Риторика – искусство убеждать. Корнилова Е. Н. Риторика искусство убеждать. Своеобразие публицистики античной эпохи. М. Издво урао, 1998. 208 с. Аннотация

• Название: Корнилова Е. Н. Риторика искусство убеждать. Своеобразие публицистики античной эпохи. М. Издво урао, 1998. 208 с. Аннотация
• Дата: 12.01.2023
• Размер: 425.09 Kb.
• Имя файла: Риторика – искусство убеждать.docx
• Тип: Документы; #883921
• страница: 8 из 19

Сократ (470 — 399 гг. до н.э.) и Платон (427 — 347 гг. до н.э.)
Της ψυχης ηθος
я разумею духовные свойства

Платон. Государство. III, 10, 3.

 

 Величайший мудрец древности Сократ не был ни ритором, ни софистом, хотя являлся одной из центральных фигур времен "греческого просветительства"¹. Этот период был открыт софисти­кой и достиг расцвета в трудах учеников и последователей Сократа — Платона и Аристотеля. Как мыслящий человек Сократ восхищался знаниями многих знаменитых софистов, их просветительским пафо­сом и рационализмом, их готовностью обучать других, пусть за пла­ту, тому, что знали сами. Ведь софисты сообщали слушателям тот минимум познаний, который лег затем в основу программы обуче­ния в регулярной высшей школе. Он и сам был некоторое время слушателем софистов, в частности Продика (Платон. Кратил, 384В; Протагор, 341А), того самого кеосского учителя, чьи наставления отличались от других софистических теорий высоким моральным пафосом². Вероятно, не только недостаток средств, о котором упо­мянуто в платоновском "Кратиле", не позволил Сократу стать зна­менитым афинским ритором. Сын Софрониска из Алопеки избрал для себя роль "такого человека, который приставлен к городу, как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучно­сти и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли"³. Главным занятием Сократа в течение всей жизни стало стремление убедить сограждан "заботиться о добродетели"⁴.

По свидетельству Ксенофонта ("Воспоминания о Сократе"), со­кратовский "канон" добродетелей включал в себя несколько нравст­венных свойств: воздержанность (εγκρατεια), храбрость (ανδρεια), благоразумие (ενσεβεια), справедливость (δικαιοσυνη), благо­честие (ευσεβεια). Платон повторяет тот же перечень ("мудрость, рассудительность, мужество, справедливость, благочестие" — "Протагор", 349В). Впрочем, этика Сократа была также индивидуали­стична, как и этика софистов, и это определило дальнейшую судьбу разрушителя полисного коллективизма.

Если софисты в своем релятивизме провозглашали относитель­ность нравственных норм, отрицали эталон этики полиса, отвергали однозначность морали, то Сократ искал для утверждения нравст­венных принципов общий критерий, основанный на рационализме. Подобно софистам, отказываясь от традиционного религиозного ав­торитета, Сократ переносил мерило оценки человеческих поступков внутрь самого человека. Обыкновенно он ссылался на голос таинст­венного δαιμονιον внутри себя и искал единую норму морали в зна­нии (σοφια).

Именно таким предстает Сократ в платоновских диалогах "Протагор" и "Горгий", написанных прославленным творцом идеали­стической философии в ранний период творчества, прошедший под непосредственным влиянием Сократа. Оба знаменитых софиста, имена которых вынесены в название упомянутых диалогов Платона, становятся оппонентами Сократа в полемике о смысле софистики и даваемого ею образования с точки зрения государственной и обще­человеческой пользы. "Самый неискренний, но самый острый из софистов" (Gelli noctium Atticarum, IV, 10), Протагор обещает с каждым днем "совершенствовать" своих учеников в "умении наи­лучшим образом управлять своим домом, а также в делах общест­венных"; по утверждению Протагора, благодаря его науке "можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государ­ства" ("Протагор", 318А, 319А). Менее изворотливый Горгий сулит тем, кто постигнет его науку "свободу, так равно и власть над дру­гими людьми, каждому в своем городе" ("Горгий", 452D), ибо крас­норечие дарует "замечательное удобство: из всех искусств изучаешь только одно это и, однако ж, нисколько не уступаешь мастерам лю­бого дела!"("Горгий", 459С)⁵. Но правдолюбец Сократ немедленно расставляет все точки над i: "Знать существо дела красноречию нет никакой нужды, — упрекает он Горгия, — надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки" (Там же.) Искусство красноречия — это власть невежды над невеждами, а "это самое и есть единствен­ное дурное дело — лишиться знания"("Протагор", 345В). Поэтому софистика — наука не на пользу, а во вред. "...По-моему, — говорит Сократ, — нет для человека зла опаснее, чем ложное мнение." ("Горгий", 458В). Без знания человек совершает ошибочные дейст­вия во зло и себе и окружающим.


С о к р а т. <...Красноречие, по-моему мнению, — это призрак одной из частей государственного искусства.
П о л. И дальше что? Прекрасным ты его считаешь или безобразным?
С о к р а т. Безобразным. Всякое зло я зову безобразным. <...> Искус­ством я его не признаю, это всего лишь сноровка, ибо, предлагая свои со­веты, оно не в силах определить природу того, что само же предлагает, а значит, и не может назвать причины своих действий. Но неразумное дело я не могу называть искусством. <...> ...как украшение тела относится к гимнастике, так софистика относится к искусству законодателя, и как по­варское дело — к врачеванию, так красноречие к правосудию" ( Курсив мой — Е.К.).

("Горгий", 463D-465A-D)

Добродетель и благо — основные понятия в этике и, шире, в философии Сократа. Весь мучительный процесс познания и обуче­ния, по Сократу, должен быть направлен на поиски этих двух крае­угольных основ человеческого бытия. Мудрость есть знание добро­детели, ее поиски и понимание ее смысла.

К пониманию истинной добродетели Сократ идет через отрицание зла, особенно зла в его наиболее затертой и общепринятой форме:


П о л. Кто убит несправедливо — вот кто поистине и жалок, и несчастен!
С о к р а т. Но в меньшей мере, Пол, чем его убийца, и менее того, кто умирает, неся справедливую кару.
П о л. Это почему же, Сократ?
С о к р а т. Потому что худшее на свете зло — это творить несправед­ливость.
П о л. В самом деле худшее? А терпеть несправедливость — не хуже?
С о к р а т. Ни в коем случае!
П о л. Значит, чем чинить несправедливость, ты хотел бы скорее ее терпеть?
С о к р а т. Я не хотел бы ни того, ни другого. Но если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я пред­почел бы переносить.
Людей достойных и честных — и мужчин, и женщин — я зову счастли­выми, несправедливых и дурных — несчастными.

("Горгий", 469В-С;470Е)

В споре с софистом Гиппием Сократ приходит к общественно значимой идее отождествления справедливого и законного (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. IV, 6—8). Так мудрец пытается привить скептической и релятивистской риторике этический прин­цип, запрещающий использовать всевозможные ухищрения и уловки в целях доказательства мнений, противоречащих объективной исти­не. Сократ сокрушенно отмечает, что современные ему ораторы "гонятся за благоволением сограждан и ради собственной выгоды пренебрегают общей, обращаясь с народом, как с ребенком — только бы ему угодить!" Однако ''потворствовать надо лишь тем из жела­ний, которые, исполнившись, делают человека лучше, а тем, что делают хуже, — не надо..." ("Горгий", 502Е—503С). Истинным красноречием может считаться только то искусство, которое явля­ется "прекрасным попечением о душах сограждан, чтобы они стали как можно лучше, бесстрашной защитой самого лучшего, нравится это слушателям или не нравится..." ("Горгий", 503А—В). "Речи дос­тойного человека всегда направлены к высшему благу, он никогда не станет говорить наобум, но всегда держит в уме какой-то обра­зец (ειδος)" "Горгий", 503А—В).

Но таким красноречием, по мнению Сократа, не владел никто из прославленных в Афинах политических ораторов. Ни Фемистокл, ни Мильтиад, ни Перикл с помощью своего красноречия не сделали сограждан лучше — благороднее, добрее, справедливее, и за это были наказаны гонениями в конце своей политической карьеры. "Ни один глава государства, — доводит до логического конца свое рассуждение Сократ, — не может незаслуженно погибнуть от руки того города, который он возглавляет. Этих мнимых государственных мужей постигает та же беда, что и софистов. Софисты — учители мудрости — в остальном действительно мудры, но в одном случае поступают нелепо: они называют себя наставниками добродетели, но часто жалуются на учеников, которые их обижают, отказывая в вознаграждении и других знаках благодарности за науку и доброе обхождение. Это же верх бессмыслицы! Могут ли люди, которые сделались честны и справедливы, избавившись с помощью учителя от несправедливости и обретя справедливость, все же совершать несправедливые поступки..." ("Горгий", 519D).

Если практическая ценность знания для софистики заключалась только в том, чтобы увеличить силу личности, стремившейся к вла­сти и могуществу, то благородный патриотический дух Сократа не мог с этим мириться. Для него дельным гражданином был лишь че­ловек, умевший заботится не о себе, а о государстве. С помощью знания Сократ стремился сделать человека нравственно лучше и воспитать из него хорошего гражданина. Аристофан, который отно­сил Сократа к софистам и изобразил афинского мудреца в виде лжеученого в комедии "Облака", подметил лишь роднящее их уме­ние владеть словом и тем сыграл роковую роль в судьбе мудреца, прославившего Афины (см. защитительную речь Сократа в плато­новской "Апологии Сократа").

С другой стороны, Сократ внес значительный вклад в развитие софистики практической разработкой методов публичной полемики, на которых основывались все его знаменитые беседы. Собственно термин полемика (πολεμικος) в переводе с греческого означал "воин", "военное дело". Умение вести беседу, сталкивать противо­положные взгляды, отыскивать истину путем спора во времена Со­крата называлось эристикой ("ερισσα — эпич. спорить, состязать­ся), и в основном было сферой приложения софистики. Один из со­беседников платоновского диалога "Софист" считает, что "софист, видимо, и есть не что иное, как род [людей], наживающих деньги при помощи искусств словопрения, прекословия, спора, сражения, борьбы..." ("Теэтет", 226 А). Диалектика Сократа представляла со­бой философское искусство вести рассуждение, в то время как эристик (софист) любой ценой отстаивал свою правоту и возра­жал против иной точки зрения только потому, что она иная. Кстати, "диалектика" (διαλεγεσθαι) дословно означает "беседа" и имеет в виду искусство мыслить в подвижных формах живой беседы, пред­полагающее, в частности, особый интерес к слову и игре слов⁶. Оп­поненты Сократа Протагор и Горгий постоянно отмечали необычай­ное мастерство афинянина, задающего вопросы ("Протагор", 318D). Но право отвечать они обычно представляли своим самоуверенным ученикам, откуда появляются в диалогах Платона Каллий, Пол, Менон и проч.

Главными рычагами сократовской эристики были ирония (от εiρωνεια — притворство, εiρωνεια Σοκρατους — ирония Сократа, прикидывающегося незнающим, с тем чтобы поймать и уличить своего собеседника в незнании) и майевтика (μαιευτικος — пови­вальный, оказывающий родовспоможение). Ирония заключалась в умении философа остроумной системой вопросов и ответов загнать противника в логический тупик. Однако ирония Сократа по пре­имуществу добродушна и деликатна⁷. Она свободна от зла и спеси: "Ведь не то что я, путая других, сам во всем разбираюсь, — нет, я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас — о том, что та­кое добродетель, я ничего не знаю,⁸ а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на не­вежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое" (Платон. Менон, 80D). Далее подклю­чалась майевтика и тем же вопросно-ответным методом с помощью логики и диалектики способствовала рождению истины. "В моем повивальном искусстве, — замечает Сократ, — почти все так же как и у них; отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у му­жей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же ве­ликое в нашем искусстве — то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод" (Платон. Теэтет, 150В—С).

Чаще всего вопросы, задаваемые Сократом, формулировались так, что на них можно было получить только однозначный и зара­нее предсказуемый ответ, хотя сам мудрец настаивал на том, что в точности и сам еще не знает того, о чем говорит, "я только ищу вместе с вами, и если кто, споря со мною, найдет верный довод, я первый с ним соглашусь" ("Горгий", 506А). Среди сократовских до­водов нередко встречались игра словами, этимологические доказа­тельства и искусные аналогии с бытовыми явлениями. Не случайно наименее образованные из оппонентов Сократа бранили его "завзятым оратором" ("Горгий", 482С) и упрекали в пустословии и мелочности рассуждений ("без передышки ты толкуешь о поварах и лекарях, башмачниках и сукновалах — как будто про них идет у нас беседа!" // Там же. 489В, 491А). Однако при всей кажущейся простоте речь Сократа не только по существу, но и по форме была довольно изощрена. Исходя из внешнего подобия обыватель объе­динил Сократа с софистами и приговорил к смертной казни за раз­вращение молодежи и отрицание богов.

Смерть Сократа стала примером смерти истинного философа, прожившего благочестивую жизнь и не желавшего прибегнуть к уловкам и лжи ради сохранения этой жизни. Сократ выпивает чашу цикуты во имя главной идеи своей жизни: "говорить правду" (Платон. Апология Сократа, 18 А).

Сократ создал не только новую этику, новую методику спора, но и новое мышление. Среди его учеников были прославленные Аристипп, родоначальник философского гедонизма, Антисфен, осно­вавший школу киников, а также прославленный историк Ксенофонт и Платон, оставившие для потомков свои воспоминания об учителе.

В истории классической риторики наследие Платона приобретает особое значение в связи с тем, что Сократ ничего не писал, и все нравственные законы, вводимые Сократом в современную ему науку и педагогику, грешащую скептицизмом и релятивизмом, стали дос­тоянием последующих поколений почти целиком благодаря усилиям Платона и Ксенофонта.

Если Сократ был связан с софистикой многими корнями, то его духовный наследник Платон в течение жизни все более и более расходится с ней, и в конце концов превращается в ее главного ра­зоблачителя и гонителя.

В диалоге "Федр" платоновский Сократ объектом критики изби­рает одну из речей знаменитого судебного оратора Лисия, причем предметом разбирательства становятся общепринятое в риториче­ской практике соблюдение "должного" — общие места, слог, компо­зиция, способ описания предмета речи. Последовательность изло­жения Лисия представляется Сократу платоновского диалога произ­вольной ("Он стремится к тому, чтобы его рассуждение плыло не с начала, а с конца, на спине назад, <...> все в этой речи набросано как попало", — рассуждает критик. 264А—В.) Далее автор проти­вопоставляет риторической практике Лисия "идеальную" речь Со­крата, построенную на логическом принципе, все последующее в которой вытекает из предыдущего: "всякая речь должна быть со­ставлена, словно живое существо, у нее должно быть тело с голо­вой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и соответствовать целому" (264С).

Но наибольшее неприятие вызывает у философа риторический принцип правдоподобия (εικοσ), вероятности, который он отвергает в следующих выражениях: "Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им привиделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие, силою своего слова они заставляют малое казаться великим, а большое малым, новое представляют древним, а древнее — новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредель­но пространные речи" ("Федр", 267А—В). Если риторическая прак­тика не предусматривала глубокого изучения предмета, о котором шла речь, то Платон от риторики в первую очередь потребовал зна­ния объекта, о котором она говорит. Причем "знание", по Платону, не сводилось к знакомству с частными деталями дела (здесь фило­соф был согласен принять Горгиев тезис об условности человече­ского знания), а состояло в умении постигнуть суть предмета: оп­ределить его род и вид с точки зрения целого и единого, проанали­зировать его состав и взаимосвязи: "Тот, кто намерен заняться ора­торским искусством, должен прежде всего определить свой путь в нем и уловить, в чем признак каждой его разновидности — и той, где большинство неизбежно блуждает, и той, где этого нет... Затем, я думаю, в каждом отдельном случае он не должен упускать из виду, но, напротив, как можно острее чувствовать, к какому роду от­носится то, о чем он собирается говорить" ("Федр", 263В—С).

"Релятивизму софистической риторики философия <Платона> противопоставила искание онтологии (выделено мной. — Е.К.), Горгиеву отрицанию возможности познания бытия — стремление найти новое знание. Если афинские ораторы стремились управлять настроением сограждан и вершить ходом дел в государстве, то Пла­тон в своих беседах ставил целью найти те коренные основы, от ко­торых, как он полагал, зависит наилучшая структура общества. Ис­следованию этих основ, прежде всего основ полисной этики, по­священа большая часть его произведений. И огромное место в них заняла разработка программы воспитания нового типа граждан, а внутри ее — осмысливание сущности и функции словесного искус­ства," — пишет исследовательница античной поэтики Т.А. Миллер⁹.

Однако, чтобы сделать речь убедительной, систематизация и классификация, применяемые философией, казались Платону не­достаточными. Он обратился к теории восприятия и одним из первых заговорил о психологии слушателя, находя необходимый оратору ориентир в знании различных типов человеческой души. Грубая игра Фрасимаха и его подражателей на нервах слушателей не удовлетворяла ни Платона, ни его учителя Сократа, который го­ворит: "В жалобностонущих речах о старости и нужде всех одоле­ли, по-моему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет вызвать гнев толпы и своими чарами укротить разгневанных..." (267С—D). И да­лее: "Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, то­му, кто собирается стать оратором, необходимо знать, сколько ви­дов имеет душа: их столько-то и столько-то, и они такие-то и такие-то, поэтому слушатели бывают такими-то и такими-то. Когда это должным образом разобрано, тогда устанавливается, что есть столько-то видов речей и каждый из них такой-то. Таких-то слуша­телей по такой-то причине нелегко убедить в таком-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом поддаются убеж­дению" (271C—Е). Так эмпирически рождаются приемы научной аналитики, которыми блестяще воспользуется Аристотель как в применении к гуманитарным, так и в отношении естественных наук.

Платоновская идея связывала воедино логику, которую еще на­зывали диалектикой, и знания о душе, то есть психологию, и этим отличалась от субъективистского подхода софистов, рассчитывав­ших лишь на собственную ловкость. "Кто не учтет характеры своих будущих слушателей, — продолжает платоновский Сократ, — кто не сумеет различить существующее по видам и охватить одной иде­ей все единичное, тот никогда не овладеет мастерством красноре­чия..." ("Федр", 273 Е).

Комментируя этот отрывок, Т.А. Миллер размышляет: "Если со­фист брался управлять реакцией слушателя по своему усмотрению, а Исократ ставил эту реакцию в зависимость от того, как именно изображен предмет речи, то Платон предлагал изучить и система­тизировать саму эту реакцию, понять ее не как нечто субъективное и неуловимое, а как что-то причинно-обусловленное, с чем оратор должен считаться. Если софист заявлял, что речь не может быть абсолютно истинной и точной, и умел ловко говорить об одном и том же прямо противоположные вещи, то Платон нашел критерий правильности высказываний в логическом ходе рассуждений о предмете, в таком способе изображения вещи, который не может меняться по прихоти оратора"¹⁰.

В "Кратиле" Платон довел это рассуждение до логического кон­ца, опровергнув допущение софистов о том, что слово — это услов­ность, плод договоренности между собой, как обозначить предметы реального мира. Исходя из объективного существования окружаю­щей реальности он создал учение о