Михаил Булгаков
 Скачать 0.72 Mb.
|
|
это странно Сбитый столку Иван замолчал – Лишь только вы начали его описывать, – продолжал гостья уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девственный, – тут гость опять извинился, – но тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг Впрочем, вы. вы меня опять-таки извините, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный – Бесспорно, – согласился неузнаваемый Иван – Ну вот. ведь даже лицо, которое вы описывали. разные глаза, брови Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в Ялту – Ну вот, ну вот. неудивительно А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее – Как – в свою очередь крикнул Иван – Тише Иван с размаху шлепнул себя ладонью полбу и засипел – Понимаю, понимаю. У него буква В была на визитной карточке. Ай-яй-яй, вот так штука – он помолчал некоторое время в смятении, всматриваясь в луну, плывущую за решеткой, и заговорил – Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата Ведь он уж тогда родился А меня сумасшедшим называют прибавил Иван, в возмущении указывая на дверь Горькая складка обозначилась у губ гостя – Будем глядеть правде в глаза, – и гость повернул свое лицо в сторону бегущего сквозь облако ночного светила. – Ивы и я – сумасшедшие, что отпираться Видите ли, он вас потряс – ивы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва. Но то, что вы рассказываете, бесспорно было в действительности. Но это так необыкновенно, что даже Стравинский, гениальный психиатр, вам, конечно, не поверил. Он смотрел вас (Иван кивнул) Ваш собеседник были у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву – Да ведь он тут черт знает чего натворит Как-нибудь его надо изловить – не совсем уверенно, но все же поднял голову в новом Иване прежний, еще неокончательно добитый Иван – Вы уже пробовали, и будет с вас, – иронически отозвался гостьи другим тоже пробовать не советую. А что натворит, это уж будьте благонадежны. Ахах Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я Хоть все и перегорело и угли затянулись пеплом, все же, клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я нищий – А зачем он вам понадобился Гость долго грустили дергался, но наконец заговорил – Видите ли, какая странная история, я здесь сижу из-за того же, что ивы, именно из-за Понтия Пилата, – тут гость пугливо оглянулся и сказал – Дело в том, что год тому назад я написало Пилате роман – Вы – писатель – с интересом спросил поэт Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал – Я – мастер, – он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой М. Он надел эту шапочку и показался Ивану в профиль ив фас, чтобы доказать, что он – мастер. – Она своими руками сшила ее мне, – таинственно добавил он – А как ваша фамилия – У меня нет больше фамилии, – с мрачным презрением ответил странный гостья отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней – Так вы хоть про роман скажите, – деликатно попросил Иван – Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкновенная, – начал гость Историк по образованию, он еще два года тому назад работал водном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами – С какого языка – с интересом спросил Иван – Я знаю пять языков, кроме родного, – ответил гость, – английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски. – Ишь ты – завистливо шепнул Иван Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей – Вообразите мое изумление, – шептал гость в черной шапочке, – когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю на ней тот же номер, что ив газете Облигацию, – пояснил он, – мне в музее дали Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой – Уу, проклятая дыра – прорычал гостьи нанял у застройщика в переулке близ Арбата – Вызнаете, что такое – застройщики – спросил гость у Ивана и тут же пояснил – Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросили начал сочинять роман о Понтии Пилате – Ах, это был золотой век, – блестя глазами, шептал рассказчик, – совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, ив ней раковина с водой, – почему-то особенно горделиво подчеркнул он, – маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен. Ахах, ах Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега подними. Ив печке у меня вечно пылал огонь Но внезапно наступила весна, и сквозь мутные стекла увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень кусты сирени. И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег – Это верно, – признал внимательно слушающий Иван – Я открыл оконца и сидел во второй, совсем малюсенькой комнате, – гость стал отмеривать руками, – так... вот дивана напротив другой дивана между ними столики на нем прекрасная ночная лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный столика впервой комнате – громадная комната, четырнадцать метров, книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстановка Необыкновенно пахнет сирень И голова моя становилась легкой от утомления, и Пилат летел к концу – Белая мантия, красный подбой Понимаю – восклицал Иван – Именно так Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами романа будут пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат. Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысяч – громадная сумма, и у меня был прекрасный серый костюм. Или отправлялся обедать в какой-нибудь дешевый ресторан. На Арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь Тут глаза гостя широко открылись, ион продолжал шептать, глядя на луну – Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, каких зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вызнаете По Тверской шли тысячи людей, ноя вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем невиданное одиночество в глазах Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она подругой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу И, вообразите, внезапно заговорила она – Нравятся ли вам мои цветы Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-таки, но со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо ударило в переулке и отразилось от желтой грязной стены. Я быстро перешел на ее сторону и, подходя к ней, ответил – Нет Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину Вот так штука, а Вы, конечно, скажете, сумасшедший – Ничего я не говорю, – воскликнул Иван и добавил – Умоляю, дальше И гость продолжал – Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так – Вы вообще не любите цветов В голосе ее была, как мне показалось, враждебность. Я шел с нею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал себя стесненным – Нет, я люблю цветы, только не такие, – сказал я – А какие – Я розы люблю Тут я пожалело том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом – Дальше, – сказал Иван, – и не пропускайте, пожалуйста, ничего – Дальше – переспросил гость, – что же, дальше вы могли бы и сами угадать. – Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал – Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих Так поражает молния, так поражает финский нож Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда. с этой, как ее – С кем – спросил Бездомный – С этой. ну. этой, ну. – ответил гостьи защелкал пальцами – Выбыли женаты – Ну да, вот же я и щелкаю. на этой. Вареньке, Манечке... нет, Вареньке. еще платье полосатое. музей... впрочем, я не помню Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час, когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены на набережной Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там жена Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал сутра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхая калитка. И как курьезно до встречи моей с нею в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходила теперь мне казалось, что весь город устремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме Что точить Какие ножи Она входила в калитку один раза биений сердца до этого я испытывал не менее десяти. Яне лгу. А потом, когда приходил ее час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло. Я в туже секунду оказывался у этого окна, но исчезала туфля, черный шелк, заслоняющий свет, исчезал, – я шел ей открывать Никто не знало нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали – А кто она такая – спросил Иван, в высшей степени заинтересованный любовной историей Гость сделал жест, означавший, что он никогда и никому этого не скажет, и продолжал свой рассказ Ивану стало известным, что мастери незнакомка полюбили друг друга так крепко, что стали совершенно неразлучны. Иван представлял себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную потертую мебель, бюро, на нем часы, звеневшие каждые полчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку Иван узнал, что гость его и тайная жена уже впервые дни своей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу Тверской и переулка сама судьба и что созданы они друг для друга навек Иван узнал из рассказа гостя, как проводили день возлюбленные. Она приходила, и первым долгом надевала фартуки в узкой передней, где находилась та самая раковина, которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтраки накрывала его впервой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залить последний приют, влюбленные растапливали печку и пекли в ней картофель. От картофеля валил пар, черная картофельная шелуха пачкала пальцы. В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы Тот, кто называл себя мастером, работала она, запустив в волосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, перечитывала написанное, а перечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она сидела на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков. Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она дожидалась этих обещанных уже последних слово пятом прокураторе Иудеи, нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе ее жизнь Он был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах. И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приюти выйти в жизнь – И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась, – прошептал мастери поник головой, и долго качалась печальная черная шапочка с желтой буквой М. Он повел дальше свой рассказ, но тот стал несколько бессвязен. Можно было понять только одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа – Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом – торжественно прошептал мастери поднял руку. – Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил – Кто – чуть слышно шепнул Иван, опасаясь перебивать взволнованного рассказчика – Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флюсом, как-то косился в угол и даже сконфуженно хихикнул. Он без нужды мял манускрипт и крякал. Вопросы, которые он мне задавал, показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос кто это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему Наконец, он мне надоели я спросил его напрямик, будет ли он печатать роман или не будет Тут он засуетился, начал что-то мямлить и заявил, что самолично решить этот вопрос он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной коллегии, именно критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович. Он просил меня прийти через две недели Я пришел через две недели и был принят какой-то девицей со скошенными к носу от постоянного вранья глазами – Это Лапшенникова, секретарь редакции, – усмехнувшись, сказал Иван, хорошо знающий тот мир, который так гневно описывал его гость – Может быть, – отрезал тот, – так вот, от нее я получил свой роман, уже порядочно засаленный и растрепанный. Стараясь не попадать своими глазами в мои, Лапшенникова сообщила мне, что редакция обеспечена материалами на два года впереди что поэтому вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась, отпадает – Что я помню после этого – бормотал мастер, потирая висок, – да, осыпавшиеся красные лепестки на титульном листе и еще глаза моей подруги. Да, эти глаза я помню Рассказ Иванова гостя становился все путанее, все более наполнялся какими-то недомолвками. Он говорил что-то про косой дождь, и отчаяние в подвальном приюте, о том, что ходил куда-то еще. Шепотом вскрикивал, что он ее, которая толкала его на борьбу, ничуть не винит, о нет, не винит – Помню, помню этот проклятый вкладной лист в газету, – бормотал гость, рисуя двумя пальцами рук в воздухе газетный лист, и Иван догадался из дальнейших путаных фраз, что какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером По словам его, прошло не более двух дней, как в другой газете появилась статья критика Аримана, которая называлась Враг под крылом редактора, в которой говорилось, что Иванов гость, пользуясь беспечностью и невежеством редактора, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа – А, помню, помню – вскричал Иван. – Ноя забыл, как ваша фамилия – Оставим, повторяю, мою фамилию, ее нет больше, – ответил гость. – Дело не в ней. Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая статья, где автор ее предполагал ударить, и крепко ударить, по Пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить (опять это проклятое слово) ее в печать Остолбенев от этого слова «Пилатчина», я развернул третью газету. Здесь было две статьи одна – Латунского, а другая – подписанная буквами Н. Э. Уверяю вас, что произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского Воинствующий старообрядец. Я так увлекся чтением статей о себе, что не заметил, как она (дверь я забыл закрыть) предстала предо мною с мокрым зонтиком в руках и мокрыми же газетами. Глаза ее источали огонь, руки дрожали и были холодны. Сперва она бросилась меня целовать, затем, хриплым голосом и стуча рукою по столу, сказала, что она отравит Латунского. Иван как-то сконфуженно покряхтел, но ничего не сказал – Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять. А со мной случилась оригинальность, как нередко бывало в моей жизни. У меня неожиданно завелся друг. Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И – представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится Так вот в то проклятое время открылась калиточка нашего садика, денек еще, помню, был такой приятный, |