Гончаров. Иван Гончаров - Обыкновенная история. Иван Александрович Гончаров Обыкновенная история
 Скачать 3.9 Mb.
|
|
– И это… искренно? – спросила она, помолчав, – ты точно хочешь покоя, уезжаешь не для меня одной? – Нет: и для себя. – А если для меня, я ни за что, ни за что… – Нет, нет! я нездоров, устал… хочу отдохнуть… Она подала ему руку. Он с жаром поцеловал ее. – Так едем в Италию? – спросил он. – Хорошо, поедем, – отвечала она монотонно. У Петра Иваныча – как гора с плеч. «Что‑то будет!» – подумал он. Долго сидели они, не зная, что сказать друг другу. Неизвестно, кто первый прервал бы молчание, если б они оставались еще вдвоем. Но вот в соседней комнате послышались торопливые шаги. Явился Александр. Как он переменился! Как пополнел, оплешивел, как стал румян! С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее! Глаза его сияли радостью. Он с особенным чувством поцеловал руку у тетки и пожал дядину руку… – Откуда? – спросил Петр Иваныч. – Угадайте, – отвечал Александр значительно. – У тебя сегодня какая‑то особенная прыть, – сказал Петр Иваныч, глядя на него вопросительно. – Бьюсь об заклад, что не угадаете! – говорил Александр. – Лет десять или двенадцать назад однажды ты, я помню, вот этак же вбежал ко мне, – заметил Петр Иваныч, – еще разбил у меня что‑то… тогда я сразу догадался, что ты влюблен, а теперь… ужели опять? Нет, не может быть: ты слишком умен, чтоб… Он взглянул на жену и вдруг замолчал. – Не угадываете? – спросил Александр. Дядя глядел на него и все думал. – Уж не… женишься ли ты? – сказал он нерешительно. – Угадали! – торжественно воскликнул Александр. – Поздравьте меня. – В самом деле? На ком? – спросили и дядя и тетка. – На дочери Александра Степаныча. – Неужели? Да ведь она богатая невеста, – сказал Петр Иваныч. – И отец… ничего? – Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться? Напротив, он со слезами на глазах выслушал мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно: что он знает, кому вверяет счастье дочери… «Идите, говорит, только по следам вашего дядюшки!» – Он сказал это? Видишь, и тут не без дядюшки! – А что сказала дочь? – спросила Лизавета Александровна. – Да… она… так, как, знаете, все девицы, – отвечал Александр, – ничего не сказала, только покраснела; а когда я взял ее за руку, так пальцы ее точно играли на фортепьяно в моей руке… будто дрожали. – Ничего не сказала! – заметила Лизавета Александровна. – Неужели вы не взяли на себя труда выведать об этом у ней до предложения? Вам все равно? Зачем же вы женитесь? – Как зачем? Не все же так шататься! Одиночество наскучило; пришла пора, ma tante, усесться на месте, основаться, обзавестись своим домком, исполнить долг… Невеста же хорошенькая, богатая… Да вот дядюшка скажет вам, зачем жениться: он так обстоятельно рассказывает… Петр Иваныч, тихонько от жены, махнул ему рукой, чтоб он не ссылался на него и молчал, но Александр не заметил. – А может быть, вы не нравитесь ей? – говорила Лизавета Александровна, – может быть, она любить вас не может – что вы на это скажете? – Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, – продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, – женишься по любви, – говорил Александр, – любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви – и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили… Он взглянул на Петра Иваныча и вдруг остановился, видя, что дядя глядит на него свирепо. Он с разинутым ртом, в недоумении, поглядел на тетку, потом опять на дядю и замолчал. Лизавета Александровна задумчиво покачала головой. – Ну, так ты женишься? – сказал Петр Иваныч. – Вот теперь пора, с богом! А то хотел было в двадцать три года. – Молодость, дядюшка, молодость! – То‑то молодость. Александр задумался и потом улыбнулся. – Что ты? – спросил Петр Иваныч. – Так: мне пришла в голову одна несообразность… – Какая? – Когда я любил… – отвечал Александр в раздумье, – тогда женитьба не давалась… – А теперь женишься, да любовь не дается, – прибавил дядя, и оба они засмеялись. – Из этого следует, дядюшка, что вы правы, полагая привычку главным… Петр Иваныч опять сделал ему зверское лицо. Александр замолчал, не зная, что подумать. – Женишься на тридцать пятом году, – говорил Петр Иваныч, – это в порядке. А помнишь, как ты тут бесновался в конвульсиях, кричал, что тебя возмущают неравные браки, что невесту влекут как жертву, убранную цветами и алмазами, и толкают в объятия пожилого человека, большею частью некрасивого, с лысиной. Покажи‑ка голову. – Молодость, молодость, дядюшка! Не понимал сущности дела, – говорил Александр, заглаживая рукой волосы. – Сущность дела, – продолжал Петр Иваныч. – А бывало, помнишь, как ты был влюблен в эту, как ее… Наташу, что ли? «Бешеная ревность, порывы, небесное блаженство»… куда все это девалось?.. – Ну, ну, дядюшка, полноте! – говорил Александр, краснея. – Где «колоссальная страсть, слезы»?.. – Дядюшка! – Что? Полно предаваться «искренним излияниям», полно рвать желтые цветы! «Одиночество наскучило»… – О, если так, дядюшка, я докажу, что не я один любил, бесновался, ревновал, плакал… позвольте, позвольте, у меня имеется письменный документ… Он вынул из кармана бумажник и, порывшись довольно долго в бумагах, вытащил какой‑то ветхий, почти развалившийся и пожелтевший листок бумаги. – Вот, ma tante, – сказал он, – доказательство, что дядюшка не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек. И он ведал искренние излияния и передавал их не на гербовой бумаге, и притом особыми чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все ждал случая уличить дядюшку. Я было и забыл о нем, да вы же сами напомнили. – Что за вздор? Я ничего не понимаю, – сказал Петр Иваныч, глядя на лоскуток. – А вот, вглядитесь. Александр поднес бумажку к глазам дяди. Вдруг лицо Петра Иваныча потемнело. – Отдай! отдай, Александр! – закричал он торопливо и хотел схватить лоскуток. Но Александр проворно отдернул руку. Лизавета Александровна с любопытством смотрела на них. – Нет, дядюшка, не отдам, – говорил Александр, – пока не сознаетесь здесь, при тетушке, что и вы когда‑то любили, как я, как все… Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам. – Варвар! – закричал Петр Иваныч, – что ты делаешь со мной? – Вы не хотите? – Ну, ну: любил. Подай. – Нет, позвольте, что вы бесновались, ревновали? – Ну, ревновал, бесновался… – говорил, морщась, Петр Иваныч. – Плакали? – Нет, не плакал. – Неправда! я слышал от тетушки: признавайтесь. – Язык не ворочается, Александр: вот разве теперь заплачу. – Ma tante! извольте документ. – Покажите, что это такое? – спросила она, протягивая руку. – Плакал, плакал! Подай! – отчаянно возопил Петр Иваныч. – Над озером? – Над озером. – И рвали желтые цветы? – Рвал. Ну тебя совсем! Подай! – Нет, не все: дайте честное слово, что вы предадите вечному забвению мои глупости и перестанете колоть мне ими глаза. – Честное слово. Александр отдал лоскуток. Петр Иваныч схватил его, зажег спичку и тут же сжег бумажку. – Скажите мне, по крайней мере, что это такое? – спросила Лизавета Александровна. – Нет, милая, этого и на Страшном суде не скажу, – отвечал Петр Иваныч. – Да неужели я писал это? Быть не может… – Вы, дядюшка! – перебил Александр. – Я, пожалуй, скажу, что тут написано: я наизусть знаю: «Ангел, обожаемая мною…» – Александр! Навек поссоримся! – закричал Петр Иваныч сердито. – Краснеют, как преступления – и чего! – сказала Лизавета Александровна, – первой, нежной любви. Она пожала плечами и отвернулась от них. – В этой любви так много… глупого, – сказал Петр Иваныч мягко, вкрадчиво. – Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне… а ведь ты любишь же меня… – Да, я очень… привыкла к тебе, – рассеянно отвечала Лизавета Александровна. Петр Иваныч начал в задумчивости гладить бакенбарды. – Что, дядюшка, – спросил Александр шепотом, – это так и надо? Петр Иваныч мигнул ему, как будто говоря: «Молчи». – Петру Иванычу простительно так думать и поступать, – сказала Лизавета Александровна, – он давно такой, и никто, я думаю, не знал его другим; а от вас, Александр, я не ожидала этой перемены… Она вздохнула. – О чем вы вздохнули, ma tante? – спросил он. – О прежнем Александре, – отвечала она. – Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался таким, каким был лет десять назад? – возразил Александр. – Дядюшка правду говорит, что эта глупая мечтательность… Лицо Петра Иваныча начало свирепеть. Александр замолчал. – Нет, не таким, – отвечала Лизавета Александровна, – как десять лет, а как четыре года назад: помните, какое письмо вы написали ко мне из деревни? Как вы хороши были там! – Я, кажется, тоже мечтал там, – сказал Александр. – Нет, не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь; там вы были прекрасны, благородны, умны… Зачем не остались такими? Зачем это было только на словах, на бумаге, а не на деле? Это прекрасное мелькнуло, как солнце из‑за туч – на одну минуту… – Вы хотите сказать, ma tante, что теперь я… не умен и… не благороден… – Боже сохрани! нет! Но теперь вы умны и благородны… по‑другому, не по‑моему… – Что делать, ma tante? – сказал с громким вздохом Александр, – век такой. Я иду наравне с веком: нельзя же отставать! Вот я сошлюсь на дядюшку, приведу его слова… – Александр! – свирепо сказал Петр Иваныч, – пойдем на минуту ко мне в кабинет: мне нужно сказать тебе одно слово. Они пришли в кабинет. – Что это за страсть пришла тебе сегодня ссылаться на меня? – сказал Петр Иваныч. – Ты видишь, в каком положении жена? – Что такое? – с испугом спросил Александр. – Ты ничего не замечаешь? А то, что я бросаю службу, дела – все, и еду с ней в Италию. – Что вы, дядюшка! – в изумлении воскликнул Александр, – ведь вам нынешний год следует в тайные советники… – Да видишь: тайная советница‑то плоха… Он раза три задумчиво прошелся взад и вперед по комнате. – Нет, – сказал он, – моя карьера кончена! Дело сделано: судьба не велит идти дальше… пусть! – Он махнул рукой. – Поговорим лучше о тебе, – сказал он, – ты, кажется, идешь по моим следам… – Приятно бы, дядюшка! – прибавил Александр. – Да! – продолжал Петр Иваныч, – в тридцать с небольшим лет – коллежский советник, хорошее казенное содержание, посторонними трудами зарабатываешь много денег, да еще вовремя женишься на богатой… Да, Адуевы делают свое дело! Ты весь в меня, только недостает боли в пояснице… – Да уж иногда колет… – сказал Александр, дотронувшись до спины. – Все это прекрасно, разумеется кроме боли в пояснице, – продолжал Петр Иваныч, – я, признаюсь, не думал, чтоб из тебя вышло что‑нибудь путное, когда ты приехал сюда. Ты все забирал себе в голову замогильные вопросы, улетал в небеса… но все прошло – и слава богу! Я сказал бы тебе: продолжай идти во всем по моим следам, только… – Только что, дядюшка? – Так… я хотел бы тебе дать несколько советов… насчет будущей твоей жены… – Что такое? это любопытно. – Да нет! – продолжал Петр Иваныч, помолчав, – боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как знаешь сам: авось догадаешься… Поговорим лучше о твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого – правда ли? – Да, двести отец дает да сто от матери осталось. – Так это триста! – закричал Петр Иваныч почти с испугом. – Да еще он сегодня сказал, что все свои пятьсот душ отдает нам теперь же в полное распоряжение, с тем чтоб выплачивать ему восемь тысяч ежегодно. Жить будем вместе. Петр Иваныч вскочил с кресел с несвойственною ему живостью. – Постой, постой! – сказал он, – ты оглушил меня: так ли я слышал? повтори, сколько? – Пятьсот душ и триста тысяч денег… – повторил Александр. – Ты… не шутишь? – Какие шутки, дядюшка? – И имение… не заложено? – спросил Петр Иваныч тихо, не двигаясь с места. – Нет. Дядя, скрестив руки на груди, смотрел несколько минут с уважением на племянника. – И карьера и фортуна! – говорил он почти про себя, любуясь им. – И какая фортуна! и вдруг! все! все!.. Александр! – гордо, торжественно прибавил он, – ты моя кровь, ты – Адуев! Так и быть, обними меня! И они обнялись. – Это в первый раз, дядюшка! – сказал Александр. – И в последний! – отвечал Петр Иваныч, – это необыкновенный случай. Ну, неужели тебе и теперь не нужно презренного металла? Обратись же ко мне хоть однажды. – Ах! нужно, дядюшка: издержек множество. Если вы можете дать десять, пятнадцать тысяч… – Насилу, в первый раз! – провозгласил Петр Иваныч. – И в последний, дядюшка: это необыкновенный случай! – сказал Александр. 1 Представительный человек (франц.) 2 Загоскин М.Н. (1789–1852) – исторический романист. Наибольшей популярностью в 30‑х годах пользовался его роман «Юрий Милославский», проникнутый идеализацией старины и монархическим патриотизмом. 3 Марлинский – литературный псевдоним декабриста А.А. Бестужева (1797–1837). В романе упоминается как автор романтических повестей (30‑е годы), отличавшихся эффектной фабулой, возвышенным описанием чувств и крайне вычурным и риторическим языком. С резкой критикой условного, фальшивого романтизма Марлинского выступил в 1840 году В. Белинский, что привело к решительному падению популярности сочинений Марлинского и его подражателей. 4 Евгений – герой поэмы А.С. Пушкина «Медный Всадник» (1833). 5 Александр Адуев имеет здесь в виду стихотворение А.С. Пушкина «Демон» (1823). 6 …без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви – из стихотворения А.С. Пушкина «К***» («Я помню чудное мгновенье», 1825). 7 Здесь приведены несколько измененные строки из юношеского романтического стихотворения И.А. Гончарова «Тоска и радость», которое было помещено в рукописном альманахе Майковых «Подснежник» за 1835 год (см. «Неизданные стихи» И.А. Гончарова, журнал «Звезда», № 5, 1938, стр. 243–246). 8 ни тепло, ни холодно (франц.) 9 названия обеденных блюд (франц.) 10 «Воспоминания беса» (1837–1838) – авантюрный роман французского писателя Фредерика Сулье (1800–1847) 11 Зачем же мнения чужие только святы? – слова Чацкого из «Горя от ума» А.С. Грибоедова (действие третье, явление 3) 12 «Шагреневая кожа» (1831) – роман Оноре Бальзака (1799–1850) 13 Не попущу, чтоб развратитель… – у Пушкина: «Не потерплю, чтоб развратитель…» («Евгений Онегин», гл. 6, строфы XV, XVI, XVII) 14 Что за мысль! (франц.) 15 напоминание о смерти (лат.) 16 …жалкий род, достойный слез и смеха – из стихотворения А.С. Пушкина «Полководец» 17 кстати (франц.) 18 финского фасона (франц.) 19 Тетушка (франц.) 20 С ней обрели б уста мои… – у Пушкина: «С ней обретут уста мои…» (»Евгений Онегин», гл. 1, строфа XLIX) 21 Я пережил свои страданья… – у Пушкина: «Я пережил свои желанья…» (1821) 22 …что меня теперь волнует, бесит? – у Грибоедова: «Но что теперь во мне кипит, волнует, бесит („Горе от ума“, действие третье, явление 1) 23 …еще одно последнее сказанье – из «Бориса Годунова» А.С. Пушкина 24 Мартышка и зеркало. – Имеется в виду басня И.А. Крылова «Зеркало и Обезьяна» 25 Весны пора прекрасная минула и т. д. – строки из романтического стихотворения И.А. Гончарова «Романс», помещенного в рукописном альманахе Майковых «Подснежник», 1835 26 …струны вещие баянов – в третьей песне поэмы «Руслан и Людмила» А.С. Пушкина: «И струны громкие Баянов…» …расширяся шумящими крылами… летать под облаками… капля и моего меда – в басне И.А. Крылова «Орел и Пчела»: «Когда, расширяся шумящими крылами. Ношуся я под облаками. …………………………………. Что в них и моего хоть капля меду есть» 27 подопечному (франц.) 28 Да, сударыня оказала мне эту честь… (франц.) 29 «Курс французской литературы» (франц.) 30 «Мученики» (1809) – роман французского реакционного писателя‑романтика Шатобриана Франсуа‑Рене (1768–1848). К. Маркс отмечал в его творчестве фальшивую глубину, «кокетничанье чувствами», театральность (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, Гиз, т. XXIV, стр. 425) 31 «Философский словарь». – Имеется в виду карманный «Философский словарь» (1764) крупнейшего французского просветителя XVIII в. Вольтера Франсуа‑Мари (1694–1778) 32 Монтень Мишель‑Эйкем (1533–1592) – французский философ и писатель эпохи Возрождения. Его «Опыты» – образец нравственно‑наставительной гуманистической литературы XVI в. 33 «Едва мы вышли из Трезенских ворот» (из трагедии Расина «Федра») 34 Глупости! Но у этого дурака Вулкана, должно быть, было глупое выражение лица. Послушайте, что сделали бы вы на месте Венеры? (франц.) 35 «Зеленая рукопись» (Гюстава Друино), «Семь смертных грехов» (Эжена Сю), «Мертвый осел» (Жюля Жанена) (франц.) 36 «Идиллии» Геснера. – Геснер Соломон (1730–1788) немецкий поэт и художник Известен был своими сентиментальными «Идиллиями». Первые русские переводы «Идиллий» Василия Левшина, М. 1787, и И. Тимковского, М. 1802–1803 37 Хорошо! (нем.) 38 Очень хорошо! (нем.) 39 Нет! (нем.) 40 Вейсе Христиан‑Феликс (1726–1804) – немецкий писатель, автор рассказов для детей 41 Вот, нашел (нем.) 42 «Бедная Лиза» (1792) – сентиментальная повесть Н.М. Карамзина (1766–1826), пользовавшаяся успехом у современников 43 «Путешествия» – «Письма русского путешественника» (1791–1804) Карамзина 44 Блажен тот… (лат.) 45 отрок, отрока, отроку… (лат.) 46 запрещаю! (лат.) 47 …любишь так пламенно, так нежно – у Пушкина: «…Любил так искренно, так нежно» (из стих. «Я вас любил…») 48 …брось‑ка кость, так что твои собаки – в басне И.А. Крылова «Собачья дружба»: «А только кинь им кость, так что твои собаки!» 49 Это переходит всякие границы (франц.) 50 …прежних ран, что ли, ничто не излечило – в стихотворении А.С. Пушкина «Погасло дневное светило»: «Но прежних сердца ран, глубоких ран любви, ничто не излечило…» 51 Крылова бесенок, явившийся из‑за печки затворнику, – Имеется в виду басня И.А. Крылова «Напраслина» 52 усиливаясь (итал.) 53 Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей – из «Евгения Онегина» А.С. Пушкина (гл. 1, строфа XLVI) 54 Где я страдал, где я любил – из «Евгения Онегина» А.С. Пушкина (гл. 1, строфа L) 55 …в кучах, за оградой – из поэмы А.С. Пушкина «Цыгане» 56 …картина теньеровская. – Теньер Давид (1610–1690) – фламандский художник, мастер бытовой живописи. 57 …серенького неба, сломанного забора – ср. у Пушкина: Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи – Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых; Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака… («Евгений Онегин», из «Путешествия Онегина») |