путь-продолжить эксперимент при рабо-тающем реакторе. Почему был выбран такой опасный режим, оста-ется загадкой. Можно только предположить, что Фомин желал чисто-го опыта. Дальше произошло вот что. Надо пояснить, что поглощающими стержнями можно управлять всеми сразу или по частям, группами. В ряде режимов эксплуатации реактора возникает необходимость пере- ключать или отключать управление локальными группами. При от-ключении одной из таких локальных систем, что предусмотрено рег-ламентом эксплуатации атомного реактора на малой мощности, СИУР Леонид Топтунов не смог достаточно быстро устранить появившийся разбаланс в системе регулирования (в ее измерительной части). В ре-зультате этого мощность реактора упала до величины ниже 30 МВт тепловых. Началось отравление реактора продуктами распада. Это было начало конца... Тут пора познакомиться с заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС Анатолием Степа-новичем Дятловым. Худощавый, с гладко зачесанной, серой от седины шевелюрой и уклончивыми, глубоко запавшими тусклыми глазами, Дятлов появил-ся на атомной станции в середине 1973 года. До этого заведовал физлабораторией на одном из предприятий Дальнего Востока, зани-мался небольшими корабельными атомными установками. На АЭС ни-когда не работал. Тепловых схем станции и уран-графитовых реакто-ров не знал. "Как будете работать? - спросил я его.- Объект для вас новый". "Выучим,-сказал он как-то натужно,-задвижки там, трубо-проводы... Это проще, чем физика реактора..." Казалось, он с трудом выдавливал слова, разделяя их долгими паузами. Характер в нем ощущался тяжелый, а в нашем деле это немаловажно. Я сказал Брюханову, что принимать Дятлова на должность на-чальника реакторного цеха нельзя. Управлять операторами ему бу-дет трудно не только в силу характера (искусством общения он яв-но не владел), но и по опыту предшествующей работы: чистый фи-зик, атомной технологии не знает. Через день вышел приказ о на-значении Дятлова заместителем начальника реакторного цеха. Брю-ханов прислушался к моему мнению, назначил Дятлова на должность пониже, однако направление-реакторный цех-осталось. После мо-его отъезда из Чернобыля Брюханов двинул Дятлова в начальники реакторного цеха, а затем сделал заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди атомной станции. Приведу характеристики, данные Дятлову его подчиненными, проработавшими с ним бок о бок много лет. Давлетбаев Разим Ильгамович, заместитель началь-ника турбинного цеха четвертого блока: "Дятлов-человек непро-стой, тяжелый характер, персонал по мелочам не дергал, копил заме-чания (злопамятен) и потом отчитывал сразу за несколько проступков или ошибок. Упрямый, нудный, не держит слова..." Смагин Виктор Григорьевич, начальник смены четвер-того блока: "Дятлов - человек тяжелый, замедленный. Подчиненным обычно говорил: "Я сразу не наказываю. Я обдумываю проступок под-чиненного не менее суток и, когда уже не остается в душе осадка, принимаю решение..." Костяк физиков-управленцев собрал с Дальне-го Востока, где сам работал начальником физлаборатории. Орлов, Ситников (оба погибли) тоже оттуда. И многие другие друзья-товари-щи по прежней работе. Общая тенденция на Чернобыльской АЭС до взрыва - дрючить оперативный персонал смен, щадить и поощрять дневной (неоперативный) персонал цехов. Обычно больше аварий было в турбинном зале, меньше-в реакторном отделении. Отсюда размагниченное отношение к реактору. Мол, надежный, безопас-ный..." Так вот. способен ли был Дятлов к мгновенной, единственно пра-вильной оценке ситуации в момент ее перехода в аварию? Думаю, нет. Более того, в нем, видимо, не были в достаточной степени раз-виты необходимая осторожность и чувство опасности, столь нужные руководителю атомных операторов. Зато неуважения к операторам и технологическому регламенту хоть отбавляй... Именно эти качества развернулись в Дятлове в полную силу, ко-1 где при отключении системы локального автоматического регулиро-I вания старший инженер управления реактором Леонид Топтунов не | сумел удержать реактор на мощности 1500 МВт и провалил ее до I 30 МВт тепловых. I При такой малой мощности начинается интенсивное отравление ? реактора продуктами распада (ксенон, йод). Восстановить парамет-ры становится очень трудно или даже невозможно. Стало ясно: экс-s перимент с выбегом ротора срывается. Это сразу поняли все атомные i операторы, в том числе Леонид Топтунов и начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов. Ситуация создалась довольно-таки драматическая. Обычно замедленный Дятлов забегал вокруг панелей пульта операторов. Сиплый тихий голос его обрел гневное металли-ческое звучание: "Японские караси! Не умеете! Бездарно провали-лись! Срываете эксперимент!" Его можно было понять. Реактор отравляется, надо или немед-ленно поднимать мощность, или ждать сутки, пока он разотравится... Вот и надо было ждать. Ах, Дятлов, Дятлов... Не учел ты, как быстро идет отравление. Остановись, безумный... Может, и минет человече-ство чернобыльская катастрофа... Но он не желал останавливаться. Метал громы, носился по поме-щению блочного щита управления и терял драгоценные минуты. Старший инженер управления реактором Леонид Топтунов и начальник смены блока Акимов задумались, и было над чем. Па-дение мощности до столь низких значений произошло с уровня 1500 МВт, то есть с пятидесятипроцентной величины. Оперативный запас реактивности при этом составлял двадцать восемь стержней (то есть двадцать восемь стержней были погружены в активную зо-ну). Восстановление параметров еще было возможно... Время шло, реактор отравлялся. Топтунову было ясно, что подняться до преж-него уровня мощности ему вряд ли удастся, а если и удастся, то с резким уменьшением числа погруженных в зону стержней, что требовало немедленной остановки реактора. Стало быть... Топтунов принял единственно правильное решение. "Я подниматься не бу-ду!" - твердо сказал Топтунов. Акимов поддержал его. Оба изложи-ли свои опасения Дятлову. "Что ты брешешь, японский карась! - на-кинулся Дятлов на Топтунова.- После падения с восьмидесяти процентов по регламенту разрешается подъем через сутки, а ты упал с пятидесяти процентов! Регламент не запрещает. А не будете под-ниматься, Трегуб поднимется..." Это была уже психическая атака: Трегуб-начальник смены блока, сдавший смену Акимову и остав-шийся посмотреть, как идут испытания, был рядом. Неизвестно, правда, согласился ли бы он поднимать мощность. Но Дятлов рассчи-тал правильно: Леонид Топтунов испугался окрика, изменил профес-сиональному чутью. Молод, конечно, всего двадцать шесть лет от ро-ду, неопытен. Эх, Топтунов, Топтунов... Но он уже прикидывал: "Оперативный запас реактивности два-дцать восемь стержней... Чтобы компенсировать отравление, придет-ся подвыдернуть еще пять - семь стержней из группы запаса... Мо-жет, проскочу... Ослушаюсь-уволят..." (Топтунов рассказал об этом в припятской медсанчасти незадолго до отправки в Москву.) Леонид Топтунов начал подъем мощности, тем самым подписав смертный приговор себе и многим своим товарищам. Под этим сим-волическим приговором четко видны также подписи Дятлова и Фо-мина. Разборчиво видна подпись Брюханова и многих других более высокопоставленных товарищей... И все же справедливости ради надо сказать, что смертный при-говор был предопределен в некоторой степени и самой конструкци- ей РБМК. Нужно было только обеспечить стечение обстоятельств, при которых возможен взрыв. И это было сделано... Но мы забегаем вперед. Было, было еще время одуматься. Но Топтунов продолжал поднимать мощность реактора. Только к 1 часу 00 минутам 26 апреля 1986 года ее удалось стабилизировать на уровне 200 МВт тепловых. Отравление реактора продуктами распада продолжалось, дальше поднимать мощность было нельзя из-за малого оперативного запаса реактивности - он к тому моменту был гораздо ниже регламентного. (По отчету СССР в МАГАТЭ, запас реактивности составлял шесть - восемь стержней, по заявлению умирающего Топтунова, который смотрел распечатку машины "Скала" за семь минут до взрыва.- восемнадцать стержней. Тут нет противоречия. Отчет составлялся по материалам, доставленным с аварийного блока, и что-то могло быть утеряно.) Для реактора типа РБМК, как я уже говорил, запас реактивности - тридцать стержней. Реактор стал малоуправляемым из-за того, что Топтунов, выходя из "йодной ямы", извлек несколько стержней из группы неприкосновенного запаса. То есть способность реактора к разгону превышала теперь способность имеющихся защит заглушить аппарат. И все же испытания решено было продолжить. Слишком прочна была внутренняя установка на успех. Надежда, что не подведет и на этот раз выручит реактор. Основным мотивом в поведении персонала было стремление быстрее закончить испытания: "Еще поднажмем, и дело сделано. Веселей, парни!.." До взрыва оставалось двадцать четыре минуты." Подытожим грубейшие нарушения, как заложенные в программу, так и допущенные в процессе подготовки и проведения эксперимента: стремясь выйти из "йодной ямы", значительно снизили оперативный запас реактивности, сделав аварийную защиту реактора неэффективной; ошибочно отключили систему ЛАР (локальное автоматическое регулирование), что привело к недопустимому провалу мощности: подключили к реактору все восемь главных циркнасосов (ГЦН) с аварийным превышением расходов, что сделало температуру теплоносителя близкой к температуре насыщения; намереваясь при необходимости повторить эксперимент с обесточиванием, заблокировали защиту реактора по многим параметрам (по сигналу остановки при отключении двух турбин, по уровню воды и давлению пара в барабанах-сепараторах, по тепловым параметрам); отключили также систему защиты от максимальной проектной аварии (стремясь избежать ложного срабатывания САОР во время проведения испытаний); наконец, заблокировали оба аварийных дизель-генератора, а также рабочий и пускорезервный трансформаторы, отключив блок от источников аварийного электропитания и от энергосистемы. Стремясь провести "чистый опыт", фактически завершили цепь предпосылок для предельной ядерной катастрофы. Все перечисленное обретало еще более зловещую окраску на фоне ряда неблагоприятных нейтронно-физических коэффициентов реактора типа РБМК и порочной конструкции поглощающих стержней системы управления защитой. Дело в том, что при высоте активной зоны, равной семи метрам, поглощающая часть стержня имела длину пять метров, а ниже и выше находились метровой длины полые участки. Нижний же концевик поглощающего стержня, уходящий при полном погружении ниже активной зоны, заполнен графитом. При такой конструкции стержни регулирования входят в активную зону реактора вначале нижним графитовым концевиком, затем в зону попадает пустотелый метровый участок и только после этого - поглощающая часть. Всего на чернобыльском четвертом энергоблоке двести одиннадцать поглощающих стержней. По данным отчета СССР МАГАТЭ, двести пять стержней находились в крайнем верхнем положении; по свидетельству Топтунова, вверху находились сто девяносто три стержня. Одновременное введение такого количества стержней в активную зону дает в первый момент положительный всплеск реактивности, поскольку в зону вначале входят графитовые концевики (длина пять метров) и пустотелые участки метровой длины. Всплеск реактивности при стабильном, управляемом реакторе не страшен, однако при совпадении неблагоприятных факторов эта добавка может оказаться роковой, ибо потянет за собой неуправляемый разгон. Знали об этом операторы или находились в святом неведении? Думаю, что знали, во всяком случае обязаны были знать, СИУР Леонид Топтунов в особенности. Но он молодой специалист, знания не вошли еще в плоть и кровь... А вот начальник смены блока Александр Акимов мог и не знать, потому что СИУРом никогда не работал. Реактор, конечно, изучал, сдавал экзамены на рабочее место, но всякие тонкости в конструкции поглощающего стержня могли пройти мимо сознания оператора, ибо впрямую не связывались с опасностью для жизни. А ведь именно в этой конструкции и притаились до времени смерть и ужас чернобыльской ядерной катастрофы. Думаю также, что вчерне конструкцию стержня представляли Брюханов, Фомин и Дятлов, не говоря уж о конструкторах-разработчиках реактора, однако не думали, что будущий взрыв спрятался в каких-то концевых участках поглощающих стержней, которые являются наиглавнейшей системой защиты ядерного реактора. Убило то, что должно было защитить, потому и не ждали отсюда смерти... Но ведь конструировать реакторы надо так, чтобы они при непредвиденных разгонах самозатухали. Это правило - святая святых конструирования ядерных управляемых устройств. И надо сказать, что водо-водяной реактор типа нововоронежского отвечает этим требованиям. Тут необходимо еще одно короткое пояснение. Атомным реактором возможно управлять только благодаря доле запаздывающих нейтронов, которая обозначается греческой буквой В (бета). По правилам ядерной безопасности скорость увеличения мощности реактора не должна превышать 0,0065 6 за 60 секунд. Если доля запаздывающих нейтронов - 0,5 fi, начинается разгон на мгновенных нейтронах. Нарушения регламента и защит реактора, о которых я говорил выше, грозили высвобождением реактивности, равной по меньшей мере 5 6, что означало фатальный взрывной разгон. |