Любовь и зависимость
 Скачать 1.39 Mb.
|
|
ГЛАВА 4 "ЛЮБОВЬ" КАК АДДИКЦИЯ "Я никогда не видел более многообещающей склонности. Он рос достаточно невнимательным к другим людям, а теперь был целиком поглощен ею. Каждый раз, когда они встречались, это было все более бесспорным и заметным. На своем собственном балу он обидел двух или трех молодых леди, не пригласив их на танец, и я сам дважды заговаривал с ним, не получая ответа. Могут ли симптомы быть более ясными? И не является ли общая невежливость истинной сущностью любви?" Джейн Остин "Гордость и предубеждение" Существует понятное сопротивление идее, что человеческие отношения могут быть психологическим эквивалентом наркотической аддикции. Однако, вполне разумно искать аддикцию между любовниками, если психологи находят корни наркотической аддикции в детской потребности в зависимости и в препятствующих росту семейных отношениях. Чейн, Виник и другие считают наркотики способом замещения человеческих уз. В этом смысле аддиктивная любовь даже в большей степени, чем наркотическая зависимость, и к тому же напрямую связана с тем, что было признано источником аддикции. Почти каждый из нас знает людей, которые заменяют романтические отношения другими видами бегства, включая наркотическое, по крайней мере до тех пор, пока не возникнут другие отношения. Непосредственно после или непосредственно перед любовным приключением такие индивиды глубоко погружаются в психиатрию, религию, алкоголь, марихуану или что-то подобное. Как некоторые аддикты переключаются с опиатов на алкоголь или барбитураты, так же мы находим и других, которые употребляют наркотики, чередуя их со всеобъемлющими системами верований или социальными увлечениями. Рассмотрим утверждение члена фанатической религиозной коммуны: "Я обычно употреблял кислоту, и еще кое-что. Я думал, что это было ответом. Но это меня не удовлетворяло, так же как и все остальное. Я ходил к психоаналитику... Ничто не удовлетворяло, пока я не пришел к Иисусу". Он мог бы добавить: "Вместе с девчонками", поскольку другие новообращенные - брошенные любовницы, которые в предыдущую эпоху ушли бы в монастырь. Я знаю о мужчине, который начал сильно пить после того, как давняя подруга покинула его. Он описал свои реакции на разрыв: "С тех пор, как Линда ушла, я в основном лежу в кровати. Я слишком слаб, чтобы двигаться, и я все время простужен... Я много плакал... Я пытаюсь успокоить себя скотчем, который оставила моя сестра... Я чувствую себя так ужасно, настолько не владею собой — как будто реального меня больше нет". Он не мог спать, и его сердцебиение периодически пугающе ускорялось, когда он ничего не делал. Таковы симптомы острой отмены. Мы знаем, что они могут проявляться — возможно, достаточно часто у определенных групп и в определенном возрасте — в ответ на лишение любовника. Популярная музыка поет гимны этому переживанию, как отличительному признаку настоящей любви: "Когда я потерял мою детку, я почти обезумел... С тех пор, как ты ушла, детка, моя жизнь кончена". Как насчет любви, которая порождает симптомы похмелья у людей, которых мы все знаем, а может быть, и у нас самих? Можем ли мы представить любовь, которая не оставляет за собой такого опустошения? Давайте посмотрим поближе, как "любовь" может быть аддикцией, и чем аддиктивная любовь отличается от истинной любви. В монографии, названной "Влюбленность и гипноз", Фрейд подметил важные параллели между любовью и другим психологически непреодолимым процессом — гипнотизмом. Согласно Фрейду, любовь к себе может быть перенесена с собственного эго на любимый объект. Когда это случается, другой человек все более приходит к "обладанию всей любовью к себе эго, чье самопожертвование, таким образом, становится естественным последствием этого. Объект, так сказать, поглотил эго". Крайнее развитие этого сорта любви — это состояние, в котором эго любовника "истощено, сдалось объекту, замещено объектом как собственной самой важной составляющей". Фрейд продолжает: "От влюбленности до гипноза - очевидно, один короткий шаг. Очевидно, что то и другое - отношения согласия двоих. Это такое же скромное подчинение, такая же уступчивость, такое же отсутствие критики по отношению к гипнотизеру, как к любимому объекту. Такое же истощение собственной инициативы... Гипнотизер (как модель любимого другого) — единственный объект, и ни на что, кроме него, не обращают внимания". Любовь — идеальный двигатель аддикции, потому что она может исключительно претендовать на человеческое сознание. Если для того, чтобы служить аддикцией, нечто должно быть одновременно утешающим и пожирающим, тогда сексуальные или любовные отношения наилучшим образом соответствуют этой задаче. Если оно также должно быть повторяемым, предсказуемым и изолированным, тогда опять же отношения могут быть идеально приспособлены для аддиктивных. целей. Тот, кто не удовлетворен собой или своей жизненной ситуацией, может найти в таких отношениях самую содержательную замену довольства собой и тех усилий, которые требуются для его достижения. Когда человек приходит к другому с целью заполнить пустоту в себе, отношения быстро становятся центром его жизни. Они предлагают ему утешение, которое резко контрастирует с тем, что он находит в других местах, так что он обращается к ним больше и больше, пока не станет нуждаться в них для того, чтобы прожить каждый день своего наполненного стрессами и неприятностями существования. Когда постоянный прием чего-то настолько необходим, чтобы жизнь была переносимой, то речь идет об аддикции, как бы романтично она ни была украшена. Всегда имеющаяся опасность отнятия порождает постоянную тягу. Кто такой межличностный аддикт? Поскольку человек, пристрастившийся к любовнику, чувствует в сущности ту же самую неадекватность, что и наркотический аддикт, почему же он выбирает другого человека, а не наркотик, в качестве объекта аддикции? Одной из характеристик, которая разделяет эти две группы аддиктов, является их социально-классовая принадлежность. Употребление опиатов привлекает в первую очередь представителей низших социальных и экономических слоев, особенно расовые меньшинства. Белые из низшего класса чаще всего пользуются алкоголем как способом бегства. Американцы из среднего класса, не будучи достаточно склонными к алкоголизму и, конечно, не интересуясь героином, не менее подвержены аддиктивным тенденциям; только они проявляют их по-разному. Как правило, другие человеческие существа играют гораздо большую роль в стиле жизни представителя среднего класса, чем для низшего. Ли Рейнуотер, описавший эти социально-классовые различия в "Семенном дизайне", обнаружил, что сексуальные отношения низшего класса имеют тенденцию не доходить до такой степени общности жизни. Если взять крайний случай, то анализ Чейном героиновых аддиктов Нью-Йорка показывает, что они не доверяют людям; наркотики — единственная вещь в их жизни, на которую, как они чувствуют, они могут положиться. Даже принадлежащие к среднему классу английские опиатные аддикты, описанные Эдвином Щуром в "Наркотической аддикции в Британии и Америке", в общем отчуждены от других людей. Тогда возможным объяснением широкого распространения злоупотребления наркотиками среди молодых выходцев из среднего класса является то, что разрушительная природа их жизненных привычек приводит лишь к фрагментарным и временным отношениям. И хотя эта неспособность сформировать прочные межличностные связи характеризует наркотических и алкогольных аддиктов из любого социального класса, ослабленная и нестабильная социальная сеть все же более обычна в экономически и в других отношениях депривированных группах. Следовательно, индивиды в этих обстоятельствах чаще уступают героиновой аддикции и тяжелому алкоголизму, в то время как люди (и особенно любовники) служат этой же цели для тех, кто лучше обеспечен. В обоих случаях комбинация зависимости и манипулятивности, которую Чейн наблюдал у героиновых аддиктов, стоит за аддиктивной склонностью эксплуатировать. Не уверенный в своей собственной идентичности, аддикт видит в других людях объекты для удовлетворения своих потребностей. Но для Наркомана использование людей — только средство для других целей; для аддикта из среднего класса обладание людьми и есть цель. Рейнуотер проясняет эту разницу в статье "Изучение личностных различий подростков среднего и низшего класса". Там он утверждает, что "Представитель низшего класса... менее зависим от людей и более ориентирован на те виды удовлетворения, которых можно достичь без осложняющей кооперации с другими человеческими существами". Среди детей среднего класса проявился отчетливый паттерн, объясняющий, как люди могут быть наркотиком. Две трети этих детей (в сравнении с одной пятой из семей низшего класса) показали признаки "констелляции социальной зависимости". Последняя может быть определена как потребность цепляться за один человеческий объект для получения любви и поддержки. Причем этот объект может даже быть не реальной личностью, а лишь концепцией личности. Когда люди экономически обеспечены, но все еще ощущают большой недостаток в своей жизни, их стремления вынуждены быть более экзистенциальными, чем материальными. Именно такие стремления связываются в их базовую концепцию себя и определяют чувства относительно себя. Д.Лоуренс описывает такой случай в романе "Женщины в любви". Герой — Джералд Крич, состоятельный сын индустриального магната. Когда его отец умирает, мир Джералда начинает рушиться, и он переживает духовную катастрофу, которая приводит его к отчаянным отношениям с Джадрен Брэнгуэн. "Но по мере продолжения борьбы все то, чем он был, продолжало разрушаться, так что жизнь стала пустой раковиной вокруг него, ревущей и шумящей, подобно морю. В этом шуме он внешне участвовал, но внутри этой пустой раковины везде была темнота и пугающее пространство смерти. Он знал, что должен найти подкрепление, иначе он рухнет внутрь, в огромную темную пустоту, которая кружилась в центре его души. Его воля поддерживала его внешнюю жизнь, внешний разум, внешнее бытие, неразрушенное и неизменное. Но давление было слишком велико... День за днем он чувствовал себя все более и более похожим на пузырь, наполненный темнотой...". Эмоциональное состояние, которое изображает Лоуренс, очень похоже на то, что Р.Д.Лэйнг называл шизоидной отчужденностью, в которой индивид настолько отделен от своего переживания, что не может извлечь из него ощущения себя как интегрированного существа. Шизоид не чувствует, что живет свою жизнь, что его личность находится в своей собственной коже. В "Расколотом Я" Лэйнг утверждает, что шизоидное отчуждение является не только обычной современной формой безумия, но также и превалирующей характеристикой жизни в современном обществе. "Онтологическая тревога" — неуверенность в самом нашем существовании, о которой говорит Лэйнг, и есть то самое, что заставляет некоторых из нас компульсивно искать отношений. Джералд Крич - фантазийный пример отсутствия хорошо развитого бытийного ядра, надежного ощущения себя. Человек, чувствующий эту внутреннюю пустоту, должен стремиться заполнить ее. В отношениях это может быть сделано только путем включения чьего-то чужого бытия внутрь себя, или позволения кому-то другому включить тебя. Результат этого — полностью оформившаяся аддикция, где каждый партнер тянет другого назад при любом признаке ослабления тех сил, которые держат их вместе. Ф. Скотт Фицджеральд и Шейла Грэхем Чтобы показать конкретно, что это значит "подсесть" на любовника, мы можем взять хорошо известный пример — любовную историю Ф.Скотта Фицджеральда и Шейлы Грэхем. В период, последовавший за последним эмоциональным срывом его жены Зельды, Фицджеральд чувствовал, что то, что обещала ему жизнь, по большой части не осуществилось, и что он истощил свою духовную и эмоциональную энергию. Всю свою жизнь он пытался и не мог достичь прочного чувства своего места в мире. Он добивался социального положения, которого так никогда и не достиг, финансового — которого не получил, и литературного, которое очень часто было сомнительным во время его жизни. В "Дальней стороне рая" Артур Мизенер показывает, что все вещи, казалось, сговорились, чтобы не допустить психологического мира и безопасности Для Фицджеральда, который писал о себе: "В общем — я знал, что на самом деле мне не хватает самого необходимого. Во время последнего кризиса я понял, что не имею настоящей смелости, упорства и самоуважения". После его первоначального писательского успеха Фицджеральд и Зельда покатились по нисходящей спирали, которая закончилась только за небольшое время до его смерти в 1940. В течение этого периода он с трудом выносил свою работу, которую он и Зельда часто прерывали пьянством и переездами, а также большей частью утомительной погоней за удовольствиями. Вследствие таких периодов безответственности Фицджеральд мучался раскаянием. Чтобы облегчить свое чувство вины и осознание провала, он часто затем входил в новый период пьянства и безответственности. К концу двадцатых годов пустое неистовство его существования начало требовать ужасной дани. Зельда перенесла срыв, который в конце концов привел ее в больницу. Сам Фицджеральд начал чувствовать физический и умственный упадок и перенес множество неконтролируемых алкоголических эпизодов. Его финансы, которыми он был озабочен всегда, стали еще большей проблемой. Когда он наконец смог закончить последний роман, "Ночь нежна", тот не был хорошо принят после публикации в 1934. Период, следующий за этим ударом по его самонадеянности, во время которого его личные трагедии также невыносимо возросли, был более болезненным, чем когда-либо ранее. Его алкоголизм достиг совершенно неуправляемого состояния. В 1937 Фицджеральд переехал в Голливуд, чтобы писать сценарии, оставив (но не покинув) Зельду в санатории в Северной Каролине. В июле этого же года он встретил кинообозревательницу Шейлу Грэхем. Она стала его главной поддержкой до конца его короткой жизни, помогая ему большей частью удерживаться на плаву и быть относительно довольным, делая свою уважаемую работу сценариста и работая над романом. И хотя это было некоторым спасением для измученной души, их отношения, описанные в книге Шейлы Грэхем "Неверный возлюбленный", иллюстрируют ту искаженную, аддиктивную форму, которую может принять человеческая интимность, когда она вплетена в изуродованную жизнь. Во-первых, Фицджеральд, бросив пьянство, не отказался полностью от химической поддержки. Шейла Грэхем ссылается на то, что "... он был на своей диете, состоящей из кока-колы и кофе", и что он полагался на "снотворные средства и, чтобы проснуться утром, бензедрин". Но все же главным его стимулятором и успокоительным была его любовь. Хотя он и был драматически привязан к Зельде (в качестве одной из ошибок Дика Дайвера, героя, воплотившего его собственное падение, Фицджеральд назвал "отчаянное цепля-ние за одну женщину"), он теперь — когда его первоначальный энтузиазм по отношению к жизни был так основательно притушен — снова отдал всю свою жизнь одной женщине и требовал такого же самопожертвования от нее. Грэхем пишет: "В начале 1938 мы были настоящими отшельниками в Голливуде. Я посещала мало вечерних событий или производственных вечеринок. Так что я могла все время быть со Скоттом [и еще писала свои статьи], Джонах Рудди за еженедельную плату предоставил мне эту возможность. Мы редко выходили: нам было достаточно быть вместе, и когда мы были порознь, редкий час проходил без того, чтобы Скотт не дал мне знать о своем присутствии. Он звонил мне пять или шесть раз в день". Однажды, когда она хотела совершить путешествие в Нью-Йорк, Фицджеральд запротестовал: "Но кто эти люди, которых ты увидишь? Они не настоящие. Я был там. Я бросил все это. Чего ты хочешь от этих людей? Чего ты хочешь от Нью-Йорка?" "О..." — я не могла подобрать слов. "Нью-Йорк возбуждает меня. Он заставляет меня трепетать". "Шейла, ты уже нашла то, что ты ищешь. Ты ищешь любовь, того, кто поймет тебя. У тебя есть я. Я люблю тебя и понимаю тебя. Тебе незачем ехать в Нью-Йорк". Более того, когда ее лучшая подруга приехала в Голливуд из Нью-Йорка, Фицджеральд настоял, чтобы они уехали на уикенд, когда она должна была прибыть, и чтобы подруга ехала в свою собственную квартиру немедленно. Он даже дошел до выбора квартиры для нее и внесения депозита. Когда подруга приехала в резиденцию Шейлы, она нашла записку с извинением и ключ. Грэхем комментирует: "Так Скотт заставил меня поступить с лучшей подругой. Он ревновал к ней. Он был настолько очевидно несчастен, что я не могла ему отказать". Возможно, даже более крайним был способ, которым Фицджеральд и его любовница реагировали на ожидаемый визит ее босса, Джона Уилера: "По мере того, как приезд Уилера приближался, Скотт становился все более и более угрюмым. Увещевания не помогали. И как случалось множество раз до того, когда я находилась в затруднении, решение пришло по вдохновению. Ночью перед приездом Уилера я легла в Госпиталь Доброго Самаритянина на небольшую операцию, которую мой доктор советовал сделать "когда-нибудь — никакой спешки". Я выбрала это время, чтобы быть слишком больной для встречи с Джоном Уилером. Скотт отвез меня в госпиталь, утешившись наконец". Хотя она временами находила поведение Фицджеральда своеобразным, все же Грэхем не считала его непривлекательным. Она рассматривала эти два последних случая как примеры "непрекращающейся нежности Скотта". Ее собственное отношение характеризуют ее слова: "я начала жить, когда он появился". Она рассказывает и о своем желании быть заключенной внутрь своего любовника: "Я смотрела в его лицо, ища его, стараясь найти его тайну, его чудо для меня, и я говорила, почти молитвенно: "Если бы я только могла войти в твои глаза и закрыть веки за собой, и покинуть весь этот мир снаружи..." Он обнял меня, и я прильнула к нему..." Их отношения были аддикцией. Ф.Скотт Фицджеральд и Шейла Грэхем изолировали себя от внешнего мира, пренебрегая своей работой и прервав все свои другие личные отношения в Голливуде. Каждый из них, кажется, чувствовал, что любой опыт был ценным, или вообще допустимым, только если он был опосредован другим. Убеждение, которое стоит за этим чувством — и всеми отношениями — выразила Грэхем, сказав, что "начала жить, когда появился он". Если появляется потребность участвовать во всех аспектах жизни другого, то ее заключительной формой является полный контроль над другим, или уверенность в другом, так что один человек не существует без того, чтобы и другой также не был здесь. Это, в сущности, то же самое, что и наркотическая аддикция, где человек чувствует себя живущим, только находясь под действием наркотика. Предельное утверждение желания быть пожранной любовью — последний отрывок из Грэхем, где она хочет пробраться в разум Скотта, потерять свое сознание в его, и сформировать одно человеческое существо из двух незавершенных созданий. Фицджеральд претендовал на большинство прерогатив в этих отношениях. Он сохранил за собой право возвращаться на Восток, чтобы навестить Зельду, и приглашать к себе свою дочь, в то время как Шейле это было запрещено. Он также (когда хотел) настаивал на соблюдении своего рабочего расписания, с легкостью вмешиваясь в планы Шейлы. Личное доминирование Фицджеральда характеризовало их отношения даже в тех областях, где он помогал своей любовнице, к примеру, когда он наставлял ее в истории и литературе. Такое мужское превосходство - не то чтобы единственная форма, которую могут принять аддиктивные отношения, но в них это не является чем-то необычным. Не следует интерпретировать это как признак того, что один партнер в большей степени контролирует себя или ситуацию, чем другой. Потребность Фицджеральда в Грэхем была такой же сильной, как и ее потребность в нем. Вспомним описание взаимной потребности при неравных отношениях из "Искусства любви" Эриха Фромма: "Садист так же зависит от подчиненного партнера, как и последний от первого; ни один не может без другого жить. Разница только в том, что садист командует, эксплуатирует, бьет и унижает, а мазохист позволяет собой командовать, эксплуатировать, бить и унижать себя. Это значительная разница в реалистическом смысле; в более глубоком эмоциональном смысле разница не так велика, как то, что является общим — слияние без целостности". Интенсивность потребности Фицджеральда показывает его поведение в то время, когда Грэхем все же порвала с ним во время очередного запоя. В итоге он добился ее возвращения, поклявшись бросить пить, но сначала совершил несколько не имевших успеха выходок, которые ясно показали его отчаяние. Например, он всю ночь звонил ей, угрожая ее убить. Самым же наполненным ненавистью актом была телеграмма, посланная ее боссу и имевшая целью разрушение ее карьеры. "ШЕЙЛА ГРЭХЕМ СЕГОДНЯ ЗАПРЕЩЕНА ВСЕМИ СТУДИЯМИ... СОВЕТУЮ ВАМ ОТОСЛАТЬ ЕЕ ОБРАТНО В АНГЛИЮ ГДЕ ЕЙ САМОЕ МЕСТО ОСТАНОВИТЕСЬ ВЫ ЗНАЕТЕ ЧТО ЕЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ ЛИЛИ ШЕЙЛ?" Испытывая глубокие опасения относительно своего происхождения, Грэхем сообщила это имя в Голливуде одному Фицджеральду. Невозможно недооценить стоящую за этой атакой злобу на ее жизненность и персональную идентичность. Фицджеральд мог, конечно, быть пьян до невменяемости, но в его поведении видна враждебность, которая могла быть направлена только на того, кого он ненавидел. Мог ли он испытывать эти чувства по отношению к женщине, которой был абсолютно предан несколькими днями раньше? С другой стороны, в мыслях Шейлы Грэхем, процесс был примерно таким же: "Я не сожалела о затруднениях Скотта... Пусть Скотт страдает. Чем больше я думала об этом, тем более разгневанной становилась. Я его прикончу. Я взяла подаренные им первые издания его книг — каждая с посвящением — и медленно разорвала их от корки до корки... Я не хочу больше видеть его имя, я не хочу больше слышать его имя, я не хочу, чтобы мне напоминали о чем. Я ненавидела этого человека. Он предал меня". Естественно, у нее была веская причина действовать таким образом, и возможно, что ее отношение было временным приступом раздражения. Однако, оно отражает полное отчуждение от того, с кем она до этого чувствовала себя единым существом. Кроме всего прочего, эти крайние эмоциональные реакции позволяют окончательно убедиться в том, что их отношения были аддикцией. Все это время действия любовников по отношению друг к другу были продиктованы их собственными потребностями. Следовательно, когда их единство было разрушено — даже временно — они не имели той основы, которая бы их связывала. Каждый из них был неспособен уважать другого, или хотя бы представлять его с его собственной точки зрения, как человека, продолжающего жить своей собственной жизнью. Для каждого невозможно было заботиться о благополучии другого; если один любовник не удовлетворял потребности другого, значит, он перестал существовать. К тому же, после прекращения отношений их предшествующее странное поведение стало казаться гротескным. Эти любовные аддикты были похожи на людей, которые не могут употреблять наркотик, к которому пристрастились, в умеренных дозах. Когда аддикт прекращает прием, он должен прекратить его совершенно. Поскольку аддикцию выбирают ради продуцируемого ею тотального переживания, она может быть приемлема эмоционально только в этой форме. Бывший аддикт не может даже представить себе меньшей, чем тотальная, связи с тем, что было его аддиктивным объектом. Эрих Фромм: позитивное понятие любви Любовь — это противоположность межличностной аддикции. Отношения любви основаны на желании расти и развиваться через их проживание, и на желании того, чтобы то же самое делал партнер. То, что положительно влияет на переживания любимого, приветствуется — частично потому, что оно обогащает любимого ради него самого, а частично потому, что это делает его более стимулирующим компаньоном по жизни. Если человек самодостаточен, он может даже принять те переживания, в связи с которыми любовник "вырастает" из него, если это то направление, которое должно принять самоосуществление любимого. Если два человека надеются полностью реализовать свой потенциал как человеческих существ — одновременно и вместе, и порознь — тогда они создают такую близость, которая включает, вместе с доверием и участием, надежду, независимость, открытость, смелость, способность рисковать и любовь. Когда мы говорим о желании интимности, которая уважает целостность любимого, мы естественным образом думаем о классической работе Эриха Фромма "Искусство любви". Фромм убежден, что мужчина или женщина может достичь любви только в том случае, если разовьет себя до того уровня, на котором может существовать как целостная и уверенная личность. "Зрелая любовь", утверждает Фромм, "есть единство при условии сохранения целостности, индивидуальности". Она требует "состояния напряжения, пробуждения, повышенной жизненности, которая может быть только результатом продуктивной и активной ориентации во многих других сферах жизни". Она позволяет нам, как любовникам, проявлять "активную заинтересованность в жизни и росте того, кого мы любим". Пока мы не достигли этого состояния, и "пока мы не имеем веры в постоянство своего Я, наше чувство идентичности находится под угрозой, и мы становимся зависимыми от других людей, чье одобрение затем становится базисом нашего чувства идентичности". В этом случае нам угрожает переживание единства без целостности. Такое единство — "полное обязательство во всех аспектах жизни", которому, однако, не хватает существенного ингредиента - учета остального мира: "Если человек любит только одного другого человека и безразличен к остальным, его любовь — не любовь, а симбиотическая привязанность, или расширенный эгоизм". Эти комментарии, как и все остальное, написанное Фроммом, позволяют ясно осознать аддиктивный потенциал, присущий "могучему стремлению" к "межличностному слиянию"6, ощущаемому человеком. Фромм замечает, что два человека, страстно влекомых друг к другу, "принимают интенсивность влюбленности, это состояние "безумия" друг от друга, за доказательство интенсивности своей любви, в то время как это может доказывать только степень их предшествующего одиночества". Фромм хочет предупредить своих читателей о вредоносном влиянии, которое общество, особенно современное капиталистическое общество, может оказывать на индивида и на личные отношения. Именно поэтому он подчеркивает материалистическую сторону поиска себя, направленного на других, особенно на любовников — тенденцию рассматривать социальных партнеров в качестве товара. Люди, обладающие такой ориентацией, "влюбляются, когда чувствуют, что нашли лучший из доступных объектов на рынке, с учетом ограниченности их собственной меновой стоимости". Фромм чувствует, что каждый человек, склонный к занятию "бизнесом любви", серьезно инвалидизирован, потому что "рыночный характер готов что-то отдавать, но только в обмен на получение; давать, не получая, для него означает быть обжуленным". Ищущий любовников таким образом похож на "покупателя недвижимости. В этом случае скрытые потенциальные возможности, которые могут быть развиты, играют заметную роль в сделке". Фромм подчеркивает, что уважение, присущее любви, требует того, чтобы любовник думал: "Я хочу, чтобы любимый человек рос и раскрывался ради себя самого, и своими собственными способами, а не для того, чтобы обслуживать меня". Как утверждает Фромм, такой альтруизм поощряет развитие любимого. Но мы должны спросить также, включает ли он в себя некритичное отношение к любовнику, напоминающее о бездумном романтизме, который Фромм подвергает критике. Фромм смотрит на оценивание субъектом того, что другой может внести в его собственную жизнь, как на незаконный расчет в любви. Похоже, его, как и многих других, сбила с толку привычка представлять себе любовь исключительно с точки зрения отношения любовников друг к другу — как будто это может быть отделено от контекста их индивидуальной жизни. Это действительно романтический взгляд, и внутри него суждение о том, насколько стоящим является другой, может смотреться только как обслуживание себя. Однако, отвержение Фроммом стерильной, исключительно самоудовлетворяющей взаимозависимости подразумевает другой порядок суждения. Потому что, если ты не собираешься использовать другого только как дегуманизированную замену — или продолжение — себя самого (как и любой другой аддиктивный объект), тогда ты захочешь спросить, является ли сам этот человек зрелым и сильным. Зрелые люди, заинтересованные в качестве своей жизни, естественным образом постоянно оценивают свои отношения, пробуя альтернативы и подвергая сомнению свои обязательства. Независимый, открытый человек, серьезно исследующий жизнь, будет инстинктивно (если не сознательно) рассматривать, имеется ли в другом некое содержание, которое может быть Добавлено к его существованию. Жермен Греер указала на это же в своей книге "Женщина-евнух". Разделяя нелюбовь Фромма к поверхностным, коммерческим стандартам при оценке потенциальных супругов, она признает потребность в некоторых внешних аспектах обоснования отношений: "женщина показывает собственную ценность своим сестрам, выбирая успешного и представительного мужчину. Это, возможно, является частью процесса естественного отбора, действующего с самого начала ухаживания, и в этом есть здоровый эгоизм, если только критерии, на которых основываются эти суждения, не являются имитационными, коммерческими и тривиальными". Критерии различения любви и аддикции Указания Фромма на цельность в любви и акцентирование Греер самоактуализации и личной гордости - элементы позитивной концепции любви. Противопоставляя ее модели аддиктивной любви, мы можем выработать специфические критерии для оценки характера наших отношений. Эти критерии следуют из более общих стандартов различения аддиктивного и неаддиктивного подхода к жизни. Они являются пунктами, в которых отношения либо показывают здоровье и перспективу роста, либо склоняются к аддиктивности: 1. Имеет ли каждый любовник твердую уверенность в своей собственной ценности? 2. Улучшают ли любовников их отношения? По каким-то внешним меркам, стали ли они лучше, сильнее, привлекательнее, совершеннее или чувствительнее? Оценивают ли и они сами свои отношения по этим основаниям? 3. Сохраняют ли любовники серьезные интересы вне отношений, включая другие значимые личные отношения? 4. Интегрированы ли отношения в жизнь любовников в целом (в отличие от исключенных из нее)? 5. Могут ли любовники не опускаться до собственнических чувств и ревности к росту другого и к расширению его интересов? 6. Являются ли любовники еще и друзьями? Искали ли бы они общества друг друга, если бы перестали быть в первую очередь партнерами? Эти стандарты представляют собой идеал, и, как таковой, он не может быть воплощен полностью даже в самых здоровых отношениях. Но, приняв тот факт, что каждые отношения вынужденно содержат некоторые элементы аддикции, мы можем все же сказать, что делает их в преобладающей степени аддиктивными. Это случается, как и в случае наркотической аддикции, когда единственное переполняющее увлечение чем-то или кем-то одним служит для отсечения человека от жизни, закрывания его для опыта, для того, чтобы сделать его менее открытым, сильным, свободным и позитивным в его взаимодействии с миром. Межличностная аддикция не обязательно должна быть чем-то, происходящим один-на-один. Аддикт может сформировать последовательные или одновременные отношения: или потому, что никогда не допускает себя до серьезной вовлеченности, или потому, что не может найти партнера, который бы полностью его принимал. Во всех случаях, однако, в сердцевине аддикции находится ослабленное чувство самости. Аддикт использует отношения для того, чтобы изолировать себя от пугающего окружения. В результате этого уже изначально ослабленная самость перестает развиваться, и жизнь аддикта сжимается все больше. Д.Лоуренс использовал термин "эгоизм на двоих", чтобы описать такую слишком разросшуюся, квази-постоянную связь между двумя любовниками. Как и любая форма аддикции, эгоизм на двоих объединяет людей, которые не достигли самозавершенности, которая дала бы им возможность прийти к переживанию Целостности в себе самом. В результате их влечет к объекту — любовнику — который может укрепить и обезопасить их неглубокую или фрагментированную часть. Но они попадаются в ловушку этого объекта, Кипу что, выполняя стабилизирующую функцию, он удерживает их от распространения вовне, где можно встретить других людей или столкнуться с новыми событиями. По мере усиления своей неадекватности и ригидности, каждый вынужден еще больше повисать "другом. Таким образом, они тянут друг друга во все более закрытые, изолированные и взаимно покровительственные отношения. Партнеры по аддиктивным отношениям мотивированы более своей собственной потребностью в безопасности, чем признанием личных качеств другого. И поэтому то, чего они хотят друг от друга больше всего это убежденность в постоянстве. По этой причине они, вероятно, будут требовать от партнера безусловно принимать себя такими, какие они есть, включая пороки и странности. Взамен они готовы пассивно сносить подобные же выкрутасы в натуре другого. Фактически, для того, чтобы оправдать свою тотальную вовлеченность, любовники могут объявлять особенности друг друга стандартом привлекательности. Таким образом они создают приватный мир, в который другие не могли, да и не хотели бы входить. Такие любовники, конечно, требуют друг от друга определенных изменений. Но такое приспособление осуществляется исключительно друг к другу, не приводя к возрастанию способности иметь дело с другими людьми или средой. Наоборот, изменения, которых один партнер требует от другого, чтобы он лучше удовлетворял его потребности, почти всегда являются вредными для общего развития другого как личности. Любовников не заботит то, что их "внутреннее" приспособление ослабляет их в целом. Фактически, снижения способность справляться с кем-то или чем-то другим приветствуется в партнере как более сильная гарантия его преданности. Вот почему ревность и собственничество являются такой большой частью аддиктивной любви. Вот почему аддикт на самом деле надеется, что его любовник не будет встречать новых людей и наслаждаться миром, поскольку это принесло бы конкурирующие связи и интересы, которые бы сделали его менее зависимым от партнера. Как показывает проницательный анализ Жермен Греер, "отличительный признак эгоистической любви, даже когда она маскируется под альтруистическую, заключается в отрицательном ответе на вопрос: "Хочу ли я того, чтобы мой любимый был счастлив, больше, чем того, чтобы он был со мной?" Как только мы обнаруживаем, что стараемся быть необходимыми, поддерживая уязвимость своих любимых, мы должны знать, что наша любовь приняла форму социально санкционированного эгоизма. Каждая жена, которая трудится как рабыня, чтобы оставаться хорошенькой, готовит любимую еду своего мужа, увеличивает его гордость и уверенность в себе в ущерб его чувству реальности, старается быть его самым близким, а лучше единственным другом, поощряет его к отказу от согласования своих мнений с кем-либо еще, когда им можно находить подтверждение в ее объятиях, привязывает к себе супруга стальными обручами, которые будут душить их обоих. Каждый раз, когда женщина заставляет себя смеяться над сотый раз услышанной остротой мужа, она предает его. Мужчина, который смотрит на свою женщину и говорит: "Что бы я без тебя делал?", уже разрушен. Женщина одержала полную победу, но эта победа — Пиррова. Они оба пожертвовали столь многим из того, что изначально делало их достойными любви, ради того, чтобы построить симбиоз взаимной зависимости, что вряд ли они теперь составят вместе одно человеческое существо". Парадоксально, но в момент, когда они отвергают остальной мир — когда они нуждаются друг в друге больше всего — любовники становятся наименее критичными и способными осознавать друг друга в качестве уникальных индивидуальностей. Партнер просто здесь, как совершенно необходимая точка уверенности в запутанном и опасном мире. При этих условиях принятие другого — это не распознавание целостности данной личности. Там, где потребность друг в друге столь интенсивна, в умах любовников нет места для такого понимания достоинства, своего или партнера. Их недостаточное чувствование себя заставляет их желать впитать друг друга, и именно недоразвитие самости и способности выражать свою индивидуальность делает возможным для них такое поглощение. И далее, крайняя недостаточность интереса любовников друг к другу опровергает романтическое представление об аддиктивной любви как о некоей сильной страсти. Интенсивность, которую мы видим, исходит из отчаяния, а не из желания узнать друг друга получше. В здоровых отношениях растущая привязанность к другому человеку сопутствует возрастающему признанию и высокой оценке этой личности; это те любовные отношения, в которых два человека постоянно находят друг в друге новые грани, которые восхищают и приносят наслаждение. В аддикции же очевидна не интенсивность страсти, а ее мелкость. В таком сорте отношений нет эмоционального риска или, по крайней мере, аддикт старается исключить этот риск настолько, насколько возможно. Из-за того, что он так уязвим, аддикт стремится в своем воображениии к безупречной неуязвимости. Он отдает себя только в обмен на гарантии безопасности. С этой точки зрения, любовь с первого взгляда становится так же понятна, как и пристрастие к героину с первого укола. Описание своего первого приема героина аддиктом в "Дороге в Н" может быть с тем же успехом применено к переживаниям аддиктивных любовников: "Я чувствовал, что всегда хотел чувствовать себя именно так, как тогда". Оба аддикта открыли для себя что-то утешительное, что, как они надеются, никогда не изменится. Находясь в смятении своего внутреннего мира, они вдруг узнали одно ощущение, которое единственное, как они чувствуют, может принести им покой. Аддиктивные любовники видятся все чаще и дольше, чтобы сохранять это безопасное состояние. Они буквально поселяются друг в друге, требуя все более частого взаимодействия, пока не обнаружат, что находятся постоянно вместе и не способны перенести значительной сепарации. Когда они разделены, они тоскуют друг по другу. Два человека срастаются до такой степени, что (как в нашем примере Вики и Брюс из Главы 1) ни один из них не чувствует себя целым человеком, будучи один. Это — развитие толерантности в любовных отношениях. Возбуждение, которое изначально сводило любовников вместе, рассеялось, однако они меньше, чем ранее, способны критически отнестись к своей договоренности. Они не могут расстаться, даже если контакт перерастает в постоянный конфликт. Как в случае с героином и его безвозвратно ушедшей эйфорией, или с сигаретами, привычно выкуриваемыми в излишке, что-то, изначально призванное приносить удовольствие, держится более прочно после того, как перестало выполнять эту задачу. Теперь это поддерживается скорее негативными, а не позитивными соображениями. Любовный партнер должен быть здесь, чтобы удовлетворять глубокую, болезненную потребность, иначе аддикт начинает ощущать боль отнятия. Его эмоциональная безопасность настолько зависит от этого другого индивида, вокруг которого он организовал всю свою жизнь, что быть лишенным любовника — невыносимый удар для системы его существования. Если мир, построенный вместе с любовником, разрушен, то он отчаянно пытается найти какого-то другого партнера, чтобы восстановить искусственное равновесие. Потому что (так же, как в случае с героином и другими аддикциями) для аддиктивных любовников крайне травматично вновь входить в широкий мир, связь с которым они потеряли. "Это было так, словно я потерялся в мире сновидения" говорит такой аддикт, "Я думал, что все, что мы делали, было так здорово, а теперь я вижу, как все это было тошнотворно". Аддиктивная природа подобных отношений становится очевидной, когда они заканчиваются внезапным, полным и мстительным разрывом. Поскольку отношения были для человека единственным существенным контактом с жизнью, их удаление неизбежно ввергает его в состояние мучительной дезориентации. Из-за тотальности предшествующего вовлечения, его окончание должно быть весьма бурным. Таким образом, для двух людей, которые были самыми близкими друзьями, становится возможным вдруг переключиться и возненавидеть друг друга. Это - следствие того факта, что все это время каждый из них думал больше о себе, чем друг о друге. Эксплуатация, пропитывающая все их отношения, просто становится более открытой, когда происходит разрыв. В этом случае двое бывших любовников меняют свое эмоциональное отношение настолько, что, возможно, будут стараться повредить друг другу. Такое предательство наиболее поразительно, когда любовник обрывает выстроенные отношения, обнаружив нового партнера, который лучше удовлетворяет его потребности. Только там, где "любовь" является приспособлением для обслуживания самого себя, внешнее событие может разрушить те чувства, которые два человека, предположительно, питают друг к другу. Случайное, кажущееся невинным соединение аддиктов в пару более непостоянно и деструктивно, чем объединение людей, привыкших испытующе и с сомнением относиться к своей жизни и к своим отношениям. При наличии готовности исследовать свою мотивацию и поведение по отношению к другим, идея аддикции может выглядеть не как угрожающий диагноз, но как средство повышения осознавания некоторых опасностей, которые очень обычны в любых отношениях. Установив, что же является антитезой аддикции, мы можем очертить идеал, которому противоположны тенденции к самоподавлению и подавлению других, которые могут возникать в любви. Очень важно удерживать аддиктивные элементы, которые где-то присутствуют в любых человеческих контактах, от превращения в цветущие буйным цветом аддикции. И по меньшей мере так же ценно развивать позитивный жизненный потенциал, который в них тоже существует. Любовные отношения, как выяснил Эрих Фромм, утверждаются на основе психологической цельности и чувства безопасности вступающих в них индивидов. Исходя из своей собственной целостности, любовники ищут возможности продолжающегося, непрерывного роста друг для друга и для своих отношений. Уважая людей такими, какие они есть и какими были, и ту жизнь, которую каждый из них построил, они стараются поддерживать свои прежние интересы и привязанности. Там, где возможно, они хотят включить их в отношения, чтобы расширить свой общий мир. Но также они отводят время (и чувства) для тех занятий или дружб, которые было бы невозможно или неуместно предлагать друг другу. Поскольку они являются хорошо уравновешенными личностями до начала отношений, их подход к ним не отличается неистовством. Их может страстно влечь друг к другу, они могут испытывать большое желание стать лучшими друзьями. Но также они понимают, что существуют пункты, в которых попытки оказать давление или чрезмерная интенсивность вредят тому, чего они желают. Они принимают потребность другого в уединении, разность своих точек зрения и вкусов. Они понимают, что принуждение к определенным решениям или декларациям неразумно и крайне саморазрушительно. Они учитывают то, что узнавание двумя людьми друг друга и изучение ими степени и глубины своей совместимости требует времени. Они могут теперь перенести на свои отношения те добрые чувства, которые испытывают друг к другу — как к цельным, надежным и разумным людям. Что делает эти отношения осуществленными для них, что убеждает их в том, что это любовь? Ощущение и видение того, что то, что они имеют, будучи вместе — это нечто особенно стоящее среди альтернатив, которые есть у каждого из них. Эта перспектива, вовсе не делающая отношений сухими или безэмоциональными, дает им возможность отдавать безоговорочно, как зрелым людям, которые знают, почему они любят и жертвуют, и почему они могут вдохновить на подобные чувства кого-то другого. Они ясно понимают тот факт, что их выбор друг друга исходил у обеих сторон из чего-то другого, нежели отчаяние, и, таким образом, не может быть изменен случайным дуновением ветра. Им нет резона сомневаться в том, что их чувства друг к другу истинны, прочны и долговременны, и, следовательно, исследование жизни как внутри отношений, так и вне их не вызывает опасений. Побуждение к исследованию — жизненный инстинкт таких людей: они были растущими существами до своей встречи, и они приступают к объединению в качестве позитивного выбора продолжения роста, в это время осуществляемого вместе (хотя и не исключительно) с другим человеком. Любовники подходят к самим отношениям как к возможности для роста. Они хотят понять больше в них, в себе и друг в друге. По этой причине любовные отношения по необходимости становятся глубже — из-за опыта, который любовники разделяют, и из-за их постоянного желания раскрыть новые грани своей связи и лучше понять старые. Каждый из любовников хочет и сам стать лучшим человеком, и чтобы другой стал лучше. Это желание исходит одновременно из любви к этому человеку и желания, чтобы с ним или с ней случилось все самое лучшее, и из знания, что это сделает его или ее более стимулирующим, удовлетворяющим, счастливым человеком для любви и совместной жизни. Чтобы эти вещи произошли, любовные отношения обязательно должны быть помогающими. Любовники должны поддерживать друг друга в своих слабых и сильных областях, хотя и с разным подходом в каждой. Первое понимается как что-то нежелательное, что, может быть, трудно исправить. Второе приветствуется, вызывает восхищение, используется и развивается. В обоих случаях присутствует любящее внимание, признание индивидуальности друг друга и стремление выявить друг в друге лучшее. Это может требовать мягких, но постоянных напоминаний, с одной стороны, или поощрения и поздравлений с другой. Нo цель и того, и другого одна: поддержка ради того, чтобы партнер стал самым лучшим человеческим существом, исходя из действительно заложенных в нем способностей. В то время как невозможно преувеличить роль взращивающей, питающей и утешающей стороны любви, также правдой является то, что сама любовь многого требует и иногда утомительна. Разница между аддикцией и любовью в том, будут ли требования предопределены и непосредственно направлены на обслуживание себя, или они будут служить некоему большему смыслу индивидуального и взаимного прогресса. Изнурение, которое иногда порождает интенсивный контакт двух людей, может быть вызвано как отвращением к себе и отчаянием аддикции, так и нетерпением и ужасом от вида запущенных проблем и жизненных вызовов, оставшихся без ответа. Человеческие эмоции обязательно влекут за собой риск. Он может быть связан с возможностью катастрофического разрыва жесткого супружества каким-то новым, неожиданным переживанием; или с возможностью того, что два человека, которые не позволяют своим жизням быть полностью предсказуемыми, будут развиваться в разных направлениях. В любви всегда присутствует эта опасность; отрицать ее — значит отрицать любовь. Но там, где любовники были искренни и самостоятельны, и где они действительно любили, разделение — совершаемое с болью и сожалением - не будет их концом как индивидуальностей или как любящих друзей. Это чувство экзистенциальной уверенности в себе и в своих отношениях трудно достижимо и может встречаться в очень редких случаях. Множество социальных сил работают против него и, в результате, как это ни грустно, легче найти примеры аддикции, чем самоосуществления в любви. |