Хрестоматия культурология. Хрестоматия
 Скачать 497.95 Kb.
|
Виды узнавания. Примеры узнавания из греческой трагедииО том, что такое узнавание, сказано раньше. А что касается видов узнавания, то первый и самый безыскусственный, которым чаще всего пользуются за недостатком другого выхода, — узнавание по приметам. Из примет одни бывают врожденные, например, «копье, какое носят (на своем теле) земнородные», или звезды в «Фиесте» Каркина; другие — приобретенные впоследствии, притом или на теле, например, рубцы, или посторонние предметы, например, ожерелье или лодочка, посредством которой происходит узнавание в «Тиро». Этими приметами можно пользоваться и лучше и хуже. Так, Одиссея по его рубцу иначе узнала кормилица, иначе свинопасы. Узнавания, требующие доказательств, менее художественны, как и все такого рода, а возникающие из перипетии, как, например, в сцене омовения («Одиссея») лучше. Второе место занимают узнавания, придуманные поэтом [вследствие этого нехудожественные]. Так, Орест в «Ифигении» дал возможность узнать, что он Орест. Ифигения открыла себя письмом, а Орест говорит то, чего хочет сам поэт, но не дает миф. Поэтому такое узнавание очень приближается к указанной мною ошибке ведь Орест мог и принести с собой некоторые доказательства. Таков же голос ткацкого челнока в Софокловом «Терее». Третье узнавание — путем воспоминания, когда возникает какое-нибудь чувство при виде какого-нибудь предмета. Так, в «Киприях» Дикэогена герой, увидев картину, заплакал, а в «Рассказе у Алкиноя» (Одиссей), слушая кифариста и вспомнив (пережитое), залился слезами. По этому их обоих узнали. Четвертое узнавание — при помощи умозаключения, например, в «Хоэфорах»: «пришел кто-то похожий (на меня), а никто не похож (на меня), кроме Ореста, следовательно, это пришел он». Или сцена с Ифигенией у софиста Полиида: Оресту естественно сделать вывод, что и ему приходится стать жертвой, так как была принесена в жертву его сестра. А в «Тидее» Феодекта герой заключает, что он и сам погибнет, потому что он пришел с целью отыскать своего сына. То же и в «Финеидах»: женщины, увидев местность, решили, что тут им назначено судьбой умереть, так как их там и высадили. А. Ф. Лосев. Двенадцать тезисов об античной культуре Тезис I. Прежде всего, я хочу отличить античную культуру от других культур. Поскольку познание совершается путем сравнения, сначала укажем, что не есть античная культура, а потом уже будем говорить о том, что она такое. Античная культура не есть новоевропейская культура. А что такое новоевропейская культура? Это буржуазно-капиталистическая культура, основанная на частном владении. На первом плане здесь выступает индивид, субъект и его власть, его самочувствие. Субъект стоит здесь над объектом, человек объявлен царем природы. Этого нет в античной культуре; личность там не имеет такого колоссального и абсолютизированного значения, как в новоевропейской культуре. Тезис II. Необходимо также отличить античность от тысячелетия средневековой культуры, в основе которой – монотеизм, исходящий из признания божественной личности. Да-да, по средневековым представлениям над миром, над человеком царит абсолютная личность, которая творит из ничего космос, помогает ему и спасает его. Словом, абсолютная личность стоит над всей историей. Этого нет в античной культуре, хотя и там есть свой абсолют. Но какой? Звездное небо, например. То есть тот абсолют, который мы видим глазами, слышим, осязаем. Чувственный космос, чувственно-материальный космологизм – вот основа античной культуры…. Таким образом, космос видимый, слышимый, осязаемый, материальный в представлении древнего грека есть не что иное, как огромное тело живого человеческого существа, как в целом, так и во всех своих частях. Итак, второй мой тезис гласит: античная культура – это не только объективизм, но это еще и материально-чувственный космологизм. В этом отличие ее от средневековой философии и религии абсолютного духа. Тезис III. Античные люди полагали, что самодвижение возникло изначально. Не нужно уходить в бесконечность поисков принципа движения. Вместе с тем вещь, раз она есть и движется, то она – живая, одушевленная... Поэтому и космос, о котором мы говорили во втором тезисе, – тоже одушевленный, тоже разумный. Все это понимается в человеческом плане: поскольку человеческое тело – разумное и одушевленное, постольку одушевленным и разумным является космос. Итак, третий мой тезис гласит: античность построена на одушевленно-разумном (а не просто объективном, не просто объективно-материальном и чувственном) космологизме. Тезис IV. Если существуют небесный свод, звезды, но нет того, что создавало бы этот космос, ибо космос существует вечно, сам по себе, то он сам для себя свой абсолют. Тезис V. Раз есть абсолютный космос, который мы видим, слышим, осязаем, следовательно, этот космос – божество. Космос – это и есть абсолютное божество. Пантеизм вытекает из основ этого объективистского и чувственно понимаемого космоса. Таким образом, античная культура вырастает на основе пантеизма. Мне могут возразить: выходит, кроме космоса, ничего нет? А боги? Боги же выше космоса?.. Античные боги – это те идеи, которые воплощаются в космосе, это законы природы, которые им управляют. Тезис VI. Тоже представляет собой развитие мысли об абсолютном космологизме. Античность основана на соединении фатализма и героизма. Это – суть шестого тезиса. Помните? Ахилл знает, ему предсказано, что он должен погибнуть у стен Трои. Когда он идет в опасный бой, его собственные кони говорят ему: «Куда ты идешь? Ты же погибнешь...» Но что делает Ахилл? Не обращает никакого внимания на предостережения. Почему? Он – герой. Он пришел сюда для определенной цели и будет к ней стремиться. Погибать ему или нет – дело судьбы, а его смысл – быть героем. Такая диалектика фатализма и героизма редка. Она бывала не всегда, но в античности она есть. Итак, шестой тезис гласит: античная культура есть абсолютизм фаталистически-героического космологизма. Тезис VII. Этот мой тезис утверждает: перед нами – художественное понимание космоса. Сам термин "космос" указывает на лад, строй, порядок, красоту. То, что это – наилучшее произведение искусства, обычно более или менее признается. Следует сказать, что античная культура не только скульптурна вообще, она любит симметрию, гармонию, ритмику, «метрон» (а это значит «мера»), то есть все то, что касается тела, его положения, его состояния. И главное воплощение этого – скульптура. Античность – скульптурна. Тезис VIII. Является результатом дальнейшего обобщения. Но если природа сама для себя абсолют, тогда мой тезис гласит: античная культура основана на внеличностном космологизме. Тезис IX. Касается объективной стороны безличностного космоса. Все эти личности, личные свойства представляют собой эманацию, истечение звездного неба, эфира, который находится наверху Вселенной. Это – эманация космологического абсолюта. Личность рассматривается здесь не как что-то неразложимое; она сводима на процессы, которые происходят в небе, но касаются также и земли. Тезис XI. Какая же действительность вырисовывается в результате такого космологизма? Здесь перед нами не объект, не субъект, но нечто характерное для античного понимания личности. Так что и в тезисе XI, где я рассматриваю космологизм с точки зрения объективно-субъективной, тоже господствует внеличностный принцип. Тезис XII. …Основное представление о мире у греков сводится к тому, что это есть театральная сцена. А люди – актеры, которые появляются на этой сцене, играют свою роль и уходят. Откуда они приходят, неизвестно, куда уходят, неизвестно. Впрочем, это известно: приходят они с неба, ведь люди – эманация космоса, космического эфира, и уходят они туда же и там растворяются, как капли в море. А земля – это сцена, где они исполняют свою роль. Вот в этом представлении как раз и проявляется огромный внеличностный характер космологизма, с одной стороны, а с другой – сказывается возвышенный, высокий, торжественный космологизм. … Платон Диалог «Пир» 1. Итак, он встретил Сократа - умытого и в сандалиях, что с тем редко случалось, и спросил его, куда это он так вырядился. Тот ответил: На ужин к Агафону. Вчера я сбежал с победного торжества, испугавшись многолюдного сборища, но пообещал прийти сегодня. Вот я и принарядился, чтобы явиться к красавцу красивым. Ну а ты, - заключил он, - не хочешь ли ты пойти на пир без приглашения? 2. Как только Агафон увидел вошедшего, он приветствовал его такими словами: А, Аристодем, ты пришел кстати, - как раз поужинаешь с нами. Если же ты по какому-нибудь делу, то отложи его до другого раза. Ведь я и вчера уже искал тебя, чтобы пригласить, но нигде не нашел. А Сократа что же ты не привел к нам? Ну что ж, пусть будет по-твоему, - сказал Агафон. - А нас всех остальных, вы, слуги, пожалуйста, угощайте! Подавайте нам все, что пожелаете, ведь никаких надсмотрщиков я никогда над вами не ставил. Считайте, что и я, и все остальные приглашены вами на обед, и ублажайте нас так, чтобы мы не могли на вас нахвалиться. Затем они начали ужинать, а Сократа все не было. Агафон не раз порывался послать за ним, но Аристодем этому противился. Наконец Сократ все-таки явился, как раз к середине ужина, промешкав, против обыкновения, не так уж долго. И Агафон, возлежавший в одиночестве с краю, сказал ему: 3. - Сюда, Сократ, располагайся рядом со мной, чтобы и мне досталась доля той мудрости, которая осенила тебя в сенях. Затем, - продолжал Аристодем, - после того как Сократ возлег и все поужинали, они совершили возлияние, спели хвалу богу, исполнили все, что полагается, и приступили к вину. И тут Павсаний повел такую речь: - Хорошо бы нам, друзья, - сказал он, - не напиваться допьяна. Я, откровенно говоря, чувствую себя после вчерашней попойки довольно скверно, и мне нужна некоторая передышка, как, впрочем, по-моему, и большинству из вас: вы ведь тоже вчера в этом участвовали; подумайте же, как бы нам пить поумеренней. 4. Итак, - сказал Эриксимах, - раз уж решено, чтобы каждый пил сколько захочет, без всякого принуждения, я предлагаю отпустить эту только что вошедшую к нам флейтистку, - пускай играет для себя самой или, если ей угодно, для женщин во внутренних покоях дома, а мы посвятим сегодняшнюю нашу встречу беседе. Какой именно - это я тоже, если хотите, могу предложить. И Эриксимах сказал: 5. Итак, и в музыке, и во врачеванье, и во всех других делах, и человеческих и божественных, нужно, насколько это возможно, принимать во внимание обоих Эротов, ибо и тот и другой там присутствуют. Даже свойства времен года зависят от них обоих. Когда началами, о которых я говорил, теплом и холодом, сухостью и влажностью овладевает любовь умеренная и они сливаются друг с другом рассудительно и гармонично, год бывает изобильный, он приносит людям, животным и растениям здоровье, не причиняя им никакого вреда. Но когда времена года попадают под власть разнузданного Эрота, Эрота-насильника, он многое губит и портит. Ведь из-за этого обычно возникают заразные и другие болезни, поражающие животных и растения. Ибо и иней, и град, и медвяная роса происходят от таких преувеличенных, неумеренных любовных вожделений, знание которых, когда дело касается движения звезд и времен года, именуется астрономией. Петроний. Пир Тримальхиона 1. Как, — говорил он, — разве вы не знаете, у кого сегодня пируют? У Трималхиона, изящнейшего из смертных; в триклинии у него стоят часы, и к ним приставлен особый трубач, возвещающий, сколько часов жизни безвозвратно потерял хозяин. Позабыв все невзгоды, мы тщательно оделись и велели Гитону, который охотно согласился выдать себя за нашего раба, следовать за нами в бани...Одетые, разгуливали мы по баням — просто так, для своего удовольствия, — подходя к кружкам играющих, как вдруг увидели лысого старика в красной тунике, игравшего в мяч с кудрявыми мальчиками. Нас привлекли не столько мальчики,— хотя и на них стоило посмотреть, — сколько сам почтенный муж в сандалиях, игравший зелеными мячами: мяч, коснувшийся земли, больше не поднимали, а свой запас игроки возобновляли из полной сумки, которую держал раб. Мы приметили одно новшество. По обеим сторонам круга стояли два евнуха: один из них держал серебряный ночной горшок, другой считал мячи, но не те, которыми во время игры перебрасывались из рук в руки, а те, что падали наземь. Пока мы удивлялись этим роскошным прихотям, к нам подбежал Менелай… Едва мы, побежденные таким великодушием, вошли в триклиний, раб, за которого мы просили, подбежал к нам и осыпал нас, остолбеневших от смущения, целым градом поцелуев, благодаря за милосердие. 2. Между тем подали изысканную закуску; все возлегли на ложа, исключая только самого Трималхиона, которому, по новой моде, оставили высшее место за столом. Посреди подноса стоял ослик коринфской бронзы с вьюками вперемет, в которых лежали с одной стороны белые, а с другой — черные оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям их были выгравированы имя Трималхиона и вес серебра, а на спаянной подставке вроде мостика лежали жареные сони с приправой из мака и меда. Были тут также и горячие колбаски на серебряной решетке, а под решеткой — сирийские сливы и гранатовые зерна... Мы наслаждались этими роскошествами, когда появился сам Трималхион; его внесли под звуки музыки и уложили на малюсеньких подушечках, что рассмешило неосторожных. Его скобленая голова высовывалась из ярко-красного паллия, а вокруг и без того закутанной шеи он еще намотал шарф с широкой пурпурной оторочкой и свисающей там и сям бахромой. На мизинце левой руки красовалось огромное позолоченное кольцо; на последнем же суставе безымянного, как мне показалось, — настоящее золотое, поменьше размером, с припаянными к нему железными звездочками. 3. Друзья, — сказал он, ковыряя в зубах серебряной зубочисткой, — не по душе еще было мне выходить в триклиний, но, чтобы не задерживать вас дольше, я отказываю себе во всех удовольствиях. Позвольте мне только окончить игру….Наевшись до отвалу, я обратился к своему соседу, чтобы как можно больше разузнать. Начав издалека, я осведомился, что за женщина мечется взад и вперед по триклинию… 4. — Жена Трималхиона, — ответил сосед, — по имени Фортуната. Мерами деньги считает. А недавно кем была? С позволения сказать, ты бы из ее рук куска хлеба не принял. А теперь ни с того ни с сего вознесена до небес. Всё и вся у Трималхиона! Скажи она ему в самый полдень, что сейчас ночь, — поверит! Сам он толком не знает, сколько чего у него имеется, — до того он богат. А эта волчица все насквозь видит, где и не ждешь. 5. Говорите вы все ни к селу, ни к городу; почему никто не побеспокоится, что нынче хлеб кусаться стал? Честное слово, я сегодня кусочка хлеба найти не мог. А засуха-то все по-прежнему! Целый год голодаем. Эдилы,— чтоб им пусто было! — с пекарями стакнулись. Да, «ты — мне, я — тебе». Бедный народ страдает, а этим ненасытным глоткам всякий день Сатурналии. Эх, будь у нас еще те львы, каких; я застал, когда только что приехал из Азии! Вот это была жизнь!.. Так били этих кикимор, что они узнали, как Юпитер сердится. Помню я Сафиния! Жил он (я еще мальчишкой был) вот тут, у старых ворот; перец, а не человек! Когда шел, земля под ним горела! Зато прямой! Зато надежный! И друзьям друг! С такими можно впотьмах в морру играть. А посмотрели бы вы в курии! Иного, бывало, так отбреет! А говорил без вывертов, напрямик. Когда вел дело на форуме, голос его гремел как труба-и никогда при этом он не потел и не плевался. Думаю, что это ему от богов дано было. А как любезно отвечал на поклон! Всех по именам знал, ну, прямо — свой брат. В те поры хлеб не дороже грязи был. Купишь его на асс — вдвоем не съесть; а теперь — меньше бычьего глаза. Нет, нет! С каждым днем все хуже; город наш, словно телячий хвост, назад растет! ГЛАВА 8. КУЛЬТУРА ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры / А.Я. Гуревич. – М., 1972. – С. 68, 83, 99. Гофф Ж. Ле. Цивилизация средневекового Запада / Ж. Ле Гофф. – Екатеринбург, 2005. – С. 111–112, 312, 314–315. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. – М., 2000. – С. 11, 17–19, 22. Хейзинга Й. Осень средневековья / Й. Хейзинга. – М., 2004. – С. 83, 85, 93–95. Библия. Ветхий Завет. Евангелие А. Я. Гуревич. Категории средневековой культуры О пространстве и времени. Религиозная концепция средневекового пространства выражалась также в делении мира на мир христиан и мир неверных, нехристей. Хотя христианство мощно раздвинуло прежние представления о человеке, ограниченные горизонтом одного племени (у варваров), избранного народа (у иудеев) или единственного политического образования (Рим), провозгласив, что нет ни эллина, ни иудея, тем не менее, средневековая антропология исключала из числа полноценных человеческих существ всех не христиан, а также и часть христиан-еретиков, схизматиков. Культурным, благоустроенным миром, на который распространяется божье благословение, был лишь мир, украшенный христианской верою и подчиненный церкви. За его пределами пространство утрачивало свои позитивные качества, там начинались леса и пустоши варваров, на которые не распространялись божий мир и человеческие установления. Такое членение по религиозному признаку определяло поведение крестоносцев в пределах неверных: методы, недозволенные в христианских землях, были допустимы в походе против язычников. Однако поскольку Христос умер за всех, в том числе и за неверных, церковь полагала своей важной миссией обратить нехристей на путь истины, даже если они сами того не желали, – compelle intrare. Поэтому граница между христианским миром и миром не христиан была подвижна. Средневековое христианство – открытая, миссионерская религия. Благодаря усилиям церкви и ее воинства христианское пространство расширялось за счет морально – религиозной трансформации пространства, отнятого у сил зла. Части пространства различались по степени своей сакральности. Священные места – храмы, часовни, распятия на перекрестках больших дорог – находились под божественным покровительством, и преступления, в них или близ них совершенные, карались особенно сурово. Но место могло быть не только более или менее священным, – подобно человеку, оно могло обладать благородством, пользоваться привилегией. Как люди делились на знатных, свободных и зависимых, так и земельные владения приобретали подобную же юридическую квалификацию и даже могли облагораживать своих обладателей. Пребывание на «свободной» земле облегчало положение или изменяло статус серва. Таким образом, место пользовалось правом так же, как и человек. Общество, государство, империя состояли из людей и земель. В аграрном обществе время определялось, прежде всего, природными ритмами. Календарь крестьянина отражал смену времен года и последовательность сельскохозяйственных сезонов. Месяцы у германцев носили названия, указывавшие на земледельческие и иные работы, которые производились в различные сроки: «месяц пара» (июнь), «месяц посева» (сентябрь), «месяц вина» (октябрь)… Во-первых, в христианском миросозерцании понятие времени было отделено от понятия вечности, которая в других древних мировоззренческих системах поглощала и подчиняла себе земное время. Вечность не измерима временными отрезками. Вечность – атрибут бога, время же сотворено и имеет начало и конец, ограничивающие длительность человеческой истории. Земное время соотнесено с вечностью, и в определенные решающие моменты человеческая история как бы «прорывается» в вечность. Христианин стремится перейти из времени земной юдоли в обитель вечного блаженства божьих избранников. Во-вторых, историческое время приобретает определенную структуру, и количественно и качественно четко разделяясь на две главные эпохи: до рождества Христова и после него. История движется от акта божественного творения к Страшному суду. В центре истории находится решающий сакраментальный факт, определяющий ее ход, придающий ей новый смысл и предрешающий все последующее ее развитие – пришествие и смерть Христа. Ветхозаветная история оказывается эпохой подготовки пришествия Христа, последующая история – результатом его воплощения и страстей. Это событие неповторимо и уникально по своей значимости. Именно наличие этих опорных точек во времени с необычайной силой «распрямляет» его, «растягивает» в линию и вместе с тем создает напряженную связь времен, сообщает истории стройный и единственно возможный (в рамках этого мировоззрения) имманентный план ее развертывания. Ж. Ле Гофф. Цивилизация Средневекового Запада О феодализме Феодализм – это, прежде всего система личных связей, иерархически объединяющих членов высшего слоя общества. Эти связи имели реальную основу – бенефиций, которым сеньор жаловал своего вассала в обмен за определенные служ бы и клятву верности. Феодализм в узком смысле слова – это оммаж и фьеф. Сеньора и вассала соединял вассальный договор– вассал приносил оммаж сеньору. Вза мен сеньор обязывался оказывать покровительство вассалу. Фьефом чаще всего была земля. Это подводит под феодализм аграрную основу и дает ясно понять, что феода лизм – это, прежде всего система землевладения и землепользо вания. Об обществе Мы видим, что короли и прелаты сами сервы своих сервов. Серв кормит своего хозяина, утверждающего, что это он кормит своего серва. Так дом Божий, единым почитаемый, разделен на три части: одни молятся, другие сражаются, третьи работают. Формула «серв кормит хозяина…» высвечивает реальность феодального общества. Констатация «дом Божий, единым почитаемый…» провозглашает существование классов. Для нас важна характеристика трех классов общества, вскоре ставшая классической: молящиеся, воюющие, работающие… Но чаще общество мыслилось в противостоянии двух групп: в определенной перспективе ими могли быть клирики и миряне, если же речь шла о светском обществе, то – сильные и слабые, богатые и бедные… Очевидно, что трехчастная схема призвана закрепить подчиненность трудящихся двум другим классам, но она также делает воинов защитниками церкви и религии, подчиняя их тем самым священникам. М.М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса Народная культура Средневековья. Все многообразные проявления и выражения народной смеховой культуры можно по их характеру подразделить на три основных вида форм: 1. Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные площадные смеховые действа и пр.); 2. Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения разного рода: устные и письменные, на латинском и на народных языках; 3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва, народные блазоны и др.). Все эти три вида форм, отражающие – при всей их разнородности – единый смеховой аспект мира, тесно взаимосвязаны и многообразно переплетаются друг с другом. Празднества карнавального типа и связанные с ними смеховые действа или обряды занимали в жизни средневекового человека огромное место. Карнавал не знает разделения на исполнителей и зрителей. Он не знает рампы даже в зачаточной ее форме. Рампа разрушила бы карнавал (как и обратно: уничтожение рампы разрушило бы театральное зрелище). Карнавал не созерцают, – в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден. Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны. Эта идея карнавала отчетливее всего проявлялась и осознавалась в римских сатурналиях, которые мыслились как реальный и полный (но временный) возврат на землю сатурнова золотого века. В карнавале сама жизнь играет, а игра на время становится самой жизнью. В этом специфическая природа карнавала, особый род его бытия. Карнавал – это вторая жизнь народа, организованная на начале смеха. Карнавальный смех, во-первых, всенароден, смеются все, это смех «на миру»; во-вторых, он универсален, он направлен на все и на всех (в том числе и на самих участников карнавала), весь мир представляется смешным; в-третьих, наконец, этот смех амбивалентен: он веселый, ликующий и – одновременно – насмешливый, высмеивающий, он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает. Переходим ко второй форме смеховой народной культуры Средневековья – к словесным смеховым произведениям (на латинском и на народных языках). Конечно, это уже не фольклор (хотя некоторая часть этих произведений на народных языках и может быть отнесена к фольклору). Но вся литература эта была проникнута карнавальным мироощущением, широко использовала язык карнавальных форм и образов, развивалась под прикрытием узаконенных карнавальных вольностей. Вся официальная церковная идеология и обрядность показаны здесь в смеховом аспекте. Смех проникает здесь в самые высокие сферы религиозного мышления и культа. Одно из древнейших и популярнейших произведений этой литературы – «Вечеря Киприана» («Соепа Сурriani») дает своеобразную карнавально–пиршественную травестию всего Священного писания (и Библии и Евангелия). Произведение это было освящено традицией вольного «пасхального смеха». Не менее богатой и еще более разнообразной была смеховая литература средних веков на народных языках. Таковы пародийные эпосы средневековья: животные, шутовские, плутовские и дурацкие; Карнавальный смех звучит в фабльо и в своеобразной смеховой лирике вагантов (бродячих школяров). Переходим к третьей форме выражения народной смеховой культуры – к некоторым специфическим явлениям и жанрам фамильярно – площадной речи Средневековья и Возрождения. Для фамильярно – площадной речи характерно довольно частое употребление ругательств, то есть бранных слов и целых бранных выражений, иногда довольно длинных и сложных. Ругательства не однородны и имели разные функции в условиях первобытного общения, главным образом магического, заклинательного характера. Эти ругательства – срамословия были амбивалентными: снижая и умерщвляя, они одновременно возрождали и обновляли. Именно эти амбивалентные срамословия и определили характер речевого жанра ругательств в карнавально-площадном общении. Ругательствам во многих отношениях аналогичны божба или клятвы (jurons). Божбу также следует считать особым речевым жанром на тех же основаниях, как и ругательства (изолированность, завершенность, самоцельность). Й. Хейзинга. Осень Средневековья О рыцарстве Как прекрасный жизненный идеал, рыцарская идея являет со бою нечто особенное. В сущности, это эстетический идеал, соткан ный из возвышенных чувств и пестрых фантазий. Но рыцарская идея стремится быть и этическим идеалом: средневековое мышле ние способно отвести почетное место только такому жизненному идеалу, который наделен благочестием и добродетелью. Однако в своей этической функции рыцарство то и дело обнаруживает несо стоятельность, неспособность отойти от своих греховных истоков. Ибо сердцевиной рыцарского идеала остается высокомерие, хотя и возвысившееся до уровня чего-то прекрасного. Шателлен вполне это осознает, когда говорит: «Княжеская слава ищет проявить ся в гордости и в высоких опасностях; все силы государей совме щаются в одной точке, именно в гордости». Стилизованное, воз вышенное высокомерие превращается в честь, она-то и есть основ ная точка опоры в жизни человека благородного звания. Стремление к рыцарской славе и чести неразрывно связано с почитанием героев. Жизнь рыцаря есть подражание. Рыцарям ли Круглого Стола или античным героям – это не столь уж важно. Так, Александр со времен расцвета рыцарского романа вполне уже находился в сфере рыцарских представлений. Сфера античной фантазии все еще неотделима от легенд Круглого Стола. В одном из своих стихотворений король Рене видит пестрое собрание надгро бий Ланселота, Цезаря, Давида, Геркулеса, Париса и все они украшены их гербами. Связь рыцарского идеала с высокими ценностями религиозно го сознания – состраданием, справедливостью, верностью – поэтому никоим образом не является чем-то искусственным и поверхност ным. Но не эта связь способствует превращению рыцарства пре имущественно в некую прекрасную форму, в тип жизни. И даже непосредственная укорененность рыцарства в воинском мужестве не смогла бы его возвысить до такой степени, если бы женская любовь не была тем пылающим жаром, который вносил живое теп ло в это сложное единство чувств и идеи. Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви – вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать всегда и всюду. Это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы вызывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания. Образ благородного рыцаря, страдающего ради своей возлюб ленной, – прежде всего, чисто мужское представление, то, каким мужчина хочет сам себя видеть. Мечту о себе как об освободителе он переживает еще более напряженно, если выступает инкогнито и оказывается узнанным лишь после свершения подвига. В этой та инственности, бесспорно, скрывается также романтический мотив, обусловленный женскими представлениями о любви. В апофеозе силы и мужественности, запечатленных в облике летящего на коне всадника, потребность женщины в почитании силы сливается с гор достью мужчины, демонстрирующего свои физические достоинства. Библия. Ветхий Завет Книга Бытия о Всемирном потопе VI, 5–19 5. И увидел Господь, что велико развращение чело веков на земле, и что все мысли и Помышления сердца их были зло во всякое время. 6. И раскаялся Господь, что создал человека на Зем ле, и воскорбел в сердце Своем. 7. И сказал Господь: истреблю с лица земли челове ков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и га дов и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их. . 8. Ной же обрел благодать пред очами Господа… 11. Но земля растлилась пред лицем Божиим, и на полнилась земля злодеяниями. 12. И воззрел Бог на землю, – и вот, она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. 13. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое; ибо земля наполнилась от них злодея ниями. И вот, Я истреблю их с земли. 14. Сделай себе ковчег из дерева гофер; 17. И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни. 18. Но с тобою Я поставлю завет Мой, и войдешь в ковчег ты, и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою. 19. Введи также в ковчег из всех животных и от вся кой плоти по паре… Евангелие Нагорная проповедь 1. Увидев народ, Он взошел на гору; и когда сел, приступили к Нему ученики Его. 2. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря: 3. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, 4. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. 5. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. 6. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. 7. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. 10. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное. 11. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. 12. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. Послание Павла к Коринфянам 3. Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть что Христос умер за грехи наши, по Писанию. 4. И что Он погребен был, и что воскрес в третий день по Писанию, 5. И что явился Кифе, потом двенадцати; Потом явился более, нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; 11. Итак я ли, они ли, мы так проповедуем, и вы так уверовали. 12. Если же о Христе проповедуется, что Он воскрес из мертвых, то как некоторые из вас говорят, что нет воскресения из мертвых? 13. Если нет воскресения из мертвых, то и Христос не воскрес; 14. А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша. |