Чтецкая_программа_Обновленный_документ. Марина Ивановна Цветаева Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес 2
 Скачать 49.57 Kb.
|
ОглавлениеСтихотворения. 2 Марина Ивановна Цветаева «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…» 2 Владимир Семенович Высоцкий «Спасибо, что живой» 3 Александр Александрович Блок «Незнакомка» 4 Лана Альтер «Сожгите прошлое в огне…» 6 Муса Джалиль «Варварство» 7 Александр Николаевич Вертинский «Убившей любовью» 9 Александр Вертинский «Без женщин» 10 Аалы Токомбаев «Сердце матери» 11 Андрей Дмитриевич Дементьев «Никогда ни о чем не жалейте» 12 Артур Сурганов «Я против» 12 Михаил Юрьевич Лермонтов «Я не унижусь пред тобою…» 14 Александр Сергеевич Пушкин «Простишь ли мне ревнивые мечты…» 16 Даниил Хармс «Страсть» 18 Даниил Хармс «Странный бородач» 19 Даниил Хармс «Неоконченное» 21 Басни. 22 Иван Иванович Хемницер «Богач и бедняк» 22 Александр Ефимович Измайлов «Волк и Журавль» 24 Демьян Бедный «Кукушка» 25 Сергей Михалков «Ромашка и роза» 26 Сергей Михалков «Енот, да не тот» 27 Николай Робертович Эрдман «Верблюд и игольное ушко» 28 Проза. 29 Михаил Михайлович Зощенко «Аристократка» 29 Неизвестный автор «Старик и 8 марта» 31 Вера Инбер «Соловей и роза» 33 Отрывок из фильма «Небо над Берлином» 34 Стихотворения.Марина Ивановна Цветаева «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я о тебе спою — как никто другой. Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца — Оттого что в земной ночи я вернее пса. Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной, Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой, И в последнем споре возьму тебя — замолчи!- У того, с которым Иаков стоял в ночи. Но пока тебе не скрещу на груди персты — О проклятие!- у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир,- Оттого, что мир — твоя колыбель, и могила — мир! Владимир Семенович Высоцкий «Спасибо, что живой»Мой чёрный человек в костюме сером. Он был министром, домуправом, офицером. Как злобный клоун, он менял личины И бил под дых внезапно, без причины. И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой, И я немел от боли и бессилья, И лишь шептал: «Спасибо, что живой». Я суеверен был, искал приметы, — Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда… Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вокруг меня кликуши голосили: «В Париж мотает, словно мы — в Тюмень; Пора такого выгнать из России, Давно пора, — видать, начальству лень!» Судачили про дачу и зарплату: Мол, денег прорва, по ночам кую. Я всё отдам, берите без доплаты Трёхкомнатную камеру мою. И мне давали добрые советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты: «Не стоит рифмовать: «Кричу — торчу»!» И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешёл на «ты» — Она давно возле меня кружила, Побаивалась только хрипоты. Я от Суда скрываться не намерен, Коль призовут — отвечу на вопрос: Я до секунд всю жизнь свою измерил И худо-бедно, но тащил свой воз. Но знаю я, что лживо, а что свято, Я понял это всё-таки давно. Мой путь один, всего один, ребята, — Мне выбора, по счастью, не дано. Александр Александрович Блок «Незнакомка»По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух. Вдали над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач. И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки. Над озером скрипят уключины И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный Бессмысленно кривится диск. И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной Как я, смирен и оглушен. А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!»* кричат. И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне. И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна Дыша духами и туманами, Она садится у окна. И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука. И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль. Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино. И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу. В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине. Лана Альтер «Сожгите прошлое в огне…»Сожгите прошлое в огне.... Гори все прахом.... Не сожалейте ни о чем , Забудьте махом , Не вспоминайте о плохом И о хорошем.... Не собирайте под столом , От счастья крошек... Ведь вы достойны не кусков И не огрызков... Лишь стоит руку протянуть , Пирог так близко... Так насладитесь им сполна , Вином запейте... А то что было и прошло , На то - забейте..! Вас не любили ? Ну и пусть... Вы обожали... Играли с Вами ?...Ну что ? Ведь Вы не знали... Залижем ранки....Не беда... И улыбнемся.... Утрем слезинки на щеках .... Не плачь!.... Прорвемся.... Сожгите прошлое в огне... В перед идите... А кто смеялся и играл , Того - простите... Цена назначена всему И он заплатит... За каждый стон и боль твою Он жизнь растратит... Так пожалейте же его , Пускай уходит.... Сожгите прошлое в огне.... А боль - проходит.... Муса Джалиль «Варварство»Они с детьми погнали матерей И яму рыть заставили, а сами Они стояли, кучка дикарей, И хриплыми смеялись голосами. У края бездны выстроили в ряд Бессильных женщин, худеньких ребят. Пришел хмельной майор и медными глазами Окинул обреченных… Мутный дождь Гудел в листве соседних рощ И на полях, одетых мглою, И тучи опустились над землею, Друг друга с бешенством гоня… Нет, этого я не забуду дня, Я не забуду никогда, вовеки! Я видел: плакали, как дети, реки, И в ярости рыдала мать-земля. Своими видел я глазами, Как солнце скорбное, омытое слезами, Сквозь тучу вышло на поля, В последний раз детей поцеловало, В последний раз… Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас Он обезумел. Гневно бушевала Его листва. Сгущалась мгла вокруг. Я слышал: мощный дуб свалился вдруг, Он падал, издавая вздох тяжелый. Детей внезапно охватил испуг,— Прижались к матерям, цепляясь за подолы. И выстрела раздался резкий звук, Прервав проклятье, Что вырвалось у женщины одной. Ребенок, мальчуган больной, Головку спрятал в складках платья Еще не старой женщины. Она Смотрела, ужаса полна. Как не лишиться ей рассудка! Все понял, понял все малютка. — Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! — Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи. Дитя, что ей всего дороже, Нагнувшись, подняла двумя руками мать, Прижала к сердцу, против дула прямо… — Я, мама, жить хочу. Не надо, мама! Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? — И хочет вырваться из рук ребенок, И страшен плач, и голос тонок, И в сердце он вонзается, как нож. — Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно. Закрой глаза, но голову не прячь, Чтобы тебя живым не закопал палач. Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.— И он закрыл глаза. И заалела кровь, По шее лентой красной извиваясь. Две жизни наземь падают, сливаясь, Две жизни и одна любовь! Гром грянул. Ветер свистнул в тучах. Заплакала земля в тоске глухой, О, сколько слез, горячих и горючих! Земля моя, скажи мне, что с тобой? Ты часто горе видела людское, Ты миллионы лет цвела для нас, Но испытала ль ты хотя бы раз Такой позор и варварство такое? Страна моя, враги тебе грозят, Но выше подними великой правды знамя, Омой его земли кровавыми слезами, И пусть его лучи пронзят, Пусть уничтожат беспощадно Тех варваров, тех дикарей, Что кровь детей глотают жадно, Кровь наших матерей… Александр Николаевич Вертинский «Убившей любовью»Какое мне дело, что ты существуешь на свете, Страдаешь, играешь, о чём-то мечтаешь и лжёшь, Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете, Что ты забываешь о свете и счастья не ждёшь. Какое мне дело, что все твои пьяные ночи Холодную душу не могут мечтою согреть, Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен, Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь. И кто виноват, что играют плохие актёры, Что даже иллюзии счастья тебе ни один не даёт, Что бледное тело твоё терзают, как псы, сутенёры, Что бледное сердце твоё превращается в лёд. Ты — злая принцесса, убившая добрую фею, Горят твои очи, и слабые руки в крови. Ты бродишь в лесу, никуда постучаться не смея, Укрыться от этой, тобою убитой любви. Какое мне дело, что ты заблудилась в дороге, Что ты потеряла от нашего счастья ключи. Убитой любви не прощают ни люди, ни боги. Аминь. Исчезай. Умирай. Погибай и молчи. Александр Вертинский «Без женщин»Как хорошо без женщин, без фраз, Без горьких слов и сладких поцелуев, Без этих милых слишком честных глаз, Которые вам лгут и вас еще ревнуют! Как хорошо без театральных сцен, Без длинных «благородных» объяснений, Без этих истерических измен, Без этих запоздалых сожалений. И как смешна нелепая игра, Где проигрыш велик, а выигрыш — ничтожен, Когда партнеры ваши — шулера, А выход из игры уж невозможен. Как хорошо с приятелем вдвоем Сидеть и тихо пить простой шотландский виски И, улыбаясь, вспоминать о том, Что с этой дамой вы когда-то были близки. Как хорошо проснуться одному В своем веселом холостяцком «флете» И знать, что вам не нужно никому Давать отчеты, никому на свете! А чтобы проигрыш немного отыграть, С ее подругою затеять флирт невинный И как-нибудь уж там постраховать Простое самолюбие мужчины! Аалы Токомбаев «Сердце матери»По ночам звучал надрывно кашель, Старенькая женщина слегла. Много лет она в квартире нашей Одиноко в комнате жила. Письма были, только очень редко, И, она, не замечая нас, Всё ходила и шептала: «Детки, вам ко мне собраться хоть бы раз. Ваша мать согнулась, постарела, Что ж поделать — старость подошла, Как бы хорошо мы посидели Рядышком у нашего стола. Вы под этот стол пешком ходили, Раньше пели песни до зари. А теперь уехали, уплыли, Улетели — вот и собери.» Заболела мать, и той же ночью Телеграф не уставал стучать : «Дети, срочно, дети, очень срочно Приезжайте, — заболела Мать. « Из Ташкента, Таллина, Игарки Отложив до времени дела, Дети собрались, да только жалко, - У постели, а не у стола. Гладили морщинистые руки, Мягкую, серебряную прядь. Так зачем же дали вы разлуке Так надолго между вами стать? Мать ждала вас в дождь и в снегопады, В жаркие бессонницы ночей. Неужели горя дожидаться надо, Чтоб приехать к матери своей? Неужели только телеграммы Привели вас к скорым поездам? Слушайте! Пока у вас есть мама, Приезжайте к ней без телеграмм! Андрей Дмитриевич Дементьев «Никогда ни о чем не жалейте»Никогда ни о чем не жалейте вдогонку, Если то, что случилось, нельзя изменить. Как записку из прошлого, грусть свою скомкав, С этим прошлым порвите непрочную нить. Никогда не жалейте о том, что случилось. Иль о том, что случиться не может уже. Лишь бы озеро вашей души не мутилось Да надежды, как птицы, парили в душе. Не жалейте своей доброты и участья. Если даже за все вам — усмешка в ответ. Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство… Не жалейте, что вам не досталось их бед. Никогда, никогда ни о чем не жалейте — Поздно начали вы или рано ушли. Кто-то пусть гениально играет на флейте. Но ведь песни берет он из вашей души. Никогда, никогда ни о чем не жалейте — Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви. Пусть другой гениально играет на флейте, Но еще гениальнее слушали вы. Артур Сурганов «Я против»Я против того, чтоб сажали цветы За кованой, черной оградой, Я против того, чтоб сжигались мосты, Меж теми, кто больше не рядом. Я против того, чтобы жить в тишине, Надеясь на ангела свыше, Я против теней в одиноком окне, И против прогулок по крышам. Я против напрасно потраченных сил, На тех, кто повернут спиною, Я против того, чтобы тот, кто любил. Ушел не прощаясь со мною. Я против того, чтобы верить и ждать: Я против беспочвенной веры, Рождённый бояться- не сможет летать, Его не пускают манеры. Я против того, чтобы крест на груди, Считался мерилом успеха, Пусть будет темно у меня впереди, Слепым темнота не помеха. Я против того, чтоб светить для других, Они все равно не оценят, Я видел, как люди, чей голос затих, Остались стоять на коленях. Я против того, чтоб просить у Петра, Открыть предо мною ворота, Я против того, чтоб молиться с утра, И в церковь ходить по субботам. Я против несчастных униженных лиц, Помочь им никто не сумеет, Я против обмана бесплатных больниц, Оттуда лишь холодом веет. Я против того, чтобы жизнь как товар, Врачи продавали в аптеках, Возможно, я стал слишком жалок и стар, Но я остаюсь человеком. Я против того, чтоб сажали цветы, За кованой, черной оградой, Пусть память навеки сжигает мосты, Не вспомнят меня- и не надо! Михаил Юрьевич Лермонтов «Я не унижусь пред тобою…»Я не унижусь пред тобою; Ни твой привет, ни твой укор Не властны над моей душою. Знай: мы чужие с этих пор. Ты позабыла: я свободы Для заблужденья не отдам; И так пожертвовал я годы Твоей улыбке и глазам, И так я слишком долго видел В тебе надежду юных дней И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней. Как знать, быть может, те мгновенья, Что протекли у ног твоих, Я отнимал у вдохновенья! А чем ты заменила их? Быть может, мыслею небесной И силой духа убежден, Я дал бы миру дар чудесный, А мне за то бессмертье он? Зачем так нежно обещала Ты заменить его венец, Зачем ты не была сначала, Какою стала наконец! Я горд!- прости! люби другого, Мечтай любовь найти в другом; Чего б то ни было земного Я не соделаюсь рабом. К чужим горам, под небо юга Я удалюся, может быть; Но слишком знаем мы друг друга, Чтобы друг друга позабыть. Отныне стану наслаждаться И в страсти стану клясться всем; Со всеми буду я смеяться, А плакать не хочу ни с кем; Начну обманывать безбожно, Чтоб не любить, как я любил,- Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил? Я был готов на смерть и муку И целый мир на битву звать, Чтобы твою младую руку — Безумец!- лишний раз пожать! Не знав коварную измену, Тебе я душу отдавал; Такой души ты знала ль цену? Ты знала — я тебя не знал! Александр Сергеевич Пушкин «Простишь ли мне ревнивые мечты…»Простишь ли мне ревнивые мечты, Моей любви безумное волненье? Ты мне верна: зачем же любишь ты Всегда пугать мое воображенье? Окружена поклонников толпой, Зачем для всех казаться хочешь милой, И всех дарит надеждою пустой Твой чудный взор, то нежный, то унылый? Мной овладев, мне разум омрачив, Уверена в любви моей несчастной, Не видишь ты, когда, в толпе их страстной Беседы чужд, один и молчалив, Терзаюсь я досадой одинокой; Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокий! Хочу ль бежать, — с боязнью и мольбой Твои глаза не следуют за мной. Заводит ли красавица другая Двусмысленный со мною разговор, — Спокойна ты; веселый твой укор Меня мертвит, любви не выражая. Скажи еще: соперник вечный мой, Наедине застав меня с тобой, Зачем тебя приветствует лукаво?.. Что ж он тебе? Скажи, какое право Имеет он бледнеть и ревновать?.. В нескромный час меж вечера и света, Без матери, одна, полуодета, Зачем его должна ты принимать?.. Но я любим… Наедине со мною Ты так нежна! Лобзания твои Так пламенны! Слова твоей любви Так искренно полны твоей душою! Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Не знаешь ты, как сильно я люблю. Не знаешь ты, как тяжко я страдаю. Даниил Хармс «Страсть»Я не имею больше власти таить в себе любовные страсти. Меня натура победила, я, озверев, грызу удила, из носа валит дым столбом и волос движется от страсти надо лбом. Ах если б мне иметь бы галстук нежный, сюртук из сизого сукна, стоять бы в позе мне небрежной, смотреть бы сверху из окна, как по дорожке белоснежной ко мне торопится она. Я не имею больше власти таить в себе любовные страсти, они кипят во мне от злости, что мой предмет любви меня к себе не приглашает в гости. Уже два дня не видел я предмета. На третий кончу жизнь из пистолета. Ах, если б мне из Эрмитажа назло соперникам-врагам украсть бы пистолет Лепажа и, взор направив к облакам, вдруг перед ней из экипажа упасть бы замертво к ногам. Я не имею больше власти таить в себе любовные страсти, они меня как лист иссушат, как башню временем, разрушат, нарвут на козьи ножки, с табаком раскурят, сотрут в песок и измечулят. Ах, если б мне предмету страсти пересказать свою тоску, и, разорвав себя на части, отдать бы ей себя всего и по куску, и быть бы с ней вдвоём на много лет в любовной власти, пока над нами не прибьют могильную доску. Даниил Хармс «Странный бородач»Бал весёлый! Бал парадный! Шумный, Пёстрый, Маскарадный! Вход для школьников открыт, Для дошкольников — Закрыт. Вот смотри: Стоят у входа Коля с Петей. Но смотри: Одному четыре года, А другому только три. Говорят они: — Пустите! Но швейцар им: — Нет, друзья, Вы сначала подрастите, А таких пустить нельзя. Коля с Петей прочь отходят… Вдруг к швейцару с булавой Гражданин один подходит С очень длинной бородой. — Я на бал иду. Пустите. Где тут вход? Я не пойму. — Гражданин, сюда пройдите, — Говорит швейцар ему. Бал гремит, шумит, грохочет, Всё кругом несётся вскачь, Только громче всех топочет Очень странный бородач. Все танцующие люди Собрались вокруг него. Вот несут к нему на блюде Ледяное эскимо. Стихла музыка, и вдруг Закричали все вокруг: — Эй, глядите-ка! Глядите! У него две пары рук! Понемногу, Постепенно Всем понятно стало всё, Что ведь это, Несомненно, Коля с Петей. Вот и всё. Даниил Хармс «Неоконченное»Видишь, под елочкой маленький дом. В домике зайчик сидит за столом, Книжку читает, напялив очки, Ест кочерыжку, морковь и стручки.В лампе горит золотой огонёк, Топится печка, трещит уголёк, Рвется на волю из чайника пар, Муха жужжит и летает комар.Вдруг что-то громко ударило в дом. Что-то мелькнуло за чёрным окном. Где-то раздался пронзительный свист. Зайчик вскочил и затрясся как лист.Вдруг на крылечке раздались шаги. Топнули чьи-то четыре ноги. Кто-то покашлял и в дверь постучал, «Эй, отворите мне!» — кто-то сказал.В дверь постучали опять и опять, Зайчик со страха залез под кровать. К домику под елочкой путник идёт. Хвостиком-метёлочкой следы свои метёт. Рыжая лисичка, беленький платок, Чёрные чулочки, острый коготок. К домику подходит На цыпочки встаёт Глазками поводит Зайчика зовёт: «Зайка зайка душенька, Зайка мой дружок, Ты меня послушай-ка Выйди на лужок. Мы с тобой побегаем Зайчик дорогой После пообедаем Сидя над рекой. Мы кочны капустные на лугу найдём. Кочерыжки вкусные вместе погрызём. Отопри же дверцу мне Зайка, мой дружок, Успокой же сердце мне, выйди на лужок». Басни.Иван Иванович Хемницер «Богач и бедняк»Сей свет таков, что кто богат, Тот каждому и друг, и брат, Хоть не имей заслуг, ни чина, И будь скотина; И кто бы ни был ты таков, Хоть родом будь из конюхов, Детина будешь, как детина; А бедный будь хоть из князей, Хоть разум ангельский имей И все достоинства достойнейших людей,— Того почтенья не дождется, Какое богачу всегда уж воздается. Бедняк в какой-то дом пришел. Он знанье, ум и чин с заслугами имел, Но бедняка никто не только что не встретил, Ниже никто и не приметил, Иль, может быть, никто приметить не хотел. Бедняк наш то к тому, то к этому подходит, Со всеми разговор и так и сяк заводит, Но каждый бедняку в ответ Короткое иль да, иль нет. Приветствия ни в ком бедняк наш не находит; С учтивством подойдет, а с горестью отходит. Потом, За бедняком, Богач приехал в тот же дом, И не имел богач сей ни заслуг, ни чина, И был прямая он скотина. Что-ж? богачу, сказать нельзя, какой прием! Все встали перед богачом; Всяк богача с почтением встречает, Всяк стул и место уступает, И под руки его берут, То тут, То там его сажают, Поклоны чуть ему земные не кладут И меры нет, как величают. Бедняк, людей увидя лесть, К богатому неправу честь, К себе неправое презренье, Вступил о том с своим соседом в рассужденье. „Возможно-ль“, говорит ему, „Что так людей богатство ослепляет. Достоинства того, кто беден, получает, А кто богат, того пороки прикрывает? Куды, как это огорчает!“ — Дивишься ты чему!— Другой на это отвечает — Достоинств, ведь, взаймы не ищут никогда, А денег — завсегда. Александр Ефимович Измайлов «Волк и Журавль»Волк костью как-то подавился. Не мудрено: всегда есть торопился; Кость стала в горле у него. Прожора захрипел, стеснилось в нем дыханье, Ну, словом, смерть пришла его, И он хотел в грехах принесть уж покаянье. По счастию, Журавль тут мимо проходил. Страдалец перед ним пасть жалобно разинул; Журавль в нее свой нос предлинный опустил И кость удачно вынул. Волк вспрыгнул с радости, избавясь от беды. «А что ж мне за труды?» — Спросил носатый врач. «Ах ты неблагодарный! — Волк с сердцем отвечал. — Да как просить ты смел? Смотри какой нахальный! Благодари за то, что нос остался цел». Демьян Бедный «Кукушка»Кукушка, Хвастливая болтушка, Однажды, сидя на суку, Перед собранием кукушечьим болтала О чем попало, Что ни взбрело в башку. Сначала то да се, по общему примеру: Врала, да знала меру. Но под конец — поди ж ты! — соврала, Что видела орла. «Орла! Ведь выпадет же случай! — Кукушки все тут в крик наперебой. — Скажи ж скорей, каков орел собой? Чать, туча тучей?!» «Ну, это — как кому, — хвастуньи был ответ, — Особого в орле, пожалуй, мало. По мне, так ничего в нем нет, Чего бы нам недоставало: Те ж когти, клюв и хвост, Почти такой же рост, Подобно нам, весь сер — и крылья и макушка… Короче говоря, Чтоб слов не тратить зря: Орел — не более как крупная кукушка!» Так, оскорбляя прах бойца и гражданина, Лгун некий пробовал на днях морочить свет, Что, дескать, обсудить — так выйдет всё едино, И разницы, мол, нет: Что Герцен — что кадет. Сергей Михалков «Ромашка и роза»Прошу простить меня за обращенье в прозе! Ромашка скромная сказала пышной Розе. Но вижу я: вкруг вашего стебля Живет и множится растительная тля, Мне кажется, что в ней для вас угроза! Где вам судить о нас! вспылила Роза. Ромашкам полевым в дела садовых роз Не следует совать свой нос! Довольная собой и всех презрев при этом, Красавица погибла тем же летом, Не потому, что рано отцвела, А потому, что дружеским советом Цветка незнатного она пренебрегла… Кто на других глядит высокомерно, Тот этой басни не поймет, наверно… Сергей Михалков «Енот, да не тот»Известно, что в лесах хватает всем работы… Вершить делами нор и гнёзд (А это видный и почётный пост) В лесу назначили Енота. Енота знают все. Он в обхожденье прост, Не наступает никому на хвост И личные ни с кем не сводит счёты… Но вот Проходит год. Что видят зверь и птица? В лесу порядка нет, хоть правит в нём Енот! Кругом что только ни творится — Он даже ухом не ведёт! А если, случаем, кому и доведётся С ним говорить, — тому готов ответ: «Не время», «Обождём», «Проверим», «Утрясётся». Где надобно решать, Енот ни «да», ни «нет». Заохал, застонал лесной народ: «И как могли мы ошибиться? Енот — не тот! Куда уж Суслику с нуждой к нему пробиться, Когда Медведь — и то семь дней приёма ждёт? Не тот Енот. Не тот!» «Да, — с горечью вздохнув, заметил кто-то, — Скорей дойдёшь, пожалуй, до Орла, Чем до Енота! А у Орла куда важней дела!…» В одной приёмной горсовета На ум пришла мне тема эта. Николай Робертович Эрдман «Верблюд и игольное ушко»Один верблюд пролез в игольное ушко, А это очень нелегко… И чтоб отметить это чудо, Все стали чествовать верблюда: Он — сверхверблюд! Громадный труд! Какая нужная работа! Вдруг замечает где-то кто-то: За этот труд хвала ему и честь, Но вот что он туда пролез — понятно, А вот пускай попробует пролезть обратно. Верблюд рассвирепел как бес. Полез обратно — и пролез! И вот его все знают города, Его снимают все, о нем уж пишут книжки. А наш верблюд туда-сюда, туда-сюда без передышки. Натер себе бока и холку И наконец сломал иголку. Мораль: у нас неповторимая эпоха. Но вот иголки делаем мы плохо. Проза.Михаил Михайлович Зощенко «Аристократка»...И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные. А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг её и предлагаю: — Ежели,— говорю,— вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу. — Мерси,— говорит. И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом, и жрёт. А денег у меня — кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос. Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах. Я хожу вокруг неё, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается. Я говорю: — Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть. А она говорит: — Нет. И берёт третье. Я говорю: — Натощак — не много ли? Может вытошнить. А она: — Нет,— говорит,— мы привыкшие. И берёт четвёртое. Тут ударила мне кровь в голову. — Ложи,— говорю,— взад! А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит. А мне будто попала вожжа под хвост. Всё равно, думаю, теперь с ней не гулять. — Ложи,— говорю,— к чёртовой матери! Положила она назад. А я говорю хозяину: — Сколько с нас за скушанные три пирожные? А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет. — С вас,— говорит,— за скушанные четыре штуки столько-то. — Как,— говорю,— за четыре?! Когда четвёртое в блюде находится. — Нету,— отвечает,— хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято. — Как,— говорю,— надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии. А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит. Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты. Одни говорят — надкус сделан, другие — нету. А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось,— народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю. Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил. Заплатил. Обращаюсь к даме: — Докушайте,— говорю,— гражданка. Заплачено. А дама не двигается. И конфузится докушивать. А тут какой-то дядя ввязался. — Давай,— говорит,— я докушаю. И докушал, сволочь. За мои-то деньги. Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном: — Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами. А я говорю: — Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение. Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки. Неизвестный автор «Старик и 8 марта»Напротив меня стоял старик. Сейчас я не могу сказать, что именно, но в его облике меня что-то привлекло. Старотипный плащ, фасона 1965 года, на нем не было места, которое было бы не зашито. Но этот заштопанный и перештопанный плащ был чистым. Брюки, такие же старые, но до безумия наутюженные. Ботинки, начищены до зеркального блеска, но это не могло скрыть их возраста. Один ботинок, был перевязан проволокой. Я так понял, что подошва на нем просто отвалилась. Лицо, его лицо было обычным лицом старого человека, вот только во взгляде, было что-то непреклонное и гордое, не смотря ни на что. По многим мелочам я догадался, что дед не алкаш, а просто измученный бедностью и старостью человек. И еще я явно почувствовал, что дед стесняется теперешнего своего положения за чертой бедности. Сегодня был праздник, и я уже понял, что дед не мог быть не бритым в такой день. На его лице было с десяток порезов, некоторые из них были заклеены кусочками газеты. Деда трусило от холода, его руки были синего цвета.... его очень трусило, но он стоял на ветру и ждал. Наконец, к корзине подошла продавщица. Дед подошел к продавщице, я остался чуть позади него. - Хозяюшка.... милая, а сколько стоит одна веточка Мимозы,- дрожащими от холода губами спросил дед. - Так, а ну вали отсюдава алкаш, попрошайничать надумал, давай вали, а то.... прорычала продавщица на деда. - Хозяюшка, я не алкаш, да и не пью я вообще, мне бы одну веточку.... сколько она стоит?- тихо спросил дед. - Одна, да буду с тобой возиться. Ладно, для тебя, алкаш, 5 рублей ветка,- с какой-то ухмылкой сказала продавщица. Дед вытащил дрожащую руку из кармана, на его ладони лежало, три бумажки по рублю. - Хозяюшка, у меня есть три рубля, может найдешь для меня веточку на три рубля,- как-то очень тихо спросил дед. До сих пор, я ни когда не видел столько тоски и боли в глазах мужчины. - На три тебе найти, алкаш, га га га, щас я тебе найду,- продавщица нагнулась к корзине, долго в ней ковырялась... - На держи, алкаш, беги к своей алкашке, дари га га га га, - дико захохотала эта дура. В синей от холода руке деда я увидел ветку Мимозы, она была сломана по середине. Дед пытался второй рукой придать этой ветке божеский вид, но она, не желая слушать его, ломалась по полам и цветы смотрели в землю... Дед стоял и держал в руке поломанный цветок и плакал. - Слышишь ты, сука, что же ты, делаешь? – начал я, пытаясь сохранить остатки спокойствия и не заехать продавщице в голову кулаком. Видимо, в моих глазах было что-то такое, что продавщица как-то побледнела и даже уменьшилась в росте. Она просто смотрела на меня как мышь на удава и молчала. - Дед, а ну подожди, - сказал я, взяв его за руку. - Сколько стоит твое ведро , отвечай быстро и внятно, что бы я не напрягал слух. - Э.... а...ну...я не знаю,- промямлила продавщица, -Наверное 50 гривен. Я кинул под ноги продавщице купюру, вытащил цветы и протянул их деду. - На отец, бери, и иди поздравляй свою жену, - сказал я. У меня самого слезы стояли в глазах. Дед мотал головой в знак отказа, и второй рукой прикрывал свою поломанную ветку. - Хорошо, отец, пошли вместе, сказал я и взял деда под руку. Я нес цветы, дед свою поломанную ветку, мы шли молча. По дороге я потянул деда в гастроном. Я купил торт, и бутылку красного вина. - Отец, послушай меня внимательно. У меня есть деньги, для меня не сыграют роль эти 50 гривен, а тебе с поломанной веткой идти к жене не гоже, сегодня же восьмое марта, бери цветы, вино и торт и иди к ней, поздравляй. Я буквально силой впихнул деду в руки цветы, торт и вино, развернулся, и вытирая глаза сделал шаг к выходу. - Мы...мы...45 лет вместе... она заболела.... я не мог, ее оставить сегодня без подарка, - тихо сказал дед, спасибо тебе... Я бежал, даже не понимая куда бегу. Слезы сами текли из моих глаз... Вера Инбер «Соловей и роза»Над Москвой полночь, но люди не спят, потому что весна коротка. Над Страстной площадью — россыпь звезд. Соловей переулками идет к площади, сам того не замечая. Эту женщину с ресницами в полсантиметра он видел два раза. Первый раз — когда она принесла синий шевиот, второй раз — когда примеряла его. И вот сейчас он увидел ее в третий раз, в воздухе: волосы струились над шахтой, воротник расстегнут, ресницы распахнуты. Соловей идет ночью один. Впереди — двое. Они идут рука в руке, щека к щеке, они идут согласно, как один человек, но все же их двое и они счастливы. Соловей, понемногу приходя в себя после наводнения в шахте, начинает видеть и слышать. Черная девочка — возможно, цыганка — продает цветы. — Купите цветочек, — пристает она к тем двоим, которые идут впереди Соловья. — Купите розочку, — говорит она юноше, — купите для вашей красавицы, для вашей воздушной симпатии.И Соловей, в бреду, в электрических чарах, завороженный женщиной из шахты, висящей в воздухе, хотя ему даже не предлагают, покупает для нее, для своей красавицы, для своей воздушной симпатии, красную розу без шипов, прекрасную ночную розу любви. Он несет ее по указанному адресу: Арбат, Николо-Песковский переулок. Он отдает ее дворнику и просит передать немедленно такой-то. К розе приложена записка: «Видел вас сегодня во втором сеансе. Имя не важно, но не забуду никогда». После чего наступает такая слабость и весь он так дрожит, как будто нес не розу, а паровой утюг. Губы пересыхают, они жаждут свежести, они погибают от лихорадки. И, подойдя к ближайшему ларьку Моссельпрома, Соловей тихо говорит опаленным ртом: — Прошу вас, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Отрывок из фильма «Небо над Берлином»Когда я был ребенком, я ходил, опустив руки… Я хотел, чтобы ручеек был рекой, река — бурным потоком, а эта лужа морем. Когда я был ребенком, я не знал, что я ребенок. Когда я был ребенком, это было время вопросов: Почему я — это я, и почему я — это не ты? Почему я здесь, почему не там? Как получается, что до того как я стал тем, кто я есть, меня не было, и что однажды я перестану быть тем, кто я есть? Когда я был ребенком, я терпеть не мог шпинат, зеленый горошек, рисовую кашу и вареную цветную капусту. А теперь я все это ем и не потому что меня заставляют… Когда я был ребенком, я однажды проснулся в чужой постели, а теперь... Тогда многие люди казались мне красивыми, а теперь — лишь некоторые. Я имел ясные представления о рае, а теперь лишь догадываюсь о нем. Тогда я не думал о не бытие, а теперь трепещу перед ним. Когда я был ребенком, вся моя жизнь была вдохновенной игрой, а теперь вдохновение лишь иногда посещает меня, вас. Когда я был ребенком, мне хватало яблок и хлеба, чтобы наесться. Так было всегда. Когда я был ребенком, ягоды сами падали мне в руки, как это делают только ягоды. И так было всегда. Неспелые орехи пощипывали мне язык. Так было всегда. Забравшись на гору, я мечтал забраться на другую, еще выше. А попав в какой-нибудь город, мечтал оказаться в другом, еще большем. Так было всегда. Забравшись на дерево, я тянул руку к вишням, и испытывал восторг такой же, как сейчас. Стеснялась незнакомых людей так же, как сейчас. Когда я был ребенком, я метнула в дерево палку, как копье, и она до сих пор дрожит. |