Михаил Булгаков
 Скачать 0.72 Mb.
|
|
Дунчиль оказался благообразным, но сильно запущенным мужчиной лет пятидесяти – Сергей Герардович, – обратился к нему конферансье, – вот уже полтора месяца высидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ник чему, а вы все-таки упорствуете. Вы – человек интеллигентный, прекрасно все это понимаете и все жене хотите пойти мне навстречу – К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет, – спокойно ответил Дунчиль. – Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов – спросил артист – И бриллиантов нет Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши. Из кулисы вышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто без воротника ив крошечной шляпке. Дама имела встревоженный вида Дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бровью – Кто эта дама – спросил ведущий программу у Дунчиля. – Это моя жена, – с достоинством ответил Дунчиль и посмотрел на длинную шею дамы с некоторым отвращением – Мы потревожили вас, мадам Дунчиль, – отнесся к даме конферансье, – вот по какому поводу мы хотели вас спросить, есть ли еще у вашего супруга валюта – Он тогда все сдал, – волнуясь, ответила мадам Дунчиль. – Так, – сказал артист, – ну, что же, раз так, то так. Если все сдал, тонам надлежит немедленно расстаться с Сергеем Герардовичем, что же поделаешь Если угодно, вы можете покинуть театр, Сергей Герардович, – и артист сделал царственный жест Дунчиль спокойно и с достоинством повернулся и пошел к кулисе – Одну минуточку – остановил его конферансье, – позвольте мне на прощанье показать вам еще один номер из нашей программы, – и опять хлопнул в ладоши Черный задний занавес раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица в бальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором лежала толстая пачка, перевязанная конфетной лентой, и бриллиантовое колье, от которого вовсе стороны отскакивали синие, желтые и красные огни Дунчиль отступил на шаги лицо его покрылось бледностью. Зал замер – Восемнадцать тысяч долларов и кольев сорок тысяч золотом, – торжественно объявил артист, – хранил Сергей Герардович в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс, которую мы имеем удовольствие видеть перед собою и которая любезно помогла обнаружить эти бесценные, но бесцельные в руках частного лица сокровища. Большое спасибо, Ида Геркулановна. Красавица, улыбнувшись, сверкнула зубами, и мохнатые ее ресницы дрогнули – А под вашею полною достоинства личиною, – отнесся артист к Дунчилю, – скрывается жадный пауки поразительный охмуряло и врун. Вы извели всех за полтора месяца своим тупым упрямством. Ступайте же теперь домой, и пусть тот ад, который устроит вам ваша супруга, будет вам наказанием Дунчиль качнулся и, кажется, хотел повалиться, но чьи-то участливые руки подхватили его. Тут рухнул передний занавеси скрыл всех бывших на сцене Бешеные рукоплескания потрясли зал до того, что Никанору Ивановичу показалось, будто в люстрах запрыгали огни. А когда передний черный занавес ушел вверх, на сцене уже никого не было, кроме одинокого артиста. Он сорвал второй залп рукоплесканий, раскланялся и заговорил – В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичный осел. Ведь я же имел удовольствие говорить вчера, что тайное хранение валюты является бессмыслицей. Использовать ее никто не может ни при каких обстоятельствах, уверяю вас. Возьмем хотя бы этого Дунчиля. Он получает великолепное жалованье и нив чем не нуждается. У него прекрасная квартира, жена и красавица любовница. Так нет же, вместо того, чтобы жить тихо и мирно, без всяких неприятностей, сдав валюту и камни, этот корыстный болван добился все-таки того, что разоблачен при всех и на закуску нажил крупнейшую семейную неприятность. Итак, кто сдает Нет желающих В таком случае следующим номером нашей программы – известный драматический талант, артист Куролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывок из Скупого рыцаря» поэта Пушкина Обещанный Куролесов не замедлил появиться на сцене и оказался рослыми мясистым бритым мужчиной во фраке и белом галстуке Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул брови и заговорил ненатуральным голосом, косясь на золотой колокольчик – Как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратницей лукавой И Куролесов рассказало себе много нехорошего. Никанор Иванович слышал, как Куролесов признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стояла передним на коленях под дождем, ноне тронула черствого сердца артиста. Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку раз произносил фразы вроде Аза квартиру Пушкин платить будет Или Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил, Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет Теперь, познакомившись с одним из его произведений, Никанор Иванович загрустил, представил себе женщину на коленях, с сиротами, под дождем, и невольно подумал А тип все-таки этот Куролесов!» А тот, все повышая голос, продолжал каяться и окончательно запутал Никанора Ивановича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого на сцене не было, и за этого отсутствующего сам же себе и отвечал, причем называл себя то государем, то бароном, то отцом, то сыном, тона вы, тона ты Никанор Иванович понял только одно, что помер артист злою смертью, прокричав Ключи Ключи мои повалившись после этого на пол, хрипя и осторожно срывая с себя галстух. Умерев, Куролесов поднялся, отряхнул пыль с фрачных брюк, поклонился, улыбнувшись фальшивой улыбкой, и удалился при жидких аплодисментах. А конферансье заговорил так – Мы прослушали с вами в замечательном исполнении Саввы Потаповича Скупого рыцаря. Этот рыцарь надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятное в том же духе. Но, как видите, ничего этого не случилось, никакие нимфы не сбежались к нему, и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, померк чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями. Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаическая речь конферансье, но только вдруг из зала раздался застенчивый голос – Я сдаю валюту – Милости прошу на сцену – вежливо пригласил конферансье, всматриваясь в темный зал И на сцене оказался маленького роста белокурый гражданин, судя по лицу, не брившийся около трех недель – Виноват, как ваша фамилия – осведомился конферансье – Канавкин Николай, – застенчиво отозвался появившийся – А Очень приятно, гражданин Канавкин, итак – Сдаю, – тихо сказал Канавкин. – Сколько – Тысячу долларов и двадцать золотых десяток – Браво Все, что есть Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже показалось, что из этих глаз брызнули лучи, пронизывающие Канавкина насквозь, как бы рентгеновские лучи. В зале перестали дышать – Верю – наконец воскликнул артист и погасил свой взор, – верю Эти глаза не лгут. Ведь сколько же разя говорил вам, что основная ваша ошибка заключается в том, что вы недооцениваете значения человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза – никогда Вам задают внезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду овладеваете собой и знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы, встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и все кончено. Она замечена, а вы пойманы Произнеся, и с большим жаром, эту очень убедительную речь, артист ласково осведомился у Канавкина: – Где же спрятаны – У тетки моей, Пороховниковой, на Пречистенке... – А Это. постойте. это у Клавдии Ильиничны, что ли – Да – Ах да, да, да Маленький особнячок Напротив еще палисадничек Как же, знаю, знаю А куда ж вы их там засунули – В погребе, в коробке из-под Эйнема... Артист всплеснул руками – Видали вы что-нибудь подобное – вскричал он огорченно. – Да ведь они ж там заплесневеют, отсыреют! Ну мыслимо ли таким людям доверить валюту А Чисто как дети, ей-богу! Канавкин и сам понял, что нагрубили проштрафился, и повесил свою хохлатую голову – Деньги, – продолжал артист, – должны храниться в госбанке, в специальных сухих и хорошо охраняемых помещениях, а отнюдь не в теткином погребе, где их могут, в частности, попортить крысы Право, стыдно, Канавкин! Ведь вы же взрослый человек Канавкин уже не знал, куда и деваться, и только колупал пальцем борт своего пиджачка – Ну ладно, – смягчился артист, – кто старое помянет. – И вдруг добавил неожиданно – Да, кстати за одним разом чтобы, чтоб машину зря не гонять. у тетки этой самой ведь тоже есть А Канавкин, никак не ожидавший такого оборота дела, дрогнули в театре наступило молчание – Э, Канавкин, – укоризненно-ласково сказал конферансье, – а я-то еще похвалил его Нате, взял да и засбоил ни с того ни с сего Нелепо это, Канавкин! Ведь я только что говорил про глаза. Ведь видно, что у тетки есть. Ну, чего вы нас зря терзаете – Есть – залихватски крикнул Канавкин. – Браво – крикнул конферансье – Браво – страшно взревел зал Когда утихло, конферансье поздравил Канавкина, пожал ему руку, предложил отвезти в город в машине домой, ив этой же машине приказал кому-то в кулисах заехать за теткой и просить ее пожаловать в женский театр на программу – Да, я хотел спросить, – тетка не говорила, где свои прячет – осведомился конферансье, любезно предлагая Канавкину папиросу и зажженную спичку. Тот, закуривая, усмехнулся как-то тоскливо – Верю, верю, – вздохнув, отозвался артист, – эта сквалыга не то что племяннику – черту не скажет этого. Ну, что же, попробуем пробудить в ней человеческие чувства. Быть может, еще не все струны сгнили в ее ростовщичьей душонке. Всего доброго, Канавкин! И счастливый Канавкин уехал. Артист осведомился, нет ли еще желающих сдать валюту, но получил в ответ молчание – Чудаки, ей-богу! – пожав плечами, проговорил артист, и занавес скрыл его Лампы погасли, некоторое время была тьма, и издалека в ней слышался нервный тенор, который пел Там груды золота лежат и мне они принадлежат Потом откуда-то издалека дважды донесся аплодисмент. – В женском театре дамочка какая-то сдает, – неожиданно проговорил рыжий бородатый сосед Никанора Ивановича и, вздохнув, прибавил – Эх, кабы не гуси мои У меня, милый человек, бойцовые гуси в Лианозове. Подохнут они, боюсь, без меня. Птица боевая, нежная, она требует ухода. Эх, кабы не гуси Пушкиным-то меня не удивишь, – ион опять завздыхал Тут зал осветился ярко, и Никанору Ивановичу стало сниться, что из всех дверей в него посыпались повара в белых колпаках и с разливными ложками в руках. Поварята втащили в зал чан с супом и лоток с нарезанным черным хлебом. Зрители оживились. Веселые повара шныряли между театралами, разливали суп в миски и раздавали хлеб – Обедайте, ребята, – кричали повара, – и сдавайте валюту Чего вам зря здесь сидеть Охота была эту баланду хлебать. Поехал домой, выпил как следует, закусил, хорошо – Ну, чего ты, например, засел здесь, отец – обратился непосредственно к Никанору Ивановичу толстый с малиновой шеей повар, протягивая ему миску, в которой в жидкости одиноко плавал капустный лист – Нету Нету Нету у меня – страшным голосом прокричал Никанор Иванович, – понимаешь, нету – Нету – грозным басом взревел повар, – нету – женским ласковым голосом спросил он, – нету, нету, успокоительно забормотал он, превращаясь в фельдшерицу Прасковью Федоровну Та ласково трясла стонущего во сне Никанора Ивановича за плечо. Тогда растаяли повара и развалился театр с занавесом. Никанор Иванович сквозь слезы разглядел свою комнату в лечебнице и двух в белых халатах, но отнюдь не развязных поваров, сующихся к людям со своими советами, а доктора и все туже Прасковью Федоровну, держащую в руках не миску, а тарелочку, накрытую марлей, с лежащим на ней шприцем – Ведь это что же, – горько говорил Никанор Иванович, пока ему делали укол, – нету у меня и нету Пусть Пушкин им сдает валюту. Нету – Нету, нету, – успокаивала добросердечная Прасковья Федоровна, – а на нет и суда нет Никанору Ивановичу полегчало после впрыскивания, ион заснул без всяких сновидений Но благодаря его выкрикам тревога передалась в ю комнату, где больной проснулся и стал искать свою голову, ив ю, где забеспокоился неизвестный мастери в тоске заломил руки, глядя на луну, вспоминая горькую, последнюю в жизни осеннюю ночь, полоску света из-под двери в подвале и развившиеся волосы Из й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, ион проснулся и заплакал Но врач быстро успокоил всех встревоженных, скорбных главою, и они стали засыпать. Позднее всех забылся Иван, когда над рекой уже светало. После лекарства, напоившего все его тело, успокоение пришло к нему, как волна, накрывшая его. Тело его облегчилось, а голову обдувала теплым ветерком дрема. Он заснули последнее, что он слышал наяву, было предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре умолкли, и ему стало сниться, что солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением Глава 16 Казнь Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около полудня, рысью вышла к Хевровским воротам города. Путь для нее уже был приготовлен. Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и поднимая до неба белые столбы пыли, вышла на перекресток, где сходились две дороги южная, ведущая в Вифлеем, и северо-западная – в Яффу. Ала понеслась по северо-западной дороге. Те же каппадокийцы были рассыпаны по краям дороги, и заблаговременно они согнали с нее в стороны все караваны, спешившие на праздник в Ершалаим. Толпы богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув свои временные полосатые шатры, раскинутые прямо на траве. Пройдя около километра, ала обогнала вторую когорту молниеносного легиона и первая подошла, покрыв еще километр, к подножию Лысой Горы. Здесь она спешилась. Командир рассыпал алу на взводы, и они оцепили все подножие невысокого холма, оставив свободным только один подъем на него с Яффской дороги Через некоторое время за алой подошла к холму вторая когорта, поднялась на один ярус выше и венцом опоясала гору Наконец подошла кентурия под командой Марка Крысобоя. Она шла, растянутая двумя цепями по краям дороги, а между этими цепями, под конвоем тайной стражи, ехали в повозке трое осужденных с белыми досками на шее, на каждой из которых было написано Разбойники мятежник на двух языках – арамейском и греческом. За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные свежеотесанными столбами с перекладинами, веревками, лопатами, ведрами и топорами. На этих повозках ехали шесть палачей. За ними верхом ехали кентурион Марк, начальник храмовой стражи в Ершалаиме и тот самый человек в капюшоне, с которым Пилат имел мимолетное совещание в затемненной комнате во дворце. Замыкалась процессия солдатской цепью, аза нею уже шло около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище К этим любопытным из города присоединились теперь любопытные богомольцы, которых беспрепятственно пропускали в хвост процессии. Под тонкие выкрики глашатаев, сопровождавших колонну и кричавших то, что около полудня прокричал Пилат, она втянулась на лысую гору Ала пропустила всех во второй яруса вторая кентурия пропустила наверх только тех, кто имел отношение к казни, а затем, быстро маневрируя, рассеяла толпу вокруг всего холма, так что та оказалась между пехотным оцеплением вверху и кавалерийским внизу. Теперь она могла видеть казнь сквозь неплотную цепь пехотинцев Итак, прошло со времени подъема процессии на гору более трех часов, и солнце уже снижалось над Лысой Горой, но жар еще был невыносим, и солдаты в обоих оцеплениях страдали от него, томились от скуки ив душе проклинали трех разбойников, искренне желая им скорейшей смерти Маленький командир алы со взмокшим лбом ив темной от пота на спине белой рубахе, находившийся внизу холма у открытого подъема, то и дело подходил к кожаному ведру в первом взводе, черпал из него пригоршнями воду, пили мочил свой тюрбан. Получив от этого некоторое облегчение, он отходили вновь начинал мерить взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину. Длинный меч его стучал по кожаному шнурованному сапогу. Командир желал показать своим кавалеристам пример выносливости, но, жалея солдат, разрешил им из пик, воткнутых в землю, устроить пирамиды и набросить на них белые плащи. Под этими шалашами и скрывались от безжалостного солнца сирийцы. Ведра пустели быстро, и кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись за водой в балку под горой, где в жидкой тени тощих тутовых деревьев доживал свои дни на этой дьявольской жаре мутноватый ручей. Тут же стояли, ловя нестойкую тень, и скучали коноводы, державшие присмиревших лошадей Томление солдат и брань их по адресу разбойников были понятны. Опасения прокуратора насчет беспорядков, которые могли произойти вовремя казнив ненавидимом им городе Ершалаиме, к счастью, не оправдались. И когда побежал четвертый час казни, между двумя цепями, верхней пехотой и кавалерией у подножия, не осталось, вопреки всем ожиданиям, ни одного человека. Солнце сожгло толпу и погнало ее обратно в Ершалаим. За цепью двух римских кентурий оказались только две неизвестно кому принадлежащие и зачем-то попавшие на холм собаки. Но и их сморила жара, и они легли, высунув языки, тяжело дыша и не обращая никакого внимания на зеленоспинных ящериц, единственных существ, не боящихся солнца и шныряющих меж раскаленными камнями и какими-то вьющимися по земле растениями с большими колючками Никто не сделал попытки отбивать осужденных нив самом Ершалаиме, наводненном войсками, ни здесь, на оцепленном холме, и толпа вернулась в город, ибо, действительно, ровно ничего интересного не было в этой казни, а там в городе уже шли приготовления к наступающему вечером великому празднику пасхи Римская пехота во втором ярусе страдала еще больше кавалеристов. Кентурион Крысобой единственно что разрешил солдатам – это снять шлемы и накрыться белыми повязками, смоченными водой, но держал солдат стоя и с копьями в руках. Сам он в такой же повязке, ноне смоченной, а сухой, расхаживал невдалеке от группы палачей, не сняв даже со своей рубахи накладных серебряных львиных морд, не сняв поножей, меча и ножа. |