Главная страница
Навигация по странице:

  • – Ах, это хорошо должно быть: принеси! Кто ж у них печет Эта грязная баба‑то

  • – Я не пью; покорно благодарю, – еще ласковее сказал Обломов, – у вас какая

  • – Какая птица

  • – Помилуйте, я не могу, – заговорил Обломов, – посудите, я не прожил двух недель. Что же это, за что

  • – Нельзя мне, нельзя по обстоятельствам! Слышите

  • – Чего изволите

  • – Что ты мне мелочь‑то суешь Ты скажи, куда восемьсот рублей делись – Почем я знаю Разве я знаю, куда вы тратите Что вы там извозчикам за коляски платите

  • – Да, вот на экипаж много вышло, – вспомнил Обломов, глядя на Захара. – Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику

  • – Не припомню! – с тоской заключил Обломов, – уж не воры ли были

  • о произведении Обломов. И. А. Гончаров - Обломов. Иван Александрович Гончаров Обломов Аннотация


    Скачать 5.97 Mb.
    НазваниеИван Александрович Гончаров Обломов Аннотация
    Анкоро произведении Обломов
    Дата06.04.2022
    Размер5.97 Mb.
    Формат файлаrtf
    Имя файлаИ. А. Гончаров - Обломов.rtf
    ТипКнига
    #447039
    страница26 из 42
    1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   42

    III



    В конце августа пошли дожди, и на дачах задымились трубы, где были печи, а где их не было, там жители ходили с подвязанными щеками, и, наконец, мало‑помалу, дачи опустели.

    Обломов не казал глаз в город, и в одно утро мимо его окон повезли и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать с квартиры, пообедать где‑нибудь мимоходом и не прилечь целый день, но он не знал, где и на ночь приклонить голову.

    Оставаться на даче одному, когда опустел парк и роща, когда закрылись ставни окон Ольги, казалось ему решительно невозможно.

    Он прошелся по ее пустым комнатам, обошел парк, сошел с горы, и сердце теснила ему грусть.

    Он велел Захару и Анисье ехать на Выборгскую сторону, где решился оставаться до приискания новой квартиры, а сам уехал в город, отобедал наскоро в трактире и вечер просидел у Ольги.

    Но осенние вечера в городе не походили на длинные, светлые дни и вечера в парке и роще. Здесь он уж не мог видеть ее по три раза в день; здесь уж не прибежит к нему Катя и не пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как будто не хватило в ней содержания.

    Они иногда молчали по получасу. Ольга углубится в работу, считает про себя иглой клетки узора, а он углубится в хаос мыслей и живет впереди, гораздо дальше настоящего момента.

    Только иногда, вглядываясь пристально в нее, он вздрогнет страстно, или она взглянет на него мимоходом и улыбнется, уловив луч нежной покорности, безмолвного счастья в его глазах.

    Три дня сряду ездил он в город к Ольге и обедал у них, под предлогом, что у него там еще не устроено, что на этой неделе он съедет и оттого не располагается на новой квартире, как дома.

    Но на четвертый день ему уж казалось неловко прийти, и он, побродив около дома Ильинских, со вздохом поехал домой.

    На пятый день они не обедали дома.

    На шестой Ольга сказала ему, чтоб он пришел в такой‑то магазин, что она будет там, а потом он может проводить ее до дома пешком, а экипаж будет ехать сзади.

    Все это было неловко; попадались ему и ей знакомые, кланялись, некоторые останавливались поговорить.

    – Ах ты, Боже мой, какая мука! – говорил он весь в поту от страха и неловкого положения.

    Тетка тоже глядит на него своими томными большими глазами и задумчиво нюхает свой спирт, как будто у нее от него болит голова. А ездить ему какая даль! Едешь, едешь с Выборгской стороны да вечером назад – три часа!

    – Скажем тетке, – настаивал Обломов, – тогда я могу оставаться у вас с утра, и никто не будет говорить…

    – А ты в палате был? – спросила Ольга.

    Обломова так и подмывало сказать: «был и все сделал», да он знает, что Ольга взглянет на него так пристально, что прочтет сейчас ложь на лице. Он вздохнул в ответ.

    – Ах, если б ты знала, как это трудно! – говорил он.

    – А говорил с братом хозяйки? Приискал квартиру? – спросила она потом, не поднимая глаз.

    – Его никогда утром дома нет, а вечером я все здесь, – сказал Обломов, обрадовавшись, что есть достаточная отговорка.

    Теперь Ольга вздохнула, но не сказала ничего.

    – Завтра непременно поговорю с хозяйским братом, – успокоивал ее Обломов, – завтра воскресенье, он в присутствие не пойдет.

    – Пока это все не устроится, – сказала задумчиво Ольга, – говорить ma tante нельзя и видеться надо реже…

    – Да, да… правда, – струсив, прибавил Обломов.

    – Ты обедай у нас в воскресенье, в наш день, а потом хоть в среду, один, – решила она. – А потом мы можем видеться в театре: ты будешь знать, когда мы едем, и тоже поезжай.

    – Да, это правда, – говорил он, обрадованный, что она попечение о порядке свиданий взяла на себя.

    – Если ж выдастся хороший день, – заключила она, – я поеду в Летний сад гулять, и ты можешь прийти туда; это напомнит нам парк… парк! – повторила она с чувством.

    Он молча поцеловал у ней руку и простился с ней до воскресенья. Она уныло проводила его глазами, потом села за фортепьяно и вся погрузилась в звуки. Сердце у ней о чем‑то плакало, плакали и звуки. Хотела петь – не поется!

    На другой день Обломов встал и надел свой дикий сюртучок, что носил на даче. С халатом он простился давно и велел его спрятать в шкаф.

    Захар, по обыкновению, колебля подносом, неловко подходил к столу с кофе и кренделями. Сзади Захара, по обыкновению, высовывалась до половины из двери Анисья, приглядывая, донесет ли Захар чашки до стола, и тотчас, без шума, пряталась, если Захар ставил поднос благополучно на стол, или стремительно подскакивала к нему, если с подноса падала одна вещь, чтоб удержать остальные. Причем Захар разразится бранью сначала на вещи, потом на жену и замахнется локтем ей в грудь.

    – Какой славный кофе! Кто это варит? – спросил Обломов.

    – Сама хозяйка, – сказал Захар, – шестой день все она. «Вы, говорит, много цикорию кладете да не довариваете. Дайте‑ко я!»

    – Славный, – повторил Обломов, наливая другую чашку. – Поблагодари ее.

    – Вон она сама, – говорил Захар, указывая на полуотворенную дверь боковой комнаты. – Это у них буфет, что ли; она тут и работает, тут у них чай, сахар, кофе лежит и посуда.

    Обломову видна была только спина хозяйки, затылок и часть белой шеи да голые локти.

    – Что это она там локтями‑то так живо ворочает? – спросил Обломов.

    – Кто ее знает! Кружева, что ли, гладит.

    Обломов следил, как ворочались локти, как спина нагибалась и выпрямлялась опять.

    Внизу, когда она нагибалась, видны были чистая юбка, чистые чулки и круглые, полные ноги.

    «Чиновница, а локти хоть бы графине какой‑нибудь; еще с ямочками!» – подумал Обломов.

    В полдень Захар пришел спросить, не угодно ли попробовать их пирога: хозяйка велела предложить.

    – Сегодня воскресенье, у них пирог пекут!

    – Ну, уж, я думаю, хорош пирог! – небрежно сказал Обломов. – С луком да с морковью…

    – Пирог не хуже наших обломовских, – заметил Захар, – с цыплятами и с свежими грибами.


    – Ах, это хорошо должно быть: принеси! Кто ж у них печет? Эта грязная баба‑то?

    – Куда ей! – с презрением сказал Захар. – Кабы не хозяйка, так она и опары поставить не умеет. Хозяйка сама все на кухне. Пирог‑то они с Анисьей вдвоем испекли.

    Чрез пять минут из боковой комнаты высунулась к Обломову голая рука, едва прикрытая виденною уже им шалью, с тарелкой, на которой дымился, испуская горячий пар, огромный кусок пирога.

    – Покорно благодарю, – ласково отозвался Обломов, принимая пирог, и, заглянув в дверь, уперся взглядом в высокую грудь и голые плечи. Дверь торопливо затворилась.

    – Водки не угодно ли? – спросил голос.


    – Я не пью; покорно благодарю, – еще ласковее сказал Обломов, – у вас какая?

    – Своя, домашняя: сами настаиваем на смородинном листу, – говорил голос.

    – Я никогда не пивал на смородинном листу, позвольте попробовать!

    Голая рука опять просунулась с тарелкой и рюмкой водки. Обломов выпил: ему очень понравилось.

    – Очень благодарен, – говорил он, стараясь заглянуть в дверь, но дверь захлопнулась.

    – Что вы не дадите на себя взглянуть, пожелать вам доброго утра? – упрекнул Обломов.

    Хозяйка усмехнулась за дверью.

    – Я еще в будничном платье, все на кухне была. Сейчас оденусь; братец скоро от обедни придут, – отвечала она.

    – Ах, а propos о братце, – заметил Обломов, – мне надо с ним поговорить. Попросите его зайти ко мне.

    – Хорошо, я скажу, как они придут.

    – А кто это у вас кашляет? Чей это такой сухой кашель? – спросил Обломов.

    – Это бабушка; уж она у нас восьмой год кашляет.

    И дверь захлопнулась.

    «Какая она… простая, – подумал Обломов, – а есть в ней что‑то такое… И держит себя чисто!»

    До сих пор он с «братцем» хозяйки еще не успел познакомиться. Он видел только, и то редко, с постели, как, рано утром, мелькал сквозь решетку забора человек, с большим бумажным пакетом под мышкой, и пропадал в переулке, и потом, в пять часов, мелькал опять, с тем же пакетом, мимо окон, возвращаясь, тот же человек и пропадал за крыльцом. Его в доме не было слышно.

    А между тем заметно было, что там жили люди, особенно по утрам: на кухне стучат ножи, слышно в окно, как полощет баба что‑то в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за стеной плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.

    У Обломова было четыре комнаты, то есть вся парадная анфилада. Хозяйка с семейством помещалась в двух непарадных комнатах, а братец жил вверху, в так называемой светелке.

    Кабинет и спальня Обломова обращены были окнами на двор, гостиная к садику, а зала к большому огороду, с капустой и картофелем. В гостиной окна были драпированы ситцевыми полинявшими занавесками.

    По стенам жались простые, под орех, стулья; под зеркалом стоял ломберный стол; на окнах теснились горшки с еранью и бархатцами и висели четыре клетки с чижами и канарейками.

    Братец вошел на цыпочках и отвечал троекратным поклоном на приветствие Обломова. Вицмундир на нем был застегнут на все пуговицы, так что нельзя было узнать, есть ли на нем белье или нет; галстук завязан простым узлом, и концы спрятаны вниз.

    Он был лет сорока, с прямым хохлом на лбу и двумя небрежно на ветер пущенными такими же хохлами на висках, похожими на собачьи уши средней величины. Серые глаза не вдруг глядели на предмет, а сначала взглядывали украдкой, а во второй раз уж останавливались.

    Рук своих он как будто стыдился, и когда говорил, то старался прятать или обе за спину, или одну за пазуху, а другую за спину. Подавая начальнику бумагу и объясняясь, он одну руку держал на спине, а средним пальцем другой руки, ногтем вниз, осторожно показывал какую‑нибудь строку или слово и, показав, тотчас прятал руку назад, может быть, оттого, что пальцы были толстоваты, красноваты и немного тряслись, и ему не без причины казалось не совсем приличным выставлять их часто напоказ.

    – Вы изволили, – начал он, бросив свой двойной взгляд на Обломова, – приказать мне прийти к себе.

    – Да, я хотел поговорить с вами насчет квартиры. Прошу садиться! – вежливо отвечал Обломов.

    Иван Матвеич, после двукратного приглашения, решился сесть, перегнувшись телом вперед и поджав руки в рукава.

    – По обстоятельствам, я должен приискать себе другую квартиру, – сказал Обломов, – поэтому желал бы эту передать.

    – Теперь трудно передать, – кашлянув в пальцы и проворно спрятав их в рукав, отозвался Иван Матвеевич, – если б в конце лета пожаловали, тогда много ходили смотреть.

    – Я был, да вас не было, – перебил Обломов.

    – Сестра сказывала, – прибавил чиновник. – Да вы не беспокойтесь насчет квартиры: здесь вам будет удобно. Может быть, птица вас беспокоит?


    – Какая птица?

    – Куры‑с.

    Обломов хотя слышал постоянно с раннего утра под окнами тяжелое кудахтанье наседки и писк цыплят, но до того ли ему? Перед ним носился образ Ольги, и он едва замечал окружающее.

    – Нет, это ничего, – сказал он, – я думал, вы говорите о канарейках: они с утра начинают трещать.

    – Мы их вынесем, – отвечал Иван Матвеевич.

    – И это ничего, – заметил Обломов, – но мне, по обстоятельствам, нельзя оставаться.

    – Как угодно‑с, – отвечал Иван Матвеевич. – А если не приищете жильца, как же насчет контракта? Сделаете удовлетворение?.. Вам убыток будет.

    – А сколько там следует? – спросил Обломов.

    – Да вот я принесу расчет.

    Он принес контракт и счеты.

    – Вот‑с, за квартиру восемьсот рублей ассигнациями, сто рублей получено задатку, осталось семьсот рублей, – сказал он.

    – Да неужели вы с меня за целый год хотите взять, когда я у вас и двух недель не прожил? – перебил его Обломов.

    – Как же‑с? – кротко и совестливо возразил Иван Матвеевич. – Сестра убыток понесет несправедливо. Она бедная вдова, живет только тем, что с дома получит; да разве на цыплятах и яйцах выручит кое‑что на одежонку ребятишкам.


    – Помилуйте, я не могу, – заговорил Обломов, – посудите, я не прожил двух недель. Что же это, за что?

    – Вот‑с, в контракте сказано, – говорил Иван Матвеевич, показывая средним пальцем две строки и спрятав палец в рукав, – извольте прочесть: «Буде же я, Обломов, пожелаю прежде времени съехать с квартиры, то обязан передать ее другому лицу на тех же условиях или, в противном случае, удовлетворить ее, Пшеницыну, сполна платою за весь год, по первое июня будущего года», прочитал Обломов.

    – Как же это? – говорил он. – Это несправедливо.

    – По закону так‑с, – заметил Иван Матвеевич. – Сами изволили подписать: вот подпись‑с!

    Опять появился палец под подписью и опять спрятался.

    – Сколько же? – спросил Обломов.

    – Семьсот рублей, – начал щелкать тем же пальцем Иван Матвеевич, подгибая его всякий раз проворно в кулак, – да за конюшню и сарай сто пятьдесят рублей.

    И он щелкнул еще.

    – Помилуйте, у меня лошадей нет, я не держу: зачем мне конюшня и сарай? – с живостью возразил Обломов.

    – В контракте есть‑с, – заметил, показывая пальцем строку, Иван Матвеевич. – Михей Андреич сказывал, что у вас лошади будут.

    – Врет Михей Андреич! – с досадой сказал Обломов. – Дайте мне контракт!

    – Вот‑с копию извольте получить, а контракт принадлежит сестре, – мягко отозвался Иван Матвеевич, взяв контракт в руку. – Сверх того за огород и продовольствие из оного капустой, репой и прочими овощами, считая на одно лицо, – читал Иван Матвеевич, – примерно двести пятьдесят рублей…

    И он хотел щелкнуть на счетах.

    – Какой огород? Какая капуста? Я и знать не знаю, что вы! – почти грозно возражал Обломов.

    – Вот‑с, в контракте: Михей Андреич сказали, что вы с тем нанимаете…

    – Что же это такое, что вы без меня моим столом распоряжаетесь? Я не хочу ни капусты, ни репы… – говорил Обломов, вставая.

    И Иван Матвеевич встал со стула.

    – Помилуйте, как можно без вас: вот подпись есть! – возразил он.

    И опять толстый палец трясся на подписи, и вся бумага тряслась в его руке.

    – Сколько всего считаете вы? – нетерпеливо спросил Обломов.

    – Еще за окраску потолка и дверей, за переделку окон в кухне, за новые пробои к дверям – сто пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями.

    – Как, и это на мой счет? – с изумлением спросил Обломов. – Это всегда на счет хозяина делается. Кто же переезжает в неотделанную квартиру?..

    – Вот‑с, в контракте сказано, что на ваш счет, – сказал Иван Матвеевич, издали показывая пальцем в бумаге, где это сказано. – Тысячу триста пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего‑с! – кротко заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.

    – Да где я возьму? У меня нет денег! – возразил Обломов, ходя по комнате. – Нужно мне очень вашей репы да капусты!

    – Как угодно‑с! – тихо прибавил Иван Матвеевич. – Да не беспокойтесь: вам здесь будет удобно, – прибавил он. – А деньги… сестра подождет.


    – Нельзя мне, нельзя по обстоятельствам! Слышите?

    – Слушаю‑с. Как угодно, – послушно отвечал Иван Матвеевич, отступив на шаг.

    – Хорошо, я подумаю и постараюсь передать квартиру! – сказал Обломов, кивнув чиновнику головой.

    – Трудно‑с; а впрочем, как угодно! – заключил Иван Матвеевич и, троекратно поклонясь, вышел вон.

    Обломов вынул бумажник и счел деньги; всего триста пять рублей. Он обомлел.

    «Куда ж я дел деньги? – с изумлением, почти с ужасом спросил самого себя Обломов. – В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а теперь всего триста!»

    Он начал считать, припоминать все траты и мог припомнить только двести пятьдесят рублей.

    – Куда ж это вышли деньги? – говорил он. – Захар, Захар!


    – Чего изволите?

    – Куда это у нас все деньги вышли? Ведь денег‑то нет у нас! – спросил он.

    Захар начал шарить в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на стол.

    – Вот, забыл отдать, от перевозки осталось, – сказал он.


    – Что ты мне мелочь‑то суешь? Ты скажи, куда восемьсот рублей делись?


    – Почем я знаю? Разве я знаю, куда вы тратите? Что вы там извозчикам за коляски платите?


    – Да, вот на экипаж много вышло, – вспомнил Обломов, глядя на Захара. – Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику?

    – Где помнить? – отозвался Захар. – Один раз вы велели мне тридцать рублей отдать, так я и помню.

    – Что бы тебе записывать? – упрекнул его Обломов. – Худо быть безграмотным!

    – Прожил век и без грамоты, слава Богу, не хуже других! – возразил Захар, глядя в сторону.

    «Правду говорит Штольц, что надо завести школу в деревне!» – подумал Обломов.

    – Вон у Ильинских был грамотный‑то, сказывали люди, – продолжал Захар, – да серебро из буфета и стащил.

    «Прошу покорнейше! – трусливо подумал Обломов. – В самом деле, эти грамотеи – всё такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да чаи… Нет, рано школы заводить!..»

    – Ну, куда еще вышли деньги? – спросил он.

    – Почем я знаю? Вон, Михею Андреичу дали на даче…

    – В самом деле, – обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. – Так вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву… Еще куда?

    Он задумчиво и вопросительно глядел на Захара. Захар угрюмо, стороной, смотрел на него.

    – Не помнит ли Анисья? – спросил Обломов.

    – Где дуре помнить? Что баба знает? – с презрением сказал Захар.


    – Не припомню! – с тоской заключил Обломов, – уж не воры ли были?

    – Кабы воры, так все бы взяли, – сказал Захар, уходя.

    Обломов сел в кресло и задумался. «Где же я возьму денег? – до холодного пота думал он. – Когда пришлют из деревни и сколько?»

    Он взглянул на часы: два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный день обедать. Он мало‑помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал в Морскую.

    1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   42


    написать администратору сайта