Литература 1 содержание предисловие к 3му изданию
 Скачать 2.96 Mb.
|
|
Владимир Галактионович Короленко В своей писательской и общественной деятельности В. Г. Короленко (1853—1921) проявил себя как истинный гуманист и демократ. В основе его философских и художественных поисков лежал нравственный принцип следования исключительно по пути совести, отстаивания права человека на свободу и счастье. В ранних дневниках писателя есть такие слова: «Сочувствовать всему доброму и любить все доброе даже в дурных людях. Бороться со злом без уступок, но вместе с тем как можно больше прощать — вот настоящая трезвая философия жизни. Я говорю "прощать", но не мириться». В стиле прозаика Короленко сочетаются черты романтического, натуралистического и сентиментально-дидактического стилей, что придает произведениям особый эмоциональный накал. Человек для него — центр мироздания, и даже в описаниях природы всегда передается душевное состояние человека. Например, в повести «Слепой музыкант» (1886) дан тончайший, порой почти научный анализ феноменального случая слепорожденного мальчика, ставшего выдающимся музыкантом. Здесь моменты слияния человека с природой особенно значимы: «Природная живость мальчика с годами все более и более исчезала, подобно убывающей волне... Усевшись где-нибудь на кургане в степи, или на холмике над рекой, или, наконец, на хорошо знакомом утесе, он слушал лишь шелест листьев да шепот травы или неопределенные вздохи степного ветра. Все это особенным образом гармонировало с глубиной его душевного настроения... Иногда же он брал дудку и совершенно забывался, подбирая задумчивые мелодии к своему настроению и в лад с тихою гармонией степи». С помощью романтической фразеологии в повести создается портрет персонажа, емкий полнокровный образ человека. Большое внимание уделяется также поэтическим деталям — шепоту ветра в траве, шелесту листьев — всему тому, что только и доступно незрячему герою в окружающей его с детства природе. В рассказе «Дети подземелья» (1885, вариант названия во взрослых изданиях «В дурном обществе») романтические мотивы сочетаются с реалистичностью и сентиментальностью в духе английского прозаика Ч.Диккенса. В своем повествовании Короленко сталкивает «разнозарядные» личности, парадоксально сближает противоположные эмоции и моральные установки. Осиротевший в шесть лет Вася, тоскуя по матери, не находит контакта с отцом. Казалось бы, общее горе должно было их сблизить, но нет — пропасть, их разделяющая, становится все глубже: «Он все более убеждался, что я — дурной, испорченный мальчишка, с черствым, эгоистическим сердцем, и сознание, что он должен, но не может заняться мною, должен любить меня, но не находит этой любви в своем сердце, еще увеличивало его нерасположение». Впервые герой посмотрел на отца иными глазами, когда его новый друг Валек, обитатель подземелья, открыл ему такую черту этого сурового и печального человека, как гражданское мужество: отец Васи, оказывается, «засудил даже одного графа». (Кстати, в образе отца героя отражены черты отца самого Короленко — человека долга, неподкупного судьи.) С Валеком и его трехлетней сестренкой Марусей, из которой жизненные силы «высасывает серый камень», отношения героя развиваются от безмятежных игр до осознания их бедственного, даже страшного положения. Они же бездомные нищие, наконец понимает Вася, — и чистая детская привязанность его «как-то замутилась». И хотя любовь его к обездоленным детям не стала слабее, «но к ней примешивалась теперь острая струя сожаления, до ходившая до сердечной боли». Отныне мальчик носит в себе «целый мир смутных вопросов и ощущений». Его друзья — нищие и воры, у Тыбурция, их отца, в прошлом «крупная ссора с законом». А как же тогда быть с моральными заповедями, внушенными Васе с раннего детства? Да он и сам нарушает одну из них, когда без спросу уносит из дому куклу сестры для умирающей Маруси. Разгневанный отец, однако, сменяет гнев на милость, узнав о мотивах поступка сына. Доброе дело, совершенное во имя милосердия, сближает их сильнее, чем узы родства. И в этом новом, понявшем и простившем его человеке Вася находит наконец то, что столь долго ждал: «Казалось, буря, которая только что пронеслась над нами обоими, рассеяла тяжелый туман, нависший над душой отца. И отец только теперь стал узнавать во мне знакомые черты своего сына». Характерный для Короленко прием: чтобы изменить свое отношение к отцу, Васе понадобилось увидеть его через призму восприятия других людей, а отцу приблизиться к сыну и понять его помогло то хорошее, что он узнал о нем от Тыбурция. Прием этот принципиален для писателя — человек для него существо социальное, но не только этим исчерпывается его человеческая функция. Короленко часто ставит своих героев в такие условия, что им приходится усваивать более сложную точку зрения на мир и на людей. В данном случае у Васи пошатнулась уверенность в справедливости тех взглядов и мнений, которые были у него до знакомства с «дурным обществом». В маленьком герое раннего произведения Короленко уже угадываются черты взрослых его героев, которые не вмещаются в рамки своей среды, из нее «выламываются». Основной темой последнего, уже посмертно (в 1922 году) опубликованного автобиографического произведения писателя стала история современника, судьба поколения. Начав с попытки восстановить в беседах с матерью эпизоды собственного детства, Короленко в «Истории моего современника» глубоко вникает в зыбкий мир не всегда осознаваемых настроений и чувств, стремлений и мыслей юного человека своего времени. Николай Георгиевич Гарин-Михайловский Н.Г.Михайловский (1852— 1906) выступал под псевдонимом Гарин. Он относился к тем писателям-реалистам, которые создали, по выражению Гл. Успенского, художественную «летопись народного разорения», наступившего в это время в России. Создавая циклы очерков «Несколько лет в деревне» (1892) и «В сутолоке провинциальной жизни» (1900), Гарин-Михайловский ставил себе задачу осмыслить причины тяжелого состояния деревни и предложить пути улучшения ее жизни. Чехов, разделявший подобные настроения, писал об этих очерках: «Раньше ничего подобного не было в литературе в этом роде по тону и, пожалуй, по искренности». Гарин-Михайловский был уверен, что лишь тогда удастся разбудить мысль и инициативу крестьян, когда им будет принадлежать земля. Поискам путей молодого человека в современном ему мире посвящена его незавершенная тетралогия — «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры» (1892—1906). Развивая традиции автобиографической повести, писатель вывел нового героя: его Карташов погружен в напряженные нравственные поиски. Кроме того, в тетралогии отразилось и обновление традиционной реалистической поэтики: более лаконичное письмо сменяет щедрую описательность и детально разработанную фабулу, усиливаются публицистические элементы писательского стиля. Семья, воспитание детей (наряду с сельским хозяйством и инженерным делом в России) были главными темами Гарина-Михайловского. Особенно возмущали писателя телесные наказания детей и связанное с ними унижение. Это было едва ли не самой болевой точкой мироощущения писателя, и без того остро и болезненно переживавшего многие жизненные моменты. В сказке о волшебнице Ашем, в «Исповеди отца», в рассказе об умирающем мальчике Диме он клеймил подобное зверство. Есть это и в «Детстве Темы». Уже в самом начале повести писатель дает ощутить читателю ужас мальчика перед возможным наказанием: ведь нечаянно он сломал любимый отцовский цветок. «Преступление» вот-вот откроется, и тогда «лицо отца нальется кровью, и почувствует, бесконечно сильно почувствует мальчик, что самый близкий ему человек может быть страшным и чужим, что к человеку, которого он должен и хотел бы только любить до обожания, он может питать и ненависть, и страх, и животный ужас». Жизнь доброго, тонко чувствующего мальчика уже с раннего детства исковеркана страхом наказания за любой проступок, который покажется взрослым заслуживающим его. Между тем натура его еще не испорчена: он не лгун, не лицемер, не трус. Последнее качество проявляется особенно ярко в эпизоде спасения Жучки. Нельзя сказать, что Тема одинок в своей большой семье. Его понимает и защищает мать, стараясь, насколько это возможно при деспотизме отца, избавить сына и от побоев, и от неизбежного при этом унижения. В сцене наказания Тема в искреннем раскаянии говорит отцу: «Я придумал: отруби мои руки!., или отдай меня разбойникам!» До какого же отчаяния нужно было довести восьмилетнего малыша, говорит писатель, чтобы он произнес столь страшные слова. В конце концов подобное воспитание ломает Тему — он становится морально неустойчивым мальчиком: лжет, подделывает отметки и даже предает однажды товарища. Преодоление того негатив ного, чем было отмечено детство Темы (и самого автора), пришло лишь через годы. Но впечатления той поры жизни остаются с человеком до конца. Вот и К.Чуковский писал: «Проходят десятки лет. Гарин — седой инженер, писатель, общественный деятель, но в душе он все тот же Тема». Страшным Гарину-Михайловскому казалось еще то, что снаружи, на поверхностный взгляд, жизнь ребенка в богатой барской усадьбе протекала вполне благополучно. И в повести «Гимназисты» та же тема — внешне благопристойный гимназический быт калечит и развращает детей. В русской литературе с такой резкостью и убедительностью это было показано впервые. В повести «Детство Темы» жизнь мальчика предстает перед нами с восьми до двенадцати лет — до третьего класса гимназии. Каждая глава отражает или определенный этап в становлении детского характера, или принципиально важный момент в попытках взрослых воздействовать на ребенка. Передавая самые разные чувства и представления героя, писатель постоянно задерживается на том, как осознает ребенок поступки других людей, как осмысливает их жизнь. В тех случаях, когда Тема не может понять до конца и объяснить свои представления, автор договаривает за него или воспроизводит его речь и мысли в той естественной неоформленности, которая неизбежна для мальчика. Характерная для русской автобиографической прозы черта — осознание своего частного опыта с точки зрения важности его для других — проявилась в каждой повести тетралогии. Гарин-Михайловский поднял важные и сегодня вопросы воспитания и образования, взаимоотношений родителей и детей в семье, влияния школы на нравственное становление личности. В 1898 году Гарин-Михайловский совершил кругосветное путешествие. В результате появились его очерки, а также записанные им «Корейские сказки». Хотя они и не предназначены детям, но сюжеты их в пересказе воспитателя могут быть интересны и полезны дошкольникам и младшим школьникам. Антон Павлович Чехов А.П.Чехов (1860—1904) вошел в историю русской и мировой литературы как мастер психологического анализа. Он умел выявить тончайшие нюансы человеческой личности, скрытые мотивы поступков и слов. Развивая тему «маленького человека», традиционную для русской прозы XlX века, Чехов делал акцент на ответственности самого человека за свое унижение. О детской литературе Чехов высказывался парадоксально: «Так называемой детской литературы не люблю и не признаю. Детям надо давать только то, что годится и для взрослых». Он считал, что лучше не писать специально для детей, а «выбирать из того, что уже написано для взрослых, т. е. из настоящих художественных произведений». «Так называемая детская литература» вызывала у него стойкое неприятие, которое выражалось в остроумных замечаниях, насмешливых подражаниях плохим нравоучительным стихам, а то и в злой сатире на фальшь и безграмотность иных детских рассказов («Сапоги всмятку»). От этих взглядов Чехов не отступал на протяжении всего творческого пути, но все-таки два его рассказа были предназначены специально для детей — «Белолобый» и «Каштанка». Да и многие другие его рассказы вскоре после публикации во «взрослых» журналах входили в детское чтение. Как и во всем, что написано Чеховым, в его рассказах о детях отражалась подлинная жизнь того времени. Строгая и объективная позиция писателя, ясность и выразительность повествования о явлениях действительности придавали неотразимую убедительность его произведениям. «Все, что он говорит, выходит у него потрясающе убедительно и просто, до ужаса просто и ясно, неопровержимо и верно» — так высказывался о Чехове М. Горький. В рассказах о детях с особой силой проявилось умение писателя видеть за внешним благополучием невидимую миру душевную драму, неустроенность, смятение чувств. Чехов, например, показывает, как взрослые вымещают на маленьких досаду, обиду за свои неудачи, унижения и т.п. Становой Прачкин из рассказа «Не в духе», проиграв в карты восемь рублей, не находит иного утешения, как высечь сына Ваню. В рассказе «Лишние люди» член окружного суда Зайкин чувствует себя заброшенным оттого, что все на даче разошлись и некому подать ему обед; в результате он набрасывается на шестилетнего сынишку. Событие в детской жизни — рождение котят. Дети строят планы их «прекрасного будущего, когда один кот будет утешать свою старуху мать, другой — жить на даче, третий — ловить крыс в погребе». Взрослые, однако, не только не разделяют детской радости, но еще и смеются, когда происходит нечто ужасное: громадный дог съедает котят («Событие», 1886). В этих рассказах за фасадом благополучного существования — детская драма. Душевная черствость и эгоизм взрослых мешают им вглядеться в своего ребенка, понять, что происходит в его душе. Леность ума, забвение насущных истин препятствуют ответственным, нравственно активным поступкам, которые сблизили бы взрослых со своими детьми. Это не менее важно и для самочувствия взрослых, как показывает Чехов. В некоторых рассказах трагическая нота звучит столь сильно, что превращает эпизоды из жизни детей в страстный призыв к человеческой совести, в горестное напоминание о том, что всегда где-то рядом страдает ребенок. Это тот самый стук молоточка, напоминающий о чужой беде, о котором Чехов писал в одном из рассказов. Ванька Жуков («Ванька», 1886), девятилетний мальчик, отданный в учение к сапожнику, стал хрестоматийным образом детского страдания. «А вчерась мне была выволочка, — пишет Ванька глубокой ночью деду. — Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул». Письмо открывает действительно ужасное существование ребенка: «хозяин бьет чем ни попадя», «еды нету никакой», «а спать мне велят в сенях»... Ванька умоляет избавить его от такой жизни: «Увези меня отсюда, а то помру». И эта мольба звучит еще трагичнее оттого, что читатель понимает: никто не придет на помощь сироте, ведь письмо адресовано «на деревню дедушке». Незащищенность ребенка от произвола взрослых может толкнуть его на поступок ужасный и все-таки понятный, если представить себе ту пытку лишением сна, на которую обречена маленькая нянька в рассказе «Спать хочется» (1888): «Ребенок плачет. Он давно уже осип и изнемог от плача, но все еще кричит, и неизвестно, когда он уймется. А Варьке хочется спать. Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка». Измученная девочка в бессознании находит «врага», мешающего ей спать: это младенец. И задушив его, она «смеется от радости, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как мертвая». Ребенок, лишенный детства, — что может быть трагичнее! Чехову тема эта была близка. «В детстве у меня не было детства», — говорил он, имея в виду и груз непосильных обязанностей, лежавший на детях, и отсутствие близости с отцом, который умел только муштровать своих сыновей1. У Варьки из рассказа «Спать хочется» нет даже и светлых воспоминаний о деревенской жизни, как у Ваньки Жукова. Тот вспоминает деда — веселого балагура с «вечно смеющимся лицом и пьяными глазками»; вспоминает собак, стороживших барскую усадьбу; и то, как они с дедом за елкой в лес ходили, и барышню, «от нечего делать» выучившую его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. В прошлом же у Варьки — лишь умирающий в страшных муках отец; после его смерти они с матерью и пошли «наниматься», нищенствуя по дороге. Чем безрадостнее было детство, тем на большее зло способен взрослый, считают психологи. Протест Варьки принял страшную форму уже в детстве, настолько сильна ее физическая мука при полном отсутствии сочувствия с чьей-либо стороны. К сочувствию и призывал Чехов, выступив адвокатом ребенка-убийцы. Некоторым литераторам того времени рассказ показался неправдоподобным, а сюжет его — «искусственным». Другие же возражали, что подобные истории встречаются и в жизни. Сам Чехов, будучи по профессии врачом, показал в рассказе «Спать хочется», как опасно обременять ребенка непосильным трудом. Детская психика — явление тонкое и сложное, требующее самого бережного отношения. Очень высоко оценил рассказ «Спать хочется» Лев Толстой. Он относил этот рассказ к произведениям «первого сорта», называл «истинным перлом». Толстой и сам много размышлял о деспотизме и безразличии взрослых, калечащих психику детей. Чехов исследовал, по существу, все решающие стадии взросления ребенка — от младенца до подростка. В рассказе «Гриша» (1886) маленький пухлый мальчик, родившийся два года и восемь месяцев назад, гуляет с няней по бульвару. Он едва умеет говорить и не способен передать те впечатления, которые поразили его во время прогулки, да взрослые и не пытаются его понять. До этой прогулки Гриша знал «только четырехугольный мир», в котором бывают няня, мама и кошка. «Мама похожа на куклу, а кошка — на папину шубу, только у шубы нет глаз и хвоста». Выход в большой мир потрясает малыша настолько, что вечером он не может уснуть и плачет. «Вероятно, покушал лишнее», — решает мама. И Гриша, распираемый впечатлениями от новой, только что изведанной жизни, получает ложку касторки. Этот чудесный, тонкий рассказ был хорошо встречен критикой. Один из рецензентов писал: «А какой глубиной анализа и скрытой любви проникнут рассказ "Гриша", где крошечный человечек впервые сталкивается с обширным внешним миром, в котором до сих пор для него существовали только мама, няня и кошка!» «Дети и детская душа выходят у г-на Чехова поразительно», — писал критик после появления рассказа |