курсовая работа. Курсовая работа. Языковая картина мира. Курсовая работа. Языковая картина мира
 Скачать 218.5 Kb.
|
|
Глава II. Концепты как единицы лингвокултурологии §1. Народно-поэтический и индивидуально-авторской дискурс на примере концептов «Горе» и «Счастье» Проследим функционирование данных концептов на материале народных поэтических текстов. Как народный, так и авторский поэтический текст есть репрезентация общенациональной языковой картины мира. При этом поэтический текст дает возможность вскрыть глубинные пласты человеческого мышления. Насколько бы ни было поэтическое слово своеобразным, оно вырастает из реального слова. По мысли Ф.И.Буслаева, «народная поэзия в дошедших до нас жанрах, творившаяся коллективно, как и язык, представляет наследие некогда единого и всеобъемлющего эпического предания» (Буслаев 2003: 6). По этим осколкам можно отчасти реконструировать «мифологические системы древних», отчасти представить себе первоначальный эпос, выраженный в «собственно мифологии, поэзии и нравственных основаниях жизни» (Буслаев 2003: 10). Этот первоначальный эпос, в частности поэзия, является совокупным выражением коллективного сознания. Русский народ всегда славился своими задушевными песнями. Песней русский человек сопровождал не только светлые счастливые минуты жизни, но и горестные. А поэтому в нашей работе мы обратились к жанру песни, а так же к малым жанрам эпической поэзии – загадкам и частушкам, так как и загадка, и частушка сохранили в своей основе мифологическое начало, что важно в контексте концептуализации понятий «Горе» и «Счастье». Обращает на себя внимание тот факт, что лексема горе отличается в народном поэтическом дискурсе большей частотностью, чем лексема счастье: лексема горе встречается почти в каждой третьей песне (в 90 из 280). При этом слово горе в русских песнях неразрывно соседствует с лексемой слёзы: … Начинали меня брить-забривать, Повалились русы кудерцы со плеч, Полились тут горячислезы из глаз…(Старинные русские песни 1959: 65) … Мы не песенки вечор пели – Горе мыкали Горе мычучи, матросики слезно плакали…(Старинные русские песни 1959: 70). 3) … Эх, солдатское житье – Горемычноевытье!... (Старинные русские песни 1959: 77) …За рекою за Невагою Платье моет, Платье моет, слезно воет, Слезы ронит… (Твер. говор невáга –‘несчастье’) (Старинные русские песни 1959: 150) 5) … Скачет молодец по дороженьке, Горьки слезы льет из ясных очей… (Старинные русские песни 1959: 123) Ту же ассоциативную связь наблюдаем в народных загадках, где традиционно эксплицированы атрибуты горя и радости – соответственно, плач и смех,ср.: Живу без тела, Говорю без языка, Плачубез горя, Смеюсьбез радости, Никому меня не видно, А всякому слышно. (Эхо) (Круглов 1990: 55) Все на ней ездит: И радость, и горе. (Почта) (Круглов 1990: 57) Стоит горшок, Кругом мошок, Придет беда – Польет вода. (Глаза) (Круглов 1990: 54) Здесь слово беда (как вербализация концепта «Горе») вступает в причинно-следственные отношения со словом вода (‘слезы’). Пало горе В сине море, Не тошно горю- Тошно синему морю. (Соринка в глазу) (Круглов 1990: 97) Как видим, горе осмысляется как нечто мешающее и разрушающее, причем абстрактное слово может выступать в конкретном значении: пало горе. Соседство слов горе и слезы в традиционных текстах не случайно, во многом оно обусловлено особенностями русского характера и мировоззрения. Так, слезный в словаре С.И. Ожегова определяется как жалобный (Ожегов 2007: 192). В свою очередь, жалость в первом лексико-семантическом варианте – ‘сострадание, соболезнование’; во втором – ‘печаль, сожаление’. Существительное печаль этимологически родственно глаголу печет – ‘жжет’, а также прилагательному горький (‘который жжет’). В этом ключе печаль ассоциативно связывается с существительным горе – первоначально ‘то, что жжет, мучает’ и прилагательным горький (‘который жжет, обжигающий, горячий’ > ‘производящий неприятное ощущение’) (Шанский 1971: 109, 111). Проследив эту семантическую цепочку, мы можем полагать, что «Горе» и «Жалость» изначально концептуально связаны в сознании русского народа. В структуру концепта «Горе» входит образ, который можно вербализировать сочетанием «сбить с ног». Эта ФЕ (а также многочисленные глаголы, соотносимые в контекстах с существительным горе и с его производными) указывает на факт персонификации и мифологизации данного явления: горе – некое существо, которое может не только заставить страдать душевно, но и причинить физический вред: 1) …С горяноженьки у нас не ходят, Со слез глазки на свет не глядят… (Старинные русские песни 1959: 68) 2) … Э-ой, да мово горя? Мое горюшко, Э-ой, да великое, С горя ноженьки, Э-ой, да не ходят… (Старинные русские песни 1959: 45) В этой связи горю приписывается субъектность и способность физического воздействия: 1)… А горе встречает…(Старинные русские песни 1959: 77) 2)…привязалось горе к красной девице…(Старинные русские песни 1959: 56) Концепт «Горе» связан с целым рядом понятийных областей. Так, первое, что определяет лицо народа – это природа, среди которой он формируется и совершает свою историю. В России превалирует растительная символика: лес, дерево, лист, зерно. В контексте нашего исследования оказывается значимым, что элементы растительного мира осмысляются как «плохие», то есть приносящие горе, или «хорошие» – символы добра. Обратимся к одному из растительных символов беды – к осине. Осина у христиан – символ предательства, «проклятое» дерево, «Иудино» дерево, символ смерти. Русская ментальность, базирующаяся на уникальном синтезе язычества и христианства, также включает это дерево в ряд негативных символов. Не случайно именно это дерево входит в контекстуальное поле горя во многих русских песнях. 1)… Совыкались мы с тобою Под белой березой, Расстаемся мы с тобою Под горькой осиной… (Старинные русские песни 1959: 87) 2)… Заросла моя полосонька Молоды горьким осинничком!... (Старинные русские песни 1959: 91) Таким образом, осина последовательно осмысляется как символ горя, разлуки, несчастной жизни. Как утверждает С.А. Кошарная, само название этого дерева, возникшее еще в эпоху язычества, не несет в себе ничего отрицательного, так как исходное значение лексемы – «защита, оберег» (Кошарная 1999: 58). Однако на уровне символа она вступает в антонимические отношения с лексемой береза. Слова береза и осина принадлежат к одному лексико-семантическому полю (обозначают растительные реалии) и устойчиво следуют в смежных стихах, что говорит о неразрывности «светлого» и «черного» в понимании жизни русским человеком. «Береза – священное дерево восточных славян, ярилино дерево. Ярилин день отмечался 4 июня (по старому стилю). В этот день водили хороводы вокруг березы. Позднее этот праздник увязали с православной Пасхой – седьмой четверг от Пасхи» (Шейнина 2003: 327). Поэтому береза считается у православных Троицким деревом, ее освещают в храмах на Троицу. Береза была необходима нашим предкам, поэтому много хорошего связано с ней (ср. загадку: «Стоит дряво кудряво, на этом дряве сусло, масло, глазам светло и всем тепло» (Круглов 1990: 107). Не только растительные элементы ассоциативно соотносятся с концептом «Горе». Здесь оказывается значимым такой традиционный символ, как путь-дорога, который соотносится с образом судьбы человека и к которому обращались многие русские классики литературы. Природа России – это бесконечные равнины, поля, степи – в общем, простор. Поэтому для русского человека так важно пространство. Желая уйти от горя, лирический герой песен уходит в поле, на дорожку или же выбрасывает, прогоняет горе все в то же поле: … Пойду с горяв чисто поле… (Старинные русские песни 1959: 34) … Ох, я с горяв чисто поле: В чистом поле кусты пусты... (Старинные русские песни 1959: 76) …Уж как шло горе по дороженьке, Оно лыками, горе, связано, И мочалами перпоясано; Привязалось горе к красной девушке. Уж я от горе в чисто поле… (Старинные русские песни 1959: 51) …Куда мне от горя деваться? Я от горя в мир пошел… (Старинные русские песни 1959: 66) В русской традиции открытое, чистое поле – опасное, гибельное пространство. Это пространство незащищенное, мужское, место битвы: с врагом или с природой. Степь ассоциируется с морем, она бескрайняя. В то же время А.Т. Хроленко, выделяя оппозицию поле-море, говорит об обозначении «ближайшего пространства» (Хроленко 1981: 123), то есть поле – ближайшее пространство, куда можно убежать от горя. Таким образом, чистое поле, мир воспринимаются как области, в которых человек может «забыться», освободиться от мыслей о своей беде. Можно полагать, что горе в русском сознании представляет собой глубоко личностный феномен. Вероятно, поэтому концепт «Горе» наиболее ярко представлен в любовных и семейных песнях. В частности, женская доля, как правило, осмыслялась как горькая. Русская женщина плачет не только об умершем муже, и при живом муже ей приходиться испытывать горе: выдают замуж за нелюбимого, тяжело жить в семье мужа, где процветают пьянство и блуд. 1)…Первое горе – вышла замуж молода, Другое горе – с лица спала красота, Третье горе – муж удала голова! Он не держится ни дому, ни жены, Только держится чужия стороны…(Русские народные песни 1957: 260) 2)…Ты воспой. Воспой милому Про несчастье, про мое, Про такое ли несчастье: Меня замуж отдают Не за милого за друга – За старого старика…(Русские народные песни 1957: 231 ) В данном случае горе предстает как неизбывное, и героине остается только терпеть (…Ты терпи горе, да не сказывай…). Примечательно, что в военных песнях (мужских) лексема горе не встречается. Мужчина не говорит о войне как о горе, но оставшаяся дома женщина воспринимает разлуку с родным человеком как горе (…Горе горькое. Кручинушка Непокрытая:/ Что пошел мой милый сердечный друг во солдатушки……(Русские народные песни 1957: 60). Данный факт был объективно обусловлен: в случае потери кормильца вдове было очень нелегко: 1)…Без мужа жена – Да горькая сирота…(Русские народные песни 1957: 69) 2)… Не девицей и мужнею женой, – Ты оставил горемычной сиротой…(Русские народные песни 1957: 73) В таком понимании Радость – это любовь, а Горе – одиночество, то есть они личностны. Здесь возникает смысловая связь Смерть – Горе. Отметим, что в шуточных и удалых песнях горе рассматривается как неотъемлемая, но разрешимая сторона жизни (Ты подруга моя Аня,/ Горю не давайся./ Хотя горе, хотя два,/ Ходи – улыбайся(Круглов 1990: 145). Счастье и горе в традиционных текстах русских песен зачастую предопределены (связь с концептом «Судьба»). Так, горе может рассматриваться в русской традиции как следствие того, что дано человеку от рождения: …Ты бесчастный добрый молодец, Бесталанная твоя головушка…(Русские народные песни 1957: 58) Соответственно, счастье рассматривается как результат способностей, одаренности человека, ср.: … Ты родись-ка, Дуня, счастливая, Дуня, счастливая, талантливая…(Русские народные песни 1957: 46) Как показал наш материал, горе осмыслялось традиционным сознанием как нечто постоянное, сопровождающее человека на протяжении всей его жизни, в то время как счастье мимолетно, быстротечно. Полагаем, что именно по этой причине слово счастье в текстах песен малочастотно. Равным образом, употребительность лексемы несчастье во много раз превышает использование слова счастье. В ряде случаев лексема счастье заменяется словом радость. Счастье толкуется в словаре как ‘состояние полного, высшего удовлетворения’. Радость же можно определить как ‘кратковременное ощущение счастья’. Русский человек был уверен: там, где счастье, обязательно есть горе, поэтому радость и горе в народных песнях идут рука об руку: 1) Пою я, девочка, припевочка, Пою я хорошо. Люди думают – от радости, – А мне горюшко пришло. 2) …Тебя любил, счастлив я был, Любить не стал, бессчастен стал…(Русские народные песни 1957: 203) Отметим, что радость в любовных песнях зачастую имеет конкретное значение: этим словом называют любимого, милого. Причем в контекстуальном поле присутствуют такие лексические единицы, как существительное душа и местоимение моя (местоимение моя является притяжательным, то есть выражает принадлежность субъекту речи). Любимых, милых сердцу в русских песнях называют душой, тем самым подчеркивается значимость любви, значимость своей второй половины: 1) …Люби, люби, моя радость, Кого ты захочешь!... (Русские народные песни 1957: 202) 2) …Как поедешь, моя радость, Друг, жениться…(Русские народные песни 1957: 191) 3) …Куманечек, спобывай у меня! Душа-радость, спобывай у меня…(Русские народные песни 1957: 336) 4) …Душа-радость чернобров, черноглаз…(Русские народные песни 1957: 166) 5) … Разговаривал милый со мной: «Здравствуй ты, радость милая»… (Русские народные песни 1957: 178) Традиционно русский человек всегда надеется на лучшее, на то, что за горем последует счастье. В этом ключе концепт «Счастье» связан с концептами «Надежда» и «Судьба». По древнеарийским представлениям, жизнь человеческая есть не что иное, как нить бытия, которую придет богиня Судьбы. То же обнаруживается в древнеславянской и древнерусской мифологии: «...И пролился дождь на Ирийский сад – водяными нитями с неба. И в этих струях Мокошь – Повелительница Судьбы. Она нити прядет, в клубок сматывает. Не простые нити – волшебные. Из тех нитей сплетается наша жизнь – от завязки-рожденья и до конца. До последней развязки – смерти. А помощницы – Доля с Недолею на тех нитях не глядя завязывают узелочки: на счастье, на горе ли – только Мокоши это ведомо. Даже боги пред нею склоняются, как и все они подчиняются тем неведомым нитям Мокоши.» «Святорусские Веды. Книга коляды» (Гофман 2003: 67) О. Гофман поводит параллель Мара – Морена – Мокошь – Баба-Яга. Все это названия одной и той же богини Смерти и Судьбы. По мнению исследовательницы, «Смерть покровительствует зарождающейся Жизни», так как «у Мокоши два лика – милостивый и карающий. Она есть Доля и Недоля одновременно, Добро и Зло, Свет и Мрак» (Гофман 2003: 68). Исследовательница утверждает, что Богиня Судьбы «отпрядает жизнь человеческую» (Гофман 2003: 67), не поэтому ли Горе и Счастье ходят рядом с русским человеком, а Смерть воспринимается как Судьба. Из этих языческих представлений вырастают христианские образы ангела-хранителя (хранителя судьбы, носителя света) и беса (носителя темного начала). Так, Н.В. Гоголь в произведении «Пропавшая грамота», где рассказывается о попойке, о потерянной грамоте, том, что «...душа давно продана нечистому» (Горелов 1991: 198), возникает мотив потусторонних сил, при этом горе приходит от злых духов. Можно полагать, что народная традиция оказала большое влияние на формирование литературной поэзии в особенностях осмысления концептов «Горе» и «Радость». В частности, в авторских произведениях также находят отражение выявленные ассоциативные связи исследуемых концептов (Пятковская 2000: 90): 1)... И как русский любит родину, Так люблю я вспоминать Дни веселья, дни радости, Как пришлось мне горевать… (А.А. Дельвиг) 2)…Для родины, для сердцу милой, – Я в них все счастье имел, В кругу родных, всегда любимый, Где радости одни я пел… (В.И. Веттер) Здесь веселье и радость противопоставлены горю, и дни веселья и радости предстают как моменты жизни, а горе – как длительное состояние (ср. горевать – глагол несовершенного вида). При этом концептуальная оппозиция «Горе – Счастье»соотносится с такими важными для русского человека понятиями, как родина, родные люди, любовь. В художественных текстах значимы и любовь, и дружба, которые для русского человека (как духовные понятия) являются одними из главных составляющих счастья (Пятковская 2000: 41, 72 и др.): 1)… Я люблю тебя, без ума люблю! Осчастливь меня, несчастливого… (Д.В. Давыдов) 2)…Я милую имею И горесть все терплю; Но, ах, сказать не смею, Что я ее люблю… (В.Л. Пушкин) 3)…Не говори: любовь пройдет… Ей в жертву счастье отдает… (А.А. Дельвиг) 4)… Я остался сиротою, Я остался в горе жить, Все печально без друзей… (Н.М. Карамзин) В песнях и романсах русских поэтов находит отражение и такой образ горя, как горе-спутник, причина и следствие несчастья русского человека, истоки чего мы видим в народной поэзии (Пятковская 2000: 33): … Мы живем в печальном мире; Всякий горе испытал – В бедном рубище, в порфире – Но и радость Бог нам дал. Он вино нам дал на радость, – Говорит святой мудрец, – Старец в нем находит младость, Бедный – горестям конец… (Н.М. Карамзин) Здесь вино оказывается атрибутом радости, поскольку сам Бог «вино на радость дал». Традиционность ассоциативной связи вино – радость подчеркнута автором: предки пили из этого «великого ковша». В этих мировоззренческих установках, вероятно, кроется особенность русского человека – находить в вине «горестям конец» (Пятковская 2000: 23): …Ты дщерь великого ковша, Которым предки наши пили; Веселье их была душа, В пирах они счастливо жили. И нам, как им, давно пора Счастливым быть И пить: Ура! Ура! Ура!... (Г.Р. Державин) Таким образом, в контексте русских поэтических текстов выявляются концептуальные связи «Горе» – «Слезы», «Горе» – «Вино», «Горе» – «Одиночество», «Горе» – «Печаль»; «Радость» – «Душа», «Радость» – «Любовь», «Радость» – «Дружба»; «Счастье» – «Надежда». В целом, анализ материала позволяет сделать некоторые общие выводы. Концепты «Горе» и «Счастье» неразрывно связано в русском языковом сознании. Русский человек философски относится к жизни, считая, что, не познав несчастья, горя, не почувствуешь, что такое счастье. При этом герой лирической песни находит счастье в себе, в любимом человеке. Счастье и горе имеют конкретные проявления. Так, счастье проявляется в радости, веселье, смехе, а горе – в слезах. В то же время внешнее проявление горя, в отличие от проявления счастья, не приветствуется:…Ты терпи горе, да не сказывай…. В этом контексте вспоминается высказывание И. Гете: «Душа, конечно, может скрыть горе, но скрыть счастье она не в силах». Хотя данное высказывание принадлежит не русскому человеку, но, на наш взгляд, оно очень точно отражает мировоззренческие установки русского народа. Материал русских народных песен демонстрирует факт антропоморфизации образов горя и счастья (горе ездит, сбивает с ног, приходит, уходит; радостью называют любимого человека). В ряду вербализаций концептов «Горе» и «Счастье» выявляются системные отношения, ср. синонимы: горе, беда, несчастье; горький, горемычный, бессчастный, бесталанный; счастье, радость, веселье; антонимы: горе – счастье, беда – радость. Как видим, общеязыковые лексические единицы приобретают в поэтическом тексте дополнительную смысловую нагрузку, передавая настроение лирического героя. Повествование в народной поэзии заключает в себе многообразие сюжетных ситуаций, зачастую оно объединяется с монологом и диалогом; причем наиболее распространенной формой является монолог как рассказ о субъективно важных событиях, чувствах, переживаниях. Таким образом, именно посредством монолога наиболее полно изображается внутренний мир героя. При этом эмоционально-психологическое содержание раскрывается часто иносказательно, с помощью различных видов параллелизма. Данный параллелизм строится на концептуальных связях, ярким примером чего является оппозиция «Горе» и «Счастье». Все это позволяет утверждать, что народный поэтический дискурс помогает проникнуть в глубинную суть мышления русского человека. |