Книга о собаке спросите вы
 Скачать 0.69 Mb.
|
|
Глава 17.Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба… И ее закономерные последствия. И вообще — сплошное розовое, пушистое и в оборочку — Дим, ну хоть ты ей скажи! — Что случилось? Дети, не ссорьтесь. Женя, ты опять обижаешь Олега? — Тихомиров старательно копирует интонации воспитателя в детском саду. — Дим, ты видел этого… водителя? — А что? Саныч — наш лучший водитель. Он Державина возит. — Полный рот золотых зубов! Весь в татуировках. Беломор какой-то курит. — Он не будет курить в машине, я обещаю. А водитель он хороший. — Да видела я, как он машину разворачивает! — негодует Женька. — Руки из жо… — один косой взгляд Олега, и она исправляется: — не из того мест растут! И вообще, что, я не могу в день своей свадьбы сама приехать в ЗАГС за рулем?! Олег мученически закатывает глаза. — Хорошо, — неожиданно соглашается Тихомиров, — раз внешность водителя свадебного лимузина, а так же его профессиональные качества вызывают у невесты нарекания, мы поступим так… Отходит в сторону, к курящему неподалеку, вызвавшему негодование Женьки Санычу. Краткий разговор, передача ключей, рукопожатие. Дима возвращается. Стаскивает с плеч пиджак и отдает на руки жене, вытащив запонки, закатывает рукава рубашки, ослабляет галстук. — Моя внешность и водительские навыки нареканий не вызывают? — Ээээ… нет, но… — Тогда прошу. ЗАГС ждет. Эх, давненько я не бомбил… — Никогда вроде, — усмехается Олег. Он наслаждается Женькиным замешательством. Нашла, с кем связаться. Тихомиров — мастер переговоров. Уговорит и кого и на что угодно. — Ну, надо когда-то начинать осваивать альтернативную профессию. Ну что, поехали? * * * — Куда мы так торопимся? — Женька наслаждается быстрой ездой, Даша уже давно смирилась с манерой мужа водить машину, и лишь Олег по привычке пытается урезонить Димку. — В ЗАГС. — Не ты же женишься. — Вот именно! Хочу, чтобы тебя поскорее захомутали. Тогда поймешь, что это такое — быть женатиком. Конец вольной холостяцкой жизни, засосет болото семейной жизни… На какое-то время в машине повисает тишина. А потом — дружный взрыв хохота. — Что? — Тихомиров бросает взгляд в зеркало заднего вида. — Ненатурально? — На два с минусом, — отвечает за всех Женька. — Тренируй выражение лица. Особенно когда на Дашку смотришь. * * * — Ух, ты, какие классные кроссовки! — Спасибо, Вова. — И все-таки, как ни жаль, — Дарья достает из пакета изящные белые с серебристой аппликацией туфли, — придется переобуться. — Да нафига?! — возмущается Вовка, любуясь красно-синими кроссовками, видными из-под приподнятого подола пышной юбки свадебного наряда. — В кроссовках лучше! Стоящая рядом сестра-близнец Вовки Мила, которая не сводит восхищенных глаз с действительно невероятно прелестной в свадебном платье Жени, возмущенно фыркает. — Потому что Олег велел, — театрально вздохнув, доверительно сообщает Вове Женя. — Да кто его слуша… — боковым зрением уловив тень за спиной, Вовка мгновенно исправляется. — Нет, раз Олег велел, значит, надо переобуться. Даже в белой рубашке и черных брюках похожий на вождя команчей, Вовка в очередной раз демонстрирует тот факт, что признает авторитет одного-единственного человека — своего дяди. Но зато совершенно безоговорочно. — Так, помощник феи, — вмешивается в разговор Борислава, — ты хоть и не волшебник и все такое, но туфельки Золушке подай. Вовка встает на одно колено, и, неожиданно вдруг преисполнившись важностью своей миссии, совершенно серьезно и спокойно помогает Жене сменить кроссовки, которые она надела в надежде сесть-таки сегодня за руль, на изящнейшие свадебные туфли. — Так, дорогие брачующиеся, — над их головами раздается зычный, хорошо поставленный баритон Тихомирова. На них начинают оглядываться из соседних свадебных компаний. — Хватит тянуть резину. Промедление смерти подобно. Пойдемте уже жениться — и в ресторан. — Ты-то куда торопишься? — Жрать охота. Он получает ощутимый удар локтем в бок от жены, ослепительно прекрасной в изящном светло-сиреневом костюме. Но цыганский табор все-таки трогается с места в направлении здания ЗАГСа. * * * — Женька, слезь с меня. — Зачем это? — Ты весишь тонну. Как слон. — Ах, так! — Вот, так лучше. Она оказывается на спине, он — сверху, и начинает покрывать поцелуями ее всю, начиная с плеч. Женя довольно вздыхает. — Значит, я не слон. Ты просто хочешь… — Конечно, не слон. Ты у меня маленькая и легкая, как перышко. — Ну, так-то заливать не надо. — Моя маленькая. Моя девочка. — Так и до педофилии недалеко, — она из последних сил пытается иронизировать. Получается плохо — его губы опускаются все ниже. Олег же на ее слова внимания не обращает. И шепчет между поцелуями: — Моя сладкая. Моя нежная. Мое солнышко. Любимая моя. А потом он замолкает. Но продолжает говорить ей то же самое. Прикосновениями губ. Касаниями пальцев. * * * — Здравствуй, Женя. — Здравствуй… папа. Пауза. — Как твои дела? — Нормально. Что-то случилось? — Нет. С чего ты взяла? — Сегодня не мой день рождения. И даже не Новый Год. — Гхм… Мне Худяков сказал… Ты замуж вышла? — Да. — И как? — Что «как»? — Все… в порядке? — Абсолютно. — Ты… беременна? — Нет. — Ну… в любом случае… желаю тебе… счастья. — Спасибо. — Ну, что же… Тогда — не буду мешать. До свидания, Женя. — До свидания. — Женя! — Что? — Он тебя… любит? — Да. А что? — Я рад. Задумчиво смотрит на телефон в руке. Сзади незаметно подходит Олег, обнимает за плечи. — Кто тебя так озадачил? — Отец. Его руки на ее плечах напрягаются. — Что ему нужно? — Ничего. Со свадьбой поздравил. — И все? — Да. Он поворачивает ее к себе лицом, заглядывает в глаза. — Жень, не бери в голову. Не расстраивайся. У тебя есть я. — Это заменяет все. — Правда? — Ты для меня все. Мне никто больше не нужен, если ТЫ меня любишь. — Обожаю. * * * Он смотрит на телефон в своей руке. Как, как получилось именно так? Их разговор… Чужие люди — и те говорят между собой и дольше, и откровеннее. А ведь он разговаривал с родной дочерью. Как, ну как он это допустил?! Тяжело поднимается, шаркая ногами, совсем по-стариковски, идет на кухню. Надо выпить таблетку. К тупой, ноющей, уже привычной боли в области желудка добавляется боль в сердце. Стискивает грудь тугим горячим обручем. Сердце болит. Господи, как же оно болит! От чувства глубокой, ничем невосполнимой потери. Он потерял двух самых дорогих людей. Жену и дочь. Жену… он убил, считай, что сам. Если бы обращал на нее больше внимания… На ее маниакальную одержимость идеей родить ему сына. Не то, чтобы он не хотел. Хотел, конечно, как и любой мужчина. Но если бы он знал тогда, какую цену придется за это заплатить… Если бы дал труд себе тогда подумать. Заметить что-либо, кроме своей тогда казавшейся такой архиважной работы. Но нет, он был поглощен другими вещами, казавшимися ему более важными. В итоге — он потерял любимую женщину. Он сделал выводы? Черта с два! Он начал вымещать свое горе на единственном родном ему человеке. На Жене. А еще — старательно сам отдалялся от нее. Понимая — если он и ее потеряет, эта боль его убьет. А вот если пытаться ее меньше любить, не подпускать к себе ближе, тогда… тогда будет не так больно, когда она все-таки его оставит. А что это неизбежно — он не сомневался. И ведь как накаркал! Ушла, не простив его неверия. Его предательства. Он ведь глубоко внутри знал — это не могло быть правдой, его Женечка не такая. Но когда все это случилось — не мог ей простить глупого девчачьего увлечения этим придурком Поземиным. И долго не мог самому себе признаться в истинных мотивах своего поступка. Лишь звонок Худякова, который по какой-то неведомой причине решил проинформировать его о свадьбе дочери, словно сломал что-то внутри. Его дочь вышла замуж. Наверное, скоро у нее появятся свои дети. Она, дай Бог, счастлива. И что он сделал, чтобы его дитя, его единственная, любимая дочь была счастлива? Ничего. Наоборот, делал все, чтобы она была несчастна. И кто он после этого? Старый больной несчастный дурак. Хоть и доктор наук. Без пяти минут — действительный член-корреспондент. Хотя, судя по тому, как он себя чувствует спустя всего два месяца после последней операции, до членства в Академии наук он не дотянет. Да и ладно. Это уже не важно. * * * — Женя, твою мать! — Что ты так орешь, я еще зайти не успела… — Да я уже и так вижу. Ну-ка, марш на весы! — Даш, может, не будем?.. — Рысью! — Я не умею рысью… — Ну вот, — мрачный Дашин тон не предвещает ничего хорошего, — еще почти два килограмма за две недели. Ну и кто ты после этого? — Да все равно — уже скоро… — Скоро?! Это ты в дверь перестанешь проходить скоро! Ты этого добиваешься? — Даш, ну перестань уже меня пилить… — А как по-другому с тобой!? Что, опять кило мороженого в один присест? Женька виновато вздыхает. — Ну, а что делать, если хочется… — Хочется? Перехочется! Тихомирова на тебя нет. Вот у него бы ты ела только то, что положено! А не мороженое пачками. Куда только Олег смотрит? — Он мне доверяет. — Совершенно напрасно! — Дашуль, ну пожалуйстаааа… Не пили меня… — Разбаловал он тебя. Ты похожа на шар. — Скажи лучше, как Машка? — пытается сменить тему разговора Женя. — Сейчас покажу, — Дарья достает телефон, протягивает Жене, — любуйся. Позавчера снято. — Ой, — Женька начинает хохотать, хватается за живот. — Такое нельзя беременным показывать! Сейчас рожать тут начну у тебя. — Рано тебе еще, — Дарья забирает свой смарт. На экране — катающиеся на детской карусельке папа и дочь. С улыбкой до ушей, вся из себя довольная Манька верхом на фиолетовом драконе. И предельно серьезный, при костюме, галстуке и пальто папенька верхом на лошадке. Феерическое зрелище. — Он ее по-прежнему балует? — Если б только он, — вздыхает Дарья. — Тихомировы всем табором мне ребенка портят. Причем больше всех — Иван Михайлович. Постоянно охает, что ему нужен внук. И при этом — Маруся из него веревки вьет. — Надо им второго внука родить. — Уже. — Правда? Дарья слегка улыбается и кивает. — Ой, Даш, я так рада. Так, стоп! А как же я? — А при чем тут ты? — Я у тебя хочу рожать! — Женя… — Дашка вздыхает, — налицо разжижение мозгов. У меня срок восемь недель. А у тебя — тридцать шесть! Или ты намерена, как слониха — два года ходить беременная? — Ну, хорош издеваться. Димка знает? — Еще чего! Нет уж, я два раза на одни и те же грабли не наступаю. Чем позже он узнает, тем больше у меня будет спокойной жизни. Пока сам не заметит — ничего не скажу. — Что, крепко он тебя в первый раз? — Истеричный изверг! Никакого мороженого и булочек. Всякую дрянь полезную заставлял есть, витамины — пригоршнями. И фиг от него отделаешься — он же настырный. Все всегда лучше меня знает. В том числе — и как детей вынашивать. Нет, в этот раз я хочу максимально оттянуть наступления этого «чудесного» момента. — Кого ждете в этот раз? — Жень, восемь недель! Рано еще. — Ну, а хочешь кого? — Знаешь, мне все равно. Тихомиров жаждет еще одну дочь — блондинку. Манька-то у нас брюнетка, вся в папеньку уродилась. Анна Николаевна, тоже, разумеется, хочет вторую внучку. Один Иван Михайлович ждет внука. Может, присоединюсь к нему, для равновесия. Хотя, — она машет рукой, — какая, к черту, разница?! От наших желаний мало что зависит. Слушай, все спросить хочу: а как Олег отреагировал на то, что у вас будет девочка? — Ты знаешь, ему тоже все равно, похоже. Сказал только, что надеется, что дочь будет похожа на него. Ибо еще одну рыжую бестию он не выдержит. * * * — Ну, поздравляю! — Все? — пересохшими губами спрашивает он. — Да. — Как Женя? — Да нормально, молодцом. Орала так, что я чуть не оглохла… Эй, эй, Олег, ты что? Он пытается что-то сказать и не может. — Даш, — укоризненно хмурит брови Димка, — обязательно было так?.. — Вот дураки! — возмущенно пожимает плечами Дарья. — Женщина ДОЛЖНА кричать, когда рожает. Существует прямая связь между растяжением губ, когда произносятся гласные вроде «аааааа» или «ооооо», и растяжением шейки и влага… — Даша! — уже рычит Дмитрий. — Прекрати над ним издеваться! Он же сейчас в обморок грохнется! — Любишь кататься… — назидательно произносит Дарья. — А, ладно, что с вас взять. Сейчас, минуту подождите. Уходит, оставив Димку и Олега одних. — Так, Олег! Ну-ка, соберись. Не позорь меня! — Сейчас, — шелестит тот одними губами. Выдыхает. — Сейчас, Дим. К ним снова присоединяется Даша. И не одна. Две пары глаз смотрят на сверток на ее руках. — Ну, знакомься, Олег. Это твой сын. — Как сын? — оба, хором. — Ко мне какие претензии? Кого Женька родила… — Но… по УЗИ же было… девочка. Дарья пожимает плечами. — Ну, видимо, мальчик похож на тебя и такой хорошенький, что доктор ошибся. Держи. Олег не успевает испугаться, как у него на руках уже маленький теплый сверток. А потом он все-таки пугается. До дрожи в коленях. Но руки, кажется, сами знают, как держать это невозможное хрупкое. Невероятно дорогое. Беспомощный взгляд на Дашу. — Да не бойся ты так! Он не сломается. — Точно, — кивает Тихомиров, — не сломается. Я проверял. — Можешь зайти, — Дарья кивает на дверь, — если хочешь. — «Если хочешь», — передразнивает жену Тихомиров. — Как будто мы бы его смогли остановить, — открывает перед Олегом дверь И с сыном на руках тот заходит внутрь. Женя бледная. Очень бледная. Вокруг закрытых глаз — синюшные круги. Лишь волосы — по-прежнему ослепительно-яркие на белой подушке. Он садится рядом, стараясь не смотреть на иглу, торчащую из тонкой руки, на змеи капельницы. Кажется, она спит. Пусть отдыхает. Он готов бесконечно долго сидеть и смотреть так на нее, прижимая к себе теплое маленькое тело их сына. Смотреть на свое рыжее сокровище. На одно. И на второе. Ее ресницы дрожат, вздох, и глаза открываются. — Привет. — Привет. — Как ты? — Нормально. — Больно было? — Уже… все прошло. Он осторожно меняет положение рук, и касается пальцами ее ладони. — Теперь все хорошо? — Да, ты же со мной. — Не только я. Со мной еще кое-кто. Женька слабо улыбается. — С девочкой промашка вышла. — Да это не важно. Главное — нас теперь трое. Вздох. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя. Они молчат, просто глядя в глаза друг другу. Долго. Нежно. Пока завозившийся на руках Олега малыш не напоминает им, что их действительно теперь — трое. * * * — Дим, пойду я. Олега дождешься? Не заблудитесь, я думаю? — Куда так торопишься? — Женька у меня не одна. Работы куча. — Не увлекайся очень-то! — С какой радости раскомандовался? — С такой. Тебе вредно много работать. — Чего это? — В твоем положении… — Ой… Смотрит на него смущенно. — Ты знаешь? — Знаю. — Давно? — Давно. — Хм… Прости меня, Дим. Порывисто притягивает ее к себе. — Это ты меня прости, — шепчет ей в волосы. — Я сам виноват. Достал тебя тогда. Я исправлюсь, обещаю. На пару минут она позволяет себе замереть в его руках, прижав голову к плечу. Потом смущенно: — Дим, ну отпусти меня. Люди смотрят. — Плевать. — Давай дома… Со вздохом разжимает руки. — Ладно, иди уже… И дождавшись, когда она отойдет метров на десять, кричит ей, нимало не смущаясь тем, что их слышат другие: — И чтобы дома вовремя была, слышишь? Мы с Машкой будем ждать. * * * Яркий солнечный, первый по-настоящему жаркий день. Цветы, много цветов. Радостные улыбающиеся лица — Дашка и Димка, Тихомировы-старшие, Борислава со своими ангелом Милой и демоном Вовкой, Светлана Владимировна, мать Олега. И, конечно, сам Олег с их сыном на руках. Почти — как в том ее сне. Яркие голубые глаза, радостная искренняя улыбка. Ее родные, ее друзья. Ее семья. Женя впитывала каждую черточку этого светлого дня. Ее восприятие было необыкновенно полным, острым. Казалось, она в состоянии заметить каждую деталь. И, наверное, именно поэтому… Она заметила его, несмотря на то, что во дворе роддома толклась куча людей — перед выходными старались выписать как можно больше женщин домой. Возможно, заметила потому, что, невзирая на жару, он был одет в темно-серый, застегнутый на все пуговицы костюм. Или потому, что стоял в стороне, отдельно от всех. Или потому, что он — ее отец. — Подождите меня, — шепнула Олегу и двинулась вниз по ступенькам. Пробираясь сквозь толпу, думала: «А вдруг мне показалось?». Нет, не показалось. — Папа? Ты что здесь делаешь? Его руки мнут в руках шляпу. Только ее отец способен надеть шляпу в плюс двадцать пять! — Да я… Ты прости меня, Женечка. Я не хотел мешать… Так, посмотреть… издалека… — Откуда ты узнал вообще? — Худяков сказал… Не ругай его только. Она молча смотрит на него. Даже не смотрит — рассматривает. Очень сильно сдал. Постарел, посерел. Выгладит старше своих… Женька хмурится, сообразив, что не может сразу вспомнить — сколько отцу лет. А он ее нахмуренные брови понимает иначе. — Не сердись, Женя. Я мешать не буду. Посмотрел на тебя, на мужа твоего, на сыночка вашего — и пойду. Резко поворачивается, чтобы она не успела увидеть слезы в его глазах. И едва успевает ухватиться за спинку кстати оказавшейся неподалеку скамейки — так кружится голова. И черные мельтешащие точки перед глазами, и стоять трудно, даже опираясь. — Эй, ты чего?! — она рядом, ныряет под его плечо, а ему уже не до гордости — буквально падает на нее, ноги ни черта не держат. Эта жара его доконала! С помощью Жени делает несколько с трудом дающихся шагов и тяжело опускается на скамейку. Женька приседает перед ним на корточки и начинает яростно расстегивать пиджак, ослабляет тугой узел галстука, потом приходит очередь верхних пуговиц рубашки. И при этом ругается вполголоса: — Чем ты думал, а? У тебя что — одежды летней нету? Ты б еще куртку одел! — Дорога просто долгая, а у нас прохладно, между прочим… — дышать становится легче — то ли оттого, что ничего не давит на горло, то ли — от прикосновений ее рук. — А прогноз погоды посмотреть? Что, Интернет недоступен пониманию доктора наук? — Женя, не ругайся так… — Что случилось? — над их головами раздается голос Олега. Женька оборачивается, немой вопрос в глазах. — Мелкий у мамы. Она кивает. — Папе плохо. Принеси воды, пожалуйста. Есть у тебя в машине? — Сейчас. Они снова остаются вдвоем. — Напугал меня, блин! Ну и кто ты после этого? — Дурак, Женя. Старый больной дурак, — перехватывает ее руку и прижимает к своей щеке. И прямо поверх ее руки бегут горячие слезы, которые невозможно удержать. — Вот, приполз к тебе. Когда уже поздно. Ты прости меня, если можешь. А не можешь — я пойму. Такое простить невозможно. — Женька потрясенно смотрит на него. — И не переживай. Я ведь люблю тебя, Женя, хоть в это и трудно поверить. И не буду лезть в твою жизнь. Я только вот… посмотреть хотел… — «Напоследок» — добавляет уже про себя. Она не отнимает свою руку. И не сразу находится, что сказать. — Ты плачешь? Пап… Ты что? Ты же не плакал, даже когда мама умерла, сейчас-то зачем? — Плакал, Женя, еще как… Ты просто не видела. Когда теряешь любимых — нельзя не плакать. — Пап… — Знаешь, я на могиле мамы такие цветы посадил, красивые. Маргаритки, примулы, ирисы. В горле становится тесно и горячо. — Цветы посадил? Сам, что ли? — Да. Как раз перед больницей в последний раз. — Какой, нахрен, больницей? — Язву оперировали, — безнадежно машет рукой. Подходит Олег с бутылкой воды. — Спасибо. Несколько осторожных аккуратных глотков. Потом профессор Миллер достает платок, вытирает лоб, слегка поправляет галстук. А Олег, между тем, разглядывает своего тестя. Фигово он выглядит, прямо скажем. И Женька на него совсем не похожа. А потом Андрей Францевич поднимает глаза и Олег вздрагивает — те же внимательные серо-голубые глаза, что и у его жены. У Женьки глаза отца. — Спасибо вам, — медленно поднимается, протягивает Олегу бутылку с водой. — Извините, что доставил вам хлопоты в такой радостный день. Пойду я. Женька вздыхает, качает головой. — Осел вы, Андрей Францевич! Старый ученый осел. Доктор наук, а простейших вещей не понимаете… — Что? — Пойдем, познакомлю тебя кое с кем. — С кем? — Для начала — со мной, — вмешивается в их разговор Олег. Протягивает руку. — Баженов Олег. Муж вашей дочери. — Очень рад, — растерянно отвечает Женин отец, отвечая на рукопожатие. — Но, Женечка, право, я не хотел мешать… — Значит, так! — она яростно утыкает указательный палец ему в грудь. Глаза ее блестят. — Ты утратил свое право указывать мне, что и как делать, много лет назад! Теперь я — главная, понятно? Смотри, до чего ты себя без меня довел?! У меня матери нет, хочешь еще и отца лишить? — он пытается что-то ответить, но она не дает. — Не спорь со мной! Изволь слушаться, ибо ты сам признал — ты старый больной дурак! Так что молчи и выполняй, что тебе говорит дочь! Понял? Он потрясенно кивает. — Вот и отлично, — берет его за руку. — Пошли с внуком знакомиться. * * * — Олег… — Нет. — Ну, пожалуйста… — Нет. — Ну, я очень тебя прошу. — Нет, даже не проси. — он открывает пассажирскую дверь, кивает головой. — Успеешь еще наездиться. Сейчас отдыхай. Или ты мне не доверяешь? — Доверяю. Но я сто лет за рулем не сидела… — Прямо так уж и сто… Зато представь, сколько удовольствия ты получишь, когда прокатишься на том, что ждет тебя в гараже. Ахает. — Что там? Ты мне… машину купил? — Знаешь, мне мама рассказывала… Раньше был такой обычай — муж жене на рождение ребенка кольцо дарил… — И?.. — Я решил подарить сразу четыре кольца. На радиаторной решетке. — Q7? — благоговейно выдыхает она. — Белый, как ты и хотела. После этих слов можно только благодарно броситься любимому мужчине на шею. На заднем сиденье вполголоса спорят Светлана Владимировна и Андрей Францевич. На извечную любимую тему всех бабушек и дедушек: «На кого похож ребенок?». На стороне Миллер бесспорный аргумента в виде рыжих волос, зато мать Олега безапелляционно утверждает, что их внук — «вылитый Олег в этом возрасте». Женя и Олег не мешают им наслаждаться своим спором. — Ну что, куда? — Домой, шеф, домой. — Клиент всегда прав. Домой — так домой. Эпилог. Красивая страна — Новая Зеландия. Бесконечные белые пляжи. Вздымающиеся на горизонте ослепительные пики грозных вершин. И синее-синее море. Такого же цвета, как глаза стоящего коленями на песке мужчины. Он вглядывается в лицо сидящей в шезлонге женщины в белом купальнике. — Ты будешь по мне скучать? — Ни капельки. — Врешь! — Ни капельки. — Я не хочу уезжать… — На неделю же всего. — Это вечность. Она нежно гладит его по затылку. — Я буду скучать. Его напряженное лицо преображает радостная улыбка. — Правда? — Правда. Каждый день буду смотреть на море и ждать алый парус. — Ты не похожа на Ассоль. — Ты тоже не похож на Грея. Езжайте уже снимать своих китов. Дэн заждался. Они оба синхронно поворачиваются и огладываются на стоящего в нескольких метрах крупного мужчину. Он улыбается и машет им. — Стас! Поехали уже! Катер ждет. Верочка, не забудь: по возвращении ты обещала мне фотосессию «ню». Соловьев стремительной пружиной взмывает с колен. — Я тебе сейчас покажу фотосессию «ню»! И со всеми прочими буквами греческого алфавита тоже познакомлю! И будет тебе сейчас йота. Или лямбда. А то и — полный эпсилон! * * * — Я так скучал. Умирал. Как ты? — Люблю. И… у меня есть новости. — Вот как? Я весь в нетерпении. Она приподнимается на цыпочки, обхватывает его за шею и шепчет на ухо. Он отстраняется, смотрит на нее с изумлением. Вера кивает. — Вера… Вот так у мужчин и случаются сердечные приступы. Приезжаешь после недельного отсутствия, а жена тебе говорит, что беременна. Когда успела, а? — Тебе напомнить? — Не надо, — вздыхает он, — я помню. Смотрит на него изучающе. Встревожено. — Ты не рад? — Нет, почему. Рад. — Стас, я понимаю, мы не планировали. Еще рано, но… Он молчит. Она добавляет шепотом: — Я не буду делать аборт. — Ты с ума сошла! — он легонько встряхивает ее за плечи. — Какой аборт?! Об этом не может быть и речи! Это же наш ребенок! Просто я не… — Не хочешь? — Не готов. Я не знаю, как это — быть отцом… С другой стороны — у нас же есть сколько-то времени? Чтобы приготовиться? — Есть. — Значит, мы справимся. И… я действительно рад. * * * — Вера!!!! — он орет в трубку. — Я же тебя предупреждал! Надо было заранее ложиться в роддом! Допрыгалась! — Да все нормально, не ори так… — она изо всех сил старается, чтобы ее тяжелое дыхание не было слышно в трубке. — Я уже там. — Где — там? Какой роддом? Адрес? * * * — Кто Соловьев? — Я. Высокая женщина, ослепительно красивая даже во врачебной «спецухе» в виде белых мешковатых штанов и рубашки, останавливается рядом с ним. Он встает. Выше ее. Смотрит ей в лицо Даже будучи замужем за весьма привлекательным мужчиной, Дашка вздрагивает. У стоящего перед ней мужчины — совершенная модельная внешность. Идеальная мужская красота. Бездонные синие глаза. Бледен тоже до синевы. Небрит до черноты. И, кажется, трясется весь. — Я буду вести вашу супругу. Фамилия моя — Тихомирова. Она просила вас… проинформировать. Учитывая, что беременность многоплодная, более того, тройня, и предлежание не самое хорошее… Рисковать не стоит. Будем оперировать. Он вздрагивает. От лица отливают вообще все оттенки, кроме синевы. — Как она? Дарья пожимает плечами. — Готовят к операции. Через полчаса начнем. Еще через полтора сможете познакомиться со своими спиногрызами. — Вот так? — он охает. — Сразу? — Если хотите. — Я… не знаю, — он закрывает лицо руками. Даше становится его необъяснимо… жалко. Напоминает он ей и Димку в свое время, и Олега. И вообще, какой-то он нереально потерянный. А уж она всяких будущих папаш повидала. — Вот, что любезный, — хватает его за локоть и ведет, практически тащит за собой. Он, впрочем, не сопротивляется. — Вас зовут как? — Стас. — Нельзя так, Стас. Пойдемте, подлечу вас. * * * Даже коньяк не помог. Черт с ним, ей уже в операционную бежать надо. Оставила несчастного Соловьева на попечение девочки-интерна, наказав ближе к концу операции привести его к оперблоку. Все они сделали как надо, хотя операция была не из простых. Но поскольку оперировала сама доктор Тихомирова, врач высшей категории и фанат своего дела, все прошло безупречно. С чувством выполненного долга, гордая (что уж там скрывать!) собой и преисполненная самого благородного желания обрадовать несчастного от волнения отца троих дочерей, вышла из операционной. Ну, кто же мог подумать… Что заляпанный кровью хирургический халат производит такое впечатление. * * * — Привет тебе, Тор, повелитель молний. — Привет, Даш. Спорю на что угодно — звонишь по делу. — Какой проницательный, жуть. — Не первый год тебя знаю. — А скажи-ка мне, Глебушка, какие клинические признаки сотряса? — Эвона как… Что, супруг таки допек тебя? Приложила его сковородкой? — Он увертливый. Ну, так что там с сотрясом? — А у кого это у нас красный диплом? У тебя по травматологии пятерка должна была быть? — Это было миллион лет назад. Сейчас у меня голова совсем другим занята. — Понятно. В сознании? — Нет. — Ого. Уже серьезнее. Как так? — Упал в обморок, — Даша смотрит на лежащего на кушетке в ординаторской Соловьева. — Башкой об пол. — Надо бы в сознание привести. — Нашатырь? — Мужиков стопроцентно приводит в чувство удар по… причинным местам. — Ты охренел? Садист. Хотя, с другой стороны… У него уже родилась тройня. Зачем ему, собственно, больше… Самойлов совершенно неприлично ржет на другом конце трубки. — Тройня?! Понятно, отчего обморок, — чуть в сторону: — Это Даша, — снова ей: — Тебя Юля привет передает. — Ты не на работе, что ли? — Отпуск у меня. — Ой, прости меня, Глебик. Я не хотела. Надеюсь, не оторвала тебя ни от чего важного? — Да кому ты этого говоришь? С нашим отношением к работе мы никогда не бываем в отпуске. — Юльке тоже привет. Пусть мяукнет что-нибудь в трубку, соскучилась по ней ужасно. — Она не может. Рот занят. Ай! — какие-то звуки, приглушенные голоса. — По просьбе Юли уточняю — рот занят, потому что она кушает. — Клоуны… Ты мне скажешь, что делать с этим обморочным? — Не вопрос… Сколько-то (без понятия сколько!) времени спустя. Время действия — лето. Место действия — дача Тихомировых. — Вера! Тебе даже огурцы резать нельзя доверить! — Что не так? — Неужели так трудно порезать ровно? Почему одни куски толщиной в сантиметр, а через другие смотреть можно? — Даш, какая, нафиг, разница? Все равно сожрут. — Ужас… Не видела еще более бездарной в плане кухни женщины…. — Зачем мне? — кокетливо пожимает плечами Вера. — У нас на кухне есть уже один маэстро. — И не говори, — завистливо вздыхает Юля. — Я от последнего его творения в восторге. Как это называлось? — Ты про мясо? — Да! — Понятия не имею. Он же вечно импровизирует… — Да уж, такой один на миллион. — Миллион не миллион, но один на четверых — точно. — Что, так и не научила Тихомирова готовить? — Он освоил, — Даша загибает пальцы, — яичницу, гренки, гречку и макароны по-флотски. А, еще каши девчонкам виртуозно варил — овсянки там всякие, пшенки-манки. — Ну, это тоже достижение! — А что, Николаич все так же безнадежен? Юля вздыхает. — Проблема в том, что ему все равно. Он может неделями жрать «Доширак» и не слова мне не скажет. Ему нет разницы, что на ужин — бутерброды с колбасой или гуляш, на приготовление которого потрачено два с половиной часа. Так что… — Ну, хоть не жалуется. — Никогда. — Ну, Женька, твоя очередь. — Было бы чем хвастать, — пожимает плечами Женя. — Для Олега все упирается в одно слово: «Надо». Если надо, может приготовить обед из трех блюд, и еще торт испечь. Но если необходимости нет, то… Когда меня от всех запахов еды тошнило, помните?.. — Помним! — хором отвечают ей подруги. — Олег готовил сам. Вкусно, разнообразно. Да и после рождения Витьки тоже. Но как только острая необходимость отпадает, его с кухни ветром сдувает. — Что возвращает нас к первоначальному тезису: «Стас — уникум!» — А какая задница… — провокационно мурлычет Женька. — Что? — хором переспрашивают трое остальных. — Советую посмотреть. Такие фотки недавно нарыла в Интернете… — Женька!!! — А что сразу «Женька»? Это ж не я голой фотографировалась! — Прямо голый? — Абсолютно. Хорош необыкновенно. — Ну, хватит его гнобить! Ему тогда двадцать лет было! — Ой, Верка вступилась за своего пупсика, — хохочет Дарья. — Орлица прямо. И вообще, задница в мужике — не главное. — А что главное? — Смешной вопрос, Евгения Андреевна. — Да это «самое главное» у всех одинаковое. — Не у всех. — Боже мой, неужели Димон и здесь отличился? — При чем тут Димка? — А кто при чем? — синхронно округляя глаза, спрашивают Женя и Вера. Дашка ехидно улыбается и бросает взгляд в сторону вытирающей тарелки Юли. — Вот у чьего супруга в штанах… боевой молот. Тор, что с него взять… Из Юлькиных пальцев выпадет и бьется на мелкие осколки белая тарелка. Сама Юля тоже белеет. — Эй, мать, ты чего? — Извини, Даш, я не знала, — потрясенно бормочет Юля. Дарья подходит к подруге, обнимает за плечи, заглядывая в глаза. — Чего ты не знала? — Что вы с Глебом… тоже, — Юлька вся цепенеет от Дашиных прикосновений. — Нет, я понимаю, вы учились вместе и все такое… — Учились, вот именно! Но ты и дура! А еще умная женщина, заместитель директора банка! — Дашка сильнее стискивает Юлины плечи. — Ты хоть представляешь, как студенты меда перед операцией переодеваются? Нам отдельных комнат для мальчиков и девочек не давали. Первый семестр мы еще как-то смущались, по очереди пытались переодеваться. Потом вместе, но вроде как отворачивались. А ко второму курсу, да еще после курса пат. анатомии и посещения морга… Если уж ты видишь, как человек в метре от тебя блюет, не останавливаясь… Как после этого можно стесняться?! Так что все, и всех, и во всех анатомических подробностях рассмотрели. Парни все на меня преимущественно пялились. Что мне еще оставалось делать? Но я видела-то всего пару раз. И уж тем более — не трогала… хм… твое сокровище. Не ревнуй. — Вы там догола, что ли раздевались?! — До белья. Но, кроме всего прочего… Ты попроси своего муженька рассказать, как он после второго курса в нашем спортлагере от мединститута голый в реке купался. И в том же виде пьяный по лагерю шастал. Женька хохочет. — А вы на Стаса накинулись, — ворчит, давясь смехом, Вера. Лишь Юля все еще не может прийти в себя. — Ты напугала меня до обморока! — Какие мы ревнивые и чувствительные. Иди, скажи своему Тору, что пора мангал разжигать. А то, по-моему, они там корни пустили. * * * — Ну, что, не надумал еще менять свое корыто? — Это ты про БМВ? — Ну. — Нормальная машина, мне нравится. — Ты на нормальных не ездил. — Ты про свой «Порш»? — Именно. — Да один хрен. — Не в машине дело, — лениво вмешивается в их диалог Стас. — А в прокладке. Между рулем и водительским сиденьем. — И на каком велосипеде ездит наша прокладка? — Subaru. Тихомиров презрительно фыркает. — Япошка… никогда не сравнится с настоящей хорошей немецкой машиной. — Говорить можно все что угодно. — Тест-драйв? — Легко! — Глебыч, ты с нами? Самойлов не спеша поднимается с травы. — Почему нет? — Ребята, вы ни о чем не забыли? — чуть в стороне стоит Олег, засунув руки в карманы ветровки. — Чего тебе, зануда? Тебя не зовем — у тебя же все равно вместо крови тормозная жидкость! — Не очень-то и рвусь, — Олег демонстративно достает из кармана связку автомобильных ключей с брелоками. — Бл*, когда успел??? — Я же знал, чем все кончится. — Отдай, а? — Отдам. Даше. Тихомиров вздыхает. — Накрылся наш тест-драйв. — Скорее уж — алко-драйв! Из дома выходит Юля. — Ну что, настоящие мужчины здесь есть? — Если ты про дураков, чтобы топором махать — то нету, — отзывается сообразительный Тихомиров. — Глеб? — А что сразу Глеб? Я сегодня намахался колюще-режущими инструментами. Две операции выстоял, между прочим. Я устал. — Юль, я наколю дров. — Он вообще в состоянии топор поднять? — Глеб смотрит в спину удаляющейся в сторону поленницы худощавой и стройной фигуры Олега, который на ходу стаскивает с плеч ветровку, потом — футболку. Димка фыркает: — Смотри и учись! — Нда… — через какое-то время замечает Стас. — Он точно юрист, а не профессиональный дровосек? — Турист, фигле… Эй, Баженов, не увлекайся, уже достаточно! — А ты, женщина, в дом иди! — рычит на жену Глеб. — Нечего на полуголых мужиков пялиться. Юля демонстративно закатывает глаза, но приказание мужа и господина исполняет. * * * — Так, вы, подзащитные, блин! В камеру можете смотреть или как? — Соловьев, а кто тут у нас мега-профессионал? — Я что, так много прошу? Можно прекратить паясничать и просто посмотреть в камеру? — Что, и раздеваться не надо? — Бл*, и это взрослые люди! В детском саду проще снимать! Щелк. Кадр. Димка обнимает за плечи двух красивых женщин. Одна — русоволосая, другая — брюнетка. Обе — голубоглазые. Вся троица — высокие, стройные, статные. Димон улыбается довольной улыбкой. Как ребенок. Потому что успел поставить рожки и Даше, и Юле. Щелк. Кадр. Рядом стоят светлоглазые светловолосые Вера и Олег. Он обнимает ее за плечи. Они похожи, неуловимо похожи как брат с сестрой. Спокойным выражением лица, ироничной улыбкой. И только глаза их выдают. Сумасшедшие, с чертями, глаза. Щелк. Кадр. Глеб обнимает Женьку сзади, наклонившись и подавшись чуть вперед. И непонятно, где заканчиваются копна ее золотых волос и начинается его рыжий ежик. Он смотрит прямо в камеру, улыбаясь одними глазами, так, как умеет только он. Женька хохочет, морща нос и показывая язык красивому синеглазому фотографу. Место действия — то же. Время — почти то же. Ночь. — Олег… — Жень, я устал… — От чего? — Рабовладелец Тихомиров заставил дрова колоть. — Бедный малыш… Бедняжка. Дай, я тебя утешу. Поглажу. Пауза. Лишь его учащающееся дыхание в ночной тишине. — Эй, ты куда? — Ты же устал. Спи. Отдыхай. — А с этим что делать? — С этим? Не знаю. Твои проблемы. — Нет, милая, — притягивает ее к себе. Прижимает крепко, — это твои проблемы. Занавес. — Глеб, скажи мне… — Что? — У вас с Дашей было что-нибудь? — Господи, откуда такие фантазии? — Даша сказала… — Что у нас что-то было?!?! — Что она видела тебя голым! — И что? — пожимает плечами. — Я ее тоже видел… почти голой. — Тихомиров знает? — Гм… Надеюсь, что нет. Он же псих припадочный… — И как она? — Красивая. — Глеб!!! — Что «Глеб»? Она же правда красивая. И ты красивая. А люблю я — тебя. Знаешь, — он притягивает ее голову к себе на плечо и шепчет прямо в ушко, — я до сих пор иногда не верю, что ты случилась в моей жизни. И у меня хватило ума все-таки не отпустить тебя. — Я все еще случаюсь в твоей жизни, если ты не заметил. — Покажи мне, как… Занавес — Тебе не надоела эта камера? — Я думал, ты спишь… — Ты меня разбудил. — Прости. Ты такая красивая, когда спишь. Я не смог удержаться… — А когда не сплю? — Еще красивее. — Докажи… Занавес — Дим, я же сплю… — Ты спи, спи, я потихоньку… — Господи, хоть бы что-нибудь оригинальное придумал! — А ты хочешь? — Тебя — да! — Ну вот… А говоришь, что спишь. Я же знаю. — Я люблю тебя. — Я люблю тебя. ЗАНАВЕС. Вы думали, это финал? Как бы не так! Занавес снова медленно расходится. Время действия — то же. Ночь. Место действия — где-то, на усмотрение фантазии читателя. В большой комнате тихо. Лишь слышно сладкое посапывание. Ветер мягко колышет занавески. Дети спят. На огромном надувном матрасе, на полу, вповалку и в обнимку, на разобрать — где чьи руки, где — ноги, и кому принадлежит тугой смоляной локон, спят девочки Соловьевых: Надя, Люба и Соня. Лихие росчерки бровей, лохматые веера ресниц, не видные под закрытыми веками синие глаза — не расстающиеся ни днем, ни ночью — спят будущие роковые красавицы и разбивательницы мужских сердец в обмен на потрепанные нервы и седые волосы их великолепному отцу, на которого они похожи как одна. На двуспальной кровати спят сестры Тихомировы — Маша и Катя. Старшая, Мария, даже во сне супит соболиные, как у папеньки, бровки, видимо, делая кому-то наисерьезнейшее внушение. Младшая светло улыбается во сне, удивительно похожая при этом на мать. На двух односпальных кроватях, головами друг другу спят два рыжих «не-разлей-вода» демона. Один — тощий, с острыми локтями и коленками, весь в пятнах йода и зеленки, как какой-то неизвестный науке леопард, со спутанной копной рыжих кудрей. Другой — крупный, серьезный даже во сне, с коротким рыжим ежиком. Они не братья, но жить друг без друга не могут. Про таких говорят — вместе тошно, порознь — скучно. Это Витя Баженов и Коля Самойлов. Хотя Витей и Колей их называют исключительно взрослые. Сами себя они величают Вик и Ник. Дети спят так, как можно спать только в детстве. Помните? «Как хорошо, от души спят по ночам малыши». Впрочем, сон их особенно безмятежен еще по одной причине. Их покой хранит ангел. Да-да, самый настоящий ангел. Обычно мы не знаем имен ангелов. Да и о них самих мы мало что знаем, если честно. Но имя этого ангела нам известно. Его зовут Саша. Сидит на облаке, свесив вниз ножки, покачивая белыми пушистыми крыльями. Смотрит на спящих детей с легкой, чуть грустной улыбкой. Впрочем, это только нам она покажется грустной. На самом деле, ангелы не грустят. Давайте же тихонько прикроем дверь, оставив Сашу хранить покой спящих детей. Отойдем немножко в сторону и скажем строго автору: «Цыц! Оставь в покое детей! Не вздумай даже и помыслить о том, чтобы еще и про них романы писать. Оставь детям их веселое, озорное, безмятежное детство». Что остается делать? Все верно. Театрально вздохнув на прощание и понурив плечи, автор разворачивается и медленно, шаркая ногами, уходит в закат. Не верьте ему! Он притворяется. Автору есть чем заняться. Просто поверьте мне на слово. Оглавление Глава 1.Знакомство с резидентом. Отъезд резидента. Ошибка резидента Глава 2.Женя разговаривает с собой. Виталий разговаривает с Олегом. Олег разговаривает с Женей Глава 3.Пьем коньяк. Потом курим. И немного хулиганим, но по поводу Глава 4.Вызов эвакуатора. Эвакуатор злится. Эвакуатор недоумевает Глава 5.Утро. Похмелье. И головная боль. И добавить, при всем желании, нечего Глава 6.Которая представляет собой один сплошной диалог. Про различных представителей фауны. А именно: собак, снежных барсов и демонов Глава 7. Шпионаж. Агент под прикрытием. Государственные тайны не даются в руки Глава 8.Мороженое и пиво. Господин декан гневается. Олег берет дело в свои руки Глава 9. Очень важный разговор. Длинный. Трудный. В том числе — и для автора Глава 10.Олег переквалифицируется в гонщика. Совет в Филях. Блицкриг Глава 11. Женя наводит порядок в квартире. Потом — в голове. И, как выясняется, не напрасно Глава 12.Сны. Воспоминания. И снова — поцелуи Глава 13.И номер несчастливый. И содержание соответствующее. Больше оправданий нет Глава 14.Явление феи-крестной. Золушка превращается в принцессу. А вот «Логан» так и остается тыквой Глава 15.Ужин в ресторане. И то, чем он обычно заканчивается. И не говорите мне, что вы не знаете — чем! Конечно, десертом Глава 16.Утро и завтрак номер раз. Тихомиров переквалифицируется в злую мачеху. Утро и завтрак номер два. Олег меняет гардероб Глава 17.Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба… И ее закономерные последствия. И вообще — сплошное розовое, пушистое и в оборочку Эпилог. |