Семинар. Художественное своеобразие повести Толстого Казаки
 Скачать 38.36 Kb.
|
|
Тема: «Художественное своеобразие повести Толстого «Казаки». Два типа героев в повести Л. Н. Толстого «Казаки». Психологическая точность и верность в повести «Казаки». Фольклорные мотивы и архетипический мотив дурака в образе главного героя повести Л.Н. Толстого «Казаки» . Художественное своеобразие повести Толстого «Казаки». Литература: Бурсов Б.И. Лев Толстой: Идейные искания и творческий метод. 1847-1862. – М., 1960. В мире Толстого. – М., 1978. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. – Л., 1977. (Глава «Проблемы психологического романа»). Куприянова Е.Н. Молодой Толстой. – Тула, 1956. Одиноков В.Г. Поэтика романов Л.Н. Толстого. – Новосибирск, 1978. Фортунатов Н.М. Творческая лаборатория Л. Толстого: Наблюдения и раздумья. – М., 1983. Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Кн. 1. 50-е годы. – Л., 1928. – Кн. 2. 60-е годы. – М.-Л., 1931. Два типа героев в повести Л. Н. Толстого «Казаки» В произведении Л. Н. Толстого представлены две яркие фигуры, которые символизируют прямо противоположные типы, два полюса личности человека. Один их них — образ светский, условный (Оленин). Другой — природный, стихийный (Лукашка). В повести полюса находят общую точку соприкосновения, вернее, место — Кавказ. События складываются таким образом, что только одна фигура — Оленин — помещается в инородную среду. Лукашке подобного случая не предоставляется. Считается, что Оленин оказался к новому образу жизни не готовым и не смог принять законы казачьей среды. Необходимо отметить, что именно этот образ стал воплощением философских взглядов самого Л. Н. Толстого. И главным здесь является то, что Дмитрий Андреевич Оленин пытается жить для других. «Его удерживало смутное сознание, что он может жить вполне жизнью Ерошки и Лукашки, потому что у него есть другое счастие, — его удерживала мысль о том, что счастие состоит в самоотвержении». Пожив немного в новой обстановке, Оленин понимает, что их жизнью он жить не сможет, потому что она противоречит его идеалам, его новой теории. Казаки — хоть и вольное, свободное братство, но, по мнению Оленина, совершенно не склонны к самоотверженности. Некоторые из них в любом деле ищут только выгоду. Например, Лукашка променял подарок Оленина (коня) на другого коня. И после того, как похвастался дарителю новым приобретением, говорит Назарке: «спасибо отдарил его <Оленина> кинжалом, а то коня бы просить стал». Так действительно ли в образе Лукашки воплощен отрицательный полюс повести «Казаки»? Лукашка — смелый и наблюдательный джигит. Недаром именно он заметил абрека под корягой, плывущей по воде. Автор восхищается им: «Лукашка, стоявший на вышке, был высокий красивый малый лет двадцати... Лицо и все сложение его, несмотря на угловатость молодости, выражали большую физическую и нравственную силу». В том мире, в котором живет Лукашка, традиции имеют очень большое влияние. Это видно даже из небольших фрагментов на протяжении всего повествования. Одним из примеров власти вековых обычаев является эпизод, когда Лукашкина мать приходит свататься. «Хорунжиха... отклоняется от этого разговора... Главное же потому, что приличие того требует». Важность традиций для жизни казака подтверждает и другой эпизод. Лукашка привез чихирю дяде Ерошке и заодно решил посоветоваться с ним. Несмотря на старческую болтовню, дядя Ерошка дает молодцу немало дельных советов. «За ружьем не стой, - сказал старик,- ружья не дашь-награды не будет» или «Только слушай дядю, я тебе худу не научу: вели ему ( Гирей-хану) клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, все пистолеты на готове держи». Несмотря на легкость, которая видна в поведении Лукашки во время разговора, он «внимательно слушал старика». Здесь, среди гор, вдали от цивилизации человек моет выжить, только используя весь опыт, накопленный его предками. Оленин порой снисходительно относится к дяде Ерошке. светский молодой человек не принимает во внимание слова старика о том, что «когда палка лежит, ты через нее не шагай, а или обойди, или скинь так-то с дороги да молитву прочти: " Отцу и сыну и святому духу", и иди с богом». Дмитрий Андреевич называет подобные поучения вздором. И вот, наконец, две противоположности все-таки находят точку соприкосновения. У них появляются общие темы для беседы. Тон Лукашки немного помешлив. «Что ж вы сюда приехали, волей или неволей?- спросил Лукашка, все как будто посмеиваясь». Своим поведением казак выражает не только собственное отношение к персоне Оленина, но и мнение многих своих товарищей. Среди них Оленин оказывается «белой вороной». Для того чтобы еще более подчеркнуть несоответствие одного из своих героев окружающему большинству, Толстой вводит в повесть фигуру Белецкого. Дмитрий Андреевич и с его помощью не принимает и не пытается принять законы чужого быта. Поэтому он остается для окружающих загадкой. Чем скрытее его действия или, наоборот, значительнее(подарок), тем еще менее понятным Оленин становится для окружающих. Однако для него Кавказ - это не только отдаленное место, куда можно сбежать. Он чувствует, что «тут в станице его дом, его семья, все это счастие и что никогда и нигде он не жил и жить не будет так счастливо, как в этой станице». Оленин находит здесь самое главное, чем в избытке владеют жители гор, — свободу. Именно это чувство молодой человек «заберет с собой» из «кавказской» жизни. Не потому ли казаки так прекрасны и «беспечны», что они свободны в своих чувствах, эмоциях, действиях? Для Оленина подобная свобода до сих пор была незнакома. «Люди живут, как живет природа». Именно эту гармонию человека и природы встречает Оленин в новом периоде своей жизни. «Он с каждым днем чувствовал себя здесь более свободным и более человеком». Мне кажется, нельзя сравнивать двух главных героев повести, чтобы решить, кто из них — Оленин или Лукашка — является отрицательным персонажем. Они представляют две различные стихии. Кавказ стал местом, где они столкнулись. И для обоих столкновение стало драматическим. Лукашка ранен, а Оленин вынужден возвращаться назад. «В конфликте Оленина с казачьим миром обе стороны правы, — пишет Л. Опульская. — Обе утверждают себя: и эпически величавый строй народной жизни покорный своей традиции, и разрушающий все традиции. Жадно стремящийся к новому, вечно не успокоенный герой Толстого». Философское стремление Оленина «жить для других» постепенно разрушается. Возможно и потому, что этого он не встречает ответной реакции. И Оленин снова начинает жить для себя. Лукашка же считает, что все время живет только для себя. Он был свободен и останется свободным навсегда. И этих двух людей, таких разных и противоречивых, неожиданно объединяет одно — счастье жить. Подобную мысль Толстой вкладывает в уста Оленина: «Ведь надо жить, надо быть счастливым... Все равно, чтобы я ни был: такой же, зверь, как и все, на котором трава вырастет и больше ничего, или я рамка, в которой вставилась часть единого божества — все-таки надо жить наилучшим образом». И примером этой жизни становится в повести именно Лукашка. Так два столь далеких образа через ощущение свободы и счастья, стремление к которым свойственно каждому, приходят к единому пониманию смысла человеческой жизни. 2. Психологическая точность и верность в повести «Казаки». Однажды, в глубокой старости, Толстой записал в дневнике: «Произведение искусства только тогда настоящее, когда воспринимающий не может себе представить ничего иного, как именно то самое, что он видит, или слышит, или понимает» (XX, 369). В «Казаках» все происходит именно так, как пишет Толстой, и в этом и заключается особенный характер психологизма повести. Оленин объяснялся в любви Марьяне: ««Пойдешь за меня?.. А любишь ли ты меня? Скажи ради бога?..» — «Отчего же тебя не любить, ты не кривой!» — отвечала Марьяна, смеясь и сжимая в своих жестких руках его руки.— «Какие у тебя руки бее-лые, бее-лые, мягкие, как каймак»,— сказала она. — «Я не шучу. Ты скажи, пойдешь ли?» — «Отчего же не пойти, коли батюшка отдаст?» — «Помни ж, я с ума сойду, ежели ты меня обманешь. Завтра я скажу твоей матери и отцу, сватать приду». Марьяна вдруг расхохоталась.— «Что ты?» — «Так, смешно».— «Верно! Я куплю сад, дом, запишусь в казаки...» — «Смотри, тогда других баб не люби! Я на это сердитая...»». Художественный эффект слов Марьяны таков, что, когда они произнесены, мы воспринимаем их одновременно и как неожиданные, и как единственно возможные для нее и в ее положении. Мы вдруг (именно вдруг!) со всей ясностью начинаем понимать, что Марьяна, с присущей ей простотой и естественностью характера и поведения, иначе просто и не могла бы ответить. Как удивительно органично и уместно для нее в том спокойном и, очевидно, веселом расположении духа, в котором она находится, это неожиданно простое и по-своему очень верное: «Отчего же тебя не любить, ты не кривой!» Как естественно и психологически правдиво то внимание, которое она прежде всего обращает на руки Оленина: «бее-лые, бее-лые, мягкие, как каймак». У нее самой они не белые, и у Лукашки тоже, и у других казаков. Она обращает внимание на то, что в ее глазах больше всего отличает Оленина от хорошо знакомых ей людей. Эти и подобные слова Марьяны точно соответствуют ее характеру и хорошо передают в ней свойства ее личности, ее индивидуально-неповторимое. Они словно высвечивают ее перед нами, помогают создать живой, очень пластический образ. И не только живой и пластический — прекрасный. В «Казаках» у Толстого не психологический анализ, . а психологическая точность и верность. По художественным результатам это оказывается однозначным «диалектике души». По отношению к людям цельным, какими являются и Марьяна, и Ерошка, и Лукашка, и большинство других казаков, диалектика души оказывается невозможной. Но, не пользуясь ею, Толстой остается верным своим общим психологическим задачам. В повести о казаках, как и в ранее написанной повести «Утро помещика», Толстой показывает себя тончайшим психологом в изображении не вообще человеческой души, а в изображении народной души. В конце толстовской повести Марьяна узнает о несчастии, которое случилось с казаками, в том числе и с Лукашкой. Когда с Лукашкой беда, когда он оказался в опасности, Марьяна предельно остро осознает свое чувство к нему. Теперь она знает, кто ей по-настоящому дорог, и ведет себя в соответствии со своим знанием и чувством. Всего этого Толстой нам прямо не говорит. Читатель сам узнает об этом из последнего объяснения Оленина с. Марьяной. Оленин приходит к Марьяне. «Она была в хате и стояла спиной к нему. Оленин думал, что она стыдится. — Марьяна! — сказал он,— а Марьяна! Можно войти к тебе? Вдруг она обернулась. На глазах ее были чуть заметные слезы. На лице была красивая печаль. Она посмотрела молча и величаво. Оленин повторил: — Марьяна! я пришел... — Оставь, сказала она. Лицо ее не изменилось, но слезы полились у ней из глаз. — О чем ты? Что ты? — Что? — повторила она грубым и жестоким голосом.— Казаков перебили, вот что. — Лукашку? — сказал Оленин. Уйди» чего тебе надо. — Марьяна, не говори,— умолял Оленин. — Уйди, постылый!— крикнула девка, топнула ногой и угрожающе подвинулась к нему. И такое отвращение, презрение и злоба выразились на лице ее, что Оленин вдруг понял, что ему нечего надеяться...» До «Казаков» для Толстого был характерен преимущественно развернутый психологизм, психологизм в тексте; В «Казаках», особенно в этой сцене, психологическая правда как бы уходит внутрь, она оказывается запрятанном. Запрятанной и вместе с тем сильно действующей. Диапазон художественных возможностей Толстого необыкновенно широк. Быть правдивым и верным, действительности он умел по-разному. По-разному убедительно и хорошо. Нужно сказать, что в «Казаках» Толстой не вовсе отказывается от метода «диалектики души». Он остается верным ему, когда изображает Оленина — героя, в котором, в отличие от казаков, отсутствует цельность и непосредственность. И в эстетическом; смысле это противопоставление оказывается не в пользу Оленина. Однако уступая казакам в цельности натуры, Оленин некоторыми другими своими чертами оказывается близким Толстому, и это само по себе уже делает его неоднозначным и сложным.- В нем есть внутреннее движение. Он способен вобрать в себя впечатления окружающей жизни и духовно обогатиться ими. Ведь именно его глазами видим мы казачью жизнь и именно его взгляд на вещи помогает нам почувствовать всю прелесть и особую красоту этой жизни. Это позволяет нам лучше увидеть и его собственные достоинства. Противопоставление «естественных людей», казаков, и человека цивилизованного, культурного общества в повести Толстого лишено одномерности. И хотя Оленин в своих делах и мечтаниях и оказывается как бы посрамленным, с ним остается его духовный поиск, его не только возможность, но и потребность постоянного нравственного совершенствования. И все-таки не он, не Оленин, истинный герой толстовской повести. Ее герои-— казаки. Недаром повесть так и называется. По своему внутреннему складу «Казаки» произведение эпическое в несравненно большей степени, нежели психологическое. Н. Я. Берковский утверждал даже (несколько увлекаясь), что «Казаки» «близки патриархальному эпосу — гомеровскому». Повесть «Казаки», разумеется, не чисто эпическое произведение. Это эпос по преимуществу, по внутренней своей тенденции. В чистом виде в XIX в., да еще у такого писателя, как Толстой, эпос был бы просто невозможен. Но «Казаки» больше, чем какое-нибудь другое произведение Толстого, приближается к эпосу. Несомненно, что в «Казаках» есть и элементы Психологической повести. Их можно обнаружить там, где речь идет об Оленине. Но при всей его важности мир Оленина не находится на первом плане и для самого Толстого. и соответственно для читателя. Образ Оленина не является абсолютно новым. С чем-то похожим мы уже встречались у Толстого и в его биографической трилогии, и в «Утре помещика». Казаки же — это открытие, подлинно новое слово, новый, неведомый еще читателю мир. В конечном счете это и определяет наше восприятие произведения как эпического по преимуществу. К казакам, к народной массе и народным тинам обращено главное внимание как автора, так и читателей повести. Основной пафос «Казаков», основная, направляющая идея народная. Так именно бывает и во всяком произведении, которое тяготеет к эпосу. Так и в самом грандиозном, в самом значительном эпическом, замысле Толстого — в его романе «Война и мир». 3. Фольклорные мотивы и архетипический мотив дурака в образе главного героя повести Л.Н. Толстого «Казаки». Согласно концепции В.Я. Проппа, можно выделить 7 видов действующих лиц, в зависимости от их функций: Герой, который ведет сказочное действие. Ложный герой, поставленный в одну позицию с героем, далее - в оппозицию. Отправитель, дает герою задание. Даритель, дает волшебные средства. Искомый персонаж. Вредитель, мешающий герою. Помощники. Они, в свою очередь, делятся на три группы: антропоморфные (старичок, Баба-Яга и т.д.); биоморфные (заяц, щука, медведь и т.д.); чудесные предметы (скатерть-самобранка, ковер-самолет, волшебное зеркало и т.д.). [Пропп] Герой, ведущий сказочное действие – Дмитрий Оленин. Это главный персонаж, который, аналогично фольклорным традициям, ведет все действие повести. Уже с первых страниц мы видим, как главный герой собирается в дорогу, отправляясь в далекий путь. Друзья сидят за столом: один «маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающих добрыми, усталыми глазами». [Толстой, с. 206.] Другой «высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиками часов. [Там же.] Третий, «отъезжающий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с очищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят». [Там же]. Примечательно то, что здесь, как и в сказке, упоминаются три героя. «Три» - число священное, так как являет символ троичности бытия. Сила «трех» обозначает трехчастную природу мира (небо, земля, вода), олицетворяет человека (тело, душа и дух), выступает как символ рождения, жизни и смерти. Это начало, середина и конец; прошлое, настоящее и будущее. [Вишневецкая Г.В.] Число «три» выступает не только в символике и религиозной мысли, но также в мифологии, сказках и легендах. Отсюда особая примета: «третий раз - удачный». В сказках герои имеют три желания, но исполняются они лишь на третий раз, для этого необходимо выдержать три попытки. Фольклор предусматривает трех царевичей, трех фей, тех ведьм и т.д. Данный мотив характерен для большинства волшебных сказок, достаточно вспомнить такие сказки, как «Сивка-бурка», «Царевна-лягушка», «Иван-солдат» и др. Главный герой чист душой, прост, наивен, вот за это-то и считают его дураком, но именно эти качества приводят героя к победе. Как и в русской народной сказке, в эпизоде вырисовывается фольклорный мотив: «Старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак». «Дурак», потому что чистый, открытый, наивный, «все чему-то улыбается». Мы видим, что Оленин «был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не служивший… «сидевший на печи», промотавший половину своего состояния и до двадцати четырех лет еще не избравший себе никакой карьеры и никогда ничего не делавший…» [Толстой, с. 210]. Иначе говоря, Оленин, подобно чудаковатому простаку, был весьма далек от какого-либо расчета и даже элементарного проявления рассудка «был… свободен…» [Толстой, с.210], «наделал много глупостей…» [Толстой, с. 212]. «Много глупостей» - это и долги портному суммой в 678 рублей, и позорный проигрыш г. Васильеву в карты в клубе, и униженные напрасные просьбы играть еще… Кроме того, он должен и Морелю, и Шевалье, и князю Д*** вследствие попойки с цыганами, где никто не выпил больше него, и где он сумел выучить цыган новой песне… И вот этот чудак, подобно сказочному Иванушке-дурачку, отправляется в далекий путь. Все далее и далее удаляясь от дома, Оленин мчится навстречу своей мечте, смутно, большей частью неосознанно, стремится к обретению душевной гармонии, к целостности, к внутреннему согласию. Он словно действует по сказочному принципу «поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что». Сторона, куда посылается герой, именуется не тридесятым царством. Это величественный Кавказ с исполинскими горами и просторными степями, напоминающими эпическое «чистое поле». Герой словно попадает в иную реальность – из России в мир сказочного путешествия. Особую смысловую нагрузку здесь выполняют горы. Они принадлежат и небу, и земле и служат своеобразной границей, разъединяющей и собирающей миры. «То, не знаю, что» оказывается чем-то, чего так не хватало в суетливой и душной Москве, и чего так просит душа. Это та целостность, гармония, согласие с собой и окружающим миром. Уже с самого начала своей поездки Оленин смутно предчувствует, что находится на правильном пути. Он предвосхищает эту гармонию: «Чем дальше уезжал Оленин от центра России, тем дальше казались от него все его воспоминания, и чем ближе подъезжал он к Кавказу, тем отраднее становилось ему на душе… И совершенно новое для него чувство свободы от всего прошедшего охватывало его между этими грубыми существами, которых он встречал по дороге и которых не признавал людьми наравне с своими московскими знакомыми. Чем грубее был народ, чем меньше признаков цивилизации, тем свободнее он чувствовал себя…» [Толстой с. 215]. Кавказ здесь выступает как другой мир, другая реальность; периферия географическая, но центр сакральный, граница миров, неба и земли. «Теперь началось» как будто сказал ему какой-то торжественный голос…» [Толстой с. 217]. Открытый и чистый душой, Оленин наделен интуицией, он многого не понимает, но чувствует. Ему присуща стихийность, он не боится перемен и сразу же бросается в пучину неизвестности, лишь только отъезжает от обетованных мест. Он, как ребенок, идет по велению сердца, и, как безумец (глупец) нимало не задается практическими соображениями. Постоянно балансируя на пике вдохновения, он на едином дыхании проживает эти фрагменты, лишь только достигает кавказских степей. «На быстром движении тройки по ровной дороге горы, казалось, бежали по горизонту, блестя на восходящем солнце своими розоватыми вершинами. Сначала горы только удивили Оленина, потом обрадовали; но потом, больше и больше вглядываясь в эту, не из других черных гор, но прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он мало-помалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы. С этой минуты все, что только он видел, все, что он думал, все, что он чувствовал, получало для него новый, строго величавый характер гор» [Толстой с. 217]. Он проникается характером гор, их гармонией и величием, целостностью и самодостаточностью. Словно живые существа, горы завораживают его, он вживается в сказочную реальность и проживает каждый миг. «Горы, горы, горы чуялись во всем, что он думал и чувствовал» [Толстой с. 247]. Раз открытое вдохновение не оставляет Оленина: ту же неподкупную искренность и воодушевление он переносит на все, с чем соприкасается в дальнейшем. Это и дружеские отношения с Лукащкой, дядей Ерошкой, и любовь к Марьянке, и любовное созерцание кавказских степей и величественных гор. Он словно открывает в себе неиссякаемый источник любви и вселенской гармонии, он переполнен счастьем и готов обнять весь мир. Он ведет дневник и вписывает туда открытый им рецепт счастья: «Для того, чтобы быть счастливым, надо одно – любить, и любить с самоотвержением, любить всех и все, раскидывать на все стороны паутину любви; кто попадется, того и брать» [Толстой с. 312]. Немного позже он напишет в письме: «Вы не знаете, что такое счастье и что такое жизнь! Надо раз испытать жизнь во всей ее безыскусственной красоте… Счастье – это быть с природой, видеть ее, говорить с ней…» [Толстой с. 327]. В пылу отречения Оленин даже готов уступить другому любимую женщину, так как искренне восхищен качествами своего соперника. Ему нравится простота, уверенность, жизнелюбие Лукашки и поразительная гармония с окружающим миром. Любимые им люди счастливы, а это – самое главное, так зачем же размениваться на зависть, ревность, злость? Безусловно, в этих качествах можно проследить архетипические черты сказочного глупца, Иванушки-дурочка, открытого миру и лишенного расчета. Иногда создается впечатление, что стихийность Оленина несет ему вред, отвлекая от главного и эмоционально истощая. Да, он открыл рецепт счастья, но что теперь с этим делать? Жениться на казачке, бросив все, что было, и забыть прошлое раз и навсегда? Или отбросить эти мысли как неблагоразумные, идущие вразрез с обычным мировоззрением светского человека? Пойти на поводу у порыва и броситься в неизвестность или воспользоваться здравым смыслом, оперевшись на привычное и знакомое? «Часто ему серьезно приходила мысль бросить все, приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке…» « Что же я не делаю этого? Чего я жду?» - спрашивал он себя [Толстой с. 308]. «Иногда он забывал этот вновь открытый им рецепт счастья и считал себя способным слиться с жизнью дяди Ерошки; но потом вдруг опоминался и тот час же хватался за мысль сознательного самоотвержения и на основании ее спокойно и гордо смотрел на всех людей и на чужое счастие» [Толстой с. 308]. Очевидно, здесь и кроется ответ, чего же ждет Оленин и почему не спешит бросить все. Он, будучи натурой восприимчивой, эмоциональной и постоянно руководствуясь душевными порывами, находит всю прелесть существования в сиюминутности, непредопределенности. Ему постоянно нужна эмоциональная подпитка, какие-то новые впечатления, но, вместе с тем, необходима и твердая уверенность, опора, внутренний стержень. Осев и выбрав что-то одно, он наверняка лишится другого. Выбор мучителен и потому, что герой не находит ответа. Ненадолго хватает и его благородства. Поначалу уступив любимую женщину сопернику, он впоследствии одумывается и начинает за нее бороться. Как видим, стихийность главного героя неоднородна и представляет собой диаду, распадаясь на положительное и отрицательное начала. Это несвойственно для сказочного фольклора и представляет собой литературное явление. 4. Художественное своеобразие повести Толстого «Казаки». В «Казаках» Толстой шел за Пушкиным, но отнюдь не повторял его, а в чем-то даже спорил с Пушкиным. Это был особенный, характерно толстовский путь ученичества: он учился, оставаясь верным не только учителю, по и самому себе,— учился, преодолевая. В «Казаках» «спор» с Пушкиным и преодоление пушкинских художественных решений заключалось прежде всего в демонстративном снижении, «заземлении» темы: у Толстого все оказывается заметно проще, чем у автора «Цыган», все обыденнее, ближе к каждодневному. Это обусловлено уже самим различием — принципиальным различием — жанров. Пушкин писал романтическую поэму о цыганах. Толстой близкий сюжет разрабатывает в жанре психологического и эпического повествования с обнаженными реалистическими тенденциями. Обыденное и совсем прозаическое у Толстого оказывается поособенному и неожиданно прекрасным. Такова, например, природа в «Казаках». Ее особая, некнижная красота выявляется Толстым подчеркнуто заостренно, полемически. Герой повести Оленин имеет самые романтические представления о Кавказе и его природе. Приближаясь к Кавказу, он видит вооруженных людей: «Вот оно где начинается!» говорил себе Оленин и все ждал вида снеговых гор, про которые много говорили ему». Наконец 1 он увидел, но совсем не то, чего ожидал: «…было пасмурно и облака до половины застилали горы. Оленину виделось чтото серое, белое, курчавое, и, как он ни старался, он не мог найти ничего хорошего в виде гор, про которые он столько читал и слышал». Наутро, проснувшись, Оленин снова видит горы, теперь уже освещенные солнцем: «Сначала горы только удивили Оленина, потом обрадовали; но потом, больше и больше вглядываясь в эту, не из других черных гяур, но прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он малопомалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы». Вместе с Олениным, не сразу, мы, читатели, тоже начинаем «чувствовать» горы. Вместе, с героем повести и вместе с самим Толстым (и благодаря Толстому!) мы начинаем чувствовать и вполне понимать поэзию обыкновенного. Толстой к этому и стремился в «Казаках». Да и не в одних только «Казаках». Так же как и природу, Толстой изображает в повести своих героевказаков. В них простота и обыкновенность неотделимы от своеобразного величия. Это относится и к Ерошке, и к Лукашке, и особенно к Марьяне. Оленин думает о казаках: ««Никаких здесь нет бурок, стремнин, Амалатбеков, героев и злодеев… Люди живут, как яшвет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву. Других законов у них нет…» И оттого люди эти в сравнении с ним самим казались ему прекрасны, сильны, свободны…». Толстой воспевает в «Казаках» жизнь и людей, не знающих условных законов и установлений. При этом собственная его поэтика тоже максимально избавлена от условности. У Толстого в «Казаках» поэзия жизни — в самом прямом и точном значении этого слова. «Казаки» недаром так восторженно были встречены читателями. Казаки» недаром так восторженно были встречены читателями. Единодушно восторженно. Тургенев дважды перечитывает повесть. Прочитав впервые, он пишет А. А. Фету и И. П. Борисову: ««Казаков» я читал и пришел от них в восторг (и Боткин также)». И год спустя Борисову: «На днях перечел я роман Толстого — «Казаки» — и опять пришел в восторг. Это — вещь поистине удивительная и силы чрезмерной» О художественной силе толстовской повести говорил не один Тургенев. Об этом же говорили и Фет, и многие другие самые авторитетные читатели Толстого. Эту удивительную художественную силу мы до сих пор ощущаем, читая «Казаков». Она выражается и в глубокой поэзии повести, и в ее правде, прежде всего в психологической правде характеров. Но у Толстого в «Казаках» иной характер правдивости, нежели в предшествующих произведениях. И главное: у него в «Казаках» иной, чем прежде, характер психологизма. В изображении казаков мы не встретим столь характерной для Толстого «диалектики души». Но от этого изображение героев не теряет своей достоверности. Источник этой достоверности — в выверенности характеров, в точном соответствии всякого движения, всякого слова героя и его поступка особенностям его личности и особенностям той ситуации, в которой он находится. |