рецензия к статье. Рецензия к статье. Контрольная работа по дисциплине Социальная педагогика
 Скачать 63.12 Kb.
|
1 2 МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ФГБОУ ВО «УДМУРТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» ИНСТИТУТ ПЕДАГОГИКИ, ПСИХОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНЫХ ТЕХНОЛОГИЙ КАФЕДРА ПЕДАГОГИКИ И ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА По дисциплине «Социальная педагогика» Выполнила студентка: Перевозчикова Дарья Александровна ИППСТ, группа ОБ-44.03.02.02 - 25 Проверил: Соловьев Г. Е., к.п.н., доцент кафедры социальной работы Дата сдачи: ___________ Оценка:_______________ ИЖЕВСК, 2022 ОглавлениеПеревод статьи 3-25 Рецензия 25- Перевод статьи КТО УЖЕ БОИТСЯ ГОРОД? Большой город, его улицы и площади как пространство для образовательного опыта. Петр Беккер Вена, сентябрь 2015 Пойдем, пойдем, пойдем, давай уедем из города И в каком-нибудь уединенном месте, Где никогда не было слышно толп и шума, Решим провести наши дни. Х. ПЕРСЕЛЛ, Королева фей (1692) В мои игры, конечно, не вмешивались Леса. Там тряслись мостовые, И все же это моя песня, дорогой город. А. ВИЛЬДГАНС, Я дитя города (1911) 1. City Bound — это опытное образование в городе. Но какого черта опытные педагоги и их коллеги по работе заставляют покидать свое прекрасное рабочее место в зеленых лесах, в просторных горах, на бурном море или в быстро текущих ручьях и реках, чтобы продолжить свою профессию среди толпы людей и потока прохожих на площадях и улицах, в толпе автобусов и поездов метро. Ни один выдающийся родоначальник экспериментального образования даже отдаленно не понял бы перехода от открытой местности и зеленой природы к черному асфальту и серому бетону. Представьте себе Эмиля Руссо, обменивающегося яйцами на площади Согласия, популярной в городах, или перелезающего через ограждение на Елисейских полях, когда он пытается перепрыгнуть через желоба в Париже. Руссо, которого эмпирическое образование яростно называет одним из своих прадедов, город, как дьявол, избегает святой воды, когда дело доходит до поиска подходящей образовательной среды для своего Эмиля. После десяти лет пребывания в Париже он пишет: "Париж, несчастен тот, кто населяет тебя!" (Штирле 1993, 89). Он считает, что Эмиль мог бы извлечь больше полезного для своей жизни из серн в суровых горах, чем из глупой болтовни городских учителей танцев. (Руссо 1997, 156) Уже сам «дурной городской воздух», который может нанести непоправимый вред молодому организму, заставляет его бежать из стен города. Для жизни в городе, где все как в муравейнике, человек все равно не создан. «Чем ближе они становятся вместе, тем больше они портят друг друга. Слабости тела, как и пороки души, являются неправильным следствием этого слишком большого объединения. Среди всех живых существ человек – это тот, кто меньше всего способен к стадной жизни. Все они были загнаны, как овцы, в очень короткий промежуток времени» (Руссо 1997, 41) Поэтому просто убирайся из города. Вдали «от сборища слуг», как он пишет, «худших людей после своих хозяев, вдали от черных городских нравов» (там же, стр.90), в деревне, вдали от городской нравственной распущенности, у добропорядочных крестьян, там он хочет воспитывать своего Эмиля. Многие антиурбанские реформаторы с 1762 года последовали в педагогическую провинцию за Руссо. В конце концов, кто хочет преподавать детям в муравейнике или в стаде овец. Читаешь беспорядочный муравейник и блеющее стадо овец не как антропологические, а в первую очередь как культурно-критические метафоры, то здесь, по-видимому, уже проявляется последующий страх гражданина быть поглощённым разрушительными последствиями индустриализации. Глубоко укоренившийся страх в значительной степени определил негативное педагогическое восприятие города и позитивное восприятие его противоположного полюса, страны. В Германии культурно-критический диагноз времени достиг своего пика примерно в 1900 году, в период, когда урбанизация резко возросла в результате огромных внутренних миграций с востока на запад. «Сотни тысяч людей переехали из Восточной Пруссии, Западной Пруссии, Познани в Берлин и Рурскую область, из Силезии в Саксонию или даже в столиц Рейха». (Велер 1995,504) По сравнению с другими европейскими городами, население Берлина увеличилось, особенно численность населения между 1871 годом и началом 1-й мировой войны ошеломляющими темпами выросла на 150%, примерно с 800000 до 2 миллионов (там же, стр. 152). Понятно, что при таком движении людей жизнь в городе пришлось менять. Для тех, кто в своих оценках пользуется традиционными и обычными представлениями о жизни в деревне и сельской местности, город становится отвратительным и ужасающим Молохом, безжалостно пожирающим все настоящие и прошлые жизненные ценности. Пройдет совсем немного времени, и нацисты с поста Рейхсбауэрнфюрера объявят: «Люди немецкой крови в городах в долгосрочной перспективе нежизнеспособны». (цит. в Хельпахе 1952, 7) Но какие конкретные случаи могли вызвать недовольство консервативного культурного критика, когда он, например, броди пол городским районам, подобным Берлинскому? - Несомненно, он чувствовал угрозу из-за постоянных гудков, грохота мотоциклов, визга трамваев и грохочущих повозок, запряженных лошадьми, от извозчиков, автобусов и экипажей, которые то и дело сновали туда-сюда, дороги с раннего утра и до поздней ночи были труднопроходимы. В то же время его беспокоил плохой воздух, создаваемый движением транспорта, и раздражающий шум, который все еще перекрывался грохотом машин, объявляющем о новом рабочем ритме. -Возможно, его беспокоило и то, что завывания заводских сирен и пронзительные свистки паровоза вытеснили звонкий звон колоколов на церковных башнях, что теперь машина, а не колокол, придает организацию дня. -Его, несомненно, отталкивали унылые многоквартирные дома, их переполненные квартиры, благодаря которым Берлин был известен во всем мире (Корфф, 1985), плохие санитарные условия, царившие там; повсюду он чувствовал упадок нравственности, алкоголизм и проституцию; бедность и нищета возбуждали его жалость. - Он чувствовал себя стесненный, но в то же время одиноким среди толпы и суматохи людей, которые интересовались друг с другом на площадях, в переходах, на тротуарах и на вокзалах, избегая зрительного и физического контакта, едва что-то удерживало этот нескончаемый поток прохожих. -Он мог даже чувствовать себя подавленным из-за огромных витрин магазинов, переполненных ассортиментом товаров, красочными постоянно мигающими вывесками, которые отражаясь ночью на мокром асфальте, превращают серое однообразие в запутанную игру разноцветных бликов света. Громко восклицающие продавцы утренних и вечерних газет напомнили ему, как утомительно находиться на пике популярности, и что самая свежая информация, как только она появляется, начинает устаревать. - Вечером или ночью он осознал, что не может избежать последствий, которые электрификация оказала на ритм жизни города. Электрическое отключение от естественного светового ритма привело к тому, что город Берлин превратился в электрополис, который никогда не спит. Напротив, наряду с техническими новинками повысился жизненный темп, что, конечно же, повлияло и на него. Все было в спешке, в том числе и социальные контакты. Всегда было нужно что-то сделать, всегда не хватало времени, на каждом углу ему напоминали о смене темпа, который требовал максимально экономить время: быстрая печать, экспресс-почта, быстрая уборка, быстрая рубка. (см. Радкау, 1998) Очевидно, что чувствительный культурный человек, испытывающий стресс от такой анонимности, сложности, отчужденности, замкнутости, механизации, не может вынести этой ситуации и хочет избежать ее. Но куда идти? С незапамятных времен земля здесь была пригодна для жизни. Вспоминая о своем гуманистическом латинском воспитании в гимназии, он, возможно, чувствует поддержку горацианского «Beatus ille» в своем желанном бегстве из города, согласно которому нужно отвернуться от городских предприятий, чтобы счастливо отдохнуть в сельской местности под виноградными лозами и тополями, лишь изредка прерываемыми сбором меда и уборкой урожая из нежной шерсти ягненка. 2. Очевидно, что педагогика как дисциплина, проявляющая обеспокоенность и заботу, также не осталась без внимания в результате такого масштабного технологического и социального переворота в городской жизни. Ее тревожный анализ времени завершился фигурой ребенка в большом городе. Этот ребенок «…с первого часа жизни был подвержен суете трамваев, машин и повозок. Взрослый городской ребенок никогда больше не смотрит на работу так, как ребенок фермера или ребенок ремесленника смотрит на взрослого. Тысячи детей из большого города никогда не видели ни леса, ни горы, ни свиньи. Они больше не видят начала вещей и живого роста.» (Марвенбрехер 1914,4) Он появился «…не по годам развитый, вспыльчивый, в глубине своего существа… безжалостный и бесчувственный… без стеснения и трепета. У этого ребенка несоразмерный запас слов, но у него мало наглядных образов, представлений и состояний в его сознании. Он полон простой словесной культуры, которая лишена наглядности и какой-либо формирующей силы. Знание вещей он черпает уже не из ощупывания и разглядывания предметов … оно передается ему через газету или через чисто теневое и поверхностное изображение кино» (там же, стр. 5) И, как будто этого было недостаточно, был нанесен еще один удар "И из-за этого отвратительного продукта, полностью искалеченного ростом, современная школа свергает свою культуру и тем самым только усугубляет зло; ибо современная школа в значительной степени сама по себе все еще является словесной культурой, а не наглядным пособием, работой и материалом. ... Итак ‚ снова вся школьная работа основана на книге и только на книге" (там же, стр.51). Более дифференцированно, чем каменщик, хотя и в том же направлении, выражается педиатр Генрих Келлер, впоследствии убитый нацистами (1914). Описывая ребенка из большого города, он проводит различие между детьми состоятельных родителей и детьми пролетариев. Дети среднего класса чувствуют себя не так хорошо, как можно было бы подумать, потому что строгий родительский контроль приковывает их к дому или позволяет им гулять в парке и на улице только в сопровождении взрослых. Они остаются незанятыми, в то время как пролетарские дети могут более свободно выходить на улицу и приобретать напористую самостоятельность на улице. Там, где книжные и иллюстрированные истории заменяют свободную детскую жизнь, появляются скука и уныние. (там же, стр.8) То, что по необходимости начинается в доме богатого родителя, продолжает столичная книжная и сидячая школа, не имеющая никакого отношения к жизни в большом городе. Можно подумать, что старый Руссо слушает, когда он говорит о знаниях, накопленных в книгах, которые ослабляют наблюдательность и воображение детей (там же). Книги и картинки не являются адекватной заменой контакту с природой, который разрывается у детей из большого города, но который так важен для взросления и воспитания (там же, стр.7). "Потому что" - и это его глубокое убеждение - “Ребенок и природа принадлежат друг другу” (там же), а не ребенок и город. Так большой город, разорвавший детские узы с природой, с его унылой "пустыней процентных казарм, заводских корпусов и роскошных дворцов" становится "могилой детства". (там же, стр.11) Что касается показаний двух свидетелей, занимающихся педагогической деятельностью. 3. Поразительно, что черты характера, приписываемые ребенку из большого города, прямо-таки напоминают менталитет выросшего горожанина, перенесенный в детство, как они были сформулированы Зиммелем (1903) и Хеллпахом (1941) в берлинской игре. Не по годам развитый и вздорный, бесчувственный, т.е. ориентированный на разум ребенок. Это быстро надоедает, не проявляет ни уважения, ни почтения. Его обширный словарный запас красноречив, его быстрая проницательность свидетельствует о "подвижности ума" (Баттиста 1918, 22). Иногда он бывает безрассудным. Если эти диагнозы верны, то город, по-видимому, значительно сокращает продолжительность жизни в детстве. Детям необходимо рано начать урбанизацию, если они не хотят сталкиваться с городскими условиями жизни в ущерб себе. Для наблюдателя примерно в 1900 году (Бенджамин, Хельпах, Ламбрехт, Музиль, Зиммель) повседневная жизнь в большом городе была на улицах, вокзалах, рынках, в универмагах, на публичных мероприятиях, отмеченных непрерывным потоком самых разнообразных и быстро меняющихся стимулов, которые едва ли могут ускользнуть от глаз и ушей горожан. Для того, чтобы справиться с турбулентностью и реактивностью времени, чтобы иметь возможность реагировать надлежащим образом и ориентироваться, вам необходимо спокойно настроить свои процедуры восприятия на эту ситуацию. "Чувства большого города должны работать с максимально сокращенным временем восприятия и реагирования, им также не разрешается останавливаться, но спешка составляет их закон функционирования: следующий момент требует перенастройки, переключения, погружения в впечатление — это самое невозможное, что может потребоваться от жителя большого города; преодоление множества впечатлений доводит до дела. Наблюдательность столичного жителя быстра и проницательна, но она не может быть, не должна быть глубокой или проникновенной. Каждое из бесчисленных впечатлений предназначено только для того, чтобы быть захваченным и преодоленным, но ни одно из них не может быть удержано и сохранено" (Хеллпах, 1952, 71). Это типичное созвездие восприятия характеризует Хеллпаха как чувственную бдительность, сопровождаемую эмоциональным безразличием. С этой кажущейся противоречивой направленностью восприятия, которая является второй натурой жителей больших городов таким образом, поведенческие предрасположенности, которые временная педагогическая диагностика приписывает детям из большого города, также могут быть поняты. Умственно активные, с быстрым восприятием, красноречивые, быстро скучающие, т.е. в ожидании новых стимулов, они способны адекватно реагировать на поток встречных впечатлений‚ но в то же время они должны быть бесстрастными и бесчувственными, они не должны ни во что углубляться, чтобы не быть заблокированными для восприятия многообразия. Так же поразительно как велико совпадение детской и взрослой жизни в большом городе – это частый выбор сравнения города с сельской местностью, который обеспечивает мощный контраст для городского детства. Таким образом, сельскохозяйственный мир страны позволяет вести более неторопливый образ жизни. Земля становится настоящим заповедником, обеспечивающим медленное и спокойное развитие детей. Их родители здесь не подчиняются диктату времени и поэтому они могут быть лучшими образцами для подражания. Обеспеченные благополучием со временем и окруженные живой природой, все сельские жители участвуют в какой-то первобытной жизни. Эту первозданность разрушил большой город. Он разорвал связь с природой на части и отнял у детей материнскую почву их развития. Тем самым город также должен игнорировать требования к естественному и прежде всего наглядному процессу обучения. В то время как стран становится раем естественной красоты, она превращается в ад в абстракции, а школа сидения и словаря становится местом ее празднования. Только родные равнинные земли и определяемое временами года сосуществование в деревенском сообществе, гармоничное с фауной и флорой окружающей его природой, способны удовлетворить стремление к наглядности. Здесь дети могут получать необходимые для жизни знания непосредственно из своей повседневной жизни, в то время как детям из большого города для этого требуются сложные школьные процедуры, которые, однако, могут предложить только слова и "мертвые" картинки. (Келлер, 1914) На самом деле, дети из большого города должны были увеличить свои знания, быть особенно способным к умственной активности, чтобы иметь возможность активно взаимодействовать с теми, с кем они сталкиваются. Но преимущество чувственной бдительности, которой они обладают по сравнению с деревенскими детьми, снова поглощается денатурированным темпом большого города. Гонка и спешка приводят к широкому проникновению в вещи и терпеливая работа с ними трудна. Вот почему он остается на поверхности при соскабливании, на глубину его пробуривают редко или никогда, и при этом исключается возможность использования различных точек зрения. Дети из большого города присваивают многие слова, но едва ли способны развить дифференцированные, прочно укоренившиеся представления о вещах. С другой стороны, сельские дети, хотя и обладают более узким словарном запасе, который, однако, сильно недооценен и подкреплен большим количеством ярких впечатлений и реальных исследований в мире сельской местности. То, что многим педагогам не приходила в голову идея о том, что повседневная городская жизнь также может стать наглядной и "непосредственной", возможно, объясняется тем, что, будучи гражданами, получающими, образование, они сознательно или бессознательно не смогли осуществить глубокие преобразования от аграрного общества к современному индустриальному обществу и не рассматривали город и его формы жизни как прогресс и развитие, скорее, как упадок соответственно распад. Распад не может стать основой для подлинного ориентира. 4. Исследования, призванные продемонстрировать низкий уровень знаний городских детей о природе и ее явлениях, продолжаются и по сей день в качестве доказательства утраты связи города с природой, педагогическим следствием которой является доминирование книги и слов "на расстоянии от жизни" (Пильц, 1910) . Еще в 1875 году школьный педагог Фридрих Варфоломей сообщает об эмпирическом исследование берлинских детей, которое показало, что значительная часть никогда не видела тростника, не слышала пения жаворонка, крика кукушки‚ не видела леса, стада овец, кукурузного поля, восхода солнца (Бартоломей, 1873, 216). Аналогичные исследования в других городах подтвердили результаты Берлина (Пилиц, 1910). А сегодня? Сегодня это не так уж по-другому. Сегодня большой процент детей считает, что стерилизованное молоко можно получить из стерилизованной коровы, на кустах растут грецкие орехи, куры откладывают по три яйца в день, солнце встает на юге, между двумя ночами полнолуния проходит целый год, соответственно, в Альпах пасутся фиолетовые коровы и т. д.(Бремер 2010) То, что в то время считалось просто незнанием, сегодня, однако, переносится в область патологического сдвига согласно результатам обследования, незнание стало расстройством естественного дефицита (Лойв 2011, 55), который ответственен за нарушение внимания и "более высокий уровень физических и эмоциональных заболеваний". Ожирение и страхи, а также антиобщественное поведение также становятся естественным дефицитом. Если в то время растущая индустриализация привела к этим исследованиям знаний с их впечатляющими результатами, то сегодня именно растущая цифровизация и глобализация, продвигаемая с ее помощью, привели к следующему этапу развития социальных коммуникационных - отношений или уже завершает его. Этому изменению, которое не оставляет без внимания отношение к природе и природным процессам, способствует раннее ознакомление детей с его условиями и результатами. Как это можно сделать с искренним интересом к народному образованию, показывает пример из Англии. Там в 2007 году вышло модернизированное издание юношеского выпуска (для семилетних) из Оксфордских диктаторов, высоко ценимых в английской культуре. С опозданием на восемь лет в начале 2015 года 28 авторов в открытом письме обратили внимание на лемматическую политику издательства. Были дополнены п при переиздании такие термины, как блог, МРЗ-плеер, база данных, ЕС, чат, голос-почта, знаменитости, гражданство, блочный график, широкополосная связь, прыжки с тарзанки ит. д. Были выведены, например, цветная капуста, каштан, канарейка, омела, папоротник,аист, зимородок, пескарь, слива, ручей, жаворонок, мята, лаванда, тюльпан, золотая рыбка, хомяк, морская свинка, лютик, клевер, ива, одуванчик и т.д. (Этвуд, 2015) Благодаря этим решениям возможный мир примерно семилетнего ребенка будет представлен в избранной концептуальной версии и, таким образом, наполнен смыслом. Выбранные новые леммы описывают детство, реальность которого определяется цифровыми технологиями. Прощание с детством, проведенное с домашними животными, это была сельско-природная реальность, полная цветов, деревьев и животных. Можно увидеть переход от внешнего мира к внутреннему, от конкретного к виртуальному, смоделированному миру. В своей книге "Ориентиры" (2015, 3} Макфарлейн пишет "For blackberry read BlakBerry". Если прежняя культурная критика все еще могла использовать вопрос Шиллера "Прекрасный мир, где ты?" и последующий императив "Возвращайся, /Держи цветущий век природы!" (Шиллер 1991, 193), то новое издание OJD предлагает, наконец, отказаться от вопросов и подсказок. Словарь подобен лингвистической кодировке конца одного мира и начала нового. Еще раз Макфарлейн (там же, стр.24) "В целом дело не в том, что сами природные явления и сущности исчезают; скорее, в том, что людей, способных дать им названия, становится все меньше, и как только они становятся безымянными, они в какой-то степени становятся невидимыми. Языковой дефицит приводит к дефициту внимания. По мере того, как мы все больше истощаем нашу способность называть, описывать и представлять конкретные аспекты наших мест, наша компетентность в понимании и воображении возможных отношений с нечеловеческой природой соответственно истощается ". 5. Те, кто, как и многие педагоги-реформаторы того времени, считали ситуацию в большом городе невыносимой‚ отвернулись от нее и превратили воспитание в робинзонаду. Литц отправился со своими педагогическими идеями в загородное поместье, Лусерке - на остров, Винекен - в деревню в Тюрингии, Гейб - в лес, Отто хотел выйти за городские ворота. Главный консерватор Курт Хан, который повсюду ставил диагноз упадка культуры, также переехал на озеро. Для своей экспериментальной терапии и борьбы с болезнями цивилизации‚ связанными с небрежностью, поверхностностью, отсутствием дисциплины и драйва, проявлением чувства общности, враждебностью к достижениям, он нуждался в оздоровительных природных зонах, своего рода природном санатории, которые, как он полагал, можно было найти в Шотландии и Уэльсе, в частности, на море. Многие ученики, особенно старшеклассники, последовали примеру этих городских педагогов-реформаторов и, презирая городские пороки алкоголя и никотина и избегая (берлинской) городской богемы, отправились в школу, играя на гитаре или мандолине в качестве странствующей птицы, они уходили из серых городских стен в лес и поле, но по вечерам или через несколько дней, а иногда и недель, воодушевленные благословениями матери Грин, возвращались в родительский дом и в школу, нуждавшуюся в реформировании. 6. Но были и педагоги, которые не бежали из города, а относились к нему так, как если бы они следовали изречению Бодлера: «Вы не имеете права презирать настоящее». (цит. Консермана 208, 126). Такие педагоги, как Шаррельманн (1914), Гансберг (1909), Баттиста (1918) или Тьюс (1911), отказываются от тоски по старому, так же как они отказались от демонизации города, выражавшейся в метафорах моря домов, каменной пустыни или асфальтовых джунглей. Они избавились от мрачных мыслей, сознательно отказавшись от природы и сельской местности, чтобы обеспечить свободный доступ к идентичности с городом и его формами жизни. Таким образом, Шаррельманн (1904) отнюдь не обеспокоен наблюдаемыми незнаниями - совсем наоборот, поскольку для него роскошные пастбища, благородная лошадь, едящая овес, запрягающая плуг, коровы, дающие молоко, гусиный вор не обязательно являются частью города и, как и бесчисленные цветочки и птички, загромождают только разумный кругозор учебного плана. Чучело крота – это обломки школы, которое не вписывается в большой город. Город должен находить и развивать свой собственный наглядный материал. Она должна посвятить себя красочному мощному потоку человеческой жизни, который встречает детей на каждом углу улицы. По его словам, это несравненно более ценно, чем лечение растений и животных (там же, стр.48). Радости и страдания людей, а также их труд и работа, соответственно, городская культура, в которой укоренились дети (Гансберг, 1904) — это неисчерпаемый источник. Источники поучительных наглядных учебных тем. Каким-то образом этот осознанный и определенный выбор городской жизни заставляет вспомнить сочинения Платона, в которых Федр, жаждущий учиться, начинает вести философскую беседу с Сократом. Федр удивляется, что Сократ так редко бывает за стенами Афин, на что последний ему извиняющимся вздохом отвечает: "Не обижайся на меня, мой лучший, я ведь когда-нибудь захочу учиться. Но поля и деревья меня ничему не научат, а в городе народ". (Платон 2012, 20) Приманить голодный скот можно только листьями и зерном, то, что вызывает любопытство людей, можно найти на улицах, площадях и рынках Город 1. То, что можно увидеть и открыть для себя, это не просто демонстрация Шаррельманн в своей книге для чтения «Маленький мальчик» (1910 г.), но также Гансберг в своей работе «Streifzüge» (1904 г.). На примере маленькой блондинки Берни показывает Шаррельмана в бесчисленных эпизодах и сценах, как ребенок небрежно приспосабливается к городской среде. В бакалейной лавке, в «электро», при ДТП, в порту, у мастеров, перед казармой, уборке улиц, на кладбище и т.д. и т.п., он знакомится с различными городскими функциональными зонами и укладом жизни и становится компетентным в своей подвижной среде. Грубо говоря, он узнает, как живет город, или, другими словами, он постепенно усваивает габитус района, а затем и город, в котором он живет. Для Тьюса (1911) улица с ее бурлящей жизнью — одна из центральных мест социализации для ребенка большого города, чтобы глыбы и поля стали окончательным обменом на асфальт и брусчатку. За его формулой «Улица как воспитатель» стоит подчеркнутая приверженность проспектам и площадям большого города, события, которые меняют взгляд детей на семейную жизнь и школу значительно расширяются. (там же, с.99) Ребенок может не только здесь познакомиться с незнакомцем, потому что «встречаются люди из всех стран и народы... негры, китайцы, французы, а также русские" (там же, с. 99), но здесь он еще и сталкивается с реальностью жизни. Особенно впечатляют реалистичные витрины универмагов и магазинов. Они стимулируют детскую любознательность и жажду знаний. Они почти бесплатно заменяют школьные коллекции учебных материалов и могут функционировать как учебники с тысячами иллюстраций. (там же, стр. 103). Таким образом, у Тьюса (там же, стр. 100) «исследование» города становится необходимым уровнем образования, на котором ребенок может не удержаться. Те, кто рассматривает улицу с ее бесчисленными событиями как важное место встречи детей с миром и Если вы рассматриваете улицу с ее бесчисленными событиями как важное место для знакомства детей с миром и даже делаете ее местом обучения, чтобы избежать бюрократизированной, стандартизированной школы, тогда вы должны адаптировать свои формы обучения к случайности внешкольных ситуаций. случайности внешкольных ситуаций. Те, кто следует формуле Шаррельмана «Жизнь — лучшая учебная программа, без вопросов» (Scharrelmann 1912, 183), чувствуют, что школьные звонки и учебная программа мешают педагогической работе. Поэтому мятежный бременский педагог последовательно рекомендует состыковать обучение с "ежедневным опытом и случайностями жизни ребенка" (там же, с. 181). Благодаря этому включению общественного пространства и передаче знаний о требование, он обещает должным образом учитывать интересы ребенка, а также укреплять свою силу объединения. В то же время естественность процессов обучения. Однако Шаррельманн также видел, что для школьного контекста ситуативно приобретенные знания должны быть сопоставлены с канонизированными знаниями на втором этапе. Второй шаг с канонизированными знаниями школы должны быть сопоставлены. То, что вызвало яростное раздражение вильгельминской школы в то время, - это, как показывают многие городские мероприятия City Bound, сегодня воспринимается как нечто само собой разумеющееся. VII Полвека спустя, после того как Курт Хан, движимый образованной буржуазной установкой на обесценивание и неприятие городской жизни, уже давно отвернулся от города. Жизнь в городе, Outward Bound, следуя идеям Ханна об эмпирической терапии Вдохновленный идеями Ханна об экспериментальной терапии, Outward Bound представил городскую программу, первоначально названную City Challenge. Более позднее переименование в City Bound, вероятно, призвано напомнить об истоках и целях первоначальной программы Outward Bound. Этот семантический мост, конечно, не совсем удачен. Из доступной мне литературы мало существенного об историческом созвездии условий, кроме нескольких дат и мест. Констелляции исторических условий, которые могли бы объяснить этот внезапный городской разворот бегства Хана из теории и практики в природу и обратно в город. Как бы то ни было. Можно сказать без преувеличения, что в настоящее время City Bound является устоявшимся брендом, который, как и 100 лет назад, был признан городскими экспериментальными педагогами Шаррельманом и его коллегами, теперь утверждает, что уличная публичная сфера - это пространство, в котором можно получить биографически значимый опыт. Однако два примера продемонстрируют, как по-разному можно относиться к этому, безусловно, правильному наблюдению с педагогической точки зрения. Международный проект IVET-VENTURE послужит примером типичного практического сегмента City Bound. Здесь был использован подход City Bound для продвижения и укрепления ключевых компетенций в рамках профессионального обучения2. В рамках проекта было представлено руководство, из которого взяты мероприятия, упомянутые ниже. Статья Кайзера и Вольфа (2004), на которой основано данное пособие, также дает полезное представление о практике City Bound, которая может быть использована для обеспечения экспериментальной поддержки догоняющей профессиональной подготовки. VIII С тех пор как экспериментальное образование соединилось с обучением на опыте, оно также посвящено обучению личностным и социальным компетенциям, хотя в целом теоретическое разъяснение терминов обходится стороной. Отсутствие готовности к теоретическому позиционированию относится и к проекту IVET, который нерефлексивно принимает неолиберальную лексику, усугубляя концептуальную путаницу добавлением дополнительных терминов, таких как базовая компетенция, ключевая компетенция, сквозная компетенция, квалификация. Как видно из названия справочника, особый интерес представляют ключевые компетенции. С акцентом на В метафорическом значении этого термина, обладатель этих компетенций, очевидно, также имеет в руках ключ, которым он может отпереть дверь на рынок труда, ранее закрытую для него. Один штамм метафора, конечно, не слишком сильна, если успешный акт открытия двери также ассоциируется с получением соответствующей профессии. Таким образом, компетенции, не отмеченные добавлением "ключа", обесцениваются в своей значимости, потому что только ключ открывает дверь. Компетенции, которые сейчас висят на кольце ключей City Bound, являются неолиберальными преемниками буржуазных вторичных или трудовых добродетелей. Если в прошлом ожидалось, что пунктуальность, трудолюбие, чувство порядка, послушание будут положительно влиять на рабочий процесс, то сегодня эта функция ожидается от командной компетентности, самокомпетентности, компетентности в решении проблем, коммуникативной компетентности, конфликтной компетентности и так далее. - полезным компетенциям нет конца. Снова и снова особое внимание уделяется уверенности в себе. Уверенность в себе - это не компетенция, а убежденность. Как энергетическая инстанция, она служит для обеспечения успешных действий. Такое уверенное отношение к жизни и решениям особенно востребовано и необходимо в критических ситуациях, когда положительный исход висит на волоске. Чтобы укрепить это высоко ценимое отношение, проводятся задания, в которых участники мероприятий City Bound должны отважиться на что-то: их просят сделать то, на что они раньше не решались. Некоторые спят в церкви, стоят как кукла в витрине магазина, другие подходят к незнакомым людям, чтобы взять у них интервью, третьи берутся за работу в маргинальных группах, таких как бездомные или наркоманы. Если участников, выполнение этих задач очень часто оставляет глубокое часто оставляет глубокие следы в памяти. Еще долго после их завершения люди говорят о них снова и снова. Взрослые спутники, например, учителя, сообщают о впечатляющем воздействии на своих учеников. впечатляющее воздействие на своих учеников. Некоторые говорят о том, что их самооценка пошатнулась. их самовосприятия. Но как можно объяснить этот огромный психодинамический эффект? Где можно найти его источник? Все вышеупомянутые задания следуют схеме действий 1-го раза, которая знакома знакомые педагогам по приключениям. Их практику можно назвать педагогикой первого времени. В первый раз заинтересованные лица сталкиваются с незнакомым. Для того чтобы подвергнуть себя этому незнакомому, привычному, безопасному от привычных, безопасных вещей приходится отказываться. От незнакомого исходит нечто манящее, оно порождает любопытство. Но что-то все еще сдерживает вас - либо ваша собственная неуверенность, либо не поддающийся оценке угрожающий элемент поставленной задачи. Существует порог между знакомым и безопасным и незнакомым и небезопасным. Это символическое место колебаний и нерешительности. Это место, где реальное "я" позволяет воображаемому "я" бродить туда-сюда. В какой-то момент она уже довольно смело оказывается в незнакомом месте, затем снова скорее на безопасной стороне, там, где человек все хорошо знает. Осмелюсь я или не осмелюсь? Если я рискну прыгнуть, то у меня еще нет никаких правил, как справляться с тем, что меня ждет. Если я не рискну, я буду в безопасности, но не узнаю ничего нового. Я воздерживаюсь от расширения круга своих действий. Говоря иначе, я остаюсь в тюрьме своего самовосприятия, которое не освобождает меня. Чувствуется страх перед формулой Рембо "Je est un autre", "Я - другой". В случае с автомобилем порог обозначает выезд. Когда я пересекаю его, я уже не старый, но еще и не новый. Это приводит к беспокойству. Это признак утраты потребности в контроле. Пока не наступит время, существует потребность в контроле. Старое будет полезной частью нового, но сначала это должно быть доказано на конкретных примерах. Оно должно исчезнуть, чтобы я мог полностью сосредоточиться на новом. Порог может дать мне понять, что я не зафиксирован навсегда. Даже если я не пересекаю ее, процесс нерешительного взвешивания оставляет свой след. Ввиду эмоциональной турбулентности, в которую ввергает отражение собственного Учитывая эмоциональную турбулентность, в которую может погрузиться осмысление собственного биографического потенциала, вербализация которого зачастую возможна только с посторонней помощью, становится понятным, почему эти задания и их выполнение могут глубоко закрепиться в памяти. Если первый раз не только должен приносить приятные или неприятные, волнующие или захватывающие эмоциональные переживания, но и рассматриваться как точка отсчета для попыток самоопределения и реального саморазвития, то психические процессы, которые приводят их в движение, должны быть осознанными, то есть должны быть сформулированы лингвистически. Для тех, кого это коснулось, должно стать ясно, где преимущества разрыва преемственности со старым, а где возможности еще незнакомого. Это действие, столь популярное среди педагогов City Bound, может полностью раскрыться только в том случае, если задания и их выполнение также будут действительно аутентичными. Если, например, интервью в первую очередь не ориентировано на мнение опрашиваемых, а используется как своего рода инструмент для преодоления собственного страха перед разговором с незнакомыми людьми, то ситуация теряет свою правдивость, становится неискренней и нечестной. Собеседников не воспринимают всерьез, они становятся средством для выполнения педагогического замысла, их обманывают. В тот момент, когда просто В тот момент, когда притворство искренности становится очевидным, выполнение задания не только превращается в фарс, но и намеченная цель, скорее всего, уже не будет достигнута. С другой стороны, городской образ жизни делает более легким и заманчивым проведение таких классических мероприятий City Bound, как "групповое фото" или "публичное распитие кофе". Ведь - как отмечает Линднер (2004) - культура города характеризуется своей открытостью, позволяющей создать нечто вроде социальной лаборатории, в которой можно экспериментировать с необычными идеями и желаниями. Интересно было бы понаблюдать, как отреагировала бы на такую деятельность деревенская жизнь в Вестервальде, Карпатах или Анатолии. Однако, несмотря на всю городскую открытость, факт остается фактом: люди произвольно удаляются от контактов, избегая дистанционной защиты своей анонимности, что также является социальной нормой города. По какому праву, собственно? Это высокомерие узаконено ничем иным, кроме как корыстным педагогическим интересом. Этот интерес становится моральным авторитетом, оправдывающим вторжение3. Примеры следуют идее рациональности цели. Это приводит к тому, что самооценка города и городского отходит на второй план. Оба варианта интересны лишь постольку, поскольку они обещают педагогический успех. В принципе, это делает их взаимозаменяемыми. Они теряют свою внутреннюю ценность или их ценность определяется извне. Как только они становятся частью управляемого успехом действия, они становятся планируемыми и манипулируемыми переменными управляющей причины. Это не похоже на экспериментальное образование, которое превращает природу и ландшафт в фон и носитель информации. В своей деятельности City Bound использует город и городское как сцену и инструмент своей педагогической заботы. IX Второй подход, пример которого также будет приведен, пытается избежать инструментализации городского. Он полностью посвящен любопытным открытиям городской жизни. Исследовательское любопытство требует своего времени, которого в городе становится все меньше. Скорость, соответствующая любопытству, соответствует скорости прогулки и разглядывания. Это подглядывание, это "подглядывание", как назвал его Роберт Парк, было отличительной чертой легендарной городской социологии Чикагского университета. Примерно в то же время, что и городская педагогика Тьюса, Баттисты и Шаррельмана, "разглядывание" превратилось в эмпирический метод, который Парк и его коллеги использовали для изучения уличной жизни Чикаго, его окрестностей и маргинального образа жизни (Lindner 1990). Примерно в то же время Макс Винтер и Эмиль Клегер рыскали по самым темным закоулкам Вены. О результатах можно прочитать в социальных отчетах Винтера (2006) и в "Wanderbuch" Клегера (2011). За пятьдесят лет до Роберта Парка, Эрнеста Берджесса и Луиса Вирта длительные прогулки и блуждания уже были основным занятием одного из самых известных исторических общественных деятелей города, наряду с детективом и журналистом, а именно - flâneur. Фланеринг появился в начале 19 века, в то же время, когда модернизировался Парижский мегаполис. Частью этой модернизации стало то, что газовые фонари превратили ночь в день, что в город хлынул огромный поток мигрантов, сделав его первым городом прибытия в Европе. первым городом прибытия в Европе (Saunder 2011), что движение на асфальтированных бульварах росло так же быстро, как и ассортимент товаров в магазинах. Ничто не менялось быстрее, чем дисплеи в магазинах игровых автоматов. В этой ситуации прогуливающийся фланер является воплощенной антитезой постоянно ускоряющемуся темпу жизни в большом городе. Когда он - как это было в моде некоторое время - выгуливал черепаху на поводке по бульварам с невыносимой медлительностью, он демонстрировал суверенитет времени, который буржуа постепенно терял. В отличие от буржуазного гуляки, который бежит от городской суеты и ищет успокоения на природе за городом, подобно тому, как это позднее сделала часть буржуазной реформаторской педагогики (König 1996), фланер исповедует веру в город, хотя решительно выступает против его ускоренного образа жизни, выпадая из времени своей медлительностью. Если отталкиваться от этих традиций, то взгляд не только устремляется на улицу, которая своими событиями и различной атмосферой, по сути, определяет опыт большого города, о чем уже знали педагоги городского опыта Шаррельманн и Ко, но и вызывает иную чувственность, когда нарушается хорошо отрепетированная скорость движения города. Не без скрытых мотивов. Ведь кажущаяся анахронизмом прогулка по городу, возможно, приглашает человека задержаться, возможно, привязывает его внимание к объекту, ситуации, возможно, порождает ощущение праздной длительности, возможно, вызывает внимательность или осторожный подход к странному и чужому. Эти установки могут полностью раскрыться только в пространственно-временном ближнем пространстве. Для спешащего человека ближнее пространство всегда является препятствием на пути к его цели. Его движение, всегда направленное вперед, предпочитает пустое пространство, события ближнего пространства вызывают скорее тревогу. Его внимание всегда приковано к следующему и следующему, но одному. С другой стороны, для фланера эти события - желанный повод посвятить себя им с подходящего расстояния. Модернизация пространства крупного плана открывает более легкий доступ к запахам, звукам и цветовым тонам, которые часто придают улицам, площадям и жилым кварталам неповторимый чувственный профиль и тем самым играют важную роль в определении атмосферы города. Прежде всего, нос, который при ускорении вынужден уступать место глазу, вновь обретает свое право, поскольку, в отличие от глаза, он не может создать внимательную близость без аннулирования пространственной дистанции. Нос может провести юных прохожих через ароматы и зловонные колокола города. Задерживаясь на рынках, в аллее лип, в аптеке, в плотной толпе пассажиров в автобусах, пригородных электричках и поездах метро, прогуливаясь мимо булочных, мусорных контейнеров и кофеен, шашлычных и парфюмерных магазинов, в жилых домах, у властей и на светофорах, нос будет воспринимать тонкие, манящие, рассеянные ароматы, сладкие, сильные, пряные запахи или едкие, отвратительные зловония. При задержке нос возвращает времени чувственность, которую оно уже потеряло при ускорении. Он отделит отталкивающее от приятного, чужое от привычного. Поскольку ни один из органов чувств так не заряжен эмоциями, как нос, эти различия в обонянии легко могут стать поводом для плодотворных дискуссий. Только подумайте о культурной пропитке потребления чеснока. Социолог Зиммель (1968) придерживался мнения, что социальный вопрос - это также вопрос носа. Запаху капусты на лестничной клетке и аромату чая из цветущей липы в салоне трудно найти соответствие. Не только нос, но и ухо может замедлять шаги молодых людей. Таким образом, на первый план выходят звуки, издаваемые городом, и образ жизни его жителей. К сожалению, я не могу здесь углубиться в шумовые профили и звуковые атмосферы улиц, площадей и различных жилых кварталов, от пабов, офисов, кафе и школ до мест массового скопления людей. (см. Беккер 2014). Еще одно краткое замечание о дальнейшей обработке всех этих чувственно-эстетических впечатлений от городской действительности. Ведь отчасти педагогическая значимость записей достигается только при дальнейшей обработке. Если, например, наложить обонятельные записи, результаты аудиопрогулок и, если включить глаз, результаты видеопрогулок, синхронно или с временной задержкой, то могут возникнуть разрывы ожидания, способные вовлечь юных фланеристов в дискуссии - в дискуссии о городе, о его эффектах, о себе, о городских формах жизни и т.д. образ жизни и т.д. Композиционное использование обонятельных, слуховых и визуальных записей создает эффект отчуждения, который может вызвать новое восприятие города и самого себя. Если мы теперь сравним эти два примера, то, возможно, станет ясно, что второй подход в первую очередь касается присущего городу закона и лишь во вторую очередь - ответов на педагогические вопросы. Если в первом примере педагогические цели ставятся извне, как в образовании, то во втором случае они возникают из конфронтации с городскими условиями жизни, как в образовательных процессах - правда, изначально только в практическом поле воображения. X Существует достаточный спрос как на образовательный, так и на тренинговый подход. Эти два примера далеко не исчерпывают возможности, которые предоставляет городская среда для работы с молодежью. Вот еще три примера возможных проектов. - Во времена, когда города становятся городами прибытия мигрантов из разных культур, молодежная работа для прибывающих молодых людей могла бы предложить помощь в локализации в чужой культуре с помощью многочисленных вариантов знакомства с городом. В целом, интеграционные проекты, вероятно, легче осуществлять в современном городе, чем в сельской местности не только потому, что городская структура предложения, связанная с работой, лучше, но и потому, что чужак на месте чужака, или, другими словами, там, где чуждость является нормой, чужак вызывает меньше шума, чем в месте, где он сначала создает чуждость своим появлением. - Многие формы игры и практики являются результатом работы детектива и журналиста, которые, как уже упоминалось, являются двумя типичными социальными фигурами большого города, наряду с фланером. Их работа превращает город в лес знаков, в котором они должны найти и подобрать правильный след, чтобы достичь цели или раскрыть дело. Исследовательской модели отслеживания можно приписать тему "поиска и нахождения", или напряжение "знания-желания и познания", в которой элементарные культурные техники пространственной ориентации, такие как самолокализация, определение направлений, работа с картами, Картограммы, расписания можно преподавать. - Почти неисчерпаемым источником вдохновения могут быть интенсивные, ироничные и разрушительные атаки культурного хакинга, которые направлены на рутину использования городского пространства и его уличной мебели, такой как светофоры, парковочные счетчики, скамейки, дорожные знаки, или на браунфилды, заброшенные здания и т.д. Поскольку взломы всегда подразумевают нетипичное поведение пользователя, границы также всегда нарушаются. Эти нарушения границ и правил могут Эти пограничные нарушения и нарушения правил могут стать причиной головной боли для молодежной работы, поскольку она, как и образование, вряд ли сможет избежать своей функции социального контроля. XI Уважаемые коллеги, я надеюсь, что вы приехали в Вену не только для работы. В конце лета в городе у вас еще должно быть достаточно свободного времени, чтобы погрузиться в чувственность габсбургского наследия, которым этот город обладает в изобилии. Просто следуйте за запахами кофеен и стуком копыт лошадей Фиакера. Тогда вы сразу поймете, что здесь разрушающий чувства темп жизни большого города не нужно искусственно замедлять. Слушайтесь своего носа и ушей. Если вы доверяете своему языку и не закрываете глаза, вы уже на пути к знакомству с чувственными очертаниями этого города. Оно того стоит. 1 2 |